Мрамор

Полночь.

Хрустальные полярные токи, терзательно-долго ожидаемые, наконец, нахлынули.

кладбище, по левую руку; за решеткой ограды — странно карликовый бюст, точно меловой, на высоком узком постаменте, тонущий в перемежающихся полосах битумной черноты и паллидной белизны, оцепленный полунагими, несоразмерно длинными, как бледные кисти пальцев, кустами; рунические испещряющие алфавиты, футарки полуневидимых следов; впереди — дорога, уходящая во тьму; я бегу быстрее — и плавно начинаю скакать галопом на четырех конечностях, мягко стуча передними ладонями по плотному асфальту, впереди — ночь, мгла, туман; я чувствую хищные обводы своей безъязычной головы; ужас, вопль. Мой крик.

Утро. Август.

Зернь воздуха, ясная чернь, иссеченная светотень солнечного пространства.

Аутсайдер сорока пяти лет от роду бесцельно и грузно ползет по сетке перпендикуляров провинциального стандартного микрорайона. Он похож на вертикального мопса.

После недавней смерти его матери наступил первый радостный день.

Причиной смерти был инсульт. Причиной инсульта — он.

Календарь, провернувшись, клацнул, совпал с перстнем Поликрата; это — дар; снежный изумруд на платиновом ледяном золоте. Прекрасное. Дар требует ответной жертвы.

Мраморные легкие глыбы, до твердого блеска обточенные, облизанные — нестерпимо для глаз — скользят, с нулевым трением, не слишком высоко, по кобальтово-синей монотонной вогнутости; небо отшелушивает позднейшие наросты, выставляя холодно горящую примордиальную эмаль.

Орфическая кожа Зевса-Фанета.

Дление дня.

Сахарная каррара облаков местами начинает набухать серым гиметтским мрамором, кое-где пропитываться чернильным мавзолейным лабрадором.

Время не вынашивало замысла застыть.

Чашка кофе и дневной сон.

Во сне — видит зубы; каждый — остро заточенное с двух концов веретено; ряды, частоколы веретен; они живут, как под землей, глубоко красной слизью десен, незримые; из чистой легкой кости.

Прорезается крупитчатый дождь, затягивающий в зыбкую слепую вселенную шорохов.

резко и жестко затлел зуб, правый предкоренной нижней челюсти. Оставшееся от него наследство — угольное дупло. Такой боли он не знавал никогда; закладывает уши.

Все неожиданно закономерно. Надо идти.

Колюще-необычный интерьер приватного стоматологического кабинета. Пристанище для знатных курильщиков опиума. Но никого. Все утоплено в вязко-древесный тон, обито зелено-водорослевым бархатом. Латунная табличка, зеркально-радужная, будто пламенный плазменный экран, с гравировкой: «Хубилгаев. Федор Кузьмич».

У дантиста Хубилгаева узкие египетские глаза и невообразимый терракотово-землистый цвет кожи, однако парадоксально чистой и атласной на взгляд. Он по-кошачьи безукоризненно поджар и лыс, как абидосский иерофант.

Врач любовно возится со своей тонкой и страшной машинерией.

— Удалить. Освободить гнилостный огонь его души — вовсе не умершей — от питательной среды, то есть — от вас?

Пациент еще сильнее выпучивает и без того экзофтальмированные красивые красные глаза и проваливается в сон.

Точнее, в совершенный обморок, наступивший в неизвестный момент.

контражурный свет (к концу дня на западе вновь вышло солнце); в нем — изогнутая змеевидной, как иероглиф доллара, перевязью фигура стоматолога, размытая по краям, но с черной стержневой линией. Я пытаюсь задать мучающий меня вопрос: почему в юности я пережил — в леденящем поту — один из самых тяжких снов; я — некий двумерный плоский след, окаменелость, морской язык, короткий червь. Иссиня-белый, конфигурацией напоминающий древесный лист; зачем?

Самосознание. Метемпсихоз. Когда стирается память жизни соседствующих звеньев гирлянды, когда целиком меняется плоть и массив опыта — что же остается в наличии? То, что этот жирный кусок перцепции предназначен в пищу именно тебе. Это нить, связующая зерна твоих четок.

Ты штудировал кое-что и знаешь — когда говорят о перерождении в теле, антропоморфном, зооморфном, вегетативном и минеральном — это лишь метафора, эмблема генерального канона палингенезии. Повторений нет. Ты родишься в том мире, который сейчас для тебя не существует.

Он замкнут, заперт, и вообразить его невозможно.

Идиосинкратическое восприятие.

Напряжение взгляда рвет многоскладчатую рубчатую ткань психического поля, с чередующимися пятнами серебра и антрацита.

Шрифт. Изящество гарнитуры, тающей в заснеженном полотне листа; пациент, ставший соискателем, означивает подписью договор на оказание услуг.

Его, соискателя, зрение начало разлагаться с возрастом; он вдруг получает некий инсайт — наточенность подлинных клинков зрительных лучей испытывается не тем, насколько ты способен разобрать злокозненный микробный петит примечаний;

она проверяется наличием силы: свободно пересчитать сестер-Плеяд;

присутствием могущества: схватить вспыхивание-угасание частиц этой граненой пудры древнего разбитого космического зеркала, собравшихся в фигурку изысканного скарабея;

который ползет по черной мраморной полированной пустыне.