Когда Беатриче не захочет меня целовать...

Когда Беатриче не захочет меня целовать — я умру.

Беатриче не захочет меня целовать, если перестанет любить. Все что нужно — не позволить ей это. Но никто не может управлять чувствами Беатриче, и я обречен.

Ну и черт с ним.

Я сделал последнюю затяжку и бросил окурок мимо урны. Задрал голову к хмурому весеннему небу и мысленно швырнул пролетающую птичку в булькающую черными клубами дыма заводскую трубу.

Беатриче прильнула ко мне. Ее черные смоляные кудри благоухали полынью, тело в черном брючном костюме с жакетом — твердое и плоское как доска, но Беатриче безумно красива. Она потянулась ко мне за долгим поцелуем, присосалась пунцовым вантузом к моему лицу, и я замер, трепыхаясь в ее вишневом взгляде, словно муха в вязком варенье.

Красно-черная — такая была Беатриче — самая прекрасная и опасная из женщин, моя возлюбленная Немизида.

Совершенно не мой типаж.

— Какая хорошая погода, — голос у Беатриче проникновенный и царапающий. Погода была отвратительна, но я сказал:

— Просто чудесная, малышка.

Беатриче растянула губы, приоткрыв маленькие острые зубки. Мне всегда казалось, что их больше, чем нужно. Я знал, что их больше, чем нужно.

— Ты прелесть, котик. Я так тебя люблю.

Вот и хорошо.

Время тянулось медленно. Люди открывали и закрывали рты, пережевывая пищу лениво, как коровы в замедленной съемке. Я пил третью чашку дешевого кофе — еще одна и я разбавлю это застывшее болото рвотой. Беатриче задерживалась, и с каждой секундой я нервничал все больше и больше — вдруг она меня разлюбила.

— Еще кофе? — молоденькая официантка лукаво улыбнулась. Она была совсем как солнце — немного пухленькая, с пшеничной косой, элегантной шеей и кофейно-бежевой униформой. На бейджике неразборчивым шрифтом написано, то ли Анна, то ли Алла. Я решил остановиться на втором варианте, как Аллочка из "Универа". Девушка милая, но, наверняка, тоже капельку шлюха. Все они капельку шлюхи.

От моего похотливого взгляда улыбка Аллочки померкла.

— Счет принести? — сухо поинтересовалась она.

Я покачал головой. Встреть я Аллочку на пару лет раньше, так просто бы не отпустил. Она в моем вкусе, а уж очаровать бы сумел. Они всегда ко мне липли. Жаль, что последняя оказалась настолько клейкой, смертельно клейкой.

— Привет, малыш! — Беатриче впорхнула ядовитой бабочкой в своем черном развевающемся кардигане. — Заждался?

— Что ты детка, — я с готовностью подставилась под поцелуй. — Ты достойна того, чтобы ждать тебя вечно.

Коряво получилось, и Беатриче на мгновение нахмурилась, заставив мое сердце испуганно замереть.

— Мне здесь не нравится, — она окинула кофейню презрительным взглядом, особое внимание уделив официантке Аллочке, обслуживающей соседний столик, — слишком пошло. Пойдем отсюда, малыш. Отведешь меня в место поприличней.

Это означало: если ты не растратишь на сегодняшний ужин весь свой месячный заработок, то я перестану тебя любить.

Как всегда выбора нет.

Когда мы возвращались из ресторана, на нас напали. Пьяные обкуренные подростки, тупые и накаченные, пустившие слюни на мою Беатриче. Я бы с радостью отдал бы ее им на съедение, если бы не знал, что это меня не спасёт. Беатриче желала, чтобы ее любовник был героем и я честно старался. Валяясь мордой в вонючей, с отчётливым запахом мочи, луже, скрючившись под истеричными ударами ног, под звуки нудной ругани, я надеялся, что моя попытка зачтется.

Я отрубился.

— Мой бедный малыш, — Беатриче склонилась надо мной, нежно провела по щеке окровавленной рукой. Ее маленький аленький ротик был приоткрыт, обнажая острые иголки рыбьих зубов. — Ты повел себя так храбро, мой герой. Давай, милый, подымайся, я помогу тебе добраться до больницы. Твои ребра сломаны, — она с силой прижалась ко мне, позволяя удостовериться в травме. Я сдержал стон, несмотря на адскую боль.

Парни, избившие меня, позарившиеся на Беатриче, были разорваны в клочья, изгрызены и выпотрошены. Завтра в новостях расскажут о бешенных бродячих псах, потому что никто не желает видеть и осознавать Беатриче.

Но я такой роскоши лишен.

Я снова встретил Аллочку. Пришла к нам в банк за кредитом, и мы разговорились, забыв о деле. Обычно в это время Беатриче далеко — хотя с ней никогда нельзя быть в чем-то уверенным. Но я так давно не общался с обычными девушками, а Аллочка была так прелестна, что я рискнул. Среди белоснежных стен офиса и вылизанных людей, моя темная фурия казалось просто несуществующим кошмаром.

Она в последнее время была довольно, и я почти расслабился.

А может я просто сдался.

— Так у тебя есть девушка?

Обычно Беатриче предпочитали не замечать, но я сразу понял, что Аллочка особенная.

Я ответил ей честно.

— Нет, она мне не девушка. Беатриче — моя кара.

Трагичная правда — оружие сильней сладких лживых речей для таких добрых официанточек.

Аллочка ахнула, испуганно прикрыв рот.

— Боже мой! Это так ужасно! Что нужно натворить, чтобы заслужить подобное?

Я горько рассмеялся.

— Ты же знаешь, что наказание вечно несоизмеримо с виной. Женщина, которую я когда-то любил, посчитала, что я ее предал. И вот, теперь я обречен любить Беатриче вечно.

Частичная правда — единственный способ заслужить доверие.

— Она так посчитала, или ты действительно предал? — Аллочка старалась казаться мудрой. Ах, Аллочка-Аллочка… от возбуждения я чуть ли не дрожал, но нельзя показать это.

Нужно остановиться, пока не пришла Беатриче.

— Если ты считаешь, что возможно управлять своими чувствами, то да — я действительно ее предал. Я полюбил другую. Я думал, мы будем вместе вечно, но пришла Беатриче и все уничтожила. Больше я не смею никого любить.

— Кроме Беатриче… — прошептала Аллочка. В голубеньких глазках стояли слезы, круглый носик покраснел, отчего черная россыпь угрей на коже стала еще ярче. Какая же она...

Я отвел взгляд, в ожидании рассматривал, как тайком ковыряется в носу представительный мужчина в ожидании клиента, а потом съедает свои засушенные сопли. Люди такие гадкие, когда считаю, что их никто не видит.

Аллочка взяла меня за руку.

— Все будет хорошо.

Беатриче не показывала виду, что подозревает, все так же жалась ко мне, целовалась и безапелляционно раздвигала ноги, приглашая меня еще глубже погрузиться в отравленные глубины ее тела. Она все повторяла, настойчиво, безумно, будто медленно прокалывая иглами насквозь каждый нерв.

— Ты любишь меня, малыш?

— Люблю, малышка.

Она окутывала меня своим гнилостно-сладким ароматом.

— Ты любишь меня, малыш?

— Люблю, малышка.

Впивалась длинными когтями в мое тело

— Ты любишь меня, малыш?

— Люблю, малышка.

Вылизывала меня, пожирала живьем — костлявая и бледная. В черно-красном белье с кроваво-темной душой.

Я боялся закрыть глаза и представить Аллочку — мягкую и теплую — тогда Беатриче все поймет и окончательно поглотит меня.

Обнимать Аллочку было очень приятно. От нее самую малость воняло потом и цитрусовым дезодорантом, но это будоражило меня еще сильней. От почти позабытой близости кружило голову, и обстановка уличной подворотни, вместе с дохлыми котами, ощипанными голубями и грязными бутылками, казалась прекрасней номера люкс пятизвездочной гостиницы. Казалось, что еще чуть-чуть и вечно серое небо разорвет пополам солнечный луч.

— Аллочка, Аллочка, Аллочка… — я шептал, обнимая и целуя ее все крепче-крепче. Я вновь наслаждался жизнью, свежим потомком воздуха с примесью солнца, лимона и пироженных, наслаждался настоящим чудом в моих руках, моим освобождением от трупного благоухания прекрасной Беатриче.

— Я Анна, — Аллочка встревожилась, пыталась отодвинуться, но я обладал ей все сильней. Все крепче сжимал, а она начала трепыхаться, как маленький пушистый цыпленок в моих руках. Она пыталась кричать, но только тоненько пищала — я зажал ей рот, нежно. Хрупкая шея судорожно дрожала. Вся она дрожала и вырывалась, и я слышал, как стучит ее славное сердечко.

— Тихо, тихо, Аллочка. Моя милая Аллочка… Не бойся, не бойся меня, я тебя защищу, а ты меня, мы будем вместе навсегда...

Она дернулась в последний раз, мой обмякший цветочек, и я разочарованно отпустил тело. Так быстро.

Беатриче была за моей спиной.

Вот и все.

Беатриче должна перестать меня любить. Она не захочет, чтобы ее целовали губы, недавно прикасавшееся к другой.

Все кончено. Это был мой последний раз.

— Она хотела отобрать тебя у меня?

Беатриче подошла ко мне сзади и обняла, как паучиха муху, попавшую в сети.

— Плохая девчонка. Хотела забрать тебя у меня. А ты, малыш, не позволил ей это. Ах, мой милый малыш. Ты убил ее, чтобы мы могли быть вместе. Как и всех тех глупышек, что призвали меня к тебе… Ирочка, — Беатриче обошла кругом, наклонила кудрявую головку.

Я вспомнил Ирочку — свою первую пташку. Она была совсем не так хороша как Аллочка, но была первой.

— Верочка.

Верочка была самой горячей, обжигающей как костер, с вечным, не пропавшим до последнего, румянцем.

— Аннушка.

Совсем юная, самая наивная, и волосы самые светлые.

— Людочка.

Людочка — ледышка снаружи, но просто ангел внутри. У нее была родинка на щеке.

— Сонечка. Настенька. Леночка. Танечка. Раечка. Томачка. Катенька. Наташка.

Беатриче перечисляла все быстрее и быстрее.

— Иннушка. Оленька. Галенька. Валенька. Ксюшенька. Маринушка. Нинушка. Жаннушка. Сашенька.

Беатриче замолчала, посмотрела на мёртвую девушку.

— Аллочка. Двадцать вторая. Забавное число.

Двадцать вторая — я никогда не считала. Значит, Беатриче появилась после двадцать первой, значит, двадцать одна душа призвала ее мне в наказание. А двадцать вторая душа меня освободит. Освободит ведь?

Разве у этих чисел есть какой-то мистический смысл?

Нет, логики тут не больше чем в самой Беатриче.

Освободит.

Давай же, уничтожь меня. Я больше не могу притворяться и бояться. Я больше не боюсь смерти.

Беатриче улыбалась, изящная и жестокая. Ее губы и глаза влажно блестели — кровавые пятна на бледном лице. Она облизнулась — язык у нее длинный и тонкий, а зубы такие же острые и бесконечные.

Беатриче спросила:

— Ты любишь меня, малыш.

А я обречённо ответил, ненавидя свою трусость и слабость.

— Люблю, малышка.

И Беатриче меня поцеловала.