Ночь

старик ветх и слоноподобен

остроугольно-черное, как многорукое насекомое, аскетическое кресло посреди залы, заполнено им — стариком, огромным, слабым, белесо-вздувшимся, с длинной ажурной, грязно-перламутровой бородой

оккультные конструкции Пиранези, плоские структуры хаоса, заключенные в рамки, на стене

пульсируют в тихих сращениях — сияний заоконной ночи с неравновесным песочно-жемчужным полусвечением комнаты

в забытых кистях рук (суставные шарниры, иссохшие пальцевые фаланги) — бодрствует большой кожаный волюм: планы городов-метрополий, напоминающие сигиллы демонов, персональные печати духов. Топология улиц, переплетение сизо-бледных мягких сосудов урбанистических грибниц

Лондон. Париж. Венеция. Петербург

глаза; в парных кавернах-углублениях лицевого рельефа — настороженно-отсутствующие белки-желтки глаз

на полу рядом с креслом разбросаны атласы, каталоги, энциклопедии; случайные их развороты; видны наглые бесстрастные бореи и зефиры, надувающие серо-голубые прожилковые щеки; солнечные цветные ведуты городов, невозможные этим поздним ноябрьским вечером

господин ван Гельмонт еженощно размышляет в одиноком кресле, лицом к двери

за окнами томительно длится очередное поветрие, монгольская чума

память нестираемо реплицирует одно и то же. Ветреное мокрое фиолетовое утро. Дуэльные пистолеты, стройные и элегантно-выгнутые, как родившаяся под пером мастера новелла

племянник Элиас в просторном рединготе (умершая рано сестра; воспоминание запретно). Он, племянник, готовится к смерти

противник — мистер Хинтон, двоеженец. Секундант противника, знаменитый художник и либертен. Гремучая ртуть капсюля

он скрытно наблюдает за поединком; ибо вызов, согласно канонам, должен был сделать он, но не сделал. Мощное черепахообразное лицо, имеющее некий намек на величественность, тогда еще в венце бакенбард, постыдно обрамлено подвальным четвероугольным оконцем заброшенного дома

диффамация. Бегство

чайная торговля; он — клерк Компании. Торговые барки, «Сириус» и «Канопус», будто две египетские борзые, похожие на агатовые, гнуто-изящные буквы коптского алфавита

наследник старой хорошей фамилии, он вынужден младшим офицером в войсках Компании участвовать в войнах на Суматре

он уже не верит, что это было с ним

поля морей, сверхтекуче-вибрирующие; хрустальные луны

на комму выше. Специи, запах каждой на неуловимый интервал разнится от прежнего

вызывает опустошающее и неприятное чувство теория юноши Эйнштейна, провизора и шлифовальщика линз, своей уплощенно-вульгарной парадоксальностью. Но — один, всего лишь один пунктум, который возбуждает острое и тревожное вдохновение, инспирацию тьмы. Это световые конусы. Замкнутые миры. Металлические и сумеречные. Мы обитаем каждый в собственной Вселенной-темнице. Тессеракт мировой линии

сегодня днем он имел тяжелое эмблематическое сновидение. Темная полость чрева некоего восточноевропейского особняка, обесцвеченная, фосфоресцирующая, мерцающая. Двенадцать бородатых мужей, собрание гильдии. Гравюрно-рельефные длинные сюртуки. Возможно тайное покровительство императора. Они изображают собой, своей совокупностью, урок анатомии

богатый баловень Фортуны, шутник, благодушный джокер, замыслил разыграть их — якобы смертельной болезнью; но был разоблачен. Отмщение не замедлило обрушиться. «Ты болен — так получай свое лечение»

десятеро злых мужчин яростно, расчисленно-размеренно чешут жесткими проволочными крючьями распластанное на горизонтальной дыбе тело

двое же — добрые; в матово-меловых длинных одеждах — они лезут ему в ротовую дыру — один лежит на спине, другой — сверху, перевернувшись лицом вниз; их фигуры обратно-подобны, как карточные валеты или взаимостыкующиеся очертания осколков древней Гондваны. Тонкое долгое спиральное сверло прорывает нёбо и выходит через нос

шарики ртутного серебра на поверхности. Каталепсия.

Он видит скопление ос. Черно-желтая сушь

треск раздавливаемых сухих пустых серых скорлупок на полу

мертвый, но разговаривающий Гашек, автор «Швейка», на голубых, с нежно-воздушной прозеленью, страницах социальной сети, созданной специально для покойников. Вопрос. Ответ

он еженощно надеется в воображении: распахиваются створки дверей его привычной тюрьмы

на пороге стоит живой племянник, в плотном сиянии зеленого рассвета, покрытый алмазными струпьями проказы

гериатрические капли, серебряные пузатые пузырьки на зеркале стола, похожие на гирьки; геронтологическая проспиртованная атмосфера

дальнейшее ужасно, печально, позорно

синий абиссинец Менгисту, верный слуга старика, возникший ниоткуда. Он медленно надевает маску с изогнутым клювом. В руке появляется малайский нож

старик чувствует биение своего сердца и последнее горячее мочеиспускание, или эякуляцию, различия уже нет

изрубает старика — так измельчают в опилки срубленное дерево — намешивает определенного рода пурпурный фарш и замуровывает его под шахматной плиткой пола в отхожем месте

проходят месяцы; годы

на стене спустя время проступает дымчатый силуэт, тонкий абрис

девушка с юными глазами старика.