МЕРТВАЯ ГОЛОВА

Глава 1

Не спать! Боже мой, только не спать! Иначе смерть. Там, впереди, в утреннем тумане, в редких каплях нудного, убаюкивающего дождя, в развалинах домов, на самом кончике спускового курка, везде, — смерть. И если ты заснешь, хотя бы просто на мгновение закроешь глаза, из утренних сумерек выползут безжалостные чудовища с красными звездами во лбу и разорвут тебя в клочья, высосут всю кровь и утащат твою душу в свою далекое логово, в страну вечного льда и белого снега…

— Курт! Ты что, спишь? — кто-то сдавленным шепотом зашипел сбоку, крепко схватил за руку чуть повыше локтя и затряс что было сил.

— Нет! — вздрогнул он и часто заморгал глазами, пытаясь прийти в себя, постепенно соображая, кто он такой, где находится и почему. Удивленно уставился на своего помощника оберщутце Хельмута Йодля. А ведь и вправду заснул, черт возьми! Все могло закончиться весьма и весьма плачевно, русские такое не прощают.

— С нами Бог! — пробормотал он, расстегнул гимнастерку и тайком поцеловал нательный крест, который перед самым отправлением на фронт повесила ему на грудь мама.

— Это крест твоего отца, — сказала она и заплакала. Господи, как давно это было! Словно бы в прошлой жизни. И вот теперь шарфюрер СС Курт Мюллер из дивизии «Мертвая голова», уроженец Нижней Саксонии, сжимая в руках приклад крупнокалиберного пулемета МГ-34, притаившись за мешками, набитыми песком, находился здесь, на Имперском мосту через Дунай, и, щурясь, всматривался в туман, ползущий клочьями по развалинам Вены в самый центр города.

Вена! Некогда столица Священной Римской империи германской нации, бывшая резиденция Габсбургов, город Моцарта, Бетховена, Вагнера, Шуберта, город, где прошла юность самого фюрера, хотя теперь это не вызывает ничего, кроме раздражения. Но это все в прошлом. Теперь это город шестой танковой армии СС, пятнадцати батальонов пехоты и четырех полков местной полиции. И все.

Уже прошло трое суток, как русские пошли на штурм города. Господи, всего три дня! И вот они уже в четырехстах метрах от моста. Изредка в тумане мелькали маскхалаты разведчиков и поблескивали стекла то ли биноклей, то ли оптических прицелов на снайперских винтовках. Солдаты вермахта упорно сопротивлялись, создавали новые баррикады, завалы, перекрывали дороги, устанавливали мины и фугасы, перебрасывали на опасные участки орудия и минометы. Все было впустую. Уже к концу 7 апреля русские взяли Прессбаум и продолжили яростное наступление, за три дня вплотную подойдя к центру города. Теперь их разделял только этот мост. На этом мосту все и закончится. Они не простят.

Далеко-далеко, там, из-за горизонта, сквозь утренний туман, выглянул первый луч солнца, и вдруг так захотелось жить, как прежде никогда не хотелось. Захотелось снова оказаться в своем родном Люнебурге, в своем стареньком доме, из окон которого видна Старая ратуша. От волнения, вызванного наплывом воспоминаний, он еще крепче сжал приклад, и именное кольцо дивизии «Мертвая голова», которое все, как полагается, носили изображением головы внутрь, больно впилось в палец. Он машинально одернул руку и глянул в свою открытую ладонь — череп равнодушно смотрел на него своими пустыми глазницами, зияющими, словно черные дыры космоса, непостижимого и недосягаемого, как сама смерть.

Прошел уже почти год, как Курт получил кольцо за героизм, проявленный в бою. Это было еще на Украине, под Тыргу-Фрумосом. Тогда многих в дивизии наградили, в том числе Рыцарскими крестами различных степеней и тогда на некоторое время показалось, что положение на Восточном фронте вскоре выправиться и все изменится в лучшую сторону.

— России больше нет! — говорил Генрих Гиммлер, представляя им нового командира бригаденфюрера СС Хельмута Беккера, — Евреи погубили эту некогда великую азиатскую империю, созданную норманнами, нашими далекими и славными предками! Советский Союз сейчас подобен Персии времен Александра Великого, это колосс на глиняных ногах, который обратится в прах под нашим натиском!

Боже мой, как все тогда ликовали, были полны надежд и предчувствий великих свершений! Один только старина Нетцер не разделял всеобщего веселья, угрюмо сидел в сторонке и пил из своей видавшей виды фляжки шнапс, саркастически улыбаясь, глядя на сослуживцев. Он вообще был странный малый, весь в мистических татуировках, обвешенный непонятными амулетами и талисманами, безрассудно смелый, отчаянный, с ликующей обреченностью двигающийся навстречу гибели.

— Гюнтер, не пей в одиночестве! Это кратчайший путь к алкоголизму! — шутили вокруг, но он не обращал никакого внимания на эти остроты и продолжал напиваться, находясь словно бы в каком-то психическом оцепенении, острым, как бритва, ножом вырезая непонятные знаки, похожие на древние руны, на прикладе новенького Штурмгевера 44, которые только-только стали поступать в войска.

— У русских новая вера и новый Царь, — вдруг сказал он, медленно, будто бы в трансе, но уверенно и членораздельно, — Он крестил их железом и кровью. Они поклоняются новым богам, носят звезды вместо креста. Они стали другими, но в то же время остались прежними, — и после длинной паузы добавил совершенно равнодушно, — Мы все умрем.

Все вдруг замолчали, попытались перевести эти слова в шутку, неестественно улыбались и глупо шутили, выглядели жутко нелепо, как клоуны на похоронах. Нетцер между тем допил шнапс, поднялся и, шатаясь, пошел в казарму спать. Ему потом, конечно, влетело от начальства, но этот случай надолго засел у всех в памяти, как сон, непонятный, смутный, который уже вроде и помнишь плохо, но от которого остается тот самый неприятный осадок, высасывающий из тебя жизнь.

Три дня назад он, раздевшись до пояса и вымазавшись какой-то белой краской, взяв в одну руку автомат, в другую топор, пошел через мост в восточном направлении, туда, откуда приближались русские войска. Глаза его неестественно блестели, от него разило спиртом, тушенкой и порохом.

— Ты куда? — спросил Курт, удивленно глядя ему вслед. Нетцер медленно повернулся, осклабился и леденящим душу шепотом произнес:

— В Валгаллу!

Глава 2

С раздирающим сознание свистом пуля от снайперской винтовки пролетела над головой и ударилась в железную перегородку моста, срикошетила и, разрезая воздух, ушла куда-то вправо. Откуда-то из развалин громыхнуло, потом еще и еще, шквальный огонь из крупнокалиберных пулеметов накрыл немцев словно лавина, несущаяся вниз со сверкающих белым снегом вершин. Началось! Русские, очевидно передовой отряд, решили взять мост с наскока, внезапным, неожиданным ударом, без подготовки.

После секундного замешательства эсэсовцы ответили залпом из трех танков, окопавшихся на восточной стороне моста, и пулеметами пяти бронетранспортеров.

— Огонь! Огонь! — перекрикивая канонаду, заорал Курт и нажал на курок. Его МГ-34 зарокотал, выплевывая свинец в наступающего врага, через несколько секунд заработал и пулемет второго отделения. Остальные солдаты поддержали их огнем из стрелкового оружия. Русские вывели три пушки и две самоходки, в результате вывели из строя один танк и два бронетранспортера, попытались было перейти в наступление, но с западной части моста подошло подкрепление, и их атака была отбита. Они отошли на исходные позиции и окопались. Перегруппировавшись, снова пошли вперед, и опять эсэсовцы отбили натиск.

К вечеру подошло подкрепление из отрядов венской военной полиции и русские отступили. У них явно пока не хватало сил на решающее сражение. Пока не хватало. Между тем, кольцо вокруг Вены сжималось все сильней, немецкие войска, удерживающие центр города, продолжал отделять от Красной армии один только Имперский мост через Дунай, мост, который был необходим как воздух обоим противоборствующим сторонам. Все остальные мосты в Вене были взорваны, сам же Имперский мост был заминирован на тот случай, если русские все же сломят сопротивление войск вермахта.

Ближе к вечеру отделение, которым командовал Курт, отошло с занимаемых позиций, уступив место второму и третьему отделениям, и направилось в свое расположение, находящееся на западной стороне моста в здании бывшего торгового дома, для отдыха и приема пищи. На первом этаже располагался импровизированный штаб их роты, или как принято было говорить в войсках СС, штурма, столовая и санитарный полувзвод.

Курт доложил о прибытии обершарфюреру Заммеру и командиру 2 штурма СС унтерштурмфюреру Отто Гроссману. Командир был в отвратительном настроении, молчаливо выслушал доклад, пожал ему руку и угрюмо уставился прямо перед собой невидящими глазами, делая вид, что изучает какие-то документы. Заммер потянул Курта в столовую, на ходу объясняя ситуацию:

— Днем приехал Скорцени, ты знаешь — глава службы безопасности СД, привез личное послание от фюрера, корчил тут из себя великого патриота Германии. Говорят, на мосту Флоридсдорф велел повесить трех офицеров, мол, за «признаки уныния и разложения»! Свинья! Зашел к нам и, пуская пену, начал орать: «Фюрер надеется на вас! Нельзя допустить, чтобы русские взяли Вену, иначе они уже завтра окажутся на дороге, ведущей в Берлин! Солдаты Великой Германии, выполните же свой священный долг перед нацией!» Слава богу, Редулич выгнал его вон отсюда, как собаку.

Поужинали, привели в порядок потрепанное обмундирование, двоих отправили за медицинской помощью и стали чистить оружие. Вскоре с вечернего совещания прибыл Гроссман и пригласил младший командирский состав к себе. Он разложил на столе карту города и вкратце пояснил боевую задачу:

— По данным разведки Красная Армия готовит спецоперацию по взятию Имперского моста под свой контроль, подробности ее пока нам не известны, но в том, что она будет, сомневаться не приходится. Русским нужен этот мост еще больше, чем нам, без него им придется форсировать Дунай с боем, а это большие потери. Поэтому применение тяжелой артиллерии советскими войсками исключено. Нам надо держать оборону, во что бы то ни стало, сил у нас достаточно, а если и недостаточно, то это ничего не меняет, вы ведь знаете — русские эсэсовцев в плен не берут. Как бы то ни было, наступление советских войск завтра продолжится. Говорят о возможности высадки десанта катерами Дунайской флотилии, но, по моему мнению, это смерти подобно, потому как русло Дуная буквально забито затопленными баржами, и пройти по нему скрытно ночью невозможно, а высаживать десант днем самоубийственно. Хотя, конечно, русских это не касается.

Последние слова командира Курт уже не слышал, память стремительно уносила его в прошлое, в первые годы войны, когда его, еще совсем юного паренька из глубинки, призвали в уже тогда овеянные легендами войска СС. Вспомнилось, как они входили в Каунас, как приветствовали их местные жители цветами и как громко играл на площади духовой оркестр. Господи, а ведь они действительно были тогда для них освободителями от проклятой еврейской большевицкой диктатуры! Советские войска сдавались целыми дивизиями, и молодой рядовой Мюллер смотрел на всех с высоты танковой башни «Панцера» и гордился собой.

Это уже потом все началось рушиться буквально на глазах. Псков, Луга, Демянск, тогда они потеряли две трети личного состава, но никогда не сдавались. Короткое пребывание во Франции оказалось после Восточного фронта почти санаторием, потом снова Харьков, Курская дуга и Сталинград. Несколько раз их дивизия «Мертвая голова» почти полностью уничтожалась, но снова, словно птица Феникс, возрождалась из пепла! Немного уже осталось из тех, кто начал воевал с первого дня этой войны. И даже сейчас, отступая и истекая кровью, дивизия огрызалась, словно раненный зверь, так было в боях на Миус-фронте, под Тыргу-Фрумосом и под Модлином. Ничего, Бог не оставит тех, кто с оружием в руках…

— Мюллер, с вами все в порядке? — раздалось совсем рядом, и он почувствовал, как кто-то сильно ущипнул его за руку, вскочил и удивленно уставился на командира, который внимательно смотрел на него. Рядом стоял Заммер и незаметно от Гроссмана пытался привести его в чувство, пребольно щипая своими костлявыми пальцами.

— Так точно, господин унтерштурмфюрер! — гаркнул Курт по привычке и только сейчас заметил, как судорожно сжимает правой рукой нательный крест, подаренный его матерью. Гроссман успокаивающе махнул рукой и устало произнес:

— Не знал, что ты христианин.

Мюллер растерялся, не знаю что ответить, между тем Заммер, скорчив гримасу, пренебрежительно покачал головой:

— Рано или поздно перед христианином встает выбор — религия или нация, и он всегда выбирает религию и плюет на нацию, со временем нация плюет на него.

Было видно насколько он доволен собой, впрочем, в этом не было его вины, так бывает доволен собой любой человек, уверенный в своей правоте. И эта правда была во всем, в том, что национал-социализм был здоровой реакцией германской нации на то, что вытворяли евреи со своим коммунизмом в Германии, в России, в Австро-Венгрии, да и во всей Европе. В том, что белые народы судорожно искали свои мистические корни, вспоминали свою истинную историю и пытались найти новую дорогу к Богу. В том, как солдаты вермахта шли на Восток освобождать целые государства от большевицкого ига, ощущая себя современными мессиями, которые пасут народы жезлом единым. Неправдой было только то, что остатки их некогда непобедимой армии теперь окопались, словно кроты, в этом полуразрушенном городе, и теперь от смерти их отделяет только один этот мост, по которому пройти никто из них не в силах, потому как мост этот через Огненную реку тоньше волоса человеческого.

— Уж не знаю, кто там на кого плюет, но, похоже, Богу давно наплевать на всех нас, — пробормотал Гроссман в наступившей вдруг тишине.

Курт вернулся к своему отделению, повалился на кровать и мгновенно заснул. Ранним утром 10 апреля они снова выдвинулись на свои позиции на Имперском мосту и приготовились к бою.

Глава 3

Сражение разгорелось с новой силой, русские опять попытались прорваться к мосту, создав механизированный кулак из нескольких танков и самоходных орудий, но так и не смогли преодолеть противотанковые заграждения. Эсэсовцы подбили два танка, но те, потеряв возможность маневрировать, продолжали нести огонь по противнику. Было решено вывести крупнокалиберное орудие на прямую наводку и уничтожить вражескую технику, но русские провели молниеносную контратаку и отбили танки, отбуксировав их под прикрытие.

Ожесточенный бой продолжался до самых сумерек, и только когда уже совсем стемнело, стрельба стихла. Под покровом темноты вынесли убитых и эвакуировали раненых. В отделении Курта в живых осталось пять человек, в остальных подразделениях ситуация была не лучше, кроме того, два бронетранспортера и один танк сгорели полностью. Провели передислокацию войск и все снова застыло в тревожном ожидании.

Эту ночь Курт провел на мосту, так и не сомкнув глаз. Предчувствие чего-то непоправимого грызло душу, стучало в висках и не давало покоя. Он никак не мог понять, что же не так? По-прежнему с восточной стороны мост охраняли три тяжелых танка и пять бронетранспортеров, в окопах был целый взвод СС, то же было и с западной стороны моста. Кроме того, прилегающие дома с восточной стороны были заняты немецкими войсками и представляли собой хорошо укрепленные пулеметные гнезда. До боли в глазах Курт вглядывался во тьму, но ничего подозрительного не замечал. Только во втором доме от моста в окне что-то вдруг сверкнуло, но также внезапно стихло.

Показалось. Рядом горели какие-то развалины, видимо, отблески пожара блеснули в оконном стекле. С восточной стороны послышался лязг гусениц — танковая рота и колонна мотопехоты вермахта отступала из восточной части Вены в западную, за Дунай. Громыхая, техника прошла по мосту и двинулась далее. На мосту было безлюдно, только изредка из одной стороны в другую проходил то один, то второй часовые. Внизу, под мостом, возле несущих опор, саперы уже разместили заряды взрывчатки, которую планировалось использовать тогда, когда все боевые немецкие части пройдут по мосту.

Еще совсем немного и дело будет сделано. Курт оперся о перила моста, достал спички, папиросы и закурил. Все-таки интересно, а что было бы с ним, если бы этой войны не было? Вопрос этот все чаще и чаще возникал в голове, сначала как шутка, как некая смешная нелепость, потом уже как грустное недоразумение, и под конец как жестокое разочарование, осознание бессмысленно потраченного времени.

Он глубоко затянулся и медленно выпустил дым тонкой сизой струйкой изо рта. В самом деле, как бы сложилась жизнь? Наверное, он уже бы женился, может даже уже был бы у сын, ну или дочь, не важно. Работал бы механиком, по воскресеньям вместе с женой и детьми ходили бы в местную церковь, где, как и прежде служил их старенький пастор отец Иоанн. И вместо этого кольца было бы кольцо обручальное. Курт снова повернул руку ладонью к себе и посмотрел на изображение мертвой головы, которая бесстрастно наблюдало за ним своими черными пустыми глазницами. В свете фонарей древние руны, расположенные на самом кольце, блестели ровным холодным светом, словно звезды, далекие и равнодушные.

Вдруг наступила тишина, в которой не было ничего, ни птиц, ни выстрелов, ни стонов раненных, ни криков победителей и даже шаги часовых на мосту стихли, и только один странный звук разносился по воздуху, похожий на стук, монотонный и однообразный, убаюкивающий, похожий на какую-то механическую колыбельную. Начинало светать, свежий ветер, налетевший внезапно ниоткуда, разметал клочья тумана над Дунаем и Курт тогда понял, отчего так сжималось у него сердце. Внизу под мостом, по Дунаю, тихо шли пять бронекатеров, шли неторопливо, внимательно следя за фарватером, обходя затопленные баржи.

Это было немыслимо. Сердце бешено заколотилось, предчувствую приближение смертельной опасности, и на губах выступил неприятный металлический привкус.

— Тревога! — закричал кто-то высоким пронзительным голосом и с моста на катера обрушился град пуль. Танки, бронетранспортеры и пушки начали разворачиваться в сторону врага, но русские ответили массированным огнем из всех орудий, головной катер поставил дымовую завесу и начал высадку десанта. Следом заработала артиллерия прикрытия, и земля под ногами задрожала от взрывов. Шатаясь, Курт побежал к своему пулемету.

— Десант численностью не менее сотни, четыре пулемета и одно орудие! Катера поддержки, усиленные реактивными минометами и дальнобойная артиллерия! После высадки десанта неминуемо последует штурм основными силами! — орал в телефон, пытаясь перекричать канонаду Заммер, — Слушаюсь!

Он положил трубку и резко повернулся:

— Солдаты, слушать мою команду — всем уйти с моста! Мост взорвать!

Немедленно отошли на безопасное расстояние, прибежали саперы, приготовили взрывное оборудование.

— Ложись! — подал команду Заммер, и сам бросился на землю.

Тишина. Снова и снова сапер крутил динамо машину, все было тщетно.

— Провода, Олаф! — крикнул Курт, — Видимо, случайно перебило осколками!

Заммер понимающе кивнул головой в ответ, приказал саперам и еще нескольким бойцам следовать за собой. Под ураганным огнем, они, прикрываясь от пуль за металлическими балками моста, подошли к его середине, туда, где были заложены заряды взрывчатки, и уже начали было спускаться вниз, как вдруг, откуда-то сбоку, выскочили тени в маскхалатах и открыли по ним огонь прямо в упор. Саперы погибли на месте, остальные были убиты в течении нескольких минут. Заммер, пытаясь вынести на себе раненного солдата, получил три пули в грудь и остался лежать на мосту. Все это произошло так быстро, неожиданно и нелепо, что Курт на мгновение растерялся. Сразу вспомнились странные отблески огня в окне дома, смутные тени в утренних сумерках и все то, что не давало ему покоя в эту последнюю ночь перед боем.

— Разворачивайте танки! Нельзя сдавать мост! — взял он командование на себя, понимая, что если мост захватят русские, другие части вермахта, оставшиеся в восточной части Вены, обречены на гибель. Два «Панцера», уцелевшие после массированной артподготовки, бряцая гусеницами, медленно двинулись к центру моста, оставшиеся в живых солдаты, прикрываясь за ними, двинулись следом.

— Надо уничтожить разведгруппу и попытаться прорваться к своим, на западную часть моста и контратаковать! — прокричал Курт в люк головного танка и спрыгнул с брони.

Машины продолжили движение, пехотинцы, чуть отстав, перебежками следовали за ними. Еще немного и все будет в порядке, оставаться на восточной стороне моста было равносильно самоубийству. Между тем десант противника уже прорывался к противоположным сторонам моста, надо было успеть проскочить на другой берег, пока позволяло время.

— Ничего, их всего семеро, — пробормотал Курт, крепче сжимая свой старенький МП 40, с которым он начинал эту войну, и который не раз спасал ему жизнь. Опять мелькнули тени, сбоку и спереди, кто-то крикнул громко и отрывисто на русском языке и первый танк накрыли две гранаты, он взорвался, молниеносно вспыхнул, и закрутился вокруг себя волчком. Второй танк попытался сдать назад, но было уже поздно, еще одна противотанковая граната рванула у него под днищем, он подпрыгнул на месте, задымил и вдруг со страшным грохотом взорвался, пыхнул огнем, башня его отлетела на несколько метров. Эсэсовцы, оглушенные, попадали на землю, русские разведчики выскочили на мост из укрытия и в упор начали их расстреливать из автоматов.

Курт рванулся вперед, на ходу передергивая затвор автомата, и тут же получил пулю в правую ногу, упал на одно колено и получил еще две пули, в грудь и в шею. Захлебываясь кровью, перевернулся на спину и попытался остановить кровь, которая била из шеи маленьким прерывистым фонтанчиком, теплым и отвратительно липким. Красная жижа лилась сквозь пальцы как песок времени, уходя навсегда, вместе с ней наружу сочилась сама жизнь, его память и все то, что он сумел обрести за неполных двадцать три года. Прислонившись головой о перила моста, Курт угасающим взглядом смотрел на встающее над полуразрушенным городом солнце, яркое и багровое, как русский флаг, развевающийся где-то там, далеко-далеко на севере, над Москвой, над городом, который они так и не смогли взять. Чуть выше встающего солнца еще продолжала светить луна, бледная и бескровная, с едва различимыми в нарастающем солнечном свете глазницами кратеров, холодная, словно смерть, изображенная на кольце, которое он получил за храбрость и мужество, проявленные в бою…

Между тем на мост зашли красноармейцы и спешно стали готовится к обороне, установили артиллерийское орудие и пулеметы, заняли огневые позиции. Все было еще впереди.

— Опять варвары завоевали Римскую империю, — почему-то подумал Курт, эта мысль очень понравилась ему и он попытался тихо рассмеяться, но у него ничего не получилось, кровь пузырями застыла на губах, сердце его остановилось и только глаза продолжали смотреть туда, где посередине моста появилась и все больше росла огромная черная дыра, которая, увеличиваясь, пожирала все на своем пути. Там, во тьме, полыхали языки древнего пламени, горящего на могильных курганах, и всполохи отражались на боевых клинках и кольчугах, чей-то пронзительный, высокий и красивый голос пел незнакомую песню и в глубине, которая неподвластна оку человеческому, в торжественной тишине гулко звучал молот Тора.

Глава 4

Десант, состоявший из стрелковой роты восьмидесятой гвардейской стрелковой дивизии, продержался на мосту трое суток. Уже следующей ночью к нему пробился воздушно-десантный батальон из состава седьмой гвардейской воздушно-десантной дивизии, а утром сводный штурмовой отряд из состава морской пехоты Дунайской флотилии прорвал оборону немцев в районе Венского моста, и в прорыв был введен стрелковый полк восьмидесятой гвардейской стрелковой дивизии, который с боями сумел прорваться к мосту и соединиться с десантом. Следом выдвинулась вторая гвардейская механизированная бригада и группировка вермахта в восточной части Вены была полностью разгромлена. Войска из западных районов города начали спешное отступление. В ночь на 14 апреля Вена была полностью освобождена. Восьмидесятая гвардейская стрелковая дивизия, освободив пригороды Дунафельд и Флоридсдорф, перешла в распоряжение коменданта города для несения внутренней службы.

На первом этаже здания бывшего торгового дома, там, где еще совсем недавно располагался штаб штурма СС, теперь был штаб стрелковой роты, участвующей в десанте на Имперский мост. В дальнем углу расположились разведчики, которые не дали взорвать его, перерезав провода, ведущие к взрывчатке. Расположившись полукругом, чистили оружие, о чем-то не спеша переговариваясь друг с другом. Возле одного из разведчиков, держащего в руках пулемет, сидел огромный черный пес, и внимательно смотрел на всех, кто изредка проходил мимо.

— Здорово, разведка! — раздалось вдруг за спиной и разведчики, обернувшись вполоборота, увидели перед собой замполита Черкасова.

— Здравия желаем, товарищ майор! — ответили они нестройным хором, привстав и отдавая воинское приветствие.

Политрук по очереди поздоровался со всеми за руку и, дойдя до Москальчука и увидев собаку, удивленно спросил:

— А это еще что за зверь?

— Да какой же это зверь? Это ж Цезарь, — важно ответил Москальчук с явно выраженным южно русским говором, потрепав пса за уши, — Наш новый друг. Овчарка, стало быть. Немецкая. Вчера нашли его в одном из домов, сторожил хозяина своего мертвого, гражданского, да так сторожил, что никого не подпускал к нему, хоть ты режь его на куски. От голодухи-то отощал, как скелет, а все одно не отходил от хозяина. Ну, я его накормил, он за нами-то и пошел. Вот, стало быть, привязался.

— Так что ж ты, сержант, не нашел какой-нибудь другой собаки? Английской породы, или, скажем французской? — нахмурился майор.

— Да разве ж он виноват, что родился немцем, товарищ майор? — удивился Москальчук, — Мы ж не звери какие…

— Ну ладно, ладно, — пошел на мировую политрук, — Можете оставить себе и поставить пса на довольствие, тем более, он вам еще пригодится, в караульной-то службе.

— А что, товарищ майор, не берут нас Берлин брать? — спросили недовольно разведчики.

— Нет, не берут, говорят, там и без нашего брата народу достаточно, — улыбнулся политрук и, обращаясь к Москальчуку и показывая на пса, добавил, — Считай, что это тебе мой подарок.

— Подарок? — не понял сержант.

— Командир полка подал на тебя представление к званию Героя Советского Союза! — ответил Черкасов и, хлопнув по плечу остолбеневшего от неожиданности разведчика, хохотнул, — Вот так-то, Григорий, а ты говоришь — Цезарь! Не забудьте, сегодня заступаете в караул.

Продолжая улыбаться, майор козырнул разведчикам и прошел мимо них на второй этаж вверх по лестнице. Сквозь оконные рамы, лишенные стекол, неистово лился яркий солнечный свет, вкусно пахло кашей, готовящейся на походной кухне во дворе здания, и в весеннем воздухе звучала пластинка, и Бернес пел свою знаменитую «Темную ночь»…

Уже вечером, когда на город спустились сумерки, зажглись прожектора и уцелевшие фонари, по улице не спеша двигался военный патруль, несколько человек, с оружием наперевес, и сзади, замыкая строй, тяжело ступая, вразвалку шел огромный черный пес, с шерстью цвета дымящейся золы и пронзительными ярко-красными глазами, настороженно вглядываясь во тьму…