Дом

Нет, Саныч вполне нормальный руководитель! Непонятно, почему его народ в фирме ругает? Причем вся ругань какая-то завуалированная, без конкретики — типа «чувак с закидонами», «держи с ним ухо востро», «сам все поймешь». Или они это только при нем, Голикове, так? Так вряд ли, он все-таки уже год тут работает, в приседаниях перед начальником замечен не был, с дамами вежлив, а с мужиками и выпить может после работы. А Саныч — что Саныч? Зарплату платит вовремя, по мелочам не цепляется, дресс-код не вводит — золото, а не начальник! Ну, а что иногда по выходным кого-то просит поработать, так ведь не бесплатно, верно? Голикова вот попросил, и денег за это заплатил, как обещал. А лишние монеты перед Новым Годом совсем не лишние, хе-хе! Пока шли со стоянки до дома Саныча с ящиком мандаринов (нес, естественно, Голиков), общались практически на равных. Снежок поскрипывал под ботинками, луна освещала дорожку, Саныч продолжал свой рассказ:

— …Да сделка как сделка. Больше возни с документами. Считай, весь товар сейчас уже продан. Ты сам видел, как в последней точке меня всего облизывали. Можно было больше привезти, но, что называется, объективные обстоятельства… Ничего, курочка по зернышку клюет. Зато ловешечки, — на этих словах он похлопал по плечу Голикова, отчего тот чуть покачнулся, — бренчат в кармане.

— Так еще ж отчетность, бухгалтерия всякая, налоги опять же, — Голиков поудобнее перехватил ящик. — Я, конечно, не великий специалист, но тоже понимаю — на продаже все не заканчивается. Иначе налоговая сразу докопается.

— Налоги платит худой да горбатый, но никак не богатый, — Саныч хохотнул.

— Что, вообще налоговиков не боитесь? Они ребята суровые.

— А чего их бояться? Ну придут с проверкой, посмотрят документы, если очень захотят — могут взглянуть, как я живу. И уйдут… хотя, кхе-кхе! — Саныч, не договорив, кашлянул в кулак.

— Ага! А как же с «мерседесом» последней модели? — Голиков ткнул постепенно тяжелеющим ящиком в сторону относительно недалекой стоянки.

— А это неважно. Есть, понимаешь, имущество движимое, есть недвижимое… да не бери в голову! Кстати, мы пришли. Как тебе?

Они остановились возле старого двухэтажного барака. Внешний вид у деревянного дома был, мягко говоря, неказистый. Голиков удивленно хмыкнул.

— Это что же, вы здесь живете? — с грустной иронией спросил он.

— Что, не нравится? — Саныч закусил губу.

— Так ему ж лет сто, давно снести пора.

— Допустим, сносить его еще долго никто не будет, а внешний вид… — Саныч внимательно посмотрел на собеседника. — Представь, что это только облик. А внутри чудеса, а? Так-то домик крепкий, а прикольный какой, я бы даже сказал — незаурядный, знаешь? Хотя откуда… Давай, — Саныч ткнул Голикова в плечо, — пошли!

— Да какая тут может быть незаурядность? — буркнул Голиков, пригибаясь при входе. — Летучие мыши зимуют? Или царевна под крышей спрятана? Смешно же.

И дверь, и лестница в доме были, казалось, едва живые. Света от висящих на длинных проводах голых лампочек едва хватало, чтобы различить ступени, которые противно скрипели — под Голиковым, но не под Санычем, тот поднимался почти беззвучно, ну да он шел пустой, поэтому удивление Голикова растаяло так же быстро, как пришедшая в голову мысль. Маленькие оконца были то ли грязные, то ли мутные — не разобрать.

Голикову дом не нравился.

— Не понимаю я этого, — прервал он паузу. — Не дом, а развалюха. Как тут жить? Коммуникации все, поди уж, сгнили в труху. Зачем вам это?

Саныч не ответил. Поднялись на третий этаж.

— Не понял, — Голиков опять задался вопросом. — В доме же два этажа.

— Точно, два, — Саныч ухмыльнулся. — Может, мы на чердаке уже? Ладно, ставь ящик, сейчас я возьму пакеты и приду.

Саныч скрылся за единственной на площадке дверью, а у Голикова снова в голове вопрос: «Вроде Саныч глаза отвел, когда я его про этажи спросил — с чего бы? Или показалось, что на третий поднялись? Тьфу, да нет же, конечно! Мутит в башке от усталости».

Ящик мандаринов — вещь вроде не очень тяжелая, да и расстояние от стоянки не такое большое, но вот вымотал, зараза. Правда, запах от мандаринов стоял шикарный — товар был свежайший, будто сам только посрывал. «Эх, надо было сразу попросить у Саныча пару кило, не скурвился бы, поди, в счет зарплаты или еще как».

Голиков потер плечи и сморщился. Покурить бы, да тут все деревянное, еще вспыхнет чего!

Дом, словно услышав мысли Голикова, заскрипел, а в темное окно как будто кто-то бросил горсть пыли. Голиков поежился.

«Ща он тебя здесь грохнет, — приплыла в мозг очередная мысль, — расчленит, рассует по пакетам, и будешь ты, Голиков, по разным контейнерам лежать!»

Наконец дверь отворилась, и вышел Саныч.

— Ты мне скажи — товаром интересуешься? — спросил он. Пакеты торчали у него в кармане.

— В смысле? — Голиков не отводил глаз от пакетов.

— Мандарины нужны?

— А… ну, не отказался бы, — Голиков дурашливо заулыбался.

— Так забирай пол-ящика. Мне-то куда целый? Испортятся нахрен, жалко. Я и брал с расчетом на тебя. Или лучше еще денег дать?

Пол-ящика мандаринов? Перед Новым Годом? Голиков не помнил точно, сколько стоят сейчас мандарины в магазинах, но сегодня он не сильно упахался, чтобы вот просто отказаться от такого количества свежего лакомства. И жена будет рада.

— Не, лучше мандаринами, — сказал он, гыгыкая.

— Тогда вот тебе пакеты, набирай! — и Саныч сунул ему кучу полиэтилена.

Но то ли руки еще не отошли и немного тряслись, то ли в сумерках этого странного дома Голиков протянул свою длань не так и не туда — но пакеты он не удержал, и они, выскользнув из пальцев и чуть-чуть взлетев, плавно перелетели деревянные поручни и стали медленно опускаться.

— Вот ты валенок! — Саныч аккуратно перегнулся через перила. — Дуй за пакетами, а то у меня больше нет.

— Да я мигом!..

Голиков, невзирая на скрип лестниц, с той же дурацкой улыбкой на устах метнулся вниз. Не сразу, но он понял, что тут стало как-то потемнее, но его в данный момент больше волновали пакеты. Он склонился, пытаясь руками нащупать полиэтиленовую плоть, но ничего не выходило. Разогнувшись, он хотел было окрикнуть Саныча, но слова сами по себе застыли в его горле.

Лестницы не было!

Голиков не видел ни ступенек, по которым он только что бежал, ни тусклого окошка, которое видел пару минут назад, ни… ничего. Перед ним была темная стена. Ее можно даже было потрогать руками, что Голиков с брезгливостью и сделал.

— Саныч! Са-а-аныч! — все же прокричал он.

Обычно никто напрямую в фирме к начальнику так не обращался, но тут была совсем другая ситуация. Но ничего в ответ Голиков не услышал. Кроме какого-то неприятного скрипа, очень похожего на тот, который он слышал ранее.

Покрутив головой по сторонам, он вдруг разглядел перед собой длинный, слабо освещенный коридор с дверями по сторонам — так, как это он однажды видел, будучи в гостях у старой тетки, которая жила в не расселенном бараке. Или в коммуналке — он уже не помнил, так давно это было, а он был совсем маленьким, и тогда ему было очень страшно. Да и теперь становилось немного жутковато.

«…да что это за хрень?»

Стоять на месте было нестерпимо неприятно, и Голиков двинулся вперед, вдоль дверей. Под ногами скрипело. «Странно, — подумал Голиков, — без ящика ведь иду». Он прошел уже почти половину коридора, когда сзади услышал писклявый голос:

— Это ты тут кричал?

Он повернул голову. Одна из дверей была открыта, и бабка с палочкой смотрела на него. Из открытой комнаты доносилась какая-то знакомая песня про Владивосток. Голиков подошел к бабуле.

— Я кричал. А где лестница?

Бабка неожиданно резво ткнула палкой его в живот. Палка оказалась металлической, и стало так больно, что Голиков согнулся.

— Ах ты гад! — завизжала старушенция. — Я из-за тебя фильм не посмотрела.

— Какой фильм? — выдавил из себя Голиков. — У вас там песни…

— Ты передо мной сидел, весь квадратный, а зачем мне смотреть на черный квадрат?

— Чего? — Боль вроде отпустила, и Голиков начал выпрямляться. — Ты что, старая, сбрендила?

— Она с дурки удрала, не видифь, фто ль? — кто-то пробасил сзади. — Пофли накатим.

Голиков обернулся, потом поднял голову. Прямо перед ним стоял высокий мужик, весь расписанный наколками, с открытым ртом, в котором не хватало десятка зубов и откуда конкретно разило.

— Пофли? — снова предложил мужик.

Голиков посмотрел за спину «расписного». Там тоже была открытая дверь, но оттуда ничего не звучало.

— Не, — помотал он головой, — мне бы лестницу найти.

Боковым зрением он увидел, как открывается еще одна дверь, потом еще. Местные жители выходили посмотреть на того, кто привнес смуту в их тихую обитель. Здесь была женщина с большим котом на плечах; военный в майке и накинутом сверху кителе; очкастый и толстый юноша; две некрасивых близняшки лет двадцати; какой-то спортсмен в адидасовском костюме… В голове Голикова промелькнуло одно слово: «Паноптикум».

— Товарищи…

«…блин, почему товарищи? Ну, а как? Да черт с ним, неважно…»

— Товарищи, — Голиков откашлялся и продолжил: — Извините за беспокойство. Я пришел к вашему соседу, который живет этажом выше, но спустившись, не нашел лестницы. Можете ли вы мне…

— Ты чо лепишь, урод? — противным женским голосом выпалил толстяк. — Какой сосед? Сверху крыша. Ты откуда, гнусь?

— Ну-ка рассказывай, падла, как сюда попал, — военный смотрел на него со злобой. — А то грохну.

— Пофли накатим? — настаивал «расписной». Остальные просто негромко роптали.

Потом местные замолчали и стали медленно надвигаться на него. Причем, если не считать частого дыхания собравшихся и песни, которая доносилась из бабкиной комнаты,

«…кто ее поет-то? Про Владивосток, женский голос, знакомое что-то… блин, о чем ты думаешь, Голиков, совсем, что ли, крышняк поехал? Тебя ведь сейчас тут бить будут…»

то никаких звуков больше слышно не было — даже половицы под всеми этими людьми не скрипели. Дом будто вдруг застыл.

Безусловно, драться Голикову в жизни приходилось, но не с такой кодлой сразу, поэтому он начал по возможности пятиться, пока не уперся в угол. Слева была темнота проема, противоположная тому месту, откуда он вроде как пришел, справа — одна из стен с дверьми, некоторые из которых были открыты. А перед ним — почти десяток местных, почему-то очень на него сердитых.

Вариантов было немного. Либо драться до смерти («…а ведь убьют!»), либо забегать в какую-то комнату и там закрываться («…баррикадироваться, вот только где ключи?»), либо прорываться в темноту («…а что там?»).

Думать надо было быстро, тем более что местные приступили к активным действиям. Военный вдруг поднял правую руку, и оказалось, что в ней зажат нож.

— Убью падлу! — процедил он и кинулся на Голикова. Но не дошел — палка резвой бабки уперлась ему прямо в грудь.

— Он мой! — заверещала бабуля. — А ты, кусок, сейчас полетишь Москва-Владивосток!

Старушенция как следует размахнулась и почти пересекла военного поперек, но тут перед ним выскочила одна из близняшек и приняла удар на себя. Громко чпокнула сломанная ключица, что перевело страдалицу в состояние шока. И это было только начало. Некрасивая сестра, увидев произошедшее, издала трубный рев и вцепилась в лицо бабке. Обалдевший от всего военный уже не успел отвести нож, которым он хотел поразить напавшую на него старуху, и втемяшил его в спину близняшки-2. Этого не смог перенести толстяк, который сзади накинулся на военного, подмял его и стал душить — что разозлило женщину с котом, которая огрела очкастого припрятанной до поры скалкой, отправив его в нокаут. Военный начал подниматься, но в этот момент «расписной» с криком «Никто не пьет!» вытащил нож из спины второй близняшки и вбил его в грудину военному. Спортсмен тоже не стал долго стоять в стороне и отработанной двойкой послал на пол женщину со скалкой, не приняв при этом во внимание того, что за хозяйку заступится кот — и уже через секунду лежал рядом с пострадавшей, пытаясь отбиться от когтей пушистого монстра…

Голиков допетрил, что местным не до него. Он быстро шагнул налево, в темноту. Некоторое время он шел практически наощупь, пытаясь найти лестницу. Звуки позади ясно давали ему понять, что альтернативы в направлении движения у него нет. Но лестницы он так и не нашел. Зато он нащупал какую-то ручку, потрогал стыки — это оказалась дверь. Голиков решил ее выломать, навалившись плечом, но она с небывалой легкостью открылась, и он бесформенным кулем выпал на улицу. Вокруг была тишина. Где-то наверху светила луна. Голиков посмотрел на нее, потом собрал немного снега в горсть и поводил им по лицу. Руки его дрожали.

— Повеселился? — раздался сзади насмешливый голос Саныча.

Голиков быстро обернулся. Саныч стоял возле той самой двери, куда они недавно входили с ящиком мандаринов. И дом — дом был двухэтажный!

«Савичева! — возникло у Голикова в мозгу. — Про Владивосток — это же Савичева!»

— Что это было? — спросил он.

— Не волнуйся, это все не по-настоящему, — ответил Саныч. — Говорил же — дом необычный. Я тут с рождения жил, мне каждый уголок знаком и по-своему дорог. Захожу вот иногда в старую свою квартирку. А ты… я к тебе сегодня со всей душой, а ты дом всякими словами обругал. Вот и устроили с ним на пару тебе небольшое представление, уж извини. Но ты сам тоже виноват. Вставай, холодно на снегу-то!

Саныч немного помолчал, давая Голикову время отряхнуться. Потом сказал:

— Как в детстве прознал о местных чудесах, так до сих пор этой темой и занимаюсь в свободное время. Мало где еще такие дома сохранились, а в них ведь столько всего скрыто! Да только кому это нужно? Я сколько лет пытаюсь себе единомышленника найти, которому было бы интересно про такие дома что-то узнать, да все без толку. Знаю, на работе меня чудным считают, да только мне все равно. Главное, чтобы как начальника уважали.

— Так я не первый, кого вы сюда с фирмы приводили?

— Нет, конечно.

Все стало понятно, и Голиков хмуро покивал. А Саныч вдруг засмеялся.

— Вы чего? — насупился Голиков.

— Вспомнил, что ты про налоговиков говорил. — Саныч посмотрел на дом. — Вот бы их сюда, как думаешь? Кстати, мандарины-то брать будешь? А то пошли. Я ж пакеты-то нашел…