Новогодний трэш

Бесконечное трансцендентирующее одиночество в толпе. В её плотном кукурузном початке зияет пустота, которая ещё недавно была заполнена тобой. Но получилось так, что тебе уже нет в ней места...

Пух шёл сквозь эту толпу (ну, как "шёл" — перекатывался с одного здорового и круглого хитруковского бока на другой) глубоко понурив голову. (Ну, как "понурив" — нелегко понурить верхнюю часть шара относительно нижней его части. Однако общее ощущение понурости было очевидно. Возможно, этот эффект производили обмякшие полукружья ушей, а возможно — плотная тёмная аура безысходности, в которой, казалось, навсегда тонули беспечная летучесть и распахнуто-большеглазое ожидание чуда, золотисто посверкивавшие в предновогоднем воздухе).

Ещё час назад всё было иначе. До конца рабочего дня — последнего в этом году — оставалось всего ничего. Впереди — долгожданные каникулы. Сложив в урну за углом оставшиеся флаеры, он зашёл в "Аврору". На первом этаже — недалеко от входа в огромный помпезный ТРЦ — имелся приличный туалет, где можно было спокойно и с комфортом привести себя в порядок. Встав перед зеркалом он взялся за уши и потянул их вверх. Без эффекта. Дёрнул резче — никак. Ощупал шею… да что не так с этим чёртовым костюмом..? Пару часов назад всё снималось! В недоумении он уставился в зеркало. Нет — определённо что-то было не так. Из зеркала на него привычно смотрели глаза Винни-Пуха, но… Тупым каменным штырём в сознание воткнулась мысль. Они были ЖИВЫМИ.

Не знаю, стоит ли описывать последовавшие за этим эмоции и телодвижения. Думаю, вы и так всё живенько представили. И шерсть на себе рвал (или плюш...? да какая теперь уже разница… хотя, шерсть, пожалуй, выглядит драматичнее — клочья такие в разные стороны… зеркально-глянцевые стены и пол — все в бурых волосьях… даже, наверное, в крови…), и в пасть заглядывал, и ревел, бедолага...

А теперь он шёл в толпе. Большой, круглый, коричневый, потерянный и СМЕШНОЙ. Дети, заливаясь, тыкали в него пальцами, родители умилённо улыбались.

"Куда я иду? Домой? У меня есть дом?" Он представил, как входит в подъезд, открывает дверь, прошмыгивает в свою комнату (усмехнулся — "прошмыгивать" с текущими-то параметрами?) и — что? сидит там безвылазно? или, как ни в чём ни бывало, здоровается с тётей Наташей и идёт ужинать? Теоретически можно снять квартиру, пойти в гостиницу. И? "Мне — одноместный, пожалуйста"? Блин.

Стараясь не видеть себя в витринах, он шёл к парку. Это единственное, что сейчас пришло ему в голову. Да, наверное, пришло бы любому. Избавиться от восторженных взглядов и идиотских реакций. Сесть (лечь) на скамейку в глухой аллее. И обдумать всю эту (х… ь) ситуацию.

Скамейка была занята. Нет, она была не единственная в парке. Но та самая, на которой он хотел сейчас находиться. Сидеть или лежать. Откуда-то поднялась злоба. "Пусть валит отсюда этот отдыхающий! Ему сейчас явно получше, чем мне!" И самой решительной из виннипуховых походок он направился к "своей" скамейке.

На скамейке лежало что-то большое и розовое. При виде Пуха оно поспешно поднялось и испуганно посмотрело ему в глаза. Да-да — это был он. Пятачок. И глаза его тоже были вполне живыми...

Наверняка случались на этой планете события, заставлявшие людей переживать и бОльшую радость. Но то — людей. Ни медведям, ни свиньям ещё не приходилось испытывать подобного счастья — уж поверьте.

Но радость радостью, а…фер-то ке? Обстоятельства переформатирования Пятачка оказались приблизительно теми же, что у Пуха. То есть ясности в картину не вносили. Было смутное ощущение, что есть третий. Но кто он?

В парке становилось мрачновато-неуютно. Пятачок замерзал — всего-то минус пять, но голубые хэбэшные штаны в клеточку тепла не добавляли. Да и двенадцать скоро — Новый Год как ни как. Решили ткнуться в кафе. Авось прокатит — мало ли аниматоров в городе?

"Кстати, почему Пятачок в штанах, а я без?" — подумал, вдруг, Пух. Мысль крутилась в голове всю дорогу. Нелепая в данной ситуации проблема, но отчего-то ему стало неловко. Дисней тоже хорош — Пятачок в чудном боди, а на Пухе жалкая рубашечка пузом наружу. Безобразие — ей богу! Однако, полегчало.

Завернули в первую же кафешку на выходе из парка, забурились в самую глубь и заказали по глинтвейну. С мёдом. Пятачку для профилактики, Пуху для удовольствия. Да-да. И везде б такие официанты. Ноль эмоций — сплошное "радушие".

Идея с глинтвейном оказалась не так уж хороша. Хотелось плотнее обсудить ситуацию, подробнее покумекать. Но Пятачка сморило сразу. Он лежал на столике, по-детски сложив под щекой (руки? ноги? копыта?) верхние конечности, приоткрыв розовый рот и уютно посапывая. "Какой ты на самом деле?"— думал Пух. Хотя думать надо было совсем о другом...

Народ за окном всё редел. И всё более ускорялся. Одиночество накатило вновь. Какой была до сих пор его человеческая жизнь? Что, если путь туда закрыт навсегда? Ничего уже больше не будет — он навечно останется толстым, круглым Винни-Пухом: "В голове моей опилки, да-да-да!" И вдруг — он не понял, как это произошло — но всё изменилось. Стало легко и спокойно. Опилки — да! Не нужно больше ничего из себя представлять, за чем-то гнаться. Он — забавный, неуклюжий медведь. Открытый, цельный, искренний. Не отягощённый сомнениями в самых обескураживающих медвежьих проявлениях. Такой какой есть — до самой последней опилки в нелепой ушастой голове. (Счастье — ты ли это?)

Куранты отбивали двенадцать. Пух поднял глаза — перед ним стоял "радушный" официант и на сей раз с вполне искренней улыбкой протягивал ему шампанское. Чокнулись. Пух повернулся, чтобы разбудить Пятачка. Но…на столике дремал вовсе не Пятачок. Это был белобрысый пацанчик лет двенадцати. И бокал с шампанским держала не медвежья лапа, а его собственная — вполне человеческая — рука.

На улице они одновременно оглянулись. Кафе "Кристофер". Кто б сомневался. Почему не заметили сразу? Ну… как-то так вот.

***

В первый же рабочий день студент Иван Пухов пришёл на кафедру бухучёта и забрал документы. Потом купил билет в Аргентину. В один конец. Взял фотоаппарат и — адиос мучачес. Глупо? Как знать.

А что же ученик пятого класса Петя Пятаков? Далеко ещё Пете до этих ломок. Завёл он в школе газету, пишет туда истории всякие, приправляя их пуховскими фоточками. В общем неплохо. Пока.