Каштановые сны на хвосте пурпурного дракона

За окном пушистыми хлопьями вовсю порхают снежинки, а на нас смущенно взирает зимняя ночь. И откуда-то из иной реальности доносятся голоса — напуганные, напряженные, вместе с тем таящие в себе толику радости, некое предвкушение. Голоса? Они звучат, передают эмоцию, некий смысл…

Но что это за смысл?

— Как он?

— Да не особо…

Слышим бормотание телевизора, чарующие переливы музыки — композиция незамысловатая, но иного и не требуется, — что-то там еще… Впрочем, не важно! Ведь Человек за окном улыбается. Он черный-черный, этот Человек, — словно бы тьма внутри злодея… или гения. Но зубы у него большущие, белые-белые.

— Кто ты?

— Я — Царь царей! Бог давно забытого царства, преданный и изгнанный. Я — все и ничего. Я — Анубис! Я — любовь.

— Ты смерть?

— Я смерть?

Каштановые сны… бурлящие багровые реки, текущие вдаль. На них уносятся мечты, в них захлебывается детство. В поскрипывающем под ногами снегу и в мистике новогодней ночи. В прелестно-банальных надеждах юности, утопающих в крови, циркулирующей по вздувшимся жилам мира; в крови, что и есть жизнь этого мира, или — его агония?

— Ты смерть?

— Я — любовь.

— Нет.

— И так тоже верно.

У него длинный ярко-пурпурный хвост, а его жуткие гипнотизирующие глаза переливаются тысячью запретных оттенков. Его зубы большие и жемчужно-белые — остры как бритва. А сам он — порождение ночных кошмаров, запредельный ужас и… вместе с тем он есть вера ребенка в красоту воображаемого, олицетворение необузданной фантазии.

— Мир прекрасен?

— Я покажу тебе. Сам решишь. Хватайся!

Мы протягиваем руки: нужно уцепиться за хвост. Ни в коем случае нельзя распугать каштановые сны.

— Я — бред.

— Полетели! Удиви меня, о Смерть.

— Удивляться ты должен сам. Смотри!

Мы летим. Он впереди. Великий Красный Дракон, сошедший с истлевающих страниц Откровения, вырвавшийся из тлена архаичных символов, обрядов и суеверий. Пурпурный хвост… жемчужно-белые зубы… и Черный Человек, стоящий за окном. Снег не ложится на его плечи, и все эти праздники не в его честь. Он давно уже позабыт. И все же он здесь.

— Что с ним?

— Он весь горит.

Симфония забытого прошлого; тихие вечера на берегу озера, под кваканье лягушек и урчание живота. Робкая улыбка девочки, в глазах которой сама вселенная; вкус ее мягких губ… — но чьих именно? Девочки? А может, вселенной? Ведь мы — дети. Дети!

— Летим!

Мир прямо под нами — сплошь неоновые вспышки сознаний, сотворившие порок. Грех и Благодетель, играющие в карты на раздевание. Они тоже целуются. Вместе они — гармония. Чередование всего, установленный порядок вещей.

Мир прямо под нами — сплошь полузабытые предания, обреченные воскресать снова и снова. Сказания, мистерии, легенды — все эти истории, сотканные из страхов, надуманных переживаний и сновидений, нисколько не отражающие реальную жизнь и вместе с тем как нельзя точно обрисовывающие ее исподнюю.

Мир прямо под нами — сплошь промерзшие, засыпанные снегом улицы; сияние автомобильных фар; гудение мыслей в головах… Грустный смех ряженого Деда Мороза — тряпичное изваяние, фальшивка, живущая одной лишь верой. Скоро мы убьем сказку — осталось совсем чуть-чуть. Каких-то пару лет.

Эх, люди, люди…

— Смотри внимательно! — напутствует нас Дракон.

— Наша болезнь?

— Она дома, ждет тебя и пьет шампанское. Скоро подадут горячее…

А во дворах темно. Всюду предвкушение грядущего праздника. Но отчего тогда это свербящее душу чувство неправильности, какого-то недоверия? Праздника не существует, а недоверие циклично. Зима настоящая. Эх, люди, люди…

В тесноте кирпичных коробок, в нескончаемом хороводе улыбок из глянцевой бумаги, обработанных ножницами общественного мнения, люди смотрят печальные сериалы собственных жизней. А в коробках на чердаках, среди хлама и сора хранится детство, полное ярких мечтаний и несбыточных надежд. Радость и печаль — они предаются любовным играм. Они ласкают друг друга…

Дракон парит. Каштановые сны есть мы — все мы, без остатка!

В переулках клоуны, под гримом которых сплошная пустота. Они разбрасывают семена лжи, заставляют вымученно улыбаться прохожих, зачем-то их поздравляют. Но в душе у клоунов все так же пусто. Там давно уже ничего не осталось: фиглярство кануло в бездну забвения, безжалостно проглоченное модной ныне серьезностью. Тогда же клоуны утратили и свои лица. Сохранился один только грим, грим… Их безликие души, как и их глаза — цвета осеннего ветра, цвета пыли на давно заброшенных дорогах, ведущих из ниоткуда в никуда…

А в парке на деревьях спят оставленные дети. Они помнят этот волшебный праздник, но понимают, что он не для них. Ведь они больше не нужны! Дети молчат, слушая отчаянные крики замерзающих котят, которые тоже никому не нужны.

И даже в канализациях, сокрытые клубами липкого пара и удушливым зловонием, на нас таращатся злобные морды. Существа, живущие где-то глубоко под землей; существа, никогда не видевшие солнечного света, не выбиравшиеся наружу. Но и до них долетает манящий запах жареной курицы — всего-навсего дыхание ближайшего супермаркета (действуют предпраздничные скидки!).

Дракон улыбается. Странно, а мы-то думали, что драконы не умеют улыбаться…

Под нами города, дома, машины и квартиры; под нами россыпь человеческих судеб.

— Я — бред тысячелетий. Я — человек с планеты Земля. Я — ребенок прогресса.

— Ты смерть?

— Я смерть?

По улице плетется обросший старик — захмелевший, сутулый, в стоптанных дырявых ботинках и заношенном рваном пальто. У него в кармане булькает бутыль сильно разбодяженной водки, а в свалявшейся бороде копошатся жучки, пригретые теплом его тела. Мысли же его пусты, пусты, пусты…

— Кто это?

— Иисус. Он заблудился: прогадал со временем. Здесь его проповеди больше не актуальны.

Бродяга заходит в переулок и удивленно таращится на зареванную девушку, которая неподвижно стоит возле бака с отходами. В груде мусора копошится нечто махонькое и розовощекое. Ребенок надрывно плачет — нет, вовсе не таким представлял он себе этот праздник.

— Покайся, дочь моя, — мямлит бродяга-Иисус, не обращая внимания на младенца. — И подкинь старику мелочишки…

Девушка ничего не говорит своему богу, в которого она давно уже не верит. Молча разворачивается и уходит в ночь — словно бы падает во тьму, падает и падает, и нет конца и края ее падению. А ребенок кричит, кричит, кричит, и снег покрывает его лицо…

— Это прекрасно, — говорит Дракон.

— Ты спрашиваешь или утверждаешь?

— Решай сам.

На площади стонет большая елка. Она вся обвешана гирляндами и новогодними игрушками, и дети неустанно скачут вокруг нее, веселятся, дразнятся, водят хороводы. Фальшивый Дед Мороз и Фальшивая Снегурочка фальшиво улыбаются. Дети скачут и водят хороводы. Взрослые хохочут, целуются и лапают друг дружку, глотают шампанское из пластиковых стаканчиков. Дети же кривляются, показывают языки и продолжают свои хороводы… А елка вопит, задыхаясь в агонии, — так мало-помалу жизнь оставляет ее. И в последние мгновения она вспоминает свой лес — блаженную тишину, густоту и насыщенность его запахов, тех птиц, что навещали ее, родных белок и сов. Даже волков, что выли на луну, отдавая той дань уважения.

— Луна умерла.

— Когда?

— Когда человек впервые шагнул на нее. Сказка погибает, если начать ее анализировать. Волшебство не нуждается в точном разборе. В этом его сила и слабость. Оно просто есть.

— А что есть волшебство?

— Каштановые сны.

На серебрящемся в свете уличных фонарей снегу угрожающе темнеют капли крови. В глазах вдовы отчаяние, хотя муж по-прежнему улыбается ей… с многочисленных фотографий. И вот она накрывает на стол, разливает вино по бокалам.

— Возвращайся, — шепчет в пустоту. — Я не могу без тебя.

— Но ведь любви нет? — обращаемся мы к Дракону, выпрыгивая из окна ее квартиры. — Ведь нет же?!

— Решай сам.

В мареве табачного дыма, в окружении дурных воспоминаний, мужчина играет с револьвером. Игра стара, как мир: одна пуля, шанс — шесть к одному. Щелчок прокручиваемого барабана. Оглушающий звук добровольно спускаемого курка.

Бах!

А в глазах вспышка прозрения.

— С Наступающим, — бормочут его мозги, стекая по стене.

— И тебя! — хохочет сосед снизу, откупоривая бутылку шампанского.

Бах!

Дракон летит над неспящим городом — бесчисленные ряды домов, в которых призраки сидят за одним столом с живыми и чокаются фужерами, полными игристого вина. Тут же и вилки в салатах, и красная икра, и селедка под шубой… И какая-то девочка нервничает, наблюдая за своим молодым человеком. Для нее многое важно. А для него?

Позже он ласкает ее промежность, жадно вдыхая запах ее естества. Она закатывает глаза, выгибает спину, постанывает. И всевозможные мысли сталкиваются в ее голове — так до тех пор, пока наслаждение не затмевает собой все. А из камина за ними наблюдает иностранец Санта-Клаус. Смущенный, он гадает, чего бы положить им под елку — контрацептивы или все же пинетки?..

Увы, дети слишком быстро растут, там самым подгоняя старость своих родителей.

— Я — мудрость тысячелетий. И нет ничего глупее и наивнее, нежели я.

Брошенная на произвол судьбы лодка угрюмо молчит на берегу, а где-то сквозь стылую чащу пробирается отощавший от голода оборотень. Он злобно рычит, вынюхивая добычу. Лодка же скучает. Она ждет, когда растает лед и возродится река. Но река вечна, а лодка уже начала подгнивать. Ведь лодка никому не нужна…

И где-то на краю мира маяк слепит искрящуюся зимнюю тьму, пока корабли упрямо спешат по волнам домой. В их трюмах вода, их днище давно пробито, а команда мертва. Но корабли по-прежнему спешат домой. Капитан же читает стихи Блока:

…И только высоко, у Царских Врат,

Причастный Тайнам, — плакал ребенок

О том, что никто не придет назад…

— С праздником вас!

— И вас, два гамбургера, пожалуйста. Кстати, а в чем разница между одними бургерами и другими?

Девушка-продавщица жеманно улыбается. Улыбка у нее очень нежная, как и ее глаза, в которых толика пошлости граничит с океаном наивности, и все это расцветает пышным цветком надежд для мужчин, которых она еще пока не встречала.

— Разница? Наверное, только в том, что в один бургер мы плюнули, а в другом поджарили таракана. А еще у нас есть толстушка, так вот она…

— Давайте тот, в который плюнули. Знаете, я ведь ни разу не целовался. Пусть это зачтется как первый поцелуй.

— Поцелуй со вкусом фастфуда. Кстати, у нас действуют предпраздничные скидки!

А грустный старик-уборщик трет кафель. Ему некуда идти, не к кому спешить. Он и забыл уже, что это за праздник такой. Однажды он влюбился — хорошее было время! Но мужчина, которого он полюбил, бросил его. Мужчина, которого он полюбил, был Адонис — восхитительное изваяние из мрамора. И теперь Адонис в другом музее, куда старика-уборщика не берут на работу.

Все, о чем мечтал когда-то, ветром унесло…

В модном ресторане странная музыка — ненавязчивая, даже незаметная, идеальный аккомпанемент для симфонии жующих ртов, лязгающих вилок и шуршащих купюр… Мы же смотрим в глаза людей — они по-прежнему играют, хотя игра давно уже перестала им нравиться. В принципе, она никогда им не нравилась. Зачем тогда играть? Почему нельзя быть честным? Да они и сами не знают, все эти — эх! — люди, люди… Но они подсознательно чувствуют, что Истина продалась за мятую сотку, и с ней такое вытворяли — о-о-о…

Бах! — услышим мы позже. Но что это? Очередная бутылка шампанского, или очередной револьвер?

— Я — агнец, пожравший взалкавшего крови Яхве. Я тот, кто выставил за порог собственного дома Аллаха, отобрав всех его наложниц. Я подсыпал мышьяка Будде, и тот отравился, пока курил свой кальян. Я пустил на дрова Иггдрасиль и захлопнул дверь перед приходом Мессии. И это я сочинил Веды и Великие Книги Мертвых. Я смеялся над Торой и пародировал ее в Библии. Я позволил Инквизиции устроить террор, тем самым укрепив веру в любовь Всевышнего. Я — Омон Ра, но мне не нравится Солнце: оно слишком яркое, и потому я дрессирую Фенрира. Мой рай не Валгалла, и Один — не мой сын. Я похоронил Атлантиду, так как ее жители познали Абсолютное Счастье. Это не мне уготованы недра Шибальбы, ибо нет таких весов, что способны взвесить меня. Я сровнял с землей Шамбалу, дабы выстроить ряд супермаркетов, и женил на себе Шакти. И это я — Антихрист…

С головой укутавшись пуховым одеялом и сунув ладонь под подушку — туда, где прохладней, — вампир мирно посапывает на своей новенькой кровати с балдахином (ручная работа, французское качество, вкусный мастер). Через неделю вампиру предстоит идти к дантисту из-за кариеса на левом глазном зубе. А через месяц неплохо бы и у кардиолога провериться…

А в пруду, зарывшись в ил, дремлет рыба.

— Запомни, — обращается к нам Дракон, — в омуте прошлого, крупная рыба прячется где-то на самом дне. Главное, не захлебнуться, гоняясь за давно упущенными возможностями.

Мы наблюдаем за рыбой. Она, выпучив глаза, сквозь сон наблюдает за нами. Большая рыба — наше прошлое. Вот оно, совсем рядом, осталось лишь подобрать наживку.

Покачиваясь в лодке, с бамбуковой удочкой в руках грезит старик. Лодка его из картона, а грезы вечны. Но старика мало заботит творящийся вокруг хаос: в кармане у него запрятана пара сигар и фляга отменного самогона — этого больше чем достаточно, чтобы почувствовать себя счастливым.

А по улицам разрушенных городов с криком бегут нацисты — в касках с орлами и свастиками, с автоматами в руках и гранатами на ремне. А навстречу нацистам — парад гомосексуалистов. Мы же висим в воздухе, наблюдаем. Гомосексуалисты заигрывают с нацистами, зовут их на свидания, целуют в губы, дарят цветы и признания в любви. В ответ нацисты решетят бедолаг из автоматов. Так исказилась реальность: две временные линии слились в одну. Или же… всего-навсего извечная агония? Любовь, купающаяся в крови принесенных на ее алтарь жертв. Чтобы врать — нужны двое: кто врет, и кто верит. Чтобы любить — двое: кто любит, и кто позволяет себя любить. Чтобы совершить убийство — тоже требуются двое… В этом гармония. Ничто не происходит без участия второго человека. Только если безумие.

Выйдя из моря, Дракон сожрал Венеру, и пена пузырилась у него на зубах…

Пурпурный цвет его тела, его длинный хвост, уносящий нас как можно дальше, порождает все новые и новые каштановые сны.

— Ты не смерть. Так кто же ты?

— Я — твой Черный Человек.

Прекрасен материнский инстинкт! Это есть величайшее из чудес, которому, увы, и суждено уничтожить мир. Ведь даже у самого жуткого из чудовищ была мать, которая берегла его ото всех, которая любила его…

Тротуары полны снега, залиты мерцанием гирлянд в окнах квартир. А в бойницах цокольных этажей вопящие от голода физиономии духов… хотя нет, померещилось, — всего лишь озябшие бродяги. Но также есть и поскрипывание сухих половиц в прихожей дома, где давно уже никто не живет. Также есть запах табачного дыма в комнате, где от рака легких скончался заядлый курильщик…

Кошка нервничает, как и ее хозяин, который целует девушку своей мечты. Но если последнего еще можно понять, то отчего же разнервничалась кошка? Все потому, что кошка-то знает, насколько мечты эфемерны.

— Смотри!

Мы ныряем в одну из форточек и глядим на Него, сидящего на стуле перед компьютером. Он полноват, в трико и затасканном свитере, с сигаретой в руке наслаждается мраком и моментом вдохновения. Его Муза оставила его. Но в кладовке у него томится еще с десяток таких же Муз. И тем не менее он одинок. И Новый год неинтересен ему, так как некого поздравлять, некому дарить подарки. Есть лишь работа воображения — те причудливые реальности, что он создает.

— Кто это?

— Читай! — велит Пурпурный Дракон. — Читай, что он написал.

Мы склоняемся над монитором и читаем:

«— Кто это?

— Читай! — велит Пурпурный дракон. — Читай, что он написал.

Мы склоняемся над монитором и читаем…»

Все, о чем мечтал когда-то, пылью заросло…

А в это время по проводам несутся терабайты информации: бессмысленные разговоры бессмысленных людей; жаркие споры на извечные давно остывшие темы; обещания того, чего не собираешься выполнять; сиюминутные признания в любви, которая изживет себя уже через неделю; ссоры ради ссор и подозрения ради подозрений, а еще безобидный флирт — тот самый, что рано или поздно обернется слезами, — много еще чего. Оцифрованные эмоции суть двоичный код человеческой жизни. И вам поставят плюсик в профиль, добавив снизу смайлик…

И не является ли тот плюсик очередным крестом на могиле, а смайлик — упрощенной донельзя посмертной фотографией?

— Что есть Жизнь?

— Это трудный вопрос.

— Это невозможный вопрос!

Набожные неистово молятся своему богу — благодарят за деяния его, за то, что приглядывает за ними. Набожные даже и не подозревают, что их бог в это самое время потягивает разбавленную водку в одном из окутанных тьмой переулков. А рядом с ним в куче мусора задыхается от крика младенец.

— И что прикажешь с тобой делать, а, малец? — спрашивает бродяга-Иисус. — Воспитать или сожрать? Жертвоприношения! Э-эх, и почему все жертвы доставались исключительно моему взбалмошному папаше?

— Я был тем Змием, что отдал яблоко Еве, — говорит Пурпурный Дракон. — Но я не желал первородного греха. Просто… просто она мне понравилась! Это была попытка ухаживания…

— А мы — простачек Адам, у которого едва не отбили бабу, — отвечаем мы.

— Я не хотел убивать своего брата Авеля. Но Всевышний приказал мне отделаться от этого слюнтяя, сказав, что так предначертано, так должно быть, чтоб много позже он — Всевышний — мог упиваться собственной властью. А еще — чтоб у него появились причины проклясть род человеческий. То же самое он сказал и Авелю. Я просто защищался. Это было состояние аффекта, господин прокурор…

А Бодлер пишет стихи, вспоминая, как на июльском солнце бесцеремонно разлагалась обнаглевшая лошадь. Окрыленный моментом безумного прозрения, напрочь лишенный слуха Босх тщательно выводит музыкальный ад. Золя сидит на чердаке, закутавшись в простыню. Де Сад же просто хочет быть любимым, ну и — чтобы общество не лезло в его личную жизнь. Кстати, это именно он породил ролевые игры, ага!

И в одной из квартир в затхлой темноте снуют тараканы, выискивая своими длинными усами-антеннами пропитание. В соседней же комнате неподвижно сидит человек. Он жует бутерброд с колбасой, в то время как его тело лоснится от пота. Разум этого человека давно уже мертв — оцифрованный телевидением и интернетом, он отправился в бесконечное путешествие по каналам информации, то и дело спотыкаясь о смайлики и многоточия, банальные сентенции, похабные шуточки и многочисленную рекламу. А стоящая у противоположной стены кровать пуста и холодна, на давно нестиранной простыне — пятна сомнительного происхождения. И если заглянуть в угол под потолком, то нетрудно отыскать паука, методично плетущего Ловец Снов. В сетях этого паука запуталось уже немало ночных кошмаров, пустых иллюзий и блеклых надежд. И совсем скоро паук вырастет до размеров дома. Тогда он пожрет человека и сам станет человеком.

И, быть может, все повторится?

— Значит ли это, что каждый из нас когда-то был пауком?

— Или остался им. Или еще только станет.

— Подари нам правду!

— Но ведь правды нет, неужели ты не понимаешь, миленькая Сапфо. И твой Фаон никогда не приплывет к тебе под Алыми Парусами сбывшейся мечты. Ведь он влюблен в море-океан. И море-океан заберет его себе. Уже забрало, глупенькая моя Сапфо…

В дремучем лесу Фавн раскладывает кости и следит за судьбами, постепенно исчезая в вихрящемся тумане. В принципе, в том тумане исчезает не только фавн, но и прошлое, и будущее, и даже настоящее. Лишь феи хихикают в темноте, да русалка томно целует губы охладевшего к ней утопленника.

— Ты веришь? — спрашивает нас Дракон.

— Мы видим! Да, теперь мы видим.

— Что ты видишь?

— Каштановые сны на твоем хвосте.

— Мой хвост — это дорога из красного камня, уходящая волнами сквозь тьму предвечного забвения.

А мы помним, как в детстве боялись телевизионных антенн, и как Великий Океан разговаривал с нами. Из морской пучины на берег выходили Глубинные Жители; они приносили изделия из кораллов и жемчуга, дивились картинкам в телевизоре, осторожно пробовали жареное мясо и копченую рыбу. Бывало, к берегу причаливали шлюпки. Призраки пиратов обступали нас полукругом, спрашивали: не видали мы, часом, тут чего подозрительного? Мы же просили поделиться сокровищами. А вдали, в снежной пелене черными штрихами вырисовывался их фрегат. Обрывки парусов колыхались, мачты были поломаны. В трюмах вопили живые еще пока узники…

— Я — горячечный бред убийцы, — шепчет Пурпурный Дракон.

— Но на нас нет крови, — говорим мы, — мы не убивали.

— Себя, и кровь на вас есть ваша кровь.

Где-то в лесах кричат гагары; в земле кроты роют норы. Опытный охотник греется у костра, потирает ладони, прислушивается к звукам леса. А в чаще таится Первобытное Зло. Дети рассказывают друг другу страшилки, в то время как Санта-Клаус пытается устроить рейдовый захват быстро нищающей корпорации Деда Мороза — увы, нынешнее законодательство вполне допускает подобное.

— Мы же найдем его, да?

— Смотри.

И там, в снегах, в покосившейся избушке заперся исхудалый многовековой старикан; его борода давно уже не белая, она сделалась серой, будто пыль на книжной полке, будто половая тряпка… Старикан глотает коньяк, морщится, слушает, как в камине потрескивает огонь; шмыгнув носом, смахивает со щеки слезу. Детвора больше не пишет ему писем, а игрушки в дырявом мешке ветшают из года в год. Так у него отняли смысл жизни — его праздник.

Все, о чем мечтал когда-то…

Грядет Рождество, и Люцифер нервничает, играя в компьютерные игры у себя в замке. Безлимитный интернет нравится нечестивому, хотя он по-прежнему не в состоянии одолеть самых заядлых игроманов, с которыми сражается в сети.

А в каких-нибудь военных училищах курсанты видят сны о свободе. Случается, правда, и такое, что их сновидения путаются со сновидениями заключенных в тюрьмах по всему миру. Политики же, напротив, не спят — волнуются, так как за власть нужно постоянно бороться, а они уже обленились, раздобрели, устали. Что ж, наверное, грядет еще одна нескончаемая осень для бесчисленного числа патриархов. А им, бедолагам, хочется-то лишь тепла да уюта…

Тепла да уюта…

«Кто ты такой?» — спрашивает девушка, и чудовище улыбается. Но почему? Потому что нашло очередную жертву? Или же потому, что влюбилось?

А может, любовь и есть поиск жертвы? Может, именно любовь плодит чудовищ?

— Давай выше, гораздо выше, — приказываем мы Пурпурному Дракону.

— Не забудь захватить подарок сестре, — отвечает он.

И мы поднимаемся, постепенно оставляя землю, покидая города и людей. Их мысли узнаваемы, но ведь где-то по ту сторону реальности скрывается иной мир. Другие существа с другими надеждами.

Необъятная геометрическая фигура, составляющая многомерную систему из размышлений и самых различных образов, — она существует в великой пустоте и постоянно меняется, трансформируясь во все более и более сложную фигуру.

— Тессеракт в энной степени.

И каждый ее угол, каждый вектор, каждая длина и высота — все это думает, задается извечными вопросами, пытается постичь непостижимое, пытается постичь… самое себя? Такова доведенная до совершенства рефлексия, где всякая обнаруженная истина — случайность. Значит, смысла и вовсе нет?

Мы протягиваем руку и хватаем вспыхивающие звезды.

— Пора возвращаться, — шепчет Пурпурный Дракон. — Нас уже заждались.

— С Новым годом, — говорим мы. — Каштановые сны восхитительны!

— Теперь ты понял?

— Да, мы поняли. Нет ничего, и есть все. Красота в многообразии. Все вместе — гармония, которая и образует наш мир.

— Летим, цепляйся за мой хвост крепче, — напутствует Дракон. — Нужно успеть до рассвета. До первого луча солнца. Потому что после я уйду. Черный Человек уйдет. А ты… — ты останешься!

— Ты смерть.

— Возможно. Но если и так, то я не твоя смерть. Еще не время.

Мы стремительно падаем. Обратно на Землю. К людям. К их домам и к запертым в этих домах историям. К жизни.

— Ты любовь.

— Возможно. Но если и так, то я — ничья любовь. Я та любовь, какая бывает в совершенстве.

— Ты надежда.

— Возможно. Но если и так, то я — исключительно твоя надежда. Остальные вряд ли поймут.

— А мы все равно верим! И будем верить! Снова, снова и снова…

Но Дракон хранит молчание, даже не глядит в нашу сторону — лишь на помещение, где мы очутились. Знакомая комната… И снег кружит за окном; ночь постепенно отступает. Миг — и она уже бежит прочь из города, куда-нибудь в другое место, подальше от ясности дня, туда, где близится время магии и чудес.

— Температура спала, — слышим мы голос. — Думаю, ему уже лучше.

Постепенно все возвращается. Мир вновь обретает четкие очертания. И нет больше жара, одна только слабость.

— Бред прошел.

— Как ты себя чувствуешь?

— Не знаю. Я видел сны… Спал и видел сны! И Черный Человек, обернувшись Пурпурным Драконом, унес меня далеко-далеко, в страну волшебства… Обыденного волшебства… Такого, о котором мы не имеем ни малейшего понятия…

Слышу голос сестры:

— Мама, посмотри-ка, чего мне Дед Мороз под елку положил.

Оборачиваюсь: в руках у сестры звезда — та самая, которую я принес из мира забытья. Мама молчит, удивленно разглядывая этот сияющий предмет.

— Тебе уже лучше, Женя? — спрашивает меня сестра.

— Да, Глазастик, мне уже лучше.

— Вот, — она протягивает мне звезду, — мне подарили.

— Вижу, маленькая… вижу…

17 января 2011 года