Никто кроме нас

Покой нам только снится.

Но где эти сны?

( Константин Ступин)

Всё-таки продал я свою машину. Не перекупам, не на металлолом, в хорошие руки, а все равно такое ощущение, будто корову на бойню отвез. Не то чтобы она развалюха была, нет, дно и пороги целые, движок в норме, коробка не выбивает — сел и поехал. Просто появилась возможность продать старую, добавить денег и прикупить себе что-нибудь поновее, посовременнее, иномарку какую-нибудь. Чтобы вид был моднявый, салон ухоженный, усилитель руля и кондиционер. Да, блин, обязательно кондиционер! Чтоб не ездить по жаре, глотая пыль, весь в поту, в мокрой футболке, с вечно воспаленным левым ухом, которое продувает сквозняк из приоткрытого окна, а чтоб нажал кнопку и… И вот на самом этом месте это придурок всегда кричит мне, стоя возле моего забора:

— Ромка! На хрена тебе эта иномарка? Возьми мою "Сашку", смотри какая красотуля! "Семерочка"! Давай заходи, обмозгуем, все равно она без дела стоит...

Прошу любить и жаловать — Николай. Занимательнейший организм. Живёт на той стороне улицы, в самом конце, метрах в ста от меня. Маленький, щуплый, в засаленной тельняшке, с беломориной в зубах, вечно молодой, вечно пьяный. Совсем как Бобунец. Месяц назад менты прикрыли его за езду в нетрезвом виде, наложили нехилый штраф и лишили прав. Теперь его " семерка", которую он почему-то зовёт "Сашкой", грустит под навесом во дворе, и видимо, будет грустить ещё долго.

— Не пойду, у тебя собаки дурные.

— Так они не мои, — обиженно сопит Коля, — они мне в наследство достались. Ещё от предыдущих хозяев.

Это было правдой. Колян приехал в наши края года три назад из Казахстана вместе со своей матушкой, Александрой Михайловной, женщиной крайне серъёзной и обстоятельный, и двоюродной тёткой. Обе ранее работали в милиции, дослужились до больших звёзд и после выхода в отставку решили перебраться на историческую родину. Без труда получили российское гражданство и купили себе по дому недалеко друг от друга. А вот у него возникли проблемы. Из-за судимости по очень нехорошей статье — сбыт и хранение наркотических веществ. Искреннее удивление подсудимого, что, мол, трава — не наркотик, суд во внимание не принял и Колёк отправился в места не столь отдаленные, коих в Казахстане тоже не мало.

Однако, вследствие стараний матушки, отсидел он не весь срок и вскоре освободился. Работал токарем и, надо признаться, руки у него были золотыми. Идею о переезде он воспринял на ура. Ему дали что-то вроде испытательного срока, он купил себе небольшой домик и так стал моим почти соседом. Матушка его постоянно приезжала к нему, инспектировала, проверяла и била рожу. На её мудрый совет не употреблять марихуану (я, тебя, скотина, своими руками задушу!), Коля действительно перестал курить траву и полностью посвятил себя исконно русскому призванию — алкоголизму.

Пил он исключительно портвейн под названием "три топора", пойло совершенно непотребное, пил много и самозабвенно, пока материальный вопрос не возвращал его к трезвой жизни. До следующей зарплаты. Поэтому с некоторых пор русская народная забава — призывы к топору — стали иметь для меня несколько иное значение. Мать его пыталась было если не искоренить, то хотя бы как-то ограничить или на худой конец упорядочить этот процесс, но безуспешно. Про своего отца Колян никогда не говорил, а я не спрашивал.

— Ромка! — вопит он, вусмерть пьяный и совершенно нечленораздельный, захлебываясь от восторга, в одиннадцатом часу ночи, направляясь в ближайший ларек, — Ромка!

— Что?!!

— Никто кроме нас!

— А ты-то тут причём? Ты разве десантник?

— А то! Думаешь, почему я тельняшку ношу?

— Да хер тебя знает. Денег нет на рубашку.

Он обиженно хрюкает, пыжится, пытаясь придать лицу строгое выражение:

— У меня, между прочим, двенадцать прыжков с парашютом! Понял? Не веришь? Сейчас докажу!

Он уходит, идет к себе в дом, чем-то гремит, тарахтит, ругается с кем-то, хотя дома наверняка никого нет, наконец выходит, идёт ко мне и гордо протягивает старую, выцветевшую фотографию. Группа молодых ребят и девчонок с парашютами за спиной садятся в " кукурузник", и последним, повернувшись к объективу, широко улыбается весёлый и беззаботный, совсем ещё пацан, Колёк.

— Что-то ты тут слишком юн для десантника, — все ещё с недоверием говорю я, — Да и вообще, как тебя с твоим тщедушным телосложением взяли в армию?

— Так это, — он затягивается сигаретой, — Я ещё до службы, в ДОСААФЕ парашютным спортом занимался, там, в Казахстане. А в армии поваром был. В армии не прыгал, только кашу варил.

Колян рассыпается хриплыми крошками смеха, словно ржавые пороги старенькой, видавшей виды "нексии", доживающей свои последние дни на заднем дворе. Вот ведь как бывает — думаешь о человеке не очень хорошо, неуважительно, свысока, как о пустом месте, а и у него есть чему поучиться, что вспомнить тёплым словом в своей непутевой жизни. Век живи — век учись, а все равно дураком помрешь. И ещё, самое главное. Была у Колька одна особенность, за которую ему прощалось всё, особенность очень редкая в наше время, почти не существующая — он был совершенно не подлым человеком, никогда не говорил плохо ни о ком и никому не желал зла.

В первый же месяц после пересечения границы между Казахстаном и Россией Коля купил себе машину. Довольно неплохую, хоть и слегка подуставшую внешне, но ещё резвую, с крепкой ходовой частью и вполне обоснованной надеждой на почти светлое будущее. Ухаживал за ней он прямо-таки замозабвенно, ковырялся в моторе, коробке, подвеске, грунтовал, подкрашивал, перетягивал салон, ставил дополнительное освещение и много ещё чего. В общем, холил и лелеял, лелеял и холил. Когда не пил, разумеется. А пил он часто. Вечерами, в гордом одиночестве, под какой-нибудь шансончик, аккуратно лицом в салат. Справедливости ради надо сказать — под " мухой" он никогда не садился за руль. Но однажды не удержался. Поехал за "добавкой". Причём не понятно зачем, там расстояние до ларька метров сто, можно и пешком пройтись, покурить на ходу, подышать свежим воздухом. Как чёрт дёрнул.

Ментов на нашей улице сроду не было — на узкой, с колдобинами, посыпаной чахлым гравием, без каких-либо дорожных знаков и разметки, прости Господи, дороге трудно нарушить правила дорожного движения. Но в тот вечер возникла принеприятнейшая ситуация. В этот самый ларёк заехал патруль, то ли пирожков купить, то ли кофе быстро растворимого в пакетиках, я уже не помню, и тут, как говорится, картина маслом! Николя, изрядно пъяный, с сигаретой в зубах, под оглушительный "владимирский централ" подъехал к ларьку и подтребовал ещё водки и пива. Незамедлительно. На вежливое приглашение патрульных пройти с ними в служебный автомобиль, Колян сказал, что мол, мент десантнику не указ, после этого, видимо, был бит, хотя официальная история об этом умалчивает. В общем, как бы то ни было, лишили его прав и стал Колёк простым пешеходом.

С тех пор "Сашка" стоит во дворе, под навесом, совершенно одинокая, зябнет на холодном осеннем ветру, неприкаянная и совершенно никому не нужная. Коля ходит пешком, семенит, смешно перепрыгивая через лужи, проходя мимо моего дома здоровается, глядя через забор, театрально приподнимает над головой потертую кожаную кепку. Месяц назад, незадолго до Нового года, его сбила машина. Зима в наших краях тёплая, с заморозками по утрам, лужи, подернутые льдом, превращают дорогу в сплошной каток. Весёлое развлечение для детворы, идущей в школу, и весьма опасная вещь для неопытного водителя. Совсем молодой парень за рулём "газели", развозившей спрозаранку хлеб в магазины, не справился с управлением и ударил левым боком Коляна, который шёл на работу. Всё оказалось очень серъёзно, что-то с позвоночником, он попал в больницу, надолго, лечение шло тяжело, болезненно и затратно. Машину пришлось продать.

Я уже купил себе новую, и вечерами, проезжая мимо его дома в ларёк за хлебом, поглядывал, не вернулся ли он? Но в доме было темно, свет в окнах не горел и дверь была закрыта. Листья с большого орехового дерева, которое росло у него сразу за забором, толстым слоем покрывали тротуарную плитку, которой Колёк вымостил свой двор. Вчера он вернулся. Сидел на скамейке перед домом, в какой-то жутко несуразной фуфайке, расстегнутой почти до пупа, прямо из горлышка пил свой портвейн и, смачно потягивя папироску, радостно щурился на солнце. Словно потрепаный воробей, только что отбившийся от кота, потерявший едва ли не все перья, но живой и бесконечно счастливый. Я остановился перед его домом, вышел из машины:

— Привет, Колян!

— Ромка! — весело завопил он, приподнялся со скамейки, поздоровался и кивнул в сторону моей машины, — Новые колёса?

— Да. Прикупил по случаю.

— Эх, а я свою продал, — он смешно почесал свою макушку, взъерошив жиденькие волосёнки, — Пришлось.

— Да я знаю, — сочувственно сказал я, — Ничего страшного, новую тебе найдём. Кстати всё хотел спросить, а почему ты её "Сашкой" называл?

— Так это, — он многозначительно затянулся беломориной, выпустил в февральское небо тонкую струю сизого дыма, — Судьба!

Затянулся ещё раз, выдержал длинную театральную паузу и продолжил:

— Ты вот знаешь как раньше назывался Новосибирск?

— Конечно знаю, — довольно хмыкнул я, — Новониколаевск.

Колёк подозрительно исподлобья посмотрел на меня, хмуро и неодобрительно.

— А как до этого?

— Не знаю, — растерялся я.

— Александровск! — он победоносно поднял вверх кривой указательный палец, — Понял? Я сам там родился, и вся моя родня оттуда. Из Александровска! Так всё и началось.

Он замолчал, то ли задумался о чем-то, то ли заснул на пару-тройку секунд, не знаю, но вдруг выпалил своим звонким и одновременно хриплым голосом, словно большой лесной тролль хлопнул в ладоши:

— Ромка! Давай по сто грамм? — и потряс перед моими глазами полторалитровой пластмассовой бутылкой портвейна, на этикетке которой красовалась надпись "Три топора", — А?

— Не, братан, я это в себя впускать не буду, уж извини.

— Ну, как хочешь, — он набулькал себе в стакан, взял его аккуратно двумя пальцами, большим и указательным, оттопырил мизинец, поднял локоть и государственно выпил содержимое, зажмурился, на мгновение замер, резко выдохнул и продолжил как ни в чем не бывало:

— Вот. Мне три года было, когда мы из Новосибирска в Казахстан переехали, отец мамку бросил, когда я ещё не родился. А её как звать?

— Александра Михайловна, — машинально ответил я.

— Вот! Ты понял? Александровна! Едем дальше. Дружбана моего самого лучшего в школе звали знаешь как?

— Александром?

— Нет, ты что?! Серёгой его звали. А фамилия его была Искандеров, у него мама была русская, а отец то ли азербайджанец, то ли ещё кто — не помню, а Искандер по нашему как?

— Александр, — опять сказал я, — В переводе с тюркского.

— Вот! Уже лучше. Можешь, когда захочешь! Потом армия была, его тоже в ВДВ призвали, в Афган, там он и погиб. Вот, — Колёк замолчал и долго смотрел куда-то далеко и грустно, и вдруг повернулся ко мне резко, стремительно и засмеялся, — А потом я женился.

— Кто? Ты? У тебя была семья? — я искренне удивился, уж больно не похож был Колян на семейного человека.

— А то, конечно, я! Кто же ещё? И жену звали знаешь как? Ольга Александровна Пантелеева! Во как! Ромка! Следишь за мыслью? Александровна! Дочь Александра! Видишь — везде это имя меня сопровождает. Преследует просто по пятам. Я же говорю тебе — судьба.

— Етить тебя расписюнело, — сочувственно отозвался я, — Может хватит на сегодня конспирологии?

— Да ты дальше слушай! — Коля совсем не обиделся, а, казалось, ещё больше раззадорился, — Через пять лет мы развелись, она замуж вышла второй раз, и уехала жить сюда, в Россию, с сыном. Да, я ж тебе не сказал, у меня сын есть! Да! Егором зовут. Фамилия у него уже другая, но это ничего, дело поправимое. Я из-за этого сюда и переехал. Думал найду его, поговорю с ним и все такое. Когда вырастет. Вот. Нашёл я их, где живут, в каком городе, адрес. Вроде всё по плану шло и тут эта авария! Знаешь, кто за рулём был?

— Паренёк какой-то, молодой совсем, сразу после армии, не знаю как зовут.

— Саша его зовут. Я с его отцом раньше работал в строй бригаде, давно, когда только сюда переехал, подсобником. Сильно меня саданул — позвоночник, печень, кровотечение внутреннее, много ещё чего всякого, короче, сказали что хана. Мол, Сан Саныч конечно попробует что-то сделать, но чудес не бывает, так что готовтесь. Подождите, говорю, какой на хрен Сан Саныч? Как какой, отвечают, хирург наш, заведующий отделением. И вот лежу я на кровати, весь в бинтах, под капельницей, с трубками какими-то, и думаю: всё, Колёк, кикос! Судьба! И этот Сан Саныч поставит завтра жирную точку на твоей биографии. Ты понял, Ромка? Сан Саныч! То есть Александр Александрович! Чтоб уж наверняка. Контрольный. Дважды! Я потом узнал про этого Сан Саныча, коновал ещё тот, половина местного кладбища — его работа. И вот везут меня на операцию, а я с жизнью прощаюсь. Вдруг слышу, мол, уехал этот изувер в командировку, куда-то в ковидный центр, а вместо него другой доктор, молодой совсем, переехал из города к нам сюда. Там программа какая-то государственная, поддержка молодых врачей, если они в сельскую местность переезжают. Сразу дают жильё и подъёмные. Какой-то Лёша Григорьев, отчество то ли Петрович, то ли Павлович, уже не помню. Сделал он мне операцию и всё. Проснулся я на следующий день и понял, что завтра будет ещё один следующий день, потом ещё один, потом ещё и ещё. А теперь вот сижу дома, здоровый, красивый и пьяный. Вот так. Понял?

— Да куда уж понятнее. Думаешь, судьбу наебал?

— А то! — Коля радостно осклабился, налил себе ещё и хлопнул одним глотком, осовелым взглядом посмотрел на меня, слегка ткнул меня в бок локтем:

— Ромка, слышь?

— Что?

Он гордо приосанился, насколько это вообще позволяло его состояние, подпёр правый бок кулаком, расстегнул ворот куртки, так чтобы была видна тельняшка:

— Никто кроме нас!

Потом снова посмотрел на меня строго и добавил:

— Отвечаю!