Мне нужно вернуться в Сарагосу

"Мне нужно вернуться в Сарагосу", — подумал я и проснулся.

Остатки сна стремительно таяли обрывками, но фраза настойчиво крутилась в голове. Что за чёрт? Я даже никогда не был в Сарагосе. И вообще… где это — Сарагоса? Вроде Бермудский треугольник, там было что-то похожее. А, нет. Там были саргассы. Саргассово море. Голова раскалывалась — наверное, не стоило вчера пить столько водки на поминках тёти Фриды и смотреть потом старые фото. Неудивительно, что снилась всякая фигня.

Кофе медленно варился на плите, а я рассеяно водил взглядом по кухне и зацепился за заголовок статьи во вчерашней газете, которую мне сунули на выходе из метро: "В Сарагосе прошла волна митингов за независимость". Ха! Вот и объяснение. Прочёл вчера заголовок на ночь, мозг зацепился за незнакомое, интересное слово и вернул мне его в качестве сна. "Это психология, детка", — я прямо услышал голос бывшей. Напряжение отпустило, я налил себе кофе и погрузился в чтение новостной ленты, выкинув странную фразу из головы.

Рабочие дела закрутили, как всегда не давая передышки и заставляя мечтать о скором отпуске. Да ещё и проектировщики напутали что-то с чертежами и пришлось задержаться в конторе до позднего вечера. Неудивительно, что придя домой, я бухнулся спать только скинув одежду. Но сон не принёс спасительное забытьё. Наоборот, мне снились какие-то погони и преследования, море и шторм, в который попал наш фрегат… Я проснулся, когда рассвет едва забрезжил над городом. Проснулся с чувством, страха, необъяснимой тоски и безвозвратной утраты, а ещё перед взором стояли глаза сидящих в трюме и жмущихся друг к дружке оборванных и напуганных людей. И я не мог этого развидеть. И снова на языке вертелось это слово — Сарагоса.

— Так, дружок, ты сходишь с ума, — сказал я своему отражению в зеркале и грубо усмехнулся. — Не хватало тебе проблем на работе, так ещё и во сне теперь не расслабиться.

Но чувствовал я себя, и верно, неважно, работать так не представлялось возможным, и я черканул смс-ку начальнику, что приболел и возьму отгул. В ответ пришло короткое "Ок", ну ок, так ок. Пора разобраться с этими странностями. Сварив себе крепкий кофе я полез тормошить гугл, дав себе зарок, не вставать, пока не пойму, что же это за Сарагоса такая и почему она мне снится.

Первые найденные фото показались смутно знакомыми, как будто я уже был в этом городе — чего, могу поклясться, быть не могло. Хотя, я не был уверен, что родители не возили меня туда совсем ребёнком, но они никогда о таком не говорили, а сейчас спросить уже и не у кого. Краткая страница из Википедии ничего толком не дала, как и многочисленные туристические путеводители, предлагавшие лучшие отели и экскурсии по достопримечательностям "которых больше нигде нет". Я решительно не понимал, что меня связывает с этим городом и готов был уже сдаться, как на сайте одного агенства увидел предложение горячей путёвки на пять дней с вылетом через три дня. Цена оказалась очень привлекательной, а я всё равно собирался в отпуск и открытый шенген открывал передо мной границы. "Так почему бы и нет?!" — подумал я, набирая номер компании.

Начальник согласовал мне отпуск без вопросов, ваучер от турфирмы лежал в кармане пальто, я стоял в аэропорту, и мой самолёт готовили к вылету. По странной иронии судьбы, сон в последние три дня был как у младенца и кошмары меня больше не тревожили, но не отменять же из-за этого отдых и поездку? Нет уж, Сарагоса, жди меня.

Город встретил меня солнцем и теплом, что оказалось приятным сюрпризом после промозглой сентябрьской Москвы. И едва выйдя из такси и оглядевшись, я понял, что могу влюбиться в эти улицы старого города. И за три дня, пока я бегал как заправский турист по всем достопримечательностям, я и влюбился. Сарагоса не подарила мне ответы, но подарила чувство свободы, тепло и странное понимание, что я нахожусь там, где должен. А вечером третьего дня на соборной площади раздатчик листовок сунул мне в руки флаер с приглашением на выставку еврейской истории, которая недавно открылась в музее. Евреи меня никогда особо не привлекали, но планов на завтрашний день не было, и я решил "а почему бы и нет?"

К моему удивлению на выставке было очень мало посетителей. Я покопался в памяти и вспомнил, что читал в Википедии, что евреев в Испании не особо любили и даже изгнали в XV веке, что сильно подкосило тогда страну. Неудивительно, что здешний народ не спешил заглядывать снова в эту страницу истории. Но мне это было даже на руку, не люблю ходить по музеям, когда от людей не протолкнуться.

Взяв краткое описание экспозиции и карту я медленно пошёл по указателям, замечая, но не особо вчитываясь, пока мой взгляд не зацепился за один из старых документов. Я был уверен, что видел похожий раньше, написанный тем же странным языком. "Дневник Абрахама сына Исмаила, год 1492 год, фрагмент, др.евр." гласила табличка. Год начала изгнания. И тут я вспомнил: похожий листок часто доставала моя мать. Она была историком, и у нас дома было много старинных документов, но этот был особенным. Мама всегда доставала его перед своим днём рождения, читала и почти всегда плакала. Ребёнком я спрашивал — почему, и всегда получал ответ — ничего сынок, просто очень грустная история. Я удивлялся, зачем же мама её тогда читает и перечитывает, но больше не получал никаких объяснений. А после её смерти этот листок, как и остальные ценные документы, отправился в музей истории. И вот передо мной не тот, но очень похожий, как страницы одного дневника. И сейчас я могу узнать его содержание.

Волнение охватило меня и я подозвал смотрителя.

— Скажите, что написано в этом документе?

— Простите, я не знаю древнееврейского. Я просто смотрю за экспонатами. Но вроде бы это дневник одного из изгнанных евреев, где он делал записи для своих потомков. Боюсь, больше ничего не подскажу.

— А кто может?

— Хм… думаю вам стоит обратиться в отдел архивов, к тому, кто организовал эту выставку и собрал все эти документы.

Я поблагодарил смотрителя и всё-таки досмотрел до конца экспозицию, но уже более внимательно. Наткнулся на старые фото города двадцатых годов прошлого столетия. Почти такие же фото я уже видел в альбоме тёти Фриды — так вот почему город казался таким знакомым! И некоторые интересные документы, которые только больше укрепили во мне подозрение, что история испанских евреев может быть частью моей. И вот я добрался до архива только затем, чтобы узнать, что тот, кто может мне помочь, будет в понедельник. Тогда как мой самолёт улетает завтра — в воскресенье. Что ж… я воспринял это, как дар судьбы, возможность разобраться сначала в своих документах, которые мама хранила многие годы, а я так бездумно подарил.

Жизнь внезапно окрасилась в новые цвета и открылось второе дыхание. Азарт полностью охватил меня, я всегда любил загадки, и эту определённо стоило разгадать. Поднимаясь над облаками в кресле самолёта, я шепнул, глядя в окно: "Я ещё вернусь. Мне нужно вернуться. Жди меня, Сарагоса".

***

И вот спустя два года я снова здесь. Стою перед зданием музея и волнуюсь как мальчишка. В портфеле у меня лежат одиннадцать страниц дневника Абрахама сына Исмаила. Двенадцатая из музея дополнит дневник и завершит историю. Историю моего рода — путь потерь и обретений. Я усмехнулся в очередной раз подумав о причудливой игре мироздания, где та страница, что была у меня всегда, оказалась первой, а эта, с которой всё и началось — последней. Воистину неисповедимы пути, которыми нас ведёт Господь.

Толкнув дверь, я прошёл по тёмному, прохладному коридору и робко постучался в дверь архива. Сначала меня приняли за заблудившегося туриста, но когда я на ломанном испанском попытался объяснить цель своего визита и достал из портфеля старинные листки, руки стоящего напротив седовласого мужчины буквально затряслись. Он почти с благоговением взял из моих рук страницы дневника и обрушил на меня поток испанских слов из которых я понял едва ли половину. Но его интересовало, кто я, откуда это у меня, и что я собираюсь с этим делать?

Через полчаса, когда подъехал мой переводчик, мы смогли объяснить учёному, что готовы подарить эти документы музею, потому что уверены, что так они лучше сохранятся. Всего лишь с одним условием — текст будет переведён на испанский и английский и опубликован или выложен рядом с рукописью так, чтобы любой человек мог с ним ознакомиться и увидеть историю глазами того, кто был изгнан из любимых им города и страны, но не был сломлен. Того, кто жил до самой смерти надеждой на возвращение и спустя пять столетий его надежды сбылись. Вот его слова:

"Я Абрахам сын Исмаила начинаю вести эти записи, дабы дети мои и их дети, и дети их детей знали о том, какое прекрасное место нам пришлось покинуть и, что мы потеряли. Знали и хранили эти строки в сердце, и хранили нашу веру, ради которой мы готовы претерпеть все тяготы изгнания.

Моя дочь Изабелла остаётся, она приняла веру мужа, и я не виню её в том. Я даже немного рад, что моя фармация останется в хороших руках, а не пойдёт под разорение ненавидящими нашу веру и наш народ. Мне тяжело бы было это представлять, а так сердце моё хоть об этом спокойно.

Но оно плачет по Сарагоссе, в которой я прожил долгие сорок лет. По зелени, в которой утопает город по весне, по мощённым улицам, которые стали такими родными, что я могу каждый камень назвать по имени. По прогулкам вдоль реки Эбро — полноводной по весне, тёмно-коричневой от осенних дождей и ярко-зелёной летом, когда июнь заставляет её воды цвести.

Сейчас я пишу эти строки сидя на холме, при свете костра. Сарагоса спит, что ей до какого-то старого еврея, который страдает от расставания с ней. Уверен, что через несколько лет никто и не вспомнит лекаря Абрахама, но я буду помнить каждого. Помнить и молиться о них в своём сердце.

...

Я знаю, что пройдёт много лет, и мои потомки расселятся по миру — мы евреи вечно в пути, поэтому завещаю разделить этот дневник между ними. Пусть каждый хранит у себя лишь часть, но помнит о том, что есть и остальные. И сердце моё бы полнилось радостью, если хотя бы раз в год, все они собирались за одним столом и вспоминали бы старого Абрахама, и складывали бы свои части в единую историю, ибо история — неделима. И только тот, кто знает всю — знает всё".

— Ну вот я и сложил твою историю, Абрахам, — прошептал я, перебирая листы дневника. — Я сделал даже лучше — я подарил её людям. Надеюсь, что ты мной гордишься, дед, и сердце твоё наконец-то довольно.