Каменное дитя

… Солнца свет не нужен вам,

Тьма ласкает вашу «кожу».

Как дитя кладут в кровать,

Окунаю я вас в воду.

Жизнь наполнит тело-камень,

Спешно крохи пробудятся

Дочерьми или сынами —

Скоро в зло лишь обратятся...

В старой лачуге, скрытой древними деревьями лесной чащи и ночной мглой, в полумраке слышался скрипучий голос. За окошками тихо и печально завывал ноябрьский ветер, будто вторил словам хозяйки дома. На засыпанном мелким песком и сухими листьями полу сидела грузная фигура, облаченная в мешковатое платье, и одной рукой крутила большую глиняную миску с жидкостью. Длинные узловатые пальцы ловко цеплялись за край блюда, будто когти хищной птицы, впивающиеся в жертву. Второй же рукой старуха подливала в посуду дурно пахнущую стоячую воду из битого кувшина, не переставая нашептывать и одобрительно кивать головой. В глубокой чаше лежал камень размером с ладонь, черный, шершавый и невероятно походивший на маленького ребенка, рядом же покоился еще один такой же камень-младенец. Свечное пламя подрагивало, от чего зловещие тени, наполнявшие лачугу, начинали шевелиться, наблюдая за происходящим.

— Вот так, — прошипела женщина и обнажила почерневшие десны, практически лишенные зубов. — Совсем скоро вы присоединитесь к своим сестрам и братьям, мои милые.

В подполе что-то громко зашуршало и загремело, словно соглашаясь со сказанным, и тут же затихло, на что карга улыбнулась еще шире. Покончив с ритуалом, она бережно завернула «деток» в плотные куски ткани и спрятала под лавку. Свертки едва заметно зашевелились, что привело старуху в ядовитый восторг — снова все удалось как нельзя лучше!

Этих ценных абаcы, которых она вырастила на своем веку столько, что уже со счета можно сбиться, Ёрка любила так же сильно, как и собственное одиночество в глуши. Каждый из ее подросших деток доставил людям бесчисленное множество ужасных бед и неприятностей, питаясь их душами и пожирая плоть, доставляя тем самым старухе великую радость и удовольствие. Время от времени на пороге ее хижины появлялись визитеры — тайно покидавшие свои дома деревенские жители, желающие во что бы то ни стало заполучить каменное дитя и вырастить его, дабы после оно могло причинить вред и извести их врагов. Но таких гостей было очень мало, ведь в колдунью, растившую каменное зло, многие не верили, а осторожные толки о ней называли сказками. Сумевшим же найти жилище старухи и выпросившим «черного младенца» приходилось заплатить высокую цену — печать немоты ложилась на их уста до исполнения воли нареченного родителя. Но и после они ничего не рассказывали никому.

Ёрка довольно потерла руки и потушила свечи, и лачуга погрузилась в полную темноту...

— Может не стоит нам туда идти, Янка, а? Ты же помнишь, что нам поведала та девка, у меня аж душа в пятки ушла от страха. Не хочу связываться с этим, еще несчастье принесет нам задуманное дельце, и не дай бог наши отцы с матерями прознают.

— Молчи, дура! Чего тогда увязалась за мной, коли испугалась? Я не поверну назад, и хоть в мешок меня посади — достану помощничка.

Через густые заросли колючих кустарников, по скользкой сырой траве, петляя меж многолетних голых деревьев, спотыкаясь, пробирались две подруги. Истоптанные сапожки и подолы тяжелых юбок девушек успели измазаться в земле, платки на головах слегка намокли от изредка сыплющихся с деревьев дождевых капель, но это не останавливало девиц, и они продолжали идти вперед. Наконец Янка замедлила шаг, внимательно вглядываясь в чащобу, и через мгновение встала как вкопанная, велев и Иле остановиться.

— Пришли, да? — едва слышно вымолвила напуганная девушка, убирая под влажный платок выбившуюся прядь черных волос. — Кажется, я вижу избу.

— Должно быть, это ее дом, — с отвращением поморщилась подруга, разглядев среди уродливо изогнутых чернеющих деревьев мрачную постройку, похожую на огромный пень, покрытый мхом. — Говорить буду я, а ты не лезь, поняла?

Иля поспешно закивала головой. Еще немного потоптавшись, они осторожно двинулись к хижине, гадая, какова хозяйка этих мест и станет ли она говорить с незваными гостями. Пахло сыростью и затхлостью, воздух был недвижим, и казалось, будто сюда никогда не заглядывало солнце. Обогнув попавшийся на пути валун, девушки оказались прямо напротив слегка покосившейся двери; глубоко вдохнув, Янка не смело постучала. С каждой секундой заговорщицам становилось все больше не по себе, им стало чудиться, будто лес наблюдает за ними — взгляд чьих-то невидимых глаз сверлил их.

— Может быть она померла давно, и никто уж тут не живет? Ты видишь, каков видок...

Не успела Иля договорить, как раздался сухой треск и дверь медленно со скрипом отворилась. Девушка вздрогнула и вцепилась в руку побледневшей от испуга подруги: на пороге стояла отвратительного вида старуха, облаченная в бесформенные одеяния. Серое морщинистое лицо женщины выражало недовольство, а черные глаза с нависшими и дряблыми веками гневно глядели на гостей. Янка освободилась от цепкой хватки Или и осторожно начала свою речь.

— Знаю я, зачем явилась, — оборвала хозяйка дома девушку, и ухмыльнулась. Она отступила назад и поманила к себе нежданных посетителей своими костлявыми пальцами. Подруги повиновались жесту, и, робко переступив порог хижины, очутились в полумраке.

— Слыхала я, что ты можешь подсобить, дать особого помощника тому, кто месть задумал. Я желаю избавиться от своей ненавистной мачехи, чего только не пробовала — с нее все как с гуся вода, живучая гадина, — затараторила Янка, глядя исподлобья на каргу.

— Много говоришь, — пробурчала та, и повернулась к гостьям спиной, на которой выпирал огромный горб. — Все вы, съедаемые ненавистью, приходите к Ёрке за одним и тем же. Дам я тебе, что просишь, только смотри, выполнишь все условия до одного.

С этими словами старуха уселась на пол и вытащила из-под лавки сверток. Девушки настороженно следили за каждым движением колдуньи, пытаясь понять, что происходит.

— Вот тебе то, за чем пришла — дитя абасы, особого духа, демона не ведающего пощады и жалости, голодного до человеческих душ. Любую болезнь нашлет, любую напасть, беду...

— Это что, камень? Ты смеешься надо мной, старая! — воскликнула Янка и отшатнулась от кулька, махнув рукой.

Ёрка гневно взглянула на неблагодарную девицу, заставив умолкнуть. После чего продолжила:

— Будешь растить его, как обычное дитя, давать ему пищу и питье, которые сама ешь. Растет абасы быстро, и ты должна быть начеку: на второй неделе он станет взрослым, и тогда ему нужны будут люди, чтобы питаться и набраться сил. Гляди, не дай прознать о нем кому-нибудь, держи все в тайне, — женщина сунула каменное дитя в девичьи руки. — На исходе третьей недели выполнит он то, что ты замыслила, уяснила? — с этими словами оцарапала она щеку девушки и вымазала проступившей кровью черного «младенца».

Янка прижала завернутый камень к груди и ощутила, как он зашевелился, от чего у нее сердце замерло. Иля же в полной немоте смотрела за всем округлившимися глазами, и в ее голове мелькнула мысль, что зря они связались с колдуньей — неспокойно ей было, ох, неспокойно! Ёрка лукаво глянула на нее и приложила палец к своим сухим губам:

Молчать вам, пока не покинете лес!

Молчать вам, пока врагам не придет конец!

Тут у девушек словно языки прилипли к небу, а рты беззвучно открылись, и поняли заговорщицы, что с этой минуты и до назначенного часа не проронить им и слова. Старуха вдруг разразилась жутким хриплым смехом, и подруги кинулись прочь из хижины, и бежали, не оглядываясь, до самого дома.

Спрятали девушки абасы на окраине деревни на старом пепелище, оставшемся от когда-то сгоревшей бани. Все деревенские обходили это место стороной, боялись, считая его нечистым и пристанищем бесов, а значит, каменное дитя никто не найдет. Сунули заговорщицы поспешно сверток в кучу из камней да палок, да поторопились оставить тайник.

— Что-то ты сегодня молчалива, мрачна, не заболела ли, дорогуша? Взгляни на нее, Арин.

— Оставь, Марья, наверняка снова ее капризы. Девке шестнадцатая зима идет, а все не желает взрослеть. Увидишь, завтра она уже по-другому себя будет вести.

Ужинать сегодня Янке не хотелось. Она наблюдала за вечно занятым отцом, недавно вернувшимся с очередной ярмарки, и теперь уплетавшим горячую кашу с мясом, и за ненавистной мачехой, так сладко и противно угождающей мужу и ведущей притворные беседы о том, как она беспокоится за падчерицу. Марья появилась в их доме две зимы назад; года не прошло со дня похорон родной матери девушки, а новоиспеченная молодая хозяйка уже наводила свои порядки. Чернушница — так Янка прозвала свою мачеху, считая, что та занимается чёртовым делом: то кошмары нашлет, то боль в ногах, то морок на плутание в лесу. Да и отца она приворожила, не иначе! В баню ходит после захода солнца, пока ни один добрый человек не видит, по утрам дома не бывает, а сама знай себе улыбается. Долго она пыталась выдворить Марью, чего только не испробовала, пока не узнала про ту самую каргу из леса.

«Ну, погоди, пройдет три недели — ничего от тебя не останется, ведьма!» — думала про себя девушка.

Каждый день после полудня она, опасливо озираясь и кутаясь в теплые одежды, пробиралась по заросшей тропинке к пепелищу и носила еду для «ребенка». Росло пугающее девушку существо действительно быстро: черное тельце вытягивалось, покрываясь странными полосами, опоясывающими его. Вдобавок к этому, чудовище имело всего одну руку и ногу. В абсолютно гладкой голове зияла единственная глазница, наполненная ужасающей тьмой, и казалось, будто взгляд этого глаза вынимал душу по кусочку из девушки — так ей становилось нехорошо от него. На месте рта виднелась кривая щель. Иля, иногда тайком пробиравшаяся вместе с подругой к пепелищу, однажды аж побледнела от вида этого колдовского уродца.

Шли дни, и вскоре абасы, как и предупреждала Ёрка, перестал есть людскую пищу, и тогда Янку охватила тревога — как она даст ему человека? Что делать? Но однажды, придя к тайнику, она обнаружила, что абасы пропал, а от сгоревших развалин по первому выпавшему снегу вела дорожка следов одной лишь ноги. Янка поняла, что чудовище само отправилось на охоту. В панике обежав деревушку, стараясь не попадаться на глаза люду, девушка в отчаянье выискивала круглыми от страха глазами беглеца, но так и не сумела его найти. Весь день и ночь она была как на иголках, места себе не находила, ее трясло от мыслей, что все откроется. И не зря.

На утро к ней прибежала Иля, и прямо-таки вытащила подругу из дома, заставив идти за ней.

— Да что б мне облысеть, длинная образина околачивалась по селу ночью! Черная, одноногая, во-он там пряталась! — возле колодца голосила тучная неопрятная баба, собрав возле себя толпу деревенских. Кто-то зевал, кто-то ахал и хватался за голову. Некоторых женщин разогнали по домам мужья, дабы они не слушали местную сплетницу, еще и напоследок крепким словечком обласкав. А ей хоть бы что. — Говорю вам, это Улин со своей дочкой бесовщину творит, иначе зачем это чудище к ним в избу зашло? Хозяева его там, точно!

— Полно трещать-то! Почем знаешь, что они нечисть напустили на нас? Да почудилось тебе.

— Да? А зачем двери открытыми держать по ночам?

У девушек от услышанного земля из-под ног ушла, помутнело в головах; толпа же под предводительством бабы направилась к дому Улина. Подруги бросились за ними, зная наперед, что сейчас будет. Через некоторое время на всю деревню раздался вой и вопли: в холодных сенях нашли лежащего на спине хозяина избы, белого, точно полотно, лицо вытянулось, щеки впали, рот почернел — его тело точно иссохло. Дочери же Улина и в помине не было, она словно сквозь землю провалилась, нашли лишь в дальней комнате на распахнутом настежь окне ее сорочку.

После, средь бела дня, пропала дочь кузнеца, за ней нашли бездыханное и иссушенное тело мельника. Паника в деревне поднялась нешуточная, толки поползли одни страшней других, некоторые мужики прочесывали местность, надеясь найти то существо, про которое верещала местная сплетница, но все было напрасно. Сельчане перестали без надобности покидать свои жилища, особенно по вечерам. Абасы же оставил пепелище, и все больше прятался в леске на окраине поселения, там-то его и нашли Янка с Илей — он сам вышел к ним. Огромный, вытянувшийся, однорукий и одноногий — он нависал над хозяйкой, заглядывая ей в лицо, заставляя ту дрожать всем телом, даже дотронуться было страшно до каменного существа. Уж пожалела девица, что решилась связать себя с черными делами, жалела о погубленных людях, но деваться было некуда — велико желание вогнать в гроб мачеху, так пусть демон выполнит задуманное.

Минула еще неделя, все успокоилось в деревне. Вот только Марья стала вести себя неспокойно, постоянно смотрела в окно по вечерам, озиралась и вздрагивала от каждого шороха. Домашние заметили, что женщина стала очень бледной и нервной. По ночам она бродила по дому и что-то напевала, посмеиваясь и шепча, что она никуда не уйдет. Дальше стало хуже: ее кожа начала покрываться жуткими серыми пятнами, которые ничем не сводились и не лечились. Марья стала кидаться на домочадцев, однажды наградила звонкой пощечиной падчерицу. Дошло до того, что нашли ее у соседской избы с колуном, которым она в исступлении зарубила несчастного пса. Соседи стали донимать Арина, мол, что с Марьей, не ополоумела ли она часом? Стали говорить, чтоб к бабке-знахарке сводили, чтобы всю чернь выгнала из нее. А мужчина только руками разводил — не знает, что с женушкой случилось, даже узнавать перестала его. Смекнула Янка, что абасы ее изводит, мучит, умереть не дает, но и жить не позволяет.

— Снесешь своей мачехе ужин сегодня вечером, — велел Арин дочери; Марья с полудня сидела в запертом сарае — совладать с ней уже не выходило, и было принято решение ранним утром отвезти ее к некоему лекарю в одно глухое селение у черта на рогах. — Я съезжу в соседнее село подковать нашу кобылку для завтрашней дальней дороги, а то наш кузнец только испортит животину.

Янка послушно кивнула, хоть идти к мачехе совсем не хотелось, но не выполнить наказ отца, ослушаться, для нее было страшнее.

За окном уж сгустились сумерки, на улице ни души — все жители сидели по теплым избам, не смея и носа высунуть за порог. Девушка расположилась за столом и не спеша собирала в платок еду для мачехи, прислушиваясь к протяжному завыванию ветра и всматриваясь в темень за окном — где-то там, должно быть, рыщет ее помощник. Она взяла зажженную лампу, собираясь уж было покинуть дом, как руки ее задрожали, губы разомкнулись и изо рта вырвалось звонкое «ах». Слегка вздрогнув, девица расплылась в улыбке:

— Я могу говорить, я могу.., — и тут же осеклась, а ее сердце замерло, ведь зазвучавший голос значил лишь одно: дело сделано. Внутри девушки ликование и чувство злорадства смешалось с боязнью и тревогой — только бы никто не узнал о том, что это она умертвила мачеху, да еще с помощью колдовства.

Янка сорвалась с места, забыв о платке с ужином, и выбежала в одном лишь платье на холод с масляным светильником в руке. До их сарая было рукой подать, только через конюшню, что напротив дома стояла, пробеги. Огонек в лампе подрагивал, несмело освещая дорожку и рассеивая темноту вокруг себя. Едва девушка вбежала на дощатый пол, как ее окликнул высокий встревоженный голос Или — та уже бежала следом. Объясняться было некогда, и подруги поспешили к сеннику, дабы узреть, что стало с Марьей. Внутри сарая гулял сквозняк, высокие двери были полностью распахнуты и скрипели. Осторожно заглянув, а затем и войдя, Янка вытянула руку с лампой вперед и осветила помещение. Глазам девушек тут же предстал огромных размеров демон, покачивающийся, словно лиственница на ветру, над бездыханной и окоченевшей Марьей. Своим ртом-щелью он втягивал в себя угольного цвета дымку, что опутала женщину, и ее тело истончалось все больше и больше, пока не превратилось в нечто, похожее на засохшее мертвое деревце, а после и вовсе исчезло с последним вдохом каменного существа. Янка выдохнула: совсем скоро все закончится, только как быть с треклятым абасы? Ему не место здесь!

— Янка-а, — Иля тронула подругу за плечо и указала на выход.

Словно из-под земли, в дверях вырос хрупкий силуэт невысокой незнакомки. Тусклый свет упал не нее, и Иля сразу признала знакомое ей лицо.

— Ах! Это же та девка с базара, что надоумила нас к старухе в лес отправиться. Откуда ты взялась? Пошла прочь! — воскликнула Иля и топнула.

— О, девонька, у меня много обличий: хочу, молодцом стану, хочу — стариком, хочу — девкой немытой, — та сделала шаг вперед и тут же обернулась Ёркой. Ее фигура казалась еще больше, чем там, в лесной хижине. Словно черная бесформенная глыба, она закрывала собой выход; ее плечи заметно поднимались и опускались от тяжелого дыхания, на лице проступило жуткое ликующее выражение, глаза, горящие ненавистью и злобой, сверлили Янку. — А ты, безрассудная, не тревожься за то, что взяла у меня! Пришла я за тем, что мне принадлежит.

В вас вдохнула жизнь и силу,

Пробудила словом тайным,

Кровью черной заплатила

Тьме холодной и коварной.

Так явитесь, мои детки!

Тут Ёрка взмахнула рукой, расправив накидку, и ее окутала густая темень. Расползаясь вокруг старухи, она начала принимать вначале нечеткие очертания, затем все яснее, пока, наконец, перед застывшими от страха девушками не предстала чудовищных размеров пара существ из камня и железа, отдаленно напоминавших людей. Хотели подруги было убежать, да не тут-то было. Ноги словно в землю вросли, тела больше не слушались, а силы начали их стремительно оставлять. За спинами девушек послышался глухой протяжный хрип и в затылки им пахнуло по-могильному стылым холодом — позади них стоял абасы, доставшийся Янке, но уже выполнявший волю своей истинной матушки. Фигуры надвигались на несчастных все ближе, их тонкие руки едва коснулись голов девиц, и те тут же упали на земь, поседев в одночасье. Молодость и здоровье вмиг сошли с их лиц, на смену пришла высушенная белая кожа, тусклые глаза, постепенно превращающиеся в пустые впадины; из широко раскрытых ртов вырвались едва слышные звуки, и девушек накрыло непроглядное черное облако-дыхание трех каменных демонов. Мгновение, и темень рассеялась, явив взору лишь одежду, оставшуюся от Янки и Или.

— Глупые людишки, — ухмыльнулась колдунья. — Каждый раз сами себя обманываете, тешите, и попадаетесь в ловушку, не зная, что еще заплатите и душой, и плотью. Ваше молчание теперь будет вечным.

Старуха топнула ногой и обратилась в статного белокурого юношу в нарядном тулупе с котомкой за спиной. Достав из кармана свирель, направился новоиспеченный путник прочь из сонной деревни, куда глаза глядят, ведь Ёрке было все равно, где соблазнить новую душу, отравленную гневом, завистью, жадностью иль похотью, ослабленную ли жалостью или печалью, а её драгоценным детям и подавно — души им вкусны любые.