Камышовая ведьма

«…Глядь, вместо кошки, старуха с

лицом сморщившимся, как печёное

яблоко, вся согнутая в дугу.

— Славная красавица! — подумал

Петро, и мурашки пошли по спине

его…»

/ Н.В.Гоголь «Вечер накануне Ивана Купалы»/

… Ветер приносил с озера запахи, чем-то напоминавшие запахи морского побережья. Пахло синевой бескрайних просторов и зеленью неизведанных океанских глубин. Пахло прогретыми на солнце водорослями и ракушками, вынесенными на песок вечерним приливом. Озеро дышало, как единый, живой организм, ровно и глубоко, и буйная растительность, заполнившая до отказа извилистую береговую линию, ритмично поднималась и опадала, колеблемая могучим озёрным дыханием. Загадочно шуршали камыши, и внезапно высыпавшая на воде рябь, вспугивала дремавших в тихих заводях серых уток.

День начался для нас не лучшим образом. Нависшие над озером бурые тучи уже с раннего утра грозили пролиться долгим, затяжным дождём. Надежды на вечернее просветление не предвиделось никакой, и никто не ожидал, что незадолго до заката тучи, так и не исторгнув из себя ни капли живительной влаги, незаметно растают, и солнце вновь воссияет нам миром во всей своей угасающей красе.

Как всегда, виноватым во всём оказался один я. Мне пришлось выслушать от кума суровое внушение по поводу того, что я вытащил его за город в такую скверную погоду, не подумав о последствиях. Мой друг наотрез отказался провести ночь у меня на даче, сославшись на какие-то неотложные дела, и всем своим видом дал понять, что с него вполне хватит и одного загубленного выходного. Он выказывал такое искреннее недовольство, словно главная причина его преждевременного отъезда крылась в моём нежелании обеспечить ему достойный отдых. Похоже, кум считал, что я запросто могу разгонять дождевые тучи, по примеру барона Мюнхгаузена, и устанавливать столбик барометра на отметке «ясно».

Обратно к автобусной остановке я повёл кума не прямым, а окружным путём, той тропой, что вела по берегу Нахимовского озера. Времени у нас в запасе было предостаточно, и я хотел заставить кума полюбоваться напоследок чудными пейзажами нетронутой, девственной природы. По моему мнению, красоты здешних мест должны были положительно повлиять на моего раздражённого друга и перестроить его на более мирный лад.

Вопреки ожиданиям окольный путь оказался почему-то несколько длиннее и запутанней, чем предполагалось вначале. Наверное, я слишком давно не забирался в эти места. Густо разросшиеся кусты ольхи почти не оставляли места для свободного прохода и в значительной степени затрудняли наше продвижение по берегу. Едва заметная тропка прихотливо извивалась у нас под ногами, то теряясь в густой осоке, то выныривая в таком месте, где её меньше всего ожидали увидеть.

Несмотря на спасительную близость озера, в разросшемся кустарнике царила влажная, изнуряющая духота, как в сумраке тропического леса, а несметные полчища мошкары, осаждавшие нас со всех сторон, похоронили последнюю надежду на улучшение кумова настроения.

После долгих и утомительных блужданий тропинка, наконец, вывела нас на открытую одуванчиковую лужайку, заканчивавшуюся со стороны озера небольшим обрывом, который подпирал цветущий Иван-чай. Под обрывом мы увидели маленькую, скромного вида старушку в больших, старомодных очках и в наброшенной на плечи розовой, вязаной кофте. Старушка сидела на складном, деревянном стульчике у самой воды и занималась тем, что доставала из полиэтиленового пакета куски чёрного хлеба и с размаху кидала их в прибрежные камыши.

Старушка была так увлечена своим занятием, что не обратила на наше появление никакого внимания, несмотря на то, что нам пришлось пройти по самому краю обрыва, непосредственно у неё над головой.

… При виде забавной старушки кум неожиданно изменился в лице. Он как-то весь подобрался, заметно прибавив ходу, и так требовательно дёрнул меня за рукав, словно я собирался завязать разговор с незнакомкой в вязаной кофте.

— Ты знаешь, кто это сидел там под обрывом? — спросил меня кум, когда мы миновали лужайку и вновь начали продираться сквозь кусты.

— Откуда мне знать?! Дачница, наверное.

— Дачница, говоришь?..

— Да, скорее всего. Хотя не исключено, что она и местная. А что?

— Да так, ничего… — неопределённо отозвался мой друг. — А кого она, по твоему мнению, кормила там, в камышах?

Я высказал предположение, что в таких камышах, как эти, наверняка должен обитать дикий камышовый кот.

— Шутки шутишь? — недобро сощурился кум и зашагал быстрее. — Погоди, будет тебе камышовый кот. Моли бога, чтобы до остановки мы добрались без приключений.

Вскоре тропинка резко свернула в сторону от озера, и нам пришлось пересечь заросший сорняками неглубокий сырой овраг, со дна которого ощутимо тянуло канализационной трубой и прелыми листьями. Затем мы обогнули небольшой холм, обсыпанный, точно сахарной пудрой, белоснежным клевером, потом снова врезались в непроходимый ольховник, немного поблуждали в нём, цепляясь за ускользающую тропинку, и в итоге… вышли к тому самому месту, которое покинули десять минут назад…

Нашему взору предстал тот же обрыв, увенчанный буйным Иван-чаем, а под ним — знакомая старушка в розовой кофте на складном стульчике…

Увидев эту картину во второй раз, кум слегка побледнел.

Мне даже показалось, будто он прошептал себе под нос что-то вроде «Господи, помилуй». Я тоже был несколько озадачен нашим неожиданным возвращением, но меня оно скорее позабавило. Не понимая причин кумова беспокойства, я высказал предположение, что мы, по всей видимости, слишком увлеклись разговором и невнимательно смотрели себе под ноги. Было похоже на то, что мы незаметно соскочили с нашей тропы и ступили на какую-нибудь окружную, которая завернула нас назад.

На мой взгляд, это было самое разумное объяснение случившемуся.

Кум глянул на меня исподлобья, но ничего не сказал. Однако когда мы снова проходили по краю обрыва, он, покосившись на старушку, прошептал мне, чтобы, уходя, я не вздумал оборачиваться.

Его предупреждение, естественно, вызвало у меня обратную реакцию, и прежде чем камышовая заводь скрылась из вида, я не мог не удержаться от того, чтобы, обернувшись, не посмотреть назад…

Ничего из ряда вон выходящего мне увидеть не удалось.

Старушка в розовой кофте продолжала увлечённо кормить хлебом какую-то живность в камышах, по-прежнему не обращая на нас ни малейшего внимания. Время от времени она нетерпеливым жестом поправляла свои громоздкие очки, которые от чересчур активных взмахов руками то и дело съезжали с её носа.

Мы снова двинулись по знакомой дорожке, внимательно следя за её замысловатыми изгибами. Нырнув по второму разу в тот же самый овраг, мы обогнули затем знакомый клеверный холм и, выйдя на просвет между кустами, вновь очутились у обрыва над камышовой заводью…

Когда мы снова увидели старуху, кидающую хлеб в воду, я уже ощутил лёгкое чувство досады. Было совершенно непонятно, как нас опять угораздило закрутиться в обратную сторону.

— Что за чёрт?! Мы же точно двигались по направлению к остановке. Как мы здесь оказались? Ничего не понимаю!

— А я, кажется, начинаю понимать, — произнёс кум, многозначительно сдвинув брови. — Так ты говоришь, эта бабушка из местных?

— Ну да! Хотя не исключено, конечно, что она может быть и дачницей. А что тебе в ней?

Вместо ответа кум взял меня за рукав и потащил прочь от обрыва.

И снова запрыгала перед нами таинственная тропинка, то ныряя в кусты, то взбегая на пригорки…

… Заблудиться в таком простейшем положении казалось делом немыслимым.

Справа дышало озеро, служившее нам безупречным ориентиром. Слева пролегало шоссе, до которого, судя по шуму проезжающих машин, было рукой подать. В заданном направлении, куда мы продвигались, непременно должна была находиться автобусная остановка — в том я был абсолютно уверен. Совсем недалеко, между деревьями уже желтели облупленные борта загородных маршруток. Всё было до боли знакомо, всё находилось где-то тут, совсем рядом, но, к моему изумлению, добраться до желанной цели никак не удавалось…

Каким-то невероятным образом тропа каждый раз проносила нас мимо цели и аккуратно отводила назад!

Так, в поисках выхода на остановку, мы незаметно сделали ещё один круг, потом ещё один и ещё, и ещё…

Наконец, это стало походить на какую-то нелепую, бестолковую игру.

С каждым новым кругом кум всё больше мрачнел. Один раз он произнёс фразу, заставившую меня насторожиться. «Всё-таки ты обернулся, камышовый кот, ну, теперь пеняй на себя» — пробормотал он себе под нос. Что бы это значило?!

Увидев старушку под обрывом в шестой раз или седьмой раз, я, наконец, тоже всерьёз забеспокоился. Да что же такое происходит, в конце концов? Почему мы так тупо кружим на месте?! Прямо колдовство какое-то!

Наверное, последнюю фразу я произнёс вслух, потому что кум вдруг остановил меня и, развернув к себе лицом, заглянул мне в глаза.

— Погоди, не спеши, — произнёс он. — Скажи лучше, мы можем пройти назад по берегу, прямо по кромке воды? И выйти хотя бы к пляжу?

Я сказал, что это практически неосуществимо. С этой стороны к озеру не существовало нормального подхода. Берег здесь топкий и заболоченный, к тому же весь затянут непролазным кустарником. Идти можно только верхом по протоптанным дорожкам. А если попробовать спуститься вниз к воде, то сразу увязнешь в иле.

Мой друг обречённо покачал головой.

— Ну, тогда всё, — выдохнул он. — Можешь считать, что увязли мы капитально.

— В каком смысле?

— Ты мне ещё раз скажи, знаешь ли ты, кто сидит там под обрывом и кидает хлеб в воду?

— Да что ты пристал?! Откуда мне знать? Сказал ведь… Это бабуля, скорее всего, из местных, хотя не исключено, что из городских. Дачница. А что?

— Ну, теперь послушай меня, — сказал кум. — Эта бабуля, которая дачница из городских… Она… ну, в общем, это — камышовая ведьма, чтоб ты знал.

— Чего-о? Вот эта почтенная, старая женщина?

— Да-да, вот именно эта почтенная и старая…

Тут мне сделалось не по себе. На лице моего друга проявилась смертельная бледность, которую не мог скрыть даже горячий отлив медного загара. Хорошо зная кума, я мог с уверенностью сказать, что подобную реакцию у него могла вызвать только очень серьёзная опасность, подлинный масштаб которой ему самому был ещё до конца не ясен.

Отведя меня немного в сторону, кум принялся рассказывать невероятные вещи…

Из всех видов ведьм, сообщил он, какие только существуют на свете, камышовые считаются самыми могущественными, коварными и опасными для людей. «Надо же — камышовые?! Что-то я про таких не слышал.» «Ну, мало ли, чего ты не слышал…» /По всей вероятности, куму была известна какая-то особая классификация ведьм/.

Помимо всех известных способов обморачивания людей, они-де обладают способностью «изгибать и закручивать» пространство, «растягивать или же убыстрять» по своему желанию ход времени; и, конечно, они запросто могут изменять окружающую обстановку, да так умело, что места, к которым привыкаешь с детства, и которые кажутся тебе знакомыми до мелочей, могут в один миг сделаться совершенно для тебя неузнаваемыми. Кум говорил о повадках и наклонностях этих коварных существ с исключительным знанием дела, как большой и тонкий знаток. Можно было подумать, будто он целыми днями и ночами штудирует средневековые трактаты про ведьм.

Его шокирующая информация вызвала у меня целую бурю сомнений.

— Подожди. Я что-то не въезжаю… Чего ты несёшь? При чём тут всё это?

— А при том, что это она нас крутит возле себя и никуда не пускает. Теперь понял, камышовый кот?

— Не совсем. Что значит — крутит?

— То и значит, что будем мы здесь кругаля вертеть до тех пор, пока ей не надоест с нами забавляться. И дёрнул меня чёрт к тебе на дачу поехать! Вот спасибо за отдых!

— Ты это серьёзно?!..

В колдуний я как-то не очень верил. По крайней мере, здесь, в цвелодубовских лесах встречаться с ними ни разу не приходилось. Но я хорошо был наслышан о чудесах парапсихологии и знал, что человеку, вольно или невольно введённому в состояние гипноза, можно при желании внушить что угодно. А вдруг и здесь имеет место что-то в этом роде? И мы насильственным путём приобщены к проведению какого-нибудь чудовищного эксперимента, о котором сами не догадываемся?

Несмотря ни на что, мне очень хотелось подыскать нашему загадочному блужданию какое-нибудь рациональное объяснение. Ещё больше мне хотелось указать куму на ошибочность его «ведьминской» версии. И я принялся убеждать друга в отсутствии какой бы то ни было мистической подоплёки нашего кругового похода. Самой главной причиной мне казалась заброшенность этих мест. В густых кустах ольховника несколько дорожек переплелись между собой, как нити в клубке. Было абсолютно очевидно, что из-за редкой посещаемости некоторые пути здесь основательно заросли сорняками. Мы выбирали только протоптанные места и машинально ступали на окружную тропу, которая незаметно отводила нас назад. Я уверял его, /и на тот момент мне, действительно, так казалось/, что сейчас уже точно вспомнил, где надо сворачивать. Я поторапливал своего друга, говоря, что если он будет тратить время на пустые разговоры, то может опоздать на последнюю маршрутку.

Но он, похоже, никуда уже не спешил.

— Дальше кружить смысла нет. Только себя измотаем понапрасну. Отдохни пока, — сказал кум и, подавая мне пример, неспешно уселся прямо на пушистое одуванчиковое покрывало. Затем он вытянул вперёд обе ноги и принялся тщательно растирать себе икры и голени, как обычно делают футболисты на поле, после того как закончилось основное игровое время и должна начаться серия послематчевых пенальти.

— Раньше времени паниковать, конечно, не стоит, — немного поразмыслив, добавил он. — Может, ей ничего от нас и не надо. Может, мы случайно попали в поле её деятельности — вот нас и затянуло туда, как в омут…

— Какая там ещё деятельность? — спросил я.

— Ну, она же не просто так здесь сидит, — резонно заметил кум. — Сам должен понимать. Наверняка какой-нибудь колдовской ритуал на воде совершает. Заговаривает что-то или наговаривает. Вот только что именно связано с хлебом, вспомнить не могу. Если б она, допустим, бросила в воду гнилой стебель шалфея и корень аира, завязанные между собой особым узлом, я бы сказал: старуха вызывает бурю на здешние места. Если бы она сыпала туда перетёртую полынь и крушину, а сверху бросала бы лепестки шиповника, смоченные в моче чёрного пса — тоже было бы ясно. Значит, хочет сделать так, чтобы вся рыба ушла из озера. А вот если, предположим, ведьма привязывает к борту лодки длинный волос утопленницы, на другом конце которого закреплён обгрызенный щучий хвост или высушенная лягушачья лапка, то жди, что такая лодка, выйдя на середину озера, остановится, словно на мель сядет — и ничем ты её с места не сдвинешь. Разве что буксир придётся вызывать… Это всё я могу понять. Но зачем она хлеб в воду кидает, да ещё в таком количестве — тут я что-то не рублю.

— Может, всё-таки подкормить кого-нибудь решила, — робко предположил я, поражённый столь глубокими познаниями друга в области водяного чародейства. — Уточек или рыбок там всяких.

— Просто так такие бабуси ничего не делают, — назидательно произнёс кум. — Запомни это. Даже если она чихнёт или сплюнет — это тоже будет означать какое-то колдовское действие. Тут надо быть всё время начеку — беда может нагрянуть внезапно. Это же настоящее средоточие зла, скопление всех губительных сил, направленных против рода человеческого!

Я внимательно посмотрел на сидящее под обрывом «средоточие зла» и «скопление губительных сил». В остывающих лучах заката старушка на стульчике показалась мне ещё более жалкой, одинокой и совсем беззащитной.

— Слушай, а может, ты ошибся? — спросил я. — Ну, с чего ты взял, что она колдунья? Какая-нибудь самая заурядная старушенция присела тут отдохнуть, а ты про неё столько нагородил! Нехорошо как-то…

— Нехорошо, говоришь? — хмыкнул кум. — А чего же она тогда, скажи на милость, делает здесь в такое время? Где ты видел старушек-дачниц, которые шатались бы в одиночку по таким заброшенным местам? Все нормальные старухи, как правило, темноты боятся до обморока. Потому что там им мерещатся насильники и убийцы. А эта не то чтобы темноты, она и нас не очень-то боится. Хотя, по идее, откуда ей знать, кто мы такие?

И в самом деле, старушка уже успела нас заметить и более чем спокойно реагировала на наше присутствие, несмотря на то, что мы находились в каких-то двадцати метрах за её спиной. Временами она косо поглядывала в нашу сторону, однако во взгляде её не читалось какого-либо волнения или беспокойства. Мне даже показалось, что она дружески подмигивает нам, как старым знакомым.

Это дружеское подмигивание произвело на меня не самое неприятное впечатление.

— Ну, хорошо, а чего тогда ей от нас надо, ты можешь сказать?

— А ничего не надо — дурит старая, — ответил кум, покусывая травинку. — Знаешь, ведьмы любят людей морочить просто так, ради забавы. Такая уж их натура — ведьминская. Хотя узнать не помешало бы. А почему нет? Что нам терять? Подойти да поговорить с ней по-хорошему, что ли?.. — Такой вариант показался куму вначале вполне подходящим. Он даже начал было подниматься на ноги, но тут же, словно вспомнив что-то, помрачнел и с кислым видом опустился на прежнее место. — Нет, не стоит зря рисковать, — произнёс он, вновь засовывая себе в рот травинку и снова погружаясь в серьёзные рассуждения. — Кто знает, что там у этой чертовки на уме?! Разве заранее угадаешь их настроение?! Возьмёт и превратит меня в кого-нибудь. / У них это просто!/ В медведя, например, в лошадь, в свинью или собаку. А то в бурундука или даже в енота… Что ты думаешь?! Вот у нас случай недавно в парке был. Один мужик, из наших, отказался какую-то старую бабку на своей машине до города подбросить. А это оказалась настоящая ведьма! Так она, за то, что он её не подвёз, превратила его в енота. Хочешь верь — хочешь нет! Влип мужик по самое-самое. Ему в рейс отправляться — а он енот!..

— Как это — енот?! Так прямо натуральный зверёк и получился?

— Да нет, не зверёк, — почему-то замялся кум. — Фигура-то у него осталась прежняя, человечья, а вот голова сделалась енотовой…

— Ну-у?! Так прямо вся шерстью поросла?..

— Да при чём тут шерсть?! Я ж говорю, всё у него, как у человека осталось. И лицо тоже. Но выражение лица и особенно глаза — это было чисто как у енота. Представляешь?

Я, как мог, пытался представить себе выражение глаз у енота, но безуспешно. К своему стыду, на тот момент я вообще забыл, как они выглядят-то эти еноты.

— Ну, допустим, представил, Дальше что?

— А дальше вот что: ему в рейс идти, а тут, как нарочно, сезон охоты открылся.

— Ну и что?

— Всё тебе — ну и что! Тебя бы на его место. Короче, у одного его родственника, то ли брата, то ли племянника /но у настоящего охотника/ дома как раз была собака, доберман, натасканная на енотов. Он взял её специально для охоты. И вот мужик наш, бедолага, случайно заехал за какой-то мелкой надобностью к своему родственнику… Так этот натасканный доберман его как увидел — чуть на полосы не распустил! Еле оттащить успели. Вот тебе и еноты. Видишь, собака сразу почуяла добычу. Её не проведёшь. А всё эти заразы-колдуньи! У-ух, чтоб им…

Кум жестом митрополита поднял правую руку так, словно собирался осенить колдунью крестным знамением, но в этот момент старушка, будто что-то почувствовав, перестала крошить хлеб в воду и обернулась назад. Близоруко сощурившись сквозь стёкла громадных очков, она скупо заулыбалась, по-старушечьи не разжимая губ, и приветливо махнула нам маленькой, увядшей ручкой, словно приглашала подойти поближе.

Мы оба, не сговариваясь, попятились назад.

— Старая крыса, — процедил сквозь зубы кум, не спуская со старушки глаз. — Ещё скалится над нами. Ладно, мы тоже не лыком шиты. Я, кажется, придумал, что делать. Слушай, мы ведь всё время кружим по этому пути против часовой стрелки и каждый раз сами себя загоняем в капкан. Надо теперь попробовать пойти ПО ЧАСОВОЙ. Я где-то читал о таком контрприёме против обморачивания. Бывало, что и помогало. Давай-ка попробуем. Вдруг получится?!

Мы принялись старательно исследовать тропу в обратном направлении. Обогнули с противоположной стороны душистый клеверный холм, залезли и выбрались из сырого овражьего чрева. Путь по часовой стрелке занял чуть больше времени, чем против часовой. Надежда на контрприём у меня была очень слабая, и я почти не удивился, когда снова увидел перед собой знакомый обрыв, а под ним старушку с пакетом хлеба в руках…

Это уже было совсем не смешно.

Тупиковость создавшейся ситуации становилась всё более гнетущей.

Стараясь оставаться спокойным, я предложил куму отбросить все условности и попробовать прорваться к дороге напрямик через непролазные сорняковые заграждения. Ничего, что мы изорвём о колючки одежду и по уши обстрекаемся крапивой — плевать на всё! — по крайней мере, у нас появится шанс вырваться на свободу.

Кум, занятый своими мыслями, ответил не сразу.

По его мнению, воспользоваться этим шансом вряд ли представлялось возможным, поскольку среди сорняков почти на каждом шагу встречались листья папоротника. Как нарочно, это было шестое июля, канун Ивана Купалы, и кум, как бы между прочим, сообщил, что, согласно народным поверьям, сегодня в полночь папоротник должен зацвести. А его цветение — это и ребёнку известно — сопровождается небывалым разгулом нечистой силы. Горе тому, кто потревожит папоротник в эту роковую ночь. Лучше наступить на хвост гремучей змее, чем смять хотя бы один его стебель!

Его предупреждение заставило меня смутиться. Из школьного учебника биологии я хорошо помнил, что папоротники цвести не могут, поскольку размножаются спорами, как грибы и водоросли. До сегодняшнего дня я был уверен, что их цветение относится к разряду вымышлено-фантастических явлений, и что в реальной растительной жизни такой факт ни разу зарегистрирован не был. Однако отстоять свою точку зрения я постеснялся. Слишком убедительно прозвучали слова кума об их ожидаемом цветении, и как-то уж чересчур внушительно закачались после того среди кустов большие зубчатые листья-опахала, словно приглашая меня на деле проверить правильность кумова заявления.

С прорывом через сорняковые заросли было решено повременить.

Но после некоторого размышления кум неожиданно пошёл на попятный. Он сознался, что сам лично никогда не видел, чтобы папоротники цвели, а только читал об этом в известной сказке Гоголя. Однако лишняя предосторожность, с его точки зрения, никогда не оказывается лишней, тем более в такую ночь, как эта. Тут было упомянуто и про «бережёного», которого «бог бережёт», и про «корову», которая побереглась — и «век была здорова», прозвучало что-то ещё из древней народной мудрости.

— Надо всё-таки постараться отыскать выход наименьшего сопротивления, — убеждал меня кум. — Если он существует, конечно.

— А если нет?..

В ответ кум тяжело вздохнул и, склонив голову набок, начал к чему-то внимательно прислушиваться, словно в таинственном перешёптывании листвы старался отыскать ответы на интересующие нас вопросы.

— Скоро окончательно стемнеет, — каким-то бесцветным голосом объявил он, оборотившись лицом на помрачневший запад.

После его слов солнце как-то подозрительно быстро начало заваливаться за холмы на противоположном берегу озера; угасающие на глазах лучи поползли следом за ним, безуспешно пытаясь зацепиться за гладкую водяную поверхность.

Последний алый луч одиноко завис над лесом, словно рука молящего о помощи, но вскоре растаял и он.

Потом со всех сторон на нас валом навалилась ночная тьма…

К тому времени у меня пропала охота продолжать эксперименты с круговой тропой. Теперь как-то не очень хотелось бродить впотьмах среди деревьев, натыкаясь на острые сучья, или перебираться через глубокий овраг — настоящее царство гниения и тлена — рискуя свернуть себе шею. Ночной лес таил в себе немало скрытых угроз, вероятность которых в моих глазах значительно возросла, особенно после убедительных разъяснений кума. Здесь, на берегу тихой заводи казалось намного спокойнее и безопаснее, чем в лесу.

— Ты, знаешь, похоже на то, что старая создала возле себя особое поле тяготения, преодолеть которое мы физически не в силах, — предположил мой друг, вновь засовывая себе в рот спасительную травинку. — Чтобы оторваться от него, необходимо бежать со скоростью света, а это, сам понимаешь, выходит за пределы наших возможностей. Мы с тобой, считай, всё равно что кружим по радиусу гравитационной воронки и будем так кружить бесконечно долго, постепенно приближаясь к её центру…

Когда мой друг принимался обсасывать подобные темы, его уносило на такие недосягаемые выси, откуда начинали казаться мелкими и ничтожными даже самые крупные проблемы нашей жизни…

— Вот ты смотри, — говорил он, ожесточённо покусывая сорванную травинку и чертя ею в воздухе одному ему понятные схемы и формулы. — Мы с тобой уже топчемся на замкнутом клочке пространства часа два-три по нашим меркам. Но всё это, конечно, не так. Согласно общей теории относительности, в сильных гравитационных полях течение времени замедляется. Мы этого не замечаем и не чувствуем, но время, независимо от этого, подчиняется уже другим законам. Так что если допустить, что какой-нибудь счастливый случай выведет нас из этого заколдованного круга, тебе всё равно легче не станет. Почему? Да всё потому же. Пока мы возле этой заводи круги накручивали, в нашей реальности прошло, быть может, несколько сотен лет. И если сейчас ты заявишься к себе домой на 3-ю Советскую, тебя на пороге встретит древний дед во-от с такой длиннющей, белой бородой. Это будет твой пра-правнук. «Молодой человек, вам чего надо?» — прошамкает он, и ты, растерявшись, не найдёшь ничего лучшего, как сказать ему, будто пришёл из Энергонадзора с целью проверить показания счётчика. А он как закричит: «Не морочьте мне голову, юноша! Стыдно так издеваться над стариком! /это тебе твой пра-правнук скажет/ Все электро-счётчики, скажет он, у нас уже лет сто как отменили, и мы сейчас на солнечных батареях живём и процветаем». И пока ты будешь соображать, что это за штука такая — солнечные батареи — из квартиры выйдут эдакие качки /его внуки, а твои, стало быть, пра-пра-пра… ну, в общем, сам разберёшься/ Но все как один — вылитый ты! Выйдут и скажут так: «Вот что, мужик, хоть в наше время с преступностью давно покончено, но всё равно, твоя рожа кажется нам подозрительной, тем более, что где-то мы её уже видели. Так что двигай, мужик, отсюда, да поживее, а не то наваляем тебе по полной программе — мало не покажется.» Вот такой дадут тебе поворот от ворот твоего собственного дома твои же потомки…

Версия кума о предполагаемой встрече с правнуками и праправнуками показалась мне весьма сомнительной, однако я опять решил повременить с возражениями. Ход его мыслей предугадать было чрезвычайно трудно, и в любом случае стоило дождаться хоть каких-нибудь выводов, которыми мой друг любил подкреплять даже самые невероятные свои рассуждения.

… На небе показалась луна. Под струями лунного света вода в озере заклубилась-заиграла какими-то бледно-металлическими переливами, словно свинец, переплавляемый в золото в чаше алхимика.

Лягушачья капелла в камышах затянула хвалебный гимн ночному светилу.

Старуха перестала, наконец, бросать хлеб в воду. Похоже, запасы корма у неё подошли к концу. Теперь она сидела, сложив на коленях руки, и, пригорюнившись, смотрела на свинцовую поверхность озера.

— Ладно, не принимай всё это близко к сердцу, — сказал кум. — Может, вот эта бесконечная ходьба по замкнутому кругу есть наша карма. Может, мы кружимся здесь во искупление наших грехов, как свершившихся, так и пока неосуществлённых. Что на это скажешь, а?

Я сказал, что, по моему мнению, это чересчур суровая кара за наши грехи, тем более за неосуществлённые. Для начала можно было бы обойтись более мягким наказанием.

— А может, не такая уж это и суровая кара, как кажется?! — с непонятной живостью в голосе отозвался вдруг кум. — Ты по-другому смотри на наше круговое заточение. Если разобраться, то это, быть может, как раз самое настоящее избавление от всех земных бед и страданий. Ты только представь себе, ведь там… — он махнул рукой куда-то в сторону, подразумевая, по всей видимости, весь бесконечно отдалившийся от нас суетный мир. — Там будет вершиться история, ужасная история человечества, опутанного сетью пороков и заблуждений. Пройдут ещё годы, столетия… Какой-то временный прогресс, возможно, и будет иметь место на земле; возможно, произойдут ещё какие-то незначительные сдвиги в положительную сторону, но мы-то с тобой знаем, что всё лучшее у человечества позади. Все вершины, охваченные его воображением и доступные его возможностям, человек уже покорил, и если даже он не исчерпал этим свой потенциал полностью, то, во всяком случае, взялся расходовать его совсем не на те цели, которые надлежит преследовать существу, наделённому высшей духовной организацией. Все открытия, совершаемые в области науки и техники, на пользу ему всё равно не идут, а скорее наоборот — только приближают к печальному и неизбежному финалу.

Нынешний человек, наш современник, бодро шагает сейчас по плавно нисходящей туда, откуда он когда-то выбрался: в холодные и тёмные пещеры палеолита. А оттуда уже дорога лежит прямиком в заросли каменноугольных лесов, к местам обитания диплодоков, котилозавров и прочих доисторических рептилий. Обратный закон эволюции работает безотказно — от него никуда не денешься. Развитие человечества движется не по спирали, как принято считать, а по синусоиде! Причём, по затухающей синусоиде, стремящейся к бесконечному нулю!..

Там, по ту сторону этого кольца, в котором мы заключены, будут гибнуть цивилизации, считавшиеся незыблемыми и несокрушимыми, там будут полыхать пожарища бесконечных, безумных войн, там будут греметь ядерные взрывы на атомных станциях, унося с собой миллионы человеческих жизней; там одна за другой будут совершаться катастрофы планетарного масштаба — землетрясения, наводнения, цунами… Далёкие ветры Вселенной принесут на землю тучи таких метеоритных дождей, по сравнению с самым мелким из которых наш знаменитый Тунгусский покажется яблоком, случайно упавшим с ветки тебе на голову…

/Довольный удачным сравнением, кум по мере своего повествования неоднократно возвращался к нему, всякий раз так или иначе варьируя определение самого яблока: то оно у него оказывалось наливным, то перезревшим, то сделалось вдруг антоновским и, наконец, ньютоновским/.

… Целые расы будут бесследно исчезать с лица земли, унося с собой в небытие все доказательства своего призрачного существования, — вдохновенно продолжал кум, оседлав своего любимого конька. — Опустевшие и разорённые материки окажутся заселены несчастными особями человеческого рода, представителями некогда великих цивилизаций, которых и людьми-то назвать будет трудно. Их кости будут скрючены жёстким ультрафиолетовым излучением, а лёгкие, да и вообще все их чахлые внутренности насквозь пропитаны обильными химическими испарениями, которые к тому времени на девяносто процентов заполнят атмосферу земли. Но именно им, этим жалким, отравленным, изуродованным существам, будет суждено стать зрителями чудовищной и грандиозной мистерии под названием Апокалипсис!..

Тьма окутала кума непроницаемым балахоном. Несмотря на то, что сидели мы рядом, я видел только силуэт своего друга, обведённый по контуру, словно каймой, прозрачной, лунной дымкой. На тёмном овале лица хорошо выделялись лишь белки глаз, яростно заблестевшие в тот момент, когда речь зашла об Апокалипсисе.

—… Но это всё будет происходить там, в ТОЙ реальности, до которой нам с тобой уже нет никакого дела, — неожиданно сбавив обороты, заключил мой друг. — И ты не печалься о ней. ТАМ не осталось ровным счётом ничего такого, хоть сколько-нибудь достойного сожаления, — в голосе кума зазвучали горестно-патетические нотки. — В ТОМ измерении нам нечего терять, кроме разбитых надежд и горьких разочарований, унизительных поражений и жестоких обид, кроме изнурительного, безрадостного труда и неоплаченных долгов. А здесь нас ждут тишина, покой и полное умиротворение. Мы, знай себе, будем не торопясь накручивать круги возле этой тихой заводи, любоваться вечерами на лиловые разливы томного заката, принимать прохладительные камышовые ванны; сидеть вот так на обрыве, ожидая, когда зацветёт Иван-чай, и болтать о всякой ерунде… А мимо нас, стороной будут незримо проноситься вереницы столетий-тысячелетий…

Мне стало интересно, а чем мы будем питаться все эти столетия-тысячелетия?

— А зачем тебе питаться? — спросил кум, явно уязвлённый убогостью моих представлений о вечном. — Пойми ты, чудак-человек, на том уровне, где мы оказались, пропадает всякая потребность в еде; твоему организму больше не нужны будут всякие там белки, жиры и углеводы. Набивать себе брюхо минутной дрянью и страдать затем от несварения желудка — это удел двуногих приматов, у которых только одно на уме: пожрать, напиться и… ну, сам понимаешь что. Короче, всё это осталось ПО ТУ СТОРОНУ. А здесь мы будем питаться пчелиным нектаром и свежей утренней росой, которую соберём на заре из чашечек раскрывшихся бутонов. Питание — как у настоящих эльфов! Ну, если приспичит, конечно, можно поискать грибы и какие-нибудь съедобные коренья. /Тут поблизости они должны водиться/. Но это, если очень приспичит… Хотя, лично мне кажется, потребности такой у нас не возникнет. Вот я, например, чувство голода уже практически не испытываю, — как-то не очень уверенно произнёс он и, вопросительно глянув на меня, поинтересовался: А ты… ты ведь тоже?..

Что до меня, то я как раз чувство голода испытывал очень даже острое, а при упоминании о съедобных грибах-кореньях под ложечкой засосало совсем уже нестерпимо.

— А-а, вот видишь, и ты тоже есть почти не хочешь, — удовлетворённо подытожил кум, по-своему истолковав страдальческое выражение моего лица. — Так что подтяни ремень потуже, дружище, и приготовься начать восхождение к сияющим вершинам истинной чистоты и мудрости. Нам предстоит долгая дорога. Путь к совершенству далёк и труден. Может, нам предстоит отмотать миллион кругов возле этой заводи, а возможно, и сотню миллионов. Для чего нас тут держат — этого мы знать не можем, а потому остаётся только одно: тихо и покорно нести свой крест. Знаешь, ты попробуй представить себя Сизифом, и тебе сразу станет легче.

Я попытался представить себя Сизифом, но легче от этого не стало, а скорее наоборот. Снова вспомнилось об оставленном доме, о своих родных, брошенных на произвол судьбы, и на душе сделалось совсем скверно. Неужели эта старая кикимора действительно решила закружить нас тут до второго пришествия? Да на кой мы ей сдались?! А что если плюнуть на всё, взять, подойти и попытаться поговорить с ней по-хорошему? Терять-то нам всё равно нечего. Просто подойти и разобраться: что к чему?..

— Попробуй, я не держу тебя, — снисходительно усмехнулся кум. — Давай-давай, топай, а я посмотрю, как у тебя это получится.

— А что, думаешь, не получится? Думаешь, не дойду?

— Да пойми, наконец, сообразительный ты наш, что здесь, в этом гравитационном кольце, время и пространство подчиняются совсем иным законам. Здесь действует непостижимая для нас система мер и весов. Это тебе только кажется, что старуха сидит совсем рядом и до неё рукой подать. Я думаю, на самом деле её отделяют от нас невообразимые дали и пространства. До неё, может быть, не километр и не десять, а где-нибудь четыре с половиной световых года, как до звезды Проксима Центавра. Да, не удивляйся! И всё, что ты видишь вокруг: озеро, камыши, обрыв, тропинка под обрывом — есть ни что иное, как мнимые образы, искажённые величины. Они явлены твоему ограниченному взору в самых упрощённых, примитивных формах ровно настолько, чтобы ты был в состоянии их воспринять и усвоить, не сойдя при этом с ума. На самом же деле, я считаю, всё обстоит совсем иначе. Это озеро… оно, может, вовсе не озеро, а, допустим, какая-нибудь крабовидная Туманность в созвездии Тельца… А что? Вполне реальная вещь! А обрыв, на котором мы сидим, есть ни что иное, как огненный гигант-метеорит, крутящийся по орбите данной туманности со скоростью близкой к скорости света… А эта старуха, если разобраться, как следует, она, быть может, вовсе и не старуха! Это субстанция особого рода. Это — сгусток космических энергий высшего порядка, наделённый разумом и волей…

— Какой ещё сгусток?! — чуть не закричал я. — Ты ведь сам говорил, что эта старуха — просто ведьма! Что она сидит тут на бережку, наколдовывая себе потихоньку и, ради смеха, крутит нас возле себя…

— Говорил, — как-то не слишком охотно подтвердил кум. — Но ведь и я могу ошибиться. И потом, что для нас это меняет? Ровным счётом — ничего. Факт нашего здесь заточения засвидетельствован вне зависимости от того, в каком виде ты воспринимаешь окружающие тебя явления: в виде старухи под обрывом или же в виде… м-м-м… «белого карлика», то бишь звезды, израсходовавшей все запасы водорода и гелия, сжатой до невероятной плотности и разогретой до колоссальных температур. Как я сразу не догадался — ну, конечно! Это же она накапливает силы для нового взрыва, который потрясёт все уголки галактики. Да-да, чует моё сердце, грядёт вспышка сверхновой — и мы с тобой просто счастливчики, что нам доведётся стать свидетелями такого грандиозного зрелища!..

Поток безудержной кумовой фантазии было не остановить ничем. Он мог извергаться вечно, подпитываемый всё новыми вливаниями безумных идей и фантастических гипотез. Но в какой-то момент я опять не сдержался.

— Погоди! — сказал я. — Готов согласиться, дружище, что в том, что ты говоришь, есть своя доля здравого смысла. Пусть всё оно так и будет: другая реальность, другая система координат, другая палата мер и весов. И пусть это озеро — крабовидная туманность, вокруг которой мы помчимся, лихо оседлав огненный метеорит — пусть так! Чёрт с ним! Но что всё это означает, объясни ради бога! Для чего всё это? Кому и зачем понадобилось затевать это весёлое представление? Неужели только ради того, чтобы потешить нас с тобой? А если нет, то к чему все эти космогонические аллегории и метафоры? Ведь должен же быть в этом какой-то смысл!..

Кум некоторое время сидел молча, вздыхая и приходя в себе после грандиозной вспышки сверхновой.

— Аллегории, говоришь? Это ещё не аллегории. Настоящие аллегории ждут нас впереди, — немного подумав, он продолжил: Вот, кстати, ты не помнишь случайно мифы северных народов о сотворении мира? В частности у жителей Лапландии миф о создании всего сущего рассказывается примерно таким образом: до начала всех времён ничего не было, кроме огромного мирового океана, заполнявшего Вселенную от края и до края. На берегу этого океана сидела исполинская старуха по имени Катгыргын /что в переводе означает — Сияющая Мать Пустоты/ и хлебом кормила гигантского моржа-дракона, обитавшего в глубинах мирового океана. Морж пожирал весь кидаемый ему хлеб, но один кусок он почему-то съесть не успел. Вот этот-то уцелевший кусок поплыл, отдавшись воле волн, и разросся сперва до размеров небольшого острова, затем он становился больше и больше и, наконец, стал нашей землёй. Потом на этот уплывший кусок присела отдохнуть утка, летавшая над волнами. Она снесла несколько яиц, откуда вскоре вылупились все растения и животные и, конечно же, вышли первые люди. Но речь сейчас не о них…

Дракон, узнав о том, что один кусок еды от него уплыл, пришёл в ярость и бросился за ним в погоню. Однако всякий раз, когда он нагонял его и уже разевал было свою страшную пасть, чтобы проглотить добычу, старуха Катгыргын тут же принималась дуть, что есть мочи, и нашу землю ветром относило от жадного дракона на безопасное расстояние. Так и по сей день чудище из предвечного океана охотится за нашей землёй, но догнать её никак не может. Это приводит его неописуемую ярость, и когда оно заходится от бешенства, тогда на земле происходят всевозможные катастрофы: наводнения и землетрясения, во время которых гибнет множество людей. Но когда-то случится так, что Катгыргын ослабеет и не сможет вызывать спасительный ветер, уносящий нас от беды. Тогда дракон догонит землю и сожрёт её…

Кое-что можно увидеть и сейчас, если очень захотеть. Конечно, здесь не остров Патмос … Но ты всё же постарайся, напряги своё внутреннее зрение. А вдруг мы присутствуем при закладке кирпичиков Нового Вселенского Миропорядка? Почему бы и нет, а?..

И я смотрел во все глаза на обрыв, на камышовую заводь, на старуху, облитую чистым лунным серебром. Неподвижная, точно статуэтка из селенита, восседала она на пустынном берегу озера, пристально вглядываясь в какие-то незримые, туманные дали.

Но только я начал было погружать своё сознание в эту символическую композицию, как вдруг… какой-то странный шум, раздавшийся неподалёку за деревьями, разом погасил волшебный фонарь, не позволив нам обозреть картины бесконечно далёких перспектив.

Мы вздрогнули и прислушались. Что-то напористо гудело и рычало в тёмной чаще, неумолимо приближаясь. Характер доносившихся звуков позволял квалифицировать странный объект как легковую автомашину, что, конечно, абсолютно не вписывалось в построенную кумом систему Нового Миропорядка.

Обернувшись, мы увидели, как со стороны шоссе напролом через кусты, безжалостно сминая листья так и не успевшего зацвести папоротника, к нам движется огромный, блестящий джип. Легко преодолевая трудности пересечённой местности, машина вальяжно переваливалась с боку на бок и, словно ветхозаветная огненная колесница, разбрасывала во все стороны снопы яркого, всепроникающего света.

Недовольно фырча и отплёвываясь, будто выгнанный из берлоги зверь, на поляну выкатился роскошный внедорожник и с вызывающим видом остановился в двух шагах от нас.

Из кабины тут же выпрыгнула моложавая блондинка в брючном, латексном костюме, стриженная под певицу Валерию; следом за ней нехотя выбрался сумрачного вида мужчина с конским хвостом на затылке и серьгой в ухе.

С минуту мы и вновьприбывшие молча разглядывали друг друга.

— Мальчики, — наконец, обратилась к нам латексная блондинка, не усмотрев, видимо, в нашем облике ничего, что могло бы представлять опасность для неё и её спутника. — Скажите, вы не видели где-нибудь поблизости случайно пожилую женщину в очках и розовой кофте? Представляете, вывезли раз в кои веки на дачу нашу бабушку, и на тебе — потеряли. А у неё с головой не в порядке, всё забывает, даже своё имя не помнит. За ней глаз да глаз нужен. Приставили к ней няньку и охранника — всё равно убежала. Прямо беда! С утра ищем, совсем с ног сбились.

………………………….

Неподалёку в кустах, насмешливо и протяжно, подражая крику петуха, трижды прокричал козодой.

В горле у кума что-то подозрительно булькнуло.

Он всем телом качнулся вперёд, словно что-то хотел уточнить у приезжей, да так и застыл на месте, как окаменел.

Стараясь не глядеть в его сторону, я сказал, что пожилая женщина в розовой кофте целый день просидела под обрывом на стульчике, кидая зачем-то хлеб в воду.

— Она! Точно! — радостно взвизгнула блондинка и, обернувшись к своему спутнику, добавила: Вот видишь, я же говорила, что бабуля не могла далеко уйти! — затем с извиняющейся улыбкой она снова обратилась к нам: Ой, вы знаете, есть у неё такой задвиг. Она и дома всё время так делает: кидает хлеб то в бассейн, то в ванну, то просто в лужу на улице. Ей кажется, будто она подкармливает кого-то. А мы уже и внимания не обращаем, пусть старушка развлекается, нам не жалко! У неё столько всяких причуд, что эта, пожалуй, самая безобидная...

Знакомя таким образом нас со странностями престарелой бабушки, женщина в сопровождении своего спутника бесстрашно спустилась вниз с обрыва, за одну минуту преодолев все космические пространства и дали, измеряемые десятками световых лет. Там они подхватили притихшую старушку под локти и легко, без видимых усилий потащили наверх.

Та не оказывала ни малейшего сопротивления, вяло и покорно перебирая ногами. Её маленькая, иссушённая старостью головка всё время клонилась на бок: утомлённая бабуля засыпала прямо на ходу. Однако когда её проносили мимо нас, старушка вдруг ожила. Она встрепенулась и, обернувшись к нам, что-то невнятно пролепетала.

— Она говорит вам «до свидания», — ослепительно улыбаясь и сделавшись от этого ещё более похожей на Валерию, пояснила великолепная блондинка. — Спасибо вам, ребятки. Вы не представляете, как мы переволновались.

Она аккуратно усадила драгоценную ношу на заднее сиденье и перед тем как скрыться в салоне, послала нам воздушный поцелуй.

Я машинально помахал рукой в ответ.

Кум по-прежнему оставался нем и недвижим, как мраморная статуя.

Джип вновь вспыхнул, взревел и, щедро рассыпая по сторонам гирлянды огней, задним ходом через продавленную в кустарнике дорогу выбрался обратно на шоссе. Там он развернулся, посигналил напоследок и укатил…

……………………………………………………………..

Долго в полном молчании глядели мы ему вслед.

После отъезда огненной колесницы на поляне сделалось ещё темней, но прежней изолированности от мира больше не ощущалось.

Мир вокруг ожил, задышал и наполнился движением, живыми звуками и запахами, по которым я успел основательно истосковаться за последние два часа. Из ушей словно вынули вату. Я услышал, как по шоссе, несмотря на поздний час, активно разъезжают машины; как на пляже раздаются взрывы смеха, сопровождаемые лёгкими гитарными переборами — там продолжала развлекаться молодёжь. Откуда-то со стороны потянуло сладковатым ароматом пригорелого мяса, смоченного в уксусе: неподалёку на берегу жарили шашлыки.

На дорогу теперь легко было выйти по следам, оставленным колёсами джипа. Тем более что в продавленной колее вдруг обнаружилась нить пропавшей тропы. Мудрено было заметить её прежде: она, действительно, здорово заросла травой.

Однако мы не спешили. Переживая наше возвращение к прежней жизни, мы стояли и думали каждый о своём. Наконец, я сказал другу, что поскольку час уже поздний и все маршрутки давным-давно отъездились, то ему, как это ни прискорбно, придётся всё же переночевать у меня.

Впрочем, это и без того было ясно.

Кум только головой кивнул.

Он по-прежнему избегал встречаться со мной взглядом. Сделав неопределённый жест рукой, кум зашагал было по направлению к шоссе, но отойдя на несколько метров, вдруг остановился и с озабоченным видом повернулся ко мне.

— Слушай, — сказал он. — Они ведь, кажется, стульчик на берегу оставили.

— Какой стульчик?

— На котором старуха сидела. Он там так и стоит.

— Ну и что? Ты хочешь его себе забрать? — спросил я.

— На кой он мне?! Они наверняка потом вспомнят и вернутся. Надо его хотя бы под дерево перетащить, чтобы под дождём не намок…

Лично меня проблемы старухиного стульчика не волновали нисколько. Я был рад, что всё закончилось так благополучно: без глобальных потрясений, без вспышек сверхновых, без вселенских катаклизмов. Надо было скорее возвращаться домой — что нам за дело до какого-то стульчика?!

Но кум упрямо стоял на своём. /Похоже, его интересовал не столько стульчик, сколько ему хотелось что-то проверить лично для себя/.

Не говоря больше ни слова, он прошагал мимо меня и смело спустился вниз с обрыва. Подхватил пресловутый стульчик. Легко подбросил его, повертел в руках. Затем поднял с земли валявшийся рядом полиэтиленовый пакет. Вывернул наизнанку. Для чего-то понюхал и оставшиеся хлебные крошки вытряхнул в воду…

… И снова запахло морем, только на этот раз как-то тревожно и беспокойно сделалось вдруг на душе. К запахам добавились ещё какие-то звуки, таинственные и глубинные, поначалу едва различимые, но говорящие о многом. Как будто ожили потухшие, подводные вулканы, и их глухой рокот разбудил древнее существо, обитавшее в ужасающей, непостижимой бездне, запечатанной ещё от начала сотворения мира.

По заводи неожиданно прокатилась могучая волна, всколыхнувшая камышовые заросли и заставившая разом замолчать весь лягушачий хор. Послышался неясный глухой шум, исходящий, казалось, со дна озера, словно там на полную мощность заработали сотни тысяч огромных насосов, яростно всасывавших и исторгавших из себя бесконечные потоки воды…

Обострившееся до предела зрение позволило увидеть, как какое-то тёмное, обтекаемое тело, напоминающее громадных размеров батискаф, показалось на поверхности и грузно заколыхалось в центре озера. Затем, бесшумно разрезая водную гладь, «батискаф» быстро заскользил к берегу, непосредственно к тому самому месту, где находился мой друг.

Что-то невероятное по форме и объёму неумолимо надвигалось на кума, но что именно — в темноте разглядеть было невозможно…

Сквозь плотную завесу камышей мне почудился тусклый блеск широкого защитного панциря, над которым устрашающе вздымался зубчатый костяной гребень, наподобие тех, что носили на своих мощных хребтах доисторические мозазавры. Из ила вынырнула и слегка приподнялась огромная чёрная голова — приплюснутая скользкая башня, облепленная толстым слоем водорослей и ракушек. Я отчётливо услышал, как с плотоядным чмоканием разомкнулись тяжёлые, массивные челюсти — грубо обработанные каменные глыбы; успел заметить, как алым пятном полыхнула чудовищная пасть — огнедышащее жерло доменной печи; и, наконец, густые ряды страшных, кривых и острых, как сабля янычара, клыков, лишь на мгновение прорезавших камышовую пучину, не оставили и тени сомнения в кровожадности намерений неведомого монстра…

— Назад, друг мой, скорее назад! — опомнившись, закричал я, весь похолодев от ужаса.

Кум не понял моего призыва. С его позиции приближающийся объект был не так хорошо заметен, но, как у всех дальнобойщиков, его инстинкт самосохранения в минуту опасности срабатывал молниеносно и безошибочно.

Старухин стульчик полетел в воду, а кум всем телом рванулся прочь от берега и сразу без подготовки совершил по дуге невероятно высокий прыжок, по-кенгуриному упруго и слаженно оттолкнувшись от земли обеими ногами одновременно.

Через секунду он уже карабкался по крутому откосу наверх, судорожно хватаясь за стебли Иван-чая, а ещё через пару секунд стоял на обрыве рядом со мной, тяжело дыша и озираясь по сторонам безумными глазами…

Камыши грозно вздыбились, точно шерсть на загривке хищника, изготовившегося к прыжку.

Вода в заводи кипела и бурлила, готовая вот-вот расплескаться. Волна шла за волной, нарастая, и казалось, что озеро выйдет сейчас из берегов и затопит всё вокруг.

Что-то плоское, чёрное и скользкое, похожее на гигантский плавник, вдруг приподнялось и со страшной силой ударило по воде, окатив нас лавиной ледяных брызг.

С глухим, недовольным урчанием «батискаф» сделал круг по заводи и развернулся назад к центру озера. Затем послышался глубинный всплеск, от которого по воде снова прокатились могучие круги — и вскоре всё затихло.

Спустя несколько минут в камышах вновь зазвучал лягушачий концерт…

……………………………………………………………..

Кум посмотрел на меня.

Лицо его переливалось теми же ртутно-свинцовыми бликами, что играли на поверхности зачарованного озера. В потемневших зрачках, расширившихся самым противоестественным образом, нашли своё отражение почти все созвездия летнего ночного неба.

Затем он молча сел на траву и, стащив с ноги армейский ботинок, принялся ожесточённо трясти им перед собой, то ли выливая из него воду, то ли вытряхивая песок.

Покончив с этим утомительным делом, кум обулся, встал и бросил напоследок взгляд на затаившееся камышовое раздолье.

— Ладно, хрен с ним, со стульчиком, — наконец сказал он, сплюнув себе под ноги. — Пускай мокнет. Надо будет — сами вернутся и заберут…………

………………………………………………………………………………………….