Кафе "Абраксас"

Смартфон коротко и обидно пропищал три раза, и в нем воцарилось молчание. Глухая и мертвая тишина. С таким же успехом можно было держать возле уха кирпич. Ну что за тряпка! «Тань, но мы же хотели.… Подожди, как же так…», а в ответ только стандартное вежливо-утешительное: «Олежка, ты хороший человек. Дело не в тебе. Прости». И три коротких гудка отбоя как три пощечины. Если бы хоть первым бросил трубку. Или, наоборот, с веселой улыбкой пожелал счастья в личной, будь она неладна, жизни, и отпустил на все четыре стороны. Так нет, стоит, бормочет что-то невразумительное и жалкое. Почти четверть века прожил, а растерялся как восьмиклассник у школьной раздевалки.

Олег застыл с трубкой возле уха, уставившись на почти наряженную елку в углу комнаты. Хотел успеть к приходу Тани. Они ведь договорились встречать Новый год у него. Да уж, так себе получился праздник. Олег отвернулся от полуодетой елки и посмотрел в окно. Он чего-то такого и боялся, страшась признаться самому себе. Все более редкие свидания, все более частые ссылки на неотложные дела… Он боялся потерять Таню, чувствовал ведь, что она стала другой, отдалилась, но запрещал себе это понимать.

Тридцать первое декабря, а за окном дождь и тусклый питерский полдень. Город словно заштрихован серым графитом. Так его Таня (а, черт, уже не его) терла лезвием стержень карандаша над листом бумаги, а потом растирала эту пыль ваткой. В прошлом году он так радовался, когда она поступила в художественное училище.

В руке завибрировал и тут же радостно заголосил смартфон. Олег судорожно, не взглянув даже на экран, нажал «Ответ». Это она. Конечно, она. Сейчас скажет: «Олежка, ну прости. Глупая шутка получилась. Но ведь испугался, да?»

— Алло, Таня!

— Ты чего орешь, Тихон? Какая Таня? — из трубки раздался голос Сашки — старого товарища по музыкальной школе. Олег Тихонов занимался на скрипке, а Саша Нехно увлекался всякими медными духовыми. После школы их пути разошлись. Олег поступил в питерскую Консерваторию, а Александр, отслужив в музыкальной роте, подался в столицу зарабатывать деньги.

Олег разочарованно молчал, слушая радостный и сумбурный поток слов старого товарища. Наверное, тот уже слегка накатил в честь праздника.

— Ну так вот, — тараторил он в трубке, — а Димон взял и заболел, представляешь? Что делать не знаю. Выручай, а? Хорошие деньги, Собянин башляет. Ну и бублика не обидит.

Олег постарался сосредоточиться. Он половину слов пропустил, думая о своем.

— Какая публика? Ты о чем?

— Блин, Тихон. Все скрипачи отмороженные или ты один такой? Я же объясняю. Ты чего, не слушал? На Новый год и все каникулы мы играем на катке в парке Горького. Еще в Нескучном. А Димон, скрипач наш, заболел. Прилетай, а? Я тебе потом из своей доли и билет оплачу. Хорошие бабки. Гарантирую. Ну, кого я сейчас найду? Опозоримся еще. А тебя знаю. Ты же виртуоз у нас.

Ни сил, ни желания суетиться и куда-то лететь у Олега не было. Впрочем, в настоящей причине он сам себе не признавался. Вдруг Таня передумает. Придет все-таки, а его нет. А он в Москве. Какой-то фильм напоминает, только наоборот. Но там комедия, а тут… Тоже наоборот.

— Извини, Саш, не могу… Да, точно. Ну да, и тебя с наступающим.

Нажав «Отбой», Олег Тихонов присел на подоконник, оглядел комнату. Просто и плоско. И тихо. Невыносимо тихо. Еще елка эта недоделанная подмигивает китайскими лампочками. Словно издевается. Ноги сами вынесли его из дома, а под мышкой обнаружился футляр со скрипкой.

Мир вокруг казался почти двухмерным как на Танином листе ватмана. Даже скамейки вдоль аллеи перестали притворяться крепкими и голубыми, все вмятины и ямки выровнял холодный дождь. Серый графитовый шум дождя асфальтоукладчиком доводил плоскость мира до совершенства. Скоро окажется, что все мы нарисованы и движемся только в пределах Таниного листа. И всё просто и плоско.

Противно хлюпающая в кроссовках вода вывела, наконец, Олега из бесконечного хоровода мрачных мыслей. Он огляделся. На узкой улочке не было видно ни одного прохожего. Куда это он забрел? Вокруг какие-то старые, низенькие дома. Не слышно привычного гула машин с вечно переполненных суетливых проспектов. Моросящий дождь и туман, словно серые застиранные занавеси, скрывали не только перспективу, но и отсекали городской шум. Даже кукуруза-переросток Лахта Центра, видимый практически отовсюду, скрылся за ними. Словно Петербург убрал свой перископ.

— Надо же, — Олег попробовал пошевелить замерзшими до нечувствительности пальцами ног в промокших кроссовках, — заблудился в родном параллельно-перпендикулярном Питере. Это надо уметь. Вот простужусь, заболею и умру. Так ей и надо.

Эта детская нелепая мысль заставила молодого человека негромко выругаться. Ну да, она будет рыдать, идя за гробом, а он гордо лежать и думать… Что именно он будет думать, лежа в гробу, додумать Олег не успел.

— Чего такой грустный, а? — В дверях, над которыми висела овальная панель-кронштейн с розовыми неоновыми трубками, гласящая «Abraxas Coffeeshop», стоял Санта Клаус. Вернее, он был бы как две капли воды похож на него, если бы не орлиный нос. У Санты, вроде, нос картошкой.

— Савсэм мокрый, савсэм холодный. Заходи сюда.

Странный акцент. Впрочем, в последние годы стало уже привычным слышать на улицах русскую речь с самыми разными акцентами.

Олег присмотрелся. Наваждение исчезло. Нет, точно не Санта. На плечи накинут овечий тулуп и вовсе не красный, борода с усами не седые, а рыжие. И в руке не посох, а сигарета с фильтром. Образ дополняли нелепые лохматые тапочки в виде таких же рыжих как хозяин котов. Все втроем они смотрели на Олега.

А и правда зайти, что ли? Согреться и выпить чего-нибудь. Если не в честь праздника, то хоть от простуды.

— Проходи, проходи, дорогой, — хозяин посторонился, пропуская продрогшего скрипача внутрь полутемного помещения. Небольшая комната, вмещающая три столика и барную стойку у дальней стены, скупо освещалась OLED-панелью, изображающей горящий камин. Еще одна панель в виде окна показывала ночной пейзаж — снежные горные вершины мерцали в свете яркой луны. «Попсовая декорация. Китайцы рулят», — поморщился Олег. Он вдруг вспомнил, как его отец ругал в свое время электрические самовары. Теперь он начал понимать, почему.

— Ассеф, минутку. Я уж думал закрываться. Нет посетителей сегодня, все по магазинам носятся, майонез-шмайонез с горошком покупают.

Рыжий бородач вместо того, чтобы включить свет, сунул тонкую щепку в камин, подождал, пока она загорится и уже от нее зажег свечи на столе. Сначала на том, за который уселся Олег, потом еще несколько на соседних. Молодой человек молчал, наблюдая за странным священнодействием хозяина кафе. Наконец, тот бросил остаток щепки в камин и удовлетворенно огляделся.

Почему я решил, что это телевизор? Камин как камин, — мысли медленно и лениво ворочались в голове Олега.

— Газировку еще эту, тьфу. Сами не могут решить — то оно шампанское, то оно не шампанское. Указы пишут, с французами ругаются. Хе-хе. Так ведь, как ни называй, гадость та же. Ой, тамино! — мужчина уставился на лужу, образовавшуюся вокруг кроссовок гостя. — Ай я глупый. Сюда садись, к огню. Ботинки свои снимай. Надо же, в чем ходить придумали. Тряпки какие-то на ногах. Разве ж это обувь.

— Кто бы говорил, — обиженно подумал Олег и покосился на пушистых котов на ногах собеседника. — Нормальная обувь, Найк, дорогие, между прочим, настоящие китайские, а не какая-нибудь американская подделка.

Он стянул кроссовки и вытянул ноги к камину. Дрова уютно потрескивали. Сонное, умиротворяющее тепло обволакивало тело.

— Дэвушка, да? Бросила, да?

Олег лишь кивнул, глядя на огонь. Попытался безразлично пожать плечами и махнуть рукой, но получилось неубедительно. Разговаривать совсем не хотелось.

— Э, значит не твоя. Вот, зеркало висит. Что там видишь? Правильно, себя видишь. В какое зеркало ни посмотри, себя там увидишь. Ты у себя один такой, понимаешь? И другого не будет. А девушки? Сколько их? Думаешь, легко свою найти? Э!

— Я думал, что нашел.

— Какой такой ты думал? — хозяин всплеснул руками, — Он думал. Она думал. Они тоже думал. Пусть она своего ищет. А ты свою ищи. Пока плакать будешь, никого не найдешь.

Свечи оставляли в тени большую часть пространства комнаты, играя острыми искорками на бокалах, что висели перевернутыми над барной стойкой, и мягкими зелеными бликами поблескивая в стекле бутылок на стеллажах.

И чего я решил, что он рыжий? — так же лениво и полусонно удивился Олег, следя за тем, как гостеприимный хозяин, ловко откупорив бутылку вина и подхватив два бокала, направляется к нему. Однако, по-настоящему удивляться было лень. Тихонов поймал себя на том, что словно в полусне никак не может сфокусировать взгляд на хозяине кафе. Тот представал перед ним то типичным Сантой, то рыжим грузином в тулупе. Сейчас же владелец заведения выглядел аристократом в десятом поколении. Белоснежная рубашка, черная жилетка с золотой вышивкой, гладко выбритое худощавое лицо, черные волосы аккуратно зачесаны назад и собраны в хвост. Сама элегантность. Вот только тапки-котики вносили диссонанс. Словно живые, они смотрели на гостя со смесью снисходительного превосходства и жалости. Талант всех котов — смотреть даже снизу свысока. Бармен перехватил взгляд Олега.

— Да знаю, смешные. Но в моем возрасте комфорт важнее имиджа, — он плеснул в бокалы темно-красное вино, присел за столик. — Послушай меня, — внезапно куда-то подевался акцент, — я редко ошибаюсь в людях. Да никогда не ошибаюсь.

— Ага-ага. Не ошибается он, — раздался вдруг из-под стола ворчливый голос. Бармен реплику проигнорировал.

— Проблема твоя не только в девушке и не столько в девушке. Проблема в тебе. И вот в ней. — хозяин кивнул на лежащий на соседнем стуле футляр со скрипкой. Вот чья взаимность тебе нужнее. А ее, взаимности, нет. Ведь так? Вернее, была, но куда-то подевалась. И я тебе так скажу: любовь твоя не настоящая. Я о женщине, а не о скрипке. Сейчас модно говорить не любовь, а зависимость. Или привычка. А пока любовь не настоящая и музыка твоя такая же будет. Как растворимый кофе или Айкос вместо хорошего табака в трубке. Ты снова сможешь летать, когда найдешь настоящую, свою любовь. Вспомнишь, как это делается. Найдешь ее — найдешь себя.

Сердце Олега сжалось. Он и сам себе в этом не признавался. Понимал, но боялся облечь свое понимание в слова. Нет, внешне все было в порядке. Он по-прежнему был первым на курсе, легко выигрывал конкурсы, ему прочили великое будущее, шептались: «Новый Дэвид Гарретт», но… Он-то знал, что достиг предела, что уперся головой в потолок. Что это его максимум. Обречен ходить по земле, а не летать в заоблачных высотах. Еще недавно он брал скрипку в руки и взлетал ввысь, паря в своей музыке, купаясь в звуках. Да, конечно, можно совершенствовать технику, работать, работать. Крепкий такой середнячок. Ну что же, у каждого свой потолок, ничего не поделаешь.

Тихонов почувствовал, что начинает злиться. Ну все один к одному. Танино «прости», дурацкий никому не нужный Новый год, погода мерзкая, еще психотерапевт этот закавказско-египетский.

— О, уже неплохо, — собеседник заметил, как изменилось настроение гостя, — Злость все-таки лучше уныния. Полезней. А знаешь, что… — он задумался, барабаня пальцами по столу, — Я, пожалуй, рискну. Хотя зарекался.

— И правильно, что зарекался. Не ошибается он, понимаешь, в людях, — снова послышался недовольный голос из-под стола.

Бармен даже скривился от досады.

— Ну сколько можно напоминать! Я же только помочь хотел. Ты же сам тогда твердил: «Ой, бедный, ой, несчастный…».

— Твердил не я, а Левый.

— Да какая разница.

— Большая. Правый и левый — очень большая разница. Огромная. Я вот когда у него часы на правой руке увидел, сразу понял — что-то не так с этим человеком.

Олег не выдержал и заглянул под стол. Никого. Только ноги хозяина в смешных тапках. Следовало, наверное, удивиться, но Олегу не удивлялось.

Ну и что такого? — мысли лениво шевелились в голове. — Уже давно никого не удивляет идущий по улице человек, который разговаривает сам с собой и даже машет при этом руками. Ну, говорит по телефону. Вон и крошечный наушник в ухе. А раньше бы санитаров вызвали и в психушку сдали. Про двухкопеечные таксофоны Олег слышал только от родителей. Долго не мог понять, что означает фраза из песни: «Что переждать не сможешь ты двух человек у автомата». Пока родители не объяснили.

Тем временем спор за столом продолжался.

— Так стало жаль парня. Тоже питерский, лет двадцать пять назад дело было. Даже больше. Эх, время летит… Забрел ко мне несчастный такой, маленький. Никто, говорит, меня всерьез не воспринимает. Ну и вот, что вышло. Помог, называется. Я так думаю, что там еще Миллениум как раз свою роль сыграл. Его эффект на действие моего зелья наложился. Не учел. Впрочем, ладно, что сделано, то сделано, не будем об этом.

— Ага, не будем, как же, — снова раздалось снизу. — Кто говорил: «Абраксас творит истину и ложь, добро и зло, свет и тьму в том же слове и в том же деянии. Оттого я грозен». Натворил. Сам теперь не знаешь, покупать майонез для оливье или уже смысла нет. Как нажмут на кнопку и из самих оливье получится, вот тебе и Новый год. Помогатель, понимаешь, нашелся.

— Ты Юнга цитируешь, я такого про себя не говорил.

Хозяин решительно поднялся и направился к стеллажам за стойкой, откуда спустя две минуты донесся его голос:

— Вот она. Так, срок годности посмотрим. Триста шестьдесят пять. Ух, последний день. Ну да, конечно, год же кончается сегодня.

Вернувшись к столику, владелец кафе и странных тапок протянул Олегу небольшую плоскую темно-зеленую бутылку.

— Держи. Короче так. Один глоточек — одно желание. Только аккуратней. Зелье крепкое, на спирте, а голову лучше трезвую иметь. Желания, особенно те, которые исполняются, это не игрушки.

Олег рассматривал этикетку на оказавшейся в его руках бутылке. Названия не было, от руки было написано лишь «365». Открутил пробку, осторожно понюхал. Запах был приятный. Пожал плечами и сделал глоток. Таня…

— Эх, молодежь, — горестно вздохнул хозяин. — Только зря продукт переводишь. Ну да дело твое.

В кармане вотсапом звякнул мобильник. Олег достал смартфон, открыл сообщение. Оно было от Тани.

«Олежка, ну прости. Глупая шутка получилась. Но ведь испугался, да?»

Испугался? Да. Олег прислушался к себе. Он снова счастлив? Странно — ничуть. Он готов бежать домой навстречу своей любви, встречать с Таней Новый год? Почему-то не готов. И дело не в обиде. Что-то в нем сгорело как сугроб тополиного пуха на асфальте у поребрика от брошенной спички и умерло внутри. Прямо вот сейчас. Олегу даже показалось, что он увидел отблеск вспышки этого пламени в глазах собеседника. Любовь в одночасье стала бывшей. Если вообще была.

Ощущение внезапной свободы пьянило не хуже вина. Он словно вынырнул наконец из глубокого омута, из-под мутной воды, и смог, наконец, сделать первый вдох.

Вместо того, чтобы ответить Тане, Олег набрал московский номер Александра.

— Шурик, я передумал. Вернее, освободился. Да, точно, именно освободился. Еду в аэропорт, может успею. Жди.

Следующей ступенью моей карьеры будет подземный пешеходный переход, — с грустью подумал Тихонов. — Развлекать публику на катке в парке после триумфального сольного концерта в зале Айзека Стерна в Карнеги Холл… Большой творческий путь, что уж говорить. А и черт с ним.

Странный бармен, проводив гостя, одну за другой погасил свечи и распахнул окно, которое Олег принимал за экран монитора. «Фу, как они дышат в этом городе?», — сказал он, с наслаждением вдыхая чистый и холодный горный воздух. — Слушай, Правый, мне кажется, без тебя он не справится. Скрипач, одно слово. Не просто скрипач, гений. А они ранимые, нежные. Он летит сейчас с небес, вот-вот о землю расшибется. И больше не то, что не полетит — не встанет. Надо, чтобы руки подставили, поймали. Поможешь?

— Ну, вот, опять эта самодеятельность. Ты, Абраксас, без нее прямо жить не можешь. Вильям, наш, понимаете, Шекспир. Любовь ему подавай, без нее на скрипке не играется. Тьфу, слабаки. И вообще, ты во что нас с Левым превратил? Позорище. Вспомни: «Голова птицы — начало неба, ноги змеи — начало земли, тело человека — суть их соединения, встреча двух бездн в точке творения». Раньше мы хоть змеями были, а теперь? Кошаки обыкновенные.

— Голова у меня была петушиная. Тоже не совсем то, что сейчас люди уважают. Двадцать первый век у них, надо быть в тренде. Котики — наше все. А то придумали: «Он есть святое совокупление. Он есть любовь и ее умерщвление. Он есть святой и предающий святого. Он есть светлейший свет дня и глубочайшая ночь безумства. Его зреть — слепота. Его познать — недуг. Ему молиться — смерть. Его страшиться — мудрость. Ему не противиться — спасение». Только старина Юнг мог так все запутать. И Гессе, кстати, туда же…

Не дослушав, большой рыжий кот сердито махнул хвостом и нехотя направился к переноске, стоявшей в углу комнаты.

— Театр какой-то деревенский, — проворчал он, устраиваясь внутри и лапой закрывая за собой дверцу. Через секунду переноска вместе с котом внутри растаяла в воздухе.

Что за черт? Шум Невского проспекта оглушил, как только за Олегом закрылась дверь. Где же узкая безлюдная улочка? Где низенькие, обветшавшие домики? Оглянувшись, Олег не увидел никакой вывески «Abraxas Coffeeshop».

«Выпил совсем немножко ведь. Может заболеваю и у меня жар с бредом»? Приложив ладонь ко лбу, Олег пожал плечами. Никогда не умел определять температуру наощупь. То ли голова горячая, то ли рука холодная. Кто же разберет? Ладно, если он хочет успеть в Москву, надо спешить. Яндекс прогнозировал два часа до аэропорта Пулково. Новогодние пробки, как обычно.

Уже сидя в такси Олег написал Тане: «Дело не в тебе. Будь счастлива. Прости». Он даже не заметил, что практически зеркально повторил ее последние слова, которые она произнесла сегодняшним утром по телефону. Это была не поза и, тем более, не месть. Это просто была правда.

Попытка Олега купить билет онлайн успехом не увенчалась. Сайты висли, сообщали о перегрузке и советовали повторить попытку позже. «Попробую достать билет в аэропорту», — решил, наконец, Олег, положил смартфон в карман и откинулся на спинку сидения.

За мутными окнами машины суетился, нервничал огромный мокрый город. Водители с суровыми, серыми лицами, словно ожившие персонажи Васи Ложкина, боролись с конкурентами за жизненное пространство среди таких же серых луж. Там, где движение позволяло чуть прибавить скорость, колеса автомобилей поднимали воду в воздух, превращая в висящий над шоссе грязный аэрозоль. Он укутывал серым цветом елочные игрушки и гирлянды на промокших пластмассовых городских елках, крадя любые цвета и огни. Если бы шла война между серым и цветным, можно было бы говорить о полном разгроме армии цветных и ярких и их унизительной капитуляции.

Олегу подумалось, что его отношения с Таней напоминали питерскую погоду. Женщина-погода, есть такой тип. А он был ее метеорологом. И, как водится у метеорологов, постоянно ошибался в своих прогнозах. Вот и сегодня. Все! Как говорят бизнесмены: «Зафиксировали убытки и забыли».

***

Ксения окинула взглядом опустевший холл ветеринарной клиники. Хорошо они с коллегами потрудились, наводя предновогодний порядок. Пол сверкал чистой белой кафельной плиткой. Все четвероногие пациенты разошлись по домам встречать Новый год со своими хозяевами. Тишина, чистота и покой. Хотя, о последнем можно было только мечтать. Время, время. Надо спешить. Накинув пальто, она направилась к стеклянной двери, с намерением прилепить на нее скотчем заготовленную табличку «Закрыто до 10 января». Не опоздать бы на самолет. Времени совсем не оставалось. Мама с папой ждут в Москве. Они всегда встречают Новый год вместе. Нет, не всегда. Последние три года. А до этого…

Вадим, ее бывший муж был родом из Питера. Когда Ксения переехала к нему, нашла новую, такую любимую работу, будущее казалось безоблачным. А потом все такое прочное и надежное рухнуло в одно мгновение. Теперь уже не больно, но по-прежнему неприятно вспоминать ту ужасную сцену в их спальне, когда, приехав раньше срока от родителей, она оказалась третьей лишней.

Ксения уже протянула руки, примериваясь как бы поровнее прикрепить бумажку и… увидела переноску, сиротливо стоявшую у двери. Она готова была поклясться, что секунду назад никакой переноски на этом месте не было. Снаружи мимо стеклянной двери, неловко перепрыгивая через большую лужу, образовавшуюся на тротуаре, спешили прохожие.

— О господи. Ты кто такой? Ты что тут делаешь? Только левых котов мне сейчас не хватает.

— Вообще-то, я правый, — проворчал большой рыжий кот из полумрака переноски.

— Что? — машинально переспросила Ксения. Нет, не то, чтобы она не разговаривала со своими четвероногими и хвостатыми пациентами. Очень даже разговаривала. Уговаривала, успокаивала перед уколом, иногда ругала. Но это она с ними, а не они с ней. Ксения с некоторой опаской заглянула внутрь кошачьего домика.

— Мяу, — совершенно по-человечески и с насмешкой в голосе прозвучало оттуда. Одновременно звякнул мобильный. Это водитель заказанного такси сообщил, что ожидает у парадного.

— Что мне с тобой делать, подкидыш? — Ксения в отчаянии переводила взгляд с кота, решившего как раз сейчас сыграть душещипательную сценку из Шрека, и желтым такси, нетерпеливо мигающим напротив двери включенной аварийкой.

— Ладно, поедешь со мной, некогда мне тебя пристраивать. И самолет ждать не будет. И таксист ждать не будет. И Новый год ждать не будет. Что за мир, в котором никто не готов тебя подождать? — Ксении показалось, что кот-подкидыш равнодушно пожал плечами. — Все, пошли, потом с тобой разберемся.

Сидя рядом с Ксенией в такси, Правый внимательно разглядывал девушку через отверстия переноски.

«Ну, и что в ней такого особенного? Дылда, как и все нынешние молодые люди. Вот, помню, милая Нефертити была ростом всего метр сорок. Или незабвенная Клеопатра. Метра полтора максимум. А тут все сто семьдесят пять, не меньше. Ладно, симпатичная, конечно. Глаза красивые. Лицо доброе, мило улыбается. Но почему именно она? Абраксас уверяет, что это та единственная и неповторимая, что может спасти скрипача. Ему, виднее, конечно. Он бог, а я всего лишь его правая нога. Звучит глупо. Земная составляющая единой божественной сущности. Вот так лучше. Но, в самом деле, как это у людей работает? Воля небес или просто химия? Не пойму, проживи я хоть еще одну вечность».

— Ты чего? — Ксения даже поежилась, заметив странный внимательный взгляд рыжего кота. — В туалет? Пить хочешь? Ну, потерпи, в аэропорту постараюсь что-нибудь придумать.

— Сама потерпи, — проворчал кот, отворачиваясь. — Тоже мне, придумала. В туале-ет, — передразнил он девушку.

В Пулково было шумно и светло. Народ суетился, перекрикивался, волочил чемоданы и толкался у стоек регистрации. Кто-то уже пил шампанское из бумажных стаканчиков. Кто-то, наоборот, рыдал, потому что праздник, а билет — только в одну сторону.

Ксения, немного потрёпанная бегом, немного вспотевшая от забот, пробиралась по залу, стараясь не задеть переноской соседей по очереди. Переноска вела себя прилично. Внешне. Внутри же Правый размышлял.

«Так, момент истины. Нужно, чтобы они пересеклись. Чтобы совпали взгляды, запахи, вот это всё ваще. Только ведь если просто столкнутся — ничего не будет. Он в облаках витает, она, может, на бывшего обижена. Эх…»

Он выглянул из решётки. Вон и он — скрипач. Чуть мятый, с футляром через плечо, с выражением человека, который сейчас либо сыграет Паганини, либо сядет на чемодан и перестанет двигаться. Стоит у автомата, пытается расплатиться картой — неудачно.

«Так, Абраксас, держи за хвост — я иду ва-банк».

Правый слегка двинулся в переноске, выпустил коготь и аккуратно ткнул замок. Щёлк. Крышка распахнулась.

Ксения обернулась на лёгкий звук, но было поздно — рыжая молния выскочила из переноски и унеслась по залу. Она выругалась, коротко и ёмко, и помчалась следом, лавируя между тележками и чемоданами.

Правый пронёсся мимо старика с самоваром, ребёнка с конфетой и точно, выверенно прыгнул… на футляр скрипки. Сил хватило, чтобы сбить Олега с равновесия. Он охнул, отступил, чуть не упал — и врезался в Ксению.

Секунда молчания.

— Простите, — сказали они одновременно. Потом переглянулись. Потом снова сказали «простите», и оба засмеялись.

Правый между тем устроился рядом, сел, поджал лапы и начал вылизываться с видом кота, который всё рассчитал. Хотя дыхание у него сбилось, и хвост нервно подёргивался.

— Это ваш?.. — осторожно спросил Олег, глядя на кота.

— Ну, временно, — ответила Ксения. — Подкидыш. Бежал от одинокой жизни, наверное.

— Или к кому-то. Такое бывает, — сказал Олег и впервые за день почувствовал, что улыбается не усилием воли, а потому что по-другому нельзя. Они поговорили еще минуту и разошлись.

— С наступающим.

— И вас.

Люди вокруг продолжали спешить, ругаться, терять посадочные.

Кот довольно зевнул. Всё, можно было возвращаться к образу обычного домашнего питомца. Миссия, как принято говорить, почти выполнена.

Но для Ксении всё только начиналось.

Она украдкой наблюдала за Олегом, пока тот пытался уговорить автомат выдать ему воду за неработающую карту. Что-то в нём показалось ей странно знакомым. Голос… движение рук… Вдруг до неё дошло. Она уставилась на него чуть пристальнее, чем принято у незнакомцев. Скрипач! Тихонов. Олег Тихонов. Точно. Тот самый, что играл на Невском летом, прямо посреди улицы. Толпа, белая рубашка, свет в глазах и звук — такой, что дрожь по коже. И потом — его показывали в каком-то телесюжете. Говорили, что звезда, что надежда. Она тогда ещё подумала: «Интересно, каково это — быть таким, кого слушают молча?»

А сейчас он стоял тут, мялся у автомата, как обычный человек. Немного растерянный. Чуть помятый. И такой живой.

Что-то в груди Ксении чуть потеплело. Не пафосное «любовь с первого взгляда», нет. Просто… лёгкий толчок изнутри. Как будто кто-то сказал: «Посмотри ещё раз». Она посмотрела.

Олег в этот момент поймал её взгляд и улыбнулся. И всё — больше ничего. А ей почему-то стало спокойнее, чем за весь этот день. Чем за всю прошлую жизнь.

Любовь? Нет. Слишком громкое слово. Но если бы её сейчас спросили — верит ли она, что что-то может начаться сначала, — она бы, пожалуй, кивнула.

Без объяснений. Без планов. Просто — да, возможно.

Олег подошёл к ближайшей стойке информации, даже не надеясь на удачу, но всё же спросил:

— Билеты в Москву на сегодня ещё остались?

Девушка в форме с улыбкой уже протягивала заранее заготовленную фразу:

— К сожалению, все рейсы на сегодня полностью забронированы. Даже лист ожидания закрыт. Боюсь, только завтра, и то — ближе к вечеру.

— Ясно. Спасибо, — сказал Олег, не особенно удивившись.

Он отошёл в сторону, машинально проверил телефон, который по-прежнему не показывал никаких доступных билетов, и почувствовал, как на него снова опускается прежняя серая тишина. Она не была безысходной, скорее — пустой. Мир, в котором ты не успел. Не попал. Не вылетел.

Он достал бутылочку — ту самую, с надписью «365». Повернул в руке, покрутил. Отвинтил пробку. Хоть бы попробовать попросить билет ещё раз. Или загадать, чтобы появилась возможность.

— Молодой человек! — услышал он окрик за спиной.

Он обернулся. К нему направлялся человек в форме. Худощавый, с погонами, явно не старше сорока, но уже с лицом человека, который видел всё и всех, включая бухгалтеров из ада. На фуражке — герб. На лице — подозрение.

— Что это вы тут употребляете? У нас, между прочим, распитие спиртных напитков в общественном месте запрещено. Особенно в аэропорту.

— Это не… — начал Олег.

— Вот и не надо! — строго сказал полицейский. — У всех всегда не это. Пока не проверишь. А потом, понимаешь, и песня, и пляски, и один в сугробе.

Он выхватил у Олега бутылку с ловкостью, достойной фокусника, понюхал, посмотрел на этикетку, хмыкнул.

— Что за самопал? "Триста шестьдесят пять"… Поди, сам гнал?

— Это вообще-то подарок, — попытался возразить Олег, — необычное вино, восточное.

— Ага. Воняет как самогон с пряностями. Ну что, — полицейский обернулся, как будто ждал одобрения от кого-то за спиной, — конфисковываем как вещественное доказательство. И пройдёмте, гражданин. В отделение. Я вас официально оформлю. Ну, или не очень официально, по доброте душевной. У нас сегодня весело: зарплату задержали, премию урезали, зато план никто не отменял.

Он сунул бутылку в карман кителя, но, уже сделав пару шагов, замер, вытащил её снова. Глянул по сторонам и, не без интереса, понюхал.

— А чёрт с ним, — пробормотал он. — Всё равно с утра голова болит. Может, это и к лучшему.

Он отпил. Маленький глоток. И остановился. Присел на скамейку. Глаза его слегка расширились, лицо посветлело. Он, кажется, задумался о смысле жизни.

— Странное послевкусие… а почему я вспомнил про стюардессу по имени Жанна из Пулково?.. — пробормотал он. — Надо же, как хорошо она пахла… жасмином.

Он медленно встал. В глазах стояло выражение человека, внезапно понявшего, что живёт неправильно. Очень неправильно.

— Молодой человек, — повернулся он к Олегу, — а вы знаете, я ведь с юности мечтал играть на губной гармошке. Правда-правда. И ещё уехать в Ярославль. Не спрашивайте почему. Сердцем тянет.

Он сунул бутылку обратно Олегу, торжественно.

— Бери. Я никому. Иди своей дорогой. И да поможет тебе твой внутренний саксофон. Или что у тебя там. Скрипка, да?

Он повернулся и ушёл вглубь терминала. Нет, не ушёл — он как будто поплыл, свободный и невесомый. Через секунду его догнала стюардесса по имени Жанна — та самая, которой он издалека любовался вот уже несколько месяцев. Как ангелом. Никогда не решался подойти. Просто смотрел — как она идёт через зал, как носит форму, как держит осанку. Теперь она сама подошла. Спросила, всё ли с ним в порядке. Он что-то пробормотал про гармонию вселенной и жасмин. Она удивлённо усмехнулась. И не ушла. Как ангел. Или не ангел. Кто ж теперь разберёт.

Олег, растерянно глядя вслед ушедшему лейтенанту, пожал плечами и сунул бутылочку обратно в карман. В воздухе повисло ощущение абсурдного освобождения. Он всё ещё стоял у стены, размышляя, не вернуться ли к автомату с водой, когда услышал за спиной голос:

— Тихонов?

Олег обернулся. За стойкой одной из касс сидела женщина лет сорока пяти, с собранными в узел тёмными волосами и выразительными глазами, в которых одновременно отражались будничная усталость и непрошеное участие.

— Это вы были? У фонтана на Невском… летом. У меня племянница после этого полгода канючила скрипку. Говорила, что теперь понимает, зачем живёт. Я вас узнала ещё минут десять назад, когда вы подходили. Но подумала — нет, не может быть. А потом, когда этот… ну, полицейский к вам пристал, я глядела и всё думала: вот ведь, у кого праздник, а у кого конец света.

Олег неловко кивнул:

— Спасибо… но билетов всё равно, наверное, нет.

— Для вас — нашёлся, — сказала кассирша и ловко защёлкала клавишами. — Резервный. Для сотрудников, но никто из своих не летит. Значит, ваша очередь.

Она протянула билет через стекло, и в её лице появилась какая-то мягкая, почти заговорщическая улыбка.

— Не скажете потом, что в Новый год чудес не бывает. С наступающим вас, Тихонов.

Олег взял билет, чуть помедлил, будто не веря. Потом улыбнулся — впервые по-настоящему — и сказал:

— И вас. Спасибо. Честно. Даже не за билет. За то, что узнали.

***

Ксения сидела у иллюминатора и смотрела на тусклые, размазанные по стеклу огоньки взлётной полосы. Самолёт выруливал к старту. Правый свернулся клубком у неё на коленях, тяжело дышал и иногда по-кошачьи вздыхал. Переноску пришлось сдать в багаж — слишком уж свободолюбивый оказался пассажир. Так что теперь он сидел у Ксении на руках, плотно укутанный в её шарф, и изображал ручную грелку с характером.

— Ну и что это было? — тихо спросила Ксения, поглядывая на него. — Зачем ты туда прыгнул? Почему именно на него?

Кот приоткрыл один глаз. Потом зевнул и снова закрыл. Мол, не обязан всё объяснять.

— Думаешь, это знак? — продолжала она, будто сама с собой. — Что мы должны были встретиться? Или просто совпадение?

Правый мысленно застонал: «Сейчас начнётся. Анализ, сомнения, рефлексия… Как будто чувство — это банковская выписка. Прям вот всё должно быть с подтверждением, печатью и подписью от здравого смысла. У людей вместо интуиции — табличка в Excel».

Она снова взглянула в иллюминатор.

— Он вроде нормальный. Добрый. Глаза у него такие… живые. И музыка, ирония, скромность...

Кот качнул хвостом: «Скромность — это потому, что он думает, что неудачник. Вы, люди, такие милые в своём самообмане. Если кто-то не хвастается, вы сразу решаете, что у него трагедия. А если хвастается — что у него комплекс. Ни тем, ни другим верить нельзя. Зато эмоции — охотно, на пустом месте».

— Но, может, мне это просто показалось. Может, я сама всё придумала. Про чувства. Про… ну, возможность чего-то. Ведь он и имени-то моего не знает. — Она замолчала.

Кот тяжело вздохнул, встал, повернулся к ней хвостом и демонстративно улёгся, устроив её руку себе под бок. «Прямо по расписанию. Следующий этап: «я ему не подойду», потом «ну, а вдруг», и, наконец, «ладно, на всякий случай надену платье получше». Классика».

Ксения улыбнулась. И вдруг вспомнила:

— Он же сказал… что будет играть на катке. В парке Горького. Сегодня. В новогоднюю ночь…

Она тихо рассмеялась. Бесшумно, но радостно. Как будто что-то в ней щёлкнуло в нужном положении.

— Ну что, дружок, пойдём встречать Новый год под живую музыку? Вдруг это действительно знак?

Кот не ответил. Но дёрнул ухом. Что, в переводе с кошачьего, означало: «Вот. Наконец-то. Доходит».

***

Олег сидел у иллюминатора, пристегнутый и измученный. Всё случилось слишком быстро — разговор с кассиршей, неожиданный билет, стремительный контроль, посадка. Он даже не заметил, как уснул, едва самолёт оторвался от земли.

Сон был светлым и странно чётким. Как будто он снова оказался в аэропорту, но пустом и тихом. Люди исчезли. Осталась только она — девушка с рыжим котом. Она шла навстречу, улыбалась. Глаза у неё были тёплые, спокойные, и почему-то Олег знал, что она ищет именно его. Не зрителя. Не слушателя. А человека с футляром за плечом и неразобранной жизнью внутри.

Он проснулся резко, словно вернулся из глубины. Салон тихо гудел, кто-то рядом читал, кто-то дремал. Он тряхнул головой, стряхивая остатки сна, но лицо её не уходило. Девушка. С котом. Странная. Смешная. Прямая. Он ведь даже не спросил, как её зовут. Только запомнил, как она смеётся.

«Хочу увидеть её снова», — подумал Олег с удивлением. Как будто это не он принял решение, а оно само пришло и поселилось где-то в груди, уверенное, негромкое, но уже необратимое.

***

Олег достал скрипку из футляра и посмотрел вокруг. Ледяные аллеи парка шумели людской веселой толпой, блестели елочной мишурой и сверкали разноцветными огоньками. Ксения устроилась рядом со сценой. Она внимательно смотрела на музыканта.

Внезапно окружающие звуки стихли, словно звукорежиссер Славик взял и сдвинул ладонью все ползунки на своем микшерском пульте вниз. Олег даже оглянулся на него в недоумении. Но Славик был не при чем. Он командовал звуками инструментов, но не города. А в городе наступила тишина. Когда Олег вновь посмотрел в сторону публики, он увидел только бледные, размытые тени людей. Лишь тоненькая фигурка Ксении выделялась ярким пятнышком на этом фоне. Серые огромные глаза серьезно смотрели на Олега. В них каким-то непостижимым образом гармонично соединились ожидание чуда, абсолютная вера в то, что оно произойдет, и готовность искренне этому чуду удивиться. Эти глаза гипнотизировали, не позволяли отвести взгляд. Олег мог видеть даже темные крапинки на радужке, черные зрачки манили, не оставляя надежды вырваться. Так, наверное, космическая Черная дыра затягивает в себя неосторожного астронавта, слишком близко пролетавшего мимо.

— Тихон, ты чего? — взволнованный голос Сашки пробился сквозь ватную тишину. — Второй раз вступление пропускаешь. Соберись.

Олег поднял смычок. И все, мир окончательно перестал существовать. Только серые глаза и полет к ним. В них. Стремительный до головокружения. Олег уже стал забывать это чувство, когда скрипка давала ему крылья. Он почти уже смирился с тем, что должен ходить по земле как все вокруг. А вот фиг вам! Я лечу! Я вспомнил.

Тихонов не заметил, когда, в какой момент музыканты вокруг него перестали аккомпанировать, в удивлении один за другим опустили свои инструменты. Он летел. Земля, огни городов, черные пятна морей и океанов, сверкающие рассветным солнцем ледяные вершины гор — все проносилось под ним, сливаясь от скорости в разноцветные дорожки. И серые внимательные глаза. Они помогли ему взлететь, но и не давали окончательно покинуть Землю, раствориться в бесконечности Космоса и Вечности.

Олег опустил скрипку и огляделся. На катке, в парке, казалось, и во всем огромном городе наступила мертвая тишина. Люди застыли, устремив на него свои взгляды. Но вот кто-то пошевелился, переступил с ноги на ногу. Едва слышный скрип коньков о лед сейчас показался оглушительным. И тишина взорвалась аплодисментами и криками «Браво». Олег в изнеможении опустился на край деревянного помоста, заменявшего музыкантам сцену. Достал из внутреннего кармана куртки плоскую бутылку зеленого стекла. Вина оставалось на самом донышке, на один глоток. Он открутил крышку и протянул бутылку стоявшей напротив Ксении.

— С Новым годом. Давай, глоточек, на счастье. Можешь загадать желание. Только подумай, не спеши.

Ксения взяла вино, улыбнулась и приложила горлышко к губам. Потом демонстративно перевернула бутылку перед Олегом, показывая, что она опустела.

— Загадала, загадала, не волнуйся, — словно отвечая на вопросительный взгляд Олега, сказала девушка.

— И что? Секрет?

Задумавшись на секунду, Ксения отрицательно покачала головой. Потом, решившись, произнесла:

— Нет, не секрет. Твою любовь.

Она пристально и настороженно всматривалась в глаза Олега. А у того помимо воли расползалась по лицу блаженная улыбка.

— Эх, зря потратила желание. Я же говорил: “Не спеши, подумай”.

И глядя, как серые глаза напротив становятся растерянными, поспешил добавить:

— Зачем желать то, что и так твое? Какая расточительность.

Олег спрыгнул с края сцены на лед катка. Получилось неловко. Ноги предательски попытались улететь вперед, и он оказался в объятиях Ксении, поймавшей парня в последний момент перед падением.

«Он летит сейчас с небес, вот-вот о землю расшибется. И больше не то, что не полетит — не встанет». — Правый вспомнил слова Абраксаса.

— Хм, а символично получилось. — Большой рыжий кот, сидевший под одной из украшенных серебряными шариками елок, удовлетворенно кивнул и бесшумно исчез в тени, как умеют исчезать только рыжие коты.