Мертвый сад

Я медленно вошел в мертвый сад. Обвел его взглядом. В нем не было ни благоухающих пионов, ни высоких крон деревьев, ничего, что привлекло бы Ваше сердце, жадное до всего прекрасного. Здесь было пусто и тихо; напоминало некий вырванный из книги эпизод — развалины когда-то великого, гордого здания теперь мертвыми пластами покоились на сухой земле. Все казалось неуютным, даже кошмарным, хотелось поскорее проснуться. Небо было темное, черное, как будто его испачкали смолой, и она довольно растекалась по Небесному Дворцу.

Напротив меня, прикрыв собой последние останки дворцов, неподвижно стояли восемь серых статуй, образуя полуарку. Когда-то, подумалось мне, их было девять, потому что я заметил рядом с собой развалившуюся подругу этих каменных изваяний, опустился рядом с несколькими камнями, которые принадлежали раньше девятой, и с сожалением провел по ним пальцами.

Но весь секрет скрывали другие.

Я подошел к первой.

Она равнодушно смотрела на меня, подперев головку худощавой рукой; ее лицо выражало отрешенность, какую-то небрежность; ее вторая рука чуть касалась складок каменного платья, а сама она сидела на коленях, приняв расслабленную позу. Во всем ее существе я читал меланхолию, и мне безумно хотелось сесть напротив нее и не отходить. Ее порок — равнодушие как будто манил к себе, и я невольно залюбовался легкой улыбкой, которой и не было вовсе на ее каменном лице. «Неужели зло так привлекательно?» — пронесся в моей голове вечный вопрос. Моя рука невольно потянулась к ее лицу, и я припал губами к холодному камню, как будто надеясь получить ответ. Но статуя взирала на меня все так же равнодушно, что я невольно отстранился, с сожалением рассматривая ее прекрасное лицо. Мне вдруг резко захотелось убежать от нее; улыбка превратилась в усмешку, и я поспешно направил свой взор к следующей, второй.

Она ужаснула меня. Гордая, прямая, она смотрела на меня сверху, и на миг мне показалось, что я и сам превращусь в камень. Но это была вовсе не Медуза Горгона.

Я подошел чуть ближе, чтобы рассмотреть ее лицо — худое, несколько морщинистое (насколько это возможно изобразить на камне), холодное; глаза были черными, настолько черными, что я и вовсе в них потонул. Ее напряженная рука сжимала темное яблоко, которой не показалось мне каменным. Я протянул руку к разлагающемуся фрукту и, благодаря своей ловкости, я смог выскрести его останки на подножие статуи. Я склонился над черной мякотью, над неприятно пахнущим соком и никак не мог понять: почему яблоко, почему настоящее? Я поднял свой взгляд на высокомерную женщину, ловя на ее тонких губах насмешку. Я отшатнулся от этого проклятого изваяния, и, вытерев руки платком, поспешил к следующему исчадию моего кошмарного сна.

Она смотрела на меня, словно была маленьким, испуганным ребенком.

Статуя стояла на коленях, ее тело поддалось вперед, а правая рука тянулась ко мне; в ее светлых глазах я читал робость. Камень облачил ее в длинную белую шаль, а волосы доставали ей до плеч. У нее были приятные черты лица, не лишенные какой-то детской наивности, и на секунду я задумался: "Что же она делает здесь, в этом седьмом круге Ада?" Я медленно приблизился к ее протянутой холодной руке и сжал ее в своей, теплой. Я хотел помочь ей, чтобы она не боялась оставаться здесь. Но я был бессилен, она принадлежала этому месту. Из ее светлых глаз капнуло несколько слез, и я виновато опустил взгляд. Сжав напоследок ее холодные, мертвые пальцы, я отправился дальше.

Она встретила меня испугом. Все ее существо как будто металось из стороны в сторону, это было видно по разлетающемуся подолу ее черного платья, по рукам…Я заметил в ее дрожащих пальцах (не спрашивайте, как я почувствовал ее дрожь, это ведь сон) ржавый, потускневший кинжал, который тянул ее во тьму. Вторая рука опасливо указывала вдаль, а взгляд в нерешительности остановился на моем лице. Я не знал, как ей помочь. Ее смятение пробудило во мне жалость, хоть я и не знал, как бы поступил на ее месте. Я подошел к ее подножию и чуть улыбнулся, прекрасно понимая, что она не увидит моей снисходительности. Рука резко схватила каменные пальцы, и я вытащил орудие, не повредив статую. Я не хотел, чтобы она мучилась выбором. Я избавил ее от этой муки, спрятав кинжал в задний карман своей куртки.

Наверное, я никогда не узнаю, обрадовалась ли она своей свободе. Может быть, я поступил неправильно. Но если я вновь встречу ее в своем сне — я буду знать.

Мне было жутко идти дальше, но ноги сами несли меня вперед. Я остановился, для себя решив, что меня уже ничто не удивит. Как же я ошибся.

Она сидела лицом ко мне, однако ее взгляд упивался зрелищем куда более приятным: ее серые руки были испачканы темной, густеющей кровью; пальцы чуть касались ее счастливого лица, и это была невероятная минута экстаза для статуи, которая добилась своей мести. Весь ее камень был в крови, длинная шея, покрытая кровавыми пятнами, чуть изогнулась, и я, поддаваясь ощущению вожделения, хоть доселе я никогда этого не чувствовал, подошел к проклятой статуе, и мои теплые губы прикоснулись к ее кровавым рукам. Это был момент эйфории для нас обоих — я любил эту статую, с ее мертвым счастливым взором, а она любила меня, и как нежно я прикасался к ее рукам, шее, лицу…

…Я оторвался от этого блаженства не скоро; честно говоря, я не помню, сколько я упивался ощущением любви к ее мертвой лебединой шее. Я хотел остаться с ней навсегда, сесть подле нее, и вместе любоваться на капли крови, еще живые, на ее серых губах. Но что-то шептало мне, что я должен уйти. И я с сожалением последний раз коснулся пальцами ее губ. Но ей было все равно.

Медленно я отходил от нее, и с каждым шагом чувствовал неприятную горечь во рту. В один момент я как будто очнулся. Все, что я чувствовал к статуе — отвращение и страх. Она манила меня своим грехом. Я поддался мести, упивался этим, а потом…

Потом я очень сильно пожалел.

Я стоял спиной к следующей статуе. Я боялся. Все в этом проклятом саду меня пугало. Но, видимо, это мой собственный круг Ада…Я повернулся к ней.

Не оставалось и сомнения в моей испуганной, жалкой душе, что она смотрит прямо мне в глаза. По ее лицу стекали струйки чего-то вязкого и черного; тело покрывалось пятнами, оттеняя серый камень; ее взгляд был неприятен до боли, хоть я и подумал было, что и люди иногда так смотрят друг на друга. Она стояла, чуть сгорбившись, пальцы были сжаты в замок на груди, а черная вода текла из ее глаз. Ее губы очерчивались в злую, ехидную усмешку, и я понял, что она была завистливой статуей. И ей в этом кошмаре было самое место.

Я совсем забыл, что это сон, и начал бояться, что скоро сойду с ума.

Но впереди меня ждали самые страшные демоны. Я смело шагнул, почти завершив свое путешествие по кругу.

Справедливо отметить, что эта статуя показалась мне самой спокойной, без намека на ужас или на любой из человеческих пороков. Она лишь безразлично глядела куда-то сквозь меня; ее мертвый палец был прижат к губам, призывая хранить молчание. И я молчал, рассматривая ее длинное платье, ее бесконечно струящиеся волосы. Веки были чуть опущены, и это придавало ее лицу какое-то безмятежное, спокойное выражение. Я не смел взглянуть на последнюю статую, и поэтому немного успокоился, посчитав статую Молчания за добрый знак. Невольно и я коснулся указательным пальцем своих губ, будто вторя каменному изваянию. И слушал тишину.

Поддаваясь какому-то порыву праздного любопытства, я обратился, наконец, к последней статуе. И мне ее никогда не забыть.

Кричащая, зловещая, ужасающая.

Ее волосы взвились в воздух, так и застыв камнем; глаза смотрели прямо и величаво, в высшей степени яростно; в одной руке она держала знакомый кинжал…Я лихорадочно взметнул руками, пытаясь нащупать в своем кармане то, что я украл у статуи Смятения. Но там было пусто.

Я в ужасе поднял свой взгляд, и поддался чуть вперед: во второй руке она держала голову. Голову, с закрытыми глазами, мертвой улыбкой на устах — каменную голову. Ее губы питало неприкрытое яростное удовлетворение. А кинжал она сжимала так крепко, что никто никогда не смог бы его украсть.

Я отпрянул, развернулся, чтобы убежать.

И все закончилось. Я провалился во тьму.