Наваждение

Зеленые буквы вывески «ЗООМАГАЗИН», кое-где облупленные, покрытые тонким слоем пыли, терялись в такой же пыльной листве нависшего над ней винограда. Cтеклянная дверь, открываясь, задевала «Ветерок», со звонким всхлипом извещавший о визите нового посетителя. Внутри тесного помещения душно, хотелось приостановить дыхание от резких запахов животных и кормов, а птичий гомон наполнял уши писклявой какофонией.

Павел поморщился и развернулся было, чтобы уйти, лучше уж раскаленный асфальт улицы и шум машин, чем это… но передумал, прислушиваясь к мелодичному голосу с просящими нотками и плохо скрываемым гневом:

— Ну пожалуйста, это всего сто рублей, неужели нельзя скинуть? Он же все равно умрет, вы понимаете это?

— Девушка, — устало-равнодушно отвечала миловидная блондинка с ярко накрашенным ртом. — Вы видите ценник? Тут черным по белому написано: восемь тысяч пятьсот! Я что, в кассу сто рублей из своего кармана должна положить? — полные плечи недоуменно приподнялись и опали. — А сдохнет — так я не виновата. Не я ловила и в клетку сажала!

У прилавка, зажав в кулачке купюры, стояла девчонка. Тонкая и прямая, как натянутая струна. Мелко подрагивал сноп афрокосичек, легкая туника льнула к узким бедрам. Рюкзак за спиной, леггинсы, плетеные босоножки.

Павел подошел к клетке, внутрь которой девчонка неотрывно смотрела. В кучке опилок, нахохлившись, растопырив сизо-бурые крылья, сидела птица. Покачивалась едва заметно, голова то и дело клонилась на бок.

«Дербник — хищная птица. Мелкий сокол» — прочитал Павел табличку, положил на прилавок сотню и подмигнул блондинке:

— Столько не хватает?

Продавщица разулыбалась, кивнула смущенно и уже гораздо мягче обратилась к покупательнице:

— Ну что, берете?

Затуманенные влагой глаза, цвета незрелого лимона, прищурились, метнулись от него к продавщице, Павел успел заметить чуть вздернутый нос и бледные, крепко сжатые губы. Девчонка бросила на прилавок деньги, открыла клетку и, несмотря на протесты продавщицы, протянула руку к соколу.

— Осторожнее, он кусается!

Дербник отшатнулся, хрипло зашипел, вяло взмахнул крыльями, но девчонка уверенно сцапала его, прижала к груди и быстро вышла из магазина.

— Хоть бы спасибо сказала… — голос продавщицы потонул в новой волне птичьих трелей, тренькнул «Ветерок», улица дохнула в лицо полуденным жаром.

Девчонка передвигалась неожиданно быстро. Павел еле поспевал за ней, лавируя между прохожими. Нервно поглядывал на часы — его обеденный перерыв заканчивался. Племяшка попросил черепаху, пришлось забежать в магазин. Подарок он даже не посмотрел, да еще рискуя опоздать на работу, преследовал незнакомку, оправдываясь любопытством к судьбе птицы и понимая, что сам себе врет. Надо признаться — девчонка интересовала его куда больше. Но чем именно зацепила, понять не мог. Трогательным упрямством, с которым отстаивала сокола? Или дикарским взглядом, полоснувшим, словно лезвием? Он был уверен, что птица попадет в ветеринарку, но они уже прошли две ветлечебницы, а девчонка и не думала останавливаться, и Павлу даже показалось, что светофоры загораются зеленым специально для нее, как только маленькая нога ступала на проезжую часть дороги.

Павел смахнул капельки пота со лба, усмехнулся — ну что за ребячество в самом деле? Забыл уже, когда спонтанные желания брали над ним верх. В конце концов, он сам себе начальник, может и опоздать, ничего страшного не случится. Девчонка спустилась с дороги в поле и Павел наконец понял, куда она направляется. Река Олька огибала город, как огромная сине-зеленая змея и славилась своими скалистыми берегами. С сожалением взглянув на свои выглаженные офисные брюки, Павел вошел в высокую траву. Девчонка уже карабкалась в гору, удивительно ловко цепляясь за выступы. Сокола она посадила на плечо, и тот даже не пытался улететь.

— Скалолазка, блин, — бормотал Павел, осторожно нащупывая опору. Стертая кожа на пальцах саднила, тонкая ткань рубашки прилипла к взмокшей спине. Гладкая подошва скользила по камням, они осыпались с глухим шуршанием, и Павел все больше ощущал себя идиотом, поддавшимся минутному порыву, а теперь из глупого упрямства не желавшим бросить эту затею. Слава богу, девчонка не стала взбираться слишком высоко, встала на нижней площадке, взяла птицу, погладила, прошептала что-то, вытянула руки с раскрытыми ладонями. Сокол встрепенулся, расправил крылья, замер на секунду, казалось, ожил, раскрыл глаза навстречу ветру, взлетел почти ровно и камнем рухнул вниз.

— Зачем ты здесь? — спросила девчонка, не оборачиваясь.

Хотел бы он, чтобы кто-нибудь ответил на этот вопрос.

— А ты?

— У кого есть крылья, должен умереть в полете.

— А у кого нет?

Она как-то странно посмотрела на него, вновь уколов холодной зеленью и… шагнула с обрыва. Павел дернулся, рванулся схватить, удержать… сердце ухнуло вниз, тело распласталось на самом краю, взгляд лихорадочно заскользил по каменистому берегу, но увидел лишь птицу, изломанным пятном темнеющую среди осколков серых камней. А чуть дальше — босые ступни чертили узор в пене волн, не оставляя на изглаженном песке следов.

***

Слабый ветер лениво подбрасывал жухлые листья на мостовой, приносил с собой запахи ранней осени — сырой пожелтевшей листвы, варенья, кострового дыма и капель дождя. Они смешивались с ароматом кофе, только что принесенного официанткой, умиротворяли чувства, и думать ни о чем не хотелось. Открытое летнее кафе со всех сторон окружала плотная завеса растений. Почти тихо и очень уютно.

Павел отложил папку с документами, пустые столики казалось, грустили в одиночестве. Взгляд запнулся, тревожно забегал по темным косичкам, узкой спине, обтянутой белым свитером, во рту пересохло. Его наваждение, что всюду мерещилось вот уже почти месяц, снилось в кошмарах, падая в пропасть, и не хотело отпускать. Зубы заломило от желания подойти, встряхнуть ее как следует, и спросить, каким чудом она не грохнулась о камни, как та несчастная птица, но девчонка была не одна. Чужая рука запуталась пальцами в косичках, притянула к себе для поцелуя. Павел отпил кофе, схватил папку и направился к выходу. Очарование дня улетучилось, оставляя во рту привкус горечи.

Обогнув ограждение из кустарника, он резко затормозил, наткнувшись… на отчаянную зелень, полную прозрачной влаги — вот-вот прольется. Суматошный взгляд, усмешка его растерянности, развернулась, молча пошла по аллее, цепляя ногами опавшие листья. Павел нервно обернулся — пара за столиком все еще целовалась. Догнал девчонку. Она снова посмотрела на него, пытливо, цепко, глаза уже почти сухие, протянула узкую ладошку. Павел осторожно сжал тонкие прохладные пальцы и почувствовал себя удивительно счастливым. Как в далекие школьные годы, когда в груди распирало от радости только от благосклонной улыбки обожаемой одноклассницы.

— Как тебя зовут?

— Леда.

— А ее?

— Адель.

— Хм. Логично. Проблемы?

Она не ответила, шла, старательно пряча лицо. Опять плачет.

— Я хотел спросить…

Она внезапно остановилась, порывисто прижалась к нему и заревела в голос. Павел робко прикоснулся к ее волосам, обнял за плечи. Что он, женских слез не видел? Переждать, дать выплакаться. Но как болезненно тянет в груди и руки ближе притягивают хрупкое тело — оградить, защитить.

— Я могу помочь?

— Нет! — она оттолкнула его, рванулась из объятий.

— Постой! — Павел стиснул крепче. — Не уходи.

Леда притихла, уткнулась лбом в его плечо, торопливо зашептала:

— Приходи завтра на опушку за мельницей. В десять вечера. Придешь? — она подняла голову, мокрые ресницы трепетали, отбрасывая тени на радужку, в свете солнца заволоченную золотистой дымкой. Странное место для свиданий.

— Тебе сколько лет?

— Не волнуйся, совершеннолетняя. Так придешь?

— Приду.

Уголки бледных губ приподнялись в подобие улыбки, Павел отпустил ее и долго смотрел вслед, стараясь не думать о том, что только что пообещал.

Назавтра он шел через вечерний город, на окраину, туда, где за освещением улиц зияла непроглядная чернота. Ощущение того, что совершает очередную глупость его не останавливало, лишь слегка щекотало нервы и пробуждало любопытство. Миновав частные дома и пустырь с цепочкой прогнившего частокола, он увидел заброшенную мельницу. Зря он притащил с собой фонарь. Здесь, свет полной луны, висевшей в чистом небе огромным молочно-белым шаром, не заслонялся огнями города и вполне сносно освещал сизые нити тумана, стелящегося по росистому лугу, понуро свесившую поломанные крылья мельницу и темный массив леса.

Но Леду он все же не заметил, и в тишине даже не услышал, не почувствовал ее приближения. Резко вздрогнул от ее голоса за спиной.

— А я думала не придешь, испугаешься.

Ее голос звенел от напряжения, волнами исходившего от тонкой фигурки, замершей в двух шагах от него. Глаза выделялись на бледном лице и казались совсем желтыми.

— А надо? Мне надо бояться?

— В полнолуние грань тонка, ее легко перейти, — она взяла его за руку, повернулась в сторону плотной стены деревьев.

— Ты поведешь меня в лес? На съедение волкам? — усмехнулся Павел, пытаясь пошутить, но девчонка вдохнула резко, с надрывом, с силой сжала его ладонь, будто загоняя внутрь рвущиеся рыдания.

— Так, ну-ка рассказывай, не то я с места не сдвинусь.

Она нерешительно посмотрела на него, потом кивнула:

— Хорошо… я объясню, только по дороге. Пожалуйста, надо спешить… — она вновь потянула его за собой, в густую тень леса.

Лунный свет с трудом проникал под полог сплетенных ветвей, блеклыми полосами едва подсвечивая очертания деревьев. Павел никогда не был в этом лесу и уже через пару десятков шагов потерял направление, в котором они двигались. Нервозность девчонки передалась и ему. При каждом треске сломанного сучка, попавшего под подошву, или резком хлопанье крыльев ночной птицы, ее гулкими вскриками, разрывающими вязкую тишину, внутри все невольно сжималось.

— Мы с сестрой однояйцовые близнецы, — тихо рассказывала Леда. — Полностью идентичные. Мы всегда вместе. Были, пока она не встретила Гилена. Ты видел.

— Что такого? Ты же не думала, что вы будете неразлучны до самой смерти…

— Это и есть смерть. Она уходит за ним, за грань, я не…— Леда замолчала, приостановилась, прислушиваясь, затем нетерпеливо дернула его: — Быстрее!

Они почти бежали. Налетая на ветки, преграждающие путь и беспрестанно спотыкаясь, Павел старался не отстать, удивляясь, каким образом девчонка уверенно пробиралась сквозь чащу, будто видела в темноте. Он хотел было спросить, что заставило ее ускориться, но уже и сам услышал: сначала странный, далекий удар с вибрирующим металлическим отзвуком и расходящиеся от него мощные звуковые волны. Они приближались, с угрожающим гулом ударяли в грудь, проходили насквозь, сотрясая тело, рассеивались позади. Еще удар и новая нарастающая волна со зловещим тембром заставляла дрожать землю, угнетая все живое.

— Гонг! — воскликнула Леда.

— Го…

— Тсс! — девчонка зажала ему рот ладошкой. — Тише! Они идут.

— Кто они? — мотнул Павел головой. — Перестань говорить загадками.

Леда не ответила, только болезненно кривилась, слушая этот первобытный звук, такой неправильный в этом месте.

Удары стали легче и чаще, выбивая рваный ритм, тревожный и возбуждающий. Теперь девчонка кралась, почти бесшумно, осторожно огибая кусты и ветки. Звук приближался, темнота резко прервалась, открвая взору просторную поляну, щедро залитую светом полной луны. Леда потянула его вниз, присела на корточки.

— Готова ли ты, дочь моя?

Голос пронесся над поляной, как рокот прибоя, порыв ледяного ветра пригнул стебли трав, дунул в лицо. Павел невольно вздрогнул, когда высокая фигура в черном откинула капюшон, и он увидел лысый череп, покрытый голубоватыми выростами наподобие костяных пластин, мертвенно-серое лицо с глубокими впадинами глазниц, из которых как угли, светились глаза, натянутая кожа двигалась, бугрилась темными пятнами.

— Мать моя…— потрясенно выдохнул Павел, передергиваясь. — Это что за… демон?

Леда шикнула на него, вцепилась в руку.

— Готова, — в центр поляны вышла девушка. Павел стиснул кулаки и чуть подался вперед, но опомнился, когда сбоку тихо всхлипнуло, холодные пальцы на его запястье сжались сильнее, впиваясь ногтями. Павел переводил взгляд с одной девушки на другую — удостовериться, что Леда рядом, а не там, сыпет белый блестящий порошок, очерчивая круг, а внутри него треугольник, ставит по углам три свечи: белую, красную и черную. Зажигает их взмахом руки, сбрасывает с себя одежду и обнаженная, начинает петь:

— Я отрекаюсь от тех несчастий и моих деяний, которые были моими прежде. О ты, которая делает меня сильнее и удачливее, стань частью меня, наполни мое тело силой. О магия соль земли, я посвящаю тебе этот алтарь, пусть он станет подобно моему телу сосудом для моей силы.

Снова ударил гонг, далеко вокруг разнося песню, множа слова, повторяя их до бесконечности. Леда подобралась, отпустила его, Павел краем глаза заметил блеснувшее лезвие, сжатое в кулаке и едва успел схватить рванувшуюся вперед девчонку. Свалил в траву, прижал собой.

— Пусти, пусти меня, убью! Не позволю! — она почти рычала, зло, отчаянно, а слова сестры вторили ей:

— О, сила стань частью меня! Я ведьма, наполненная тобою. Своей кровью я освящаю дух моей жизни! Сила, услышь мою клятву! Услышь меня, ожидающая по ту сторону Бездны!

— Она слышит! — вдруг отозвался хор голосов, и Павел только сейчас разглядел хранившие до сих пор молчание коленопреклоненные фигуры, окружавшие поляну.

— Тихо, тихо, — прошептал он, забирая у девчонки нож.

Снова ударил гонг, тонкая фигурка, объятая серебристыми лучами ночного светила, задрожала, по белой коже пробегали искристые змейки, отбрасываемые огоньками свечей, Адель упала на колени, воздела руки к небу, пение сменилось речитативом какой-то тарабарщины. Луна потемнела, словно накрылась покрывалом из туч, небо с оглушительным треском прорезали яркие вспышки молний. Павел пригнул голову, ощутив губами соленую влагу — девчонка рыдала под ним, тихо, тоскливо, безнадежно. Трава покрылась инеем. Приподнявшись, он прислонился к поваленному дереву, усадил к себе на колени Леду, обнимая ее заледеневшие плечи.

Она тряслась как в лихорадке, стуча зубами, цепляясь за него, говорила прерывисто, пришептывая и срываясь на плачь:

— Гилен, он темный, Адель влюбилась, сильно, до одури, пошла за ним… бро-осила меня, изме-енила вере…

Павел гладил ее тугие косички, щурился от вспышек и пытался отделаться от ощущения жуткой фантасмагории, пребывания в кошмаре, когда не в силах проснуться.

— Что она говорит?

— Читает отче наш наоборот… — скрипнула зубами Леда. Она вдруг обмякла, глубоко вдохнула и стала судорожно высвобождаться из его объятий.

— Я пойду за ней… — вырвалось из груди раненым стоном.

— Нет! Послушай меня, послушай. Может, так и должно быть, во всем есть равновесие, свой порядок. Не цепляйся за нее, отпусти, и она не уйдет совсем, вот увидишь… — он говорил сам не вполне понимая смысла слов, убаюкивал, ласкал застывшие руки, лишь бы она не рвала сердце этой болью, лишь бы не дать угаснуть теплившейся надежде. — Вспомни сокола — ты помогла одному, но их тысячи, бедных, несчастных созданий, лишенных свободы воли. И ты не в силах это исправить. Твоя сестра выбрала путь, это ее решение, ты не можешь и не должна мешать… просто прими это и не отталкивай, не отказывайся от нее.

Звуки гонга замолкли, прекратились вспышки молний, небо медленно бледнело, и тускнела вместе с ним луна.

Адель поднялась, подошла к фигуре в черном, легла перед ним на опору, хотя Павел готов был поклясться, что ее тело висит в воздухе.

Темный демон провел по своей руке и по запястью девушки узким лезвием, смешал кровь, то ли казавшейся в предрассветной мгле, то ли на самом деле черной, и стал наносить на грудь и живот девушки знаки.

— Я принимаю тебя по ту сторону Бездны, — порыв ледяного ветра затушил свечи. Адель встала на ноги, один из коленопреклоненных подошел и накинул на нее плащ. Гилен.

— Все кончено, — Леда встала, напряженно вглядываясь в спину сестры. Та обернулась, взмахнула рукой, Павел бросился загородить девчонку, но она ловко поймала брошенную вещицу.

— Связь! — крикнула Адель, и в розовеющее небо, оглушительно хлопая крыльями, взвилась стая черных птиц. Павел смотрел на опустевшую поляну Будто ничего и не было. Колдовство, морок?

— Паш, Паша… — Леда тормошила его за рукав куртки, поворачивала к себе.

— Откуда ты знаешь мое имя? Я вроде не говорил.

Она снова усмехнулась, совсем как тогда, возле кафе, уткнулась лицом в его плечо.

— Спасибо. Без тебя я бы не справилась, — она разжала кулак, показала ему круглый черный камень, блестящий, как птичий глаз и облегченно вздохнула.