II.

— Драка — просто супер! В самом деле. Было жарко, даже слишком.

Я обернулся через плечо, и это движение получилось каким-то слишком уж резким даже для меня самого, и увидел Энни. Блондинка с милым каре и непослушной чёлкой смотрела на меня своими пронзительными карими глазками и невинно хлопала густыми ресничками, покрытыми внушительным слоем чёрной туши (я совершенно случайно успел рассмотреть на них маленькие чёрные комочки). Коричневая помада, с виду выглядящая матовой, слегка смазалась и испачкала её впалую белую щёку, чего Энни, очевидно, не заметила.

— У тебя на щеке что-то, — ответил я ей сухо и непринуждённо, вновь отвернувшись и обратив своё внимание на непослушный замок металлического серого шкафчика с громкой фразой, написанной несмываемым чёрным маркером настолько большими буквами, что их можно увидеть ещё на выходе из кафетерия. Надпись гласила: «Уокер — мудила». Её оставил отчаянный неизвестный (очевидно, обиженный) два или три года назад, чем вовсе не расстроил меня. Я и без анонимных напоминалок знаю, что я тот ещё мудила, а мемуары на шкафчике мне даже льстят.

Энни опустила глаза вниз — чёлка тут же упала на её худенькое бледное личико, скрыв его от меня, — и начала шевыряться в голубом рюкзачке неловкими дрожащими руками. Длинные тонкие пальцы что-то отчаянно искали, но так и не могли найти. В какой-то момент Энни совсем растерялась и выронила рюкзачок — всё его содержимое вывалилось на пол, раскатившись по разным сторонам.

— Ой! — вздрогнула она и опустилась на колени, дабы собрать ускользнувшие от неё вещи, типа помады, пудры и небольшой круглой баночки обезболивающих таблеток.

Я тяжело вздохнул и вновь отвлёкся от шкафчика. Маленькое круглое зеркальце укатилось прямо мне под ноги, и я наклонился, чтобы поднять его.

— Вот, возьми, — я протянул зеркало Энни, присев перед ней на корточки.

Девушка в свою очередь продолжала как-то судорожно и беспокойно возиться со злосчастным рюкзаком, не обращая на меня внимания. Мне даже показалось, что она что-то лепетала себе под нос дрожащим тихим голосом, но мне никак не удавалось разобрать ни единого слова. Её розовый свитер, который был явно велик для неё, сполз с плеча, обнажив его, и я смог в деталях рассмотреть торчащие плечевую и ключичную кости Энни, а также бретельку, по-видимому, белого лифчика.

— Энни, — позвал её я.

Девушка вдруг подняла широко раскрытые и даже немного напуганные глаза; чёлка всё ещё падала на её мрачное лицо, тонкими прядями прилипая к губам. Ей наконец удалось собрать все вещи в рюкзак, и я дополнил набор, всучив наконец зеркало.

Эн слегка коснулась моей руки своей, и я почувствовал, насколько она холодная и сухая.

Девушка продолжала смотреть мне прямо в глаза, замерев на месте, словно напуганное животное, и это её странное поведение давно стало нормой для тех, кто вообще хоть раз встречался с Энни Браун — так она себя вела постоянно.

— Ты в норме? — поинтересовался я, видя, что ситуация какая-то совсем безвыходная.

Энни захлопала ресницами, а потом вдруг опустила глаза, поняв, что всё это время нагло таращилась на меня, прижала холодную тонкую кисть к своей щеке, как бы скрываясь за ней, а потом и вовсе покраснела.

Я поднялся на ноги и протянул руку ей — маленькой и исхудавшей девочке, так сильно смутившейся, что, наверное, вот-вот способной рухнуть без сознания — чтобы помочь встать. Не сразу, но она всё-таки вложила свою маленькую ладошку (на ногтях чёрный облупившийся лак) в мою, по сравнению с её, большую ладонь, задрожав. Вполне вероятно, что в данный момент её маленькое сердечко бьётся с необычайной скоростью, выражая так сильное и довольно опасное для неё волнение.

Когда именно Энни Браун заболела анорексией никто, конечно, не знает, как, наверное, и она сама. Но после этого она сильно изменилась, в какой-то степени даже одичала, как бы это странно или смешно ни звучало. Браун теперь своего рода школьный призрак, которого никто особо не замечает, безмолвно слоняющийся по коридорам и классам, прижав к плоской груди свой рюкзачок и стопку учебников. Даже в кафетерии её можно заметить в одиночестве. Туда она ходит, естественно, не на ланч, а просто чтобы посидеть за самым дальним столом — он рядом с вечно переполненным мусорным контейнером — и понаблюдать за учениками. Я много раз замечал, как она во все глаза рассматривает каждого находящегося на обеде, раскрыв рот и теребя в непослушных пальцах салфетку (такие стоят на каждом столике) — по-видимому, так она справляется с присущим ей волнением.

Мне жаль её. Всем жаль. Поэтому, не смотря на её навязчивость, я стараюсь относиться с пониманием и даже уделять ей внимание. Не знаю, почему она выбрала именно меня для таких вот коротких бесед, типа этой, но, раз так, раз ей это чем-то, судя по всему, нравится, я не хотел бы ухудшить её и без того безрадужное положение.

Энни выглядела так, будто ноги её еле держат. На самом деле при её заболевании это совершенно нормально, но… у меня есть полная уверенность в том, что не только анорексия забирает её силы, а ещё и эта вот её странность, выражающая нужду в хоть каком-то общении. Она одинока, и это по-настоящему страшно.

Я ударил по шкафчику, потом ещё раз — из покрытых сухой корочкой ран на костяшках появилась кровь, оставшаяся теперь и на поверхности дверцы. Какое-то мгновение я смотрел на разбитый кулак, а потом толкнул шкафчик ещё и локтём. Дверца с жалобным протяжным скрипом раскрылась.

За всем этим отчасти агрессивным действом наблюдала удивлённая Энни, не проронившая больше ни слова, а я наконец смог убрать в шкафчик толстый потрёпанный учебник по алгебре, урок по которой закончился около десяти минут назад. Я как-то и не обратил внимание на обычно громкий звонок, означающий окончание очередного урока, и вспомнил о том, что пора домой, только благодаря слоняющимся туда-сюда ученикам, тоже спешившим разойтись по домам и на пару часов забыть обо всех этих уроках.

Я взглянул на Энни и попытался улыбнуться ей, понадеявшись, что улыбка вышла искренней, хотя от неё такого же ответа не дождался — её лицо как было мрачным, так и осталось. Тогда, взяв под подмышку книгу, я сказал:

— Знаешь, сегодня я зачем-то срочно нужен дома отцу, так что мне пора идти. Может, проводишь меня до выхода?

Тогда она улыбнулась. Её потрескавшиеся тускло-розовые губки лишь на секунду дрогнули, но я успел рассмотреть в этом жесте мгновение непонятного, но милого тепла. Энни кивнула, тряхнув спутанными белыми волосами. Она развернулась и пошла вперёд.

— Так что там по поводу драки? — Я пытался поддержать с ней разговор, чтобы хоть как-то разрядить обстановку, и, к счастью, Браун ответила взаимностью. Она тихо сказала:

— Ты круто дерёшься.

Мимо нас то и дело проносились будто одичавшие после звонка на перемену ученики, чуть ли ни сшибая с ног, толкаясь при этом плечами и рюкзаками, даже не замечая этого. Они, не умолкая, бубнили о чём-то, и все эти, на мой взгляд, бесполезные разговоры были настолько оживлёнными, что невольно вслушиваешься в каждое слово, хотя смысла их понять и не дано.

— Ага, — только и смог выдавить я, не зная, что ещё сказать. — Но, знаешь, дать по морде — много ума не надо.

Она усмехнулась, и эта эмоция вновь пролетела мимо меня слишком мгновенно, но я всё равно успел ухватиться за неё. Если Энни улыбается, то это уже неплохо, то это уже значит, что я лишь на 99,9% мудила, а не на все 100.

— А из-за чего ты подрался? Что Крис сделал тебе?

И тут уже усмехнулся я.

— Просто он та ещё сволочь, Эн. Забудь.

Девушка вновь замолчала, и более мы поговорить не успели, ведь мне пора идти домой. Всё это время она, как мышка, кралась рядом со мной, и походка её выглядела такой лёгкой и воздушной, хотя на деле для неё самой ходьба — это очередные усилия. И Браун молчала. Она не стала донимать меня вопросами, она не делала этого никогда. Отчаянно нуждаясь в друге, девушка просто пытается пообщаться, даже если тема глупая и непринуждённая. Я думаю, я справился со своей задачей и теперь могу со спокойной душой выйти из школы.

Остановившись у большой двойной двери, над которой красовалась табличка «ВЫХОД», подсвеченная зелёным цветом, я посмотрел на Энни и махнул ей рукой и даже снова постарался выдавить убедительную улыбку.

— Пока, — сказал я.

Молчанием ответила она и поспешила уйти, ни разу не обернувшись на меня, пока, словно бестелесная тень, не юркнула за угол, видимо, направляясь на следующий урок, скрывшись окончательно, так и не стерев смазанную помаду со щеки.

***

— Пап, — крикнул я, сбрасывая портфель с плеча и закрывая за собой светлую деревянную дверь. — Я дома.

Отец не заставил меня долго ждать и буквально выскочил в коридор из гостиной, широко улыбаясь. Этот обычно серьёзный ухоженный мужчина, почти не снимающий деловые костюмы и аккуратно укладывающий тёмные волосы, которые местами уже тронула предательская седина, как-то неуклюже поправил сползшие с аккуратного носа очки в тонкой чёрной оправе — сегодня он надел свою лучшую нежно-голубую рубашку и приправил образ красивым чёрным галстуком с золотой булавкой — и явно хотел мне что-то сказать, но попросту не знал, как. Он подошёл ко мне, с нетерпением положил руку на моё плечо и заглянул мне в глаза, сказав всё с той же неугасающей улыбкой:

— Дер, сегодня очень важный день! — его голос был даже более, чем взволнованным.

— И по какому случаю гуляем? — с усмешкой поинтересовался я, снимая кроссовки. Папа продолжал неистово смотреть на меня, не отходя ни на шаг и дожидаясь, пока я обращу всё своё внимание на него и наконец смогу внимательно выслушать. В какой-то момент я заметил на его руке новые и явно дорогие часы, вроде бы, «Роликсы», и, нахмурив брови, выражая тем самым непонимание, спросил: — Как давно у тебя эти часы? Не видел их раньше.

В дверь вдруг позвонили. Я обернулся через плечо, не представляя, кто это может быть, но всё же потянулся к серебряной ручке, чтобы открыть дверь непрошеным гостям, как меня тут же дёрнул за руку отец, желая, чтобы я отошёл в сторону.

— Пап, ты чего? — спросил я, не понимая, что здесь происходит и что всё это значит. Я даже начал немного нервничать.

Отец проигнорировал мой вопрос и просто молча, но по-прежнему с по-детски глупой улыбкой открыл дверь. В эту же секунду на пороге появилась красивая молодая женщина, и сопровождал её приятный чарующий аромат женской туалетной воды, который тут же ударил в нос, но ни чуть меня не смутил.

Папа робко протянул руку высокой и стройной блондинке в милом зелёном платье (она вовсе не выглядела вызывающе!) и тихо пригласил её войти в дом. Цокнув высокими тонкими каблуками белых лакированных туфель два раза, она послушно вошла, скромно сложив ухоженные руки в замочек. Незнакомка тоже улыбалась и явно смущалась. Эти оба — мой папа и эта женщина — больше походили на стеснительных подростков на первом свидании, нежели на двух взрослых уверенных в себе людей, что не могло не забавлять меня.

— Рад тебя видеть, Эмили, — произнёс папа, наконец взяв себя в руки. Он принял её эдикюль, пока та снимала туфли с миниатюрных симпатичных стоп. — И тебе привет, мой друг!

Женщина отошла в сторону, и теперь папа протягивал руку кому-то другому. Кому-то, кто всё ещё стоял там, за пределами нашего отчего дома, и не показывался на глаза, будто бы чего-то боясь или же просто стесняясь. Я замер, сам того не заметив, и стал дожидаться момента встречи с тем, кто был там, за дверью. Некто пожал папе руку, тихо, но уверенно сказав:

— Добрый день, мистер Уокер! Рад снова встретиться с вами.

— Ты как всегда очень мил, Эмори. — Папа смотрел на того, кто всё ещё не появлялся в поле моего зрения. — А я как раз хотел познакомить тебя с самым важным человеком в моей жизни — моим сыном Дереком.

На этом моменте мне стало не по себе. Волнение зашкаливало! Свою лепту также вносили непонимание происходящего и неожиданность ситуации. Я, конечно, понимал, что сегодня будет что-то особенное, но никак не мог представить нечто подобное. Кто эти люди?! Почему папа так странно себя ведёт и всё время улыбается?! Что за чёрт?!

На пороге появился он.

Он взглянул на меня как-то слишком неосторожно и даже нагло, сразив наповал. В его глубоком изучающем взгляде прекрасных голубых глаз читалось малое смятение, но в остальном держался этот парень куда спокойнее меня. Не удивлюсь, если он заметил моё состояние, хотя я и старался не выдавать себя и своё ужасное волнение — это на меня не похоже.

Тонкую белесую полосу губ едва тронула мимолётная улыбка, от чего у меня даже на миг перехватило дыхание. Я постарался вести себя естественно, но вместо этого просто уставился на него, на этого странного и такого… обворожительного незнакомца, не в силах оторвать обескураженных глаз.

Яркие солнечные лучи непринуждённо игрались с его белоснежными волосами, оставляя на них золотые отблески, словно множество маленьких жёлтых фонариков, забравшихся в светлые локоны. Я продолжал обезоруженно таращиться на незнакомца, который только лишь своим появлением смог снести мне крышу, пока отец не тронул меня за плечо так аккуратно, как мог только он:

— Дер, давай пройдём к столу? Там я всё тебе объясню.

***

— Ты снова вспомнил о чём-то? — Тихий хриплый голос Эллоиз заставил меня пробудиться, скинуть пелену старых воспоминаний, что так беспощадно и нагло тревожат меня довольно часто, особенно ночами, приходя во снах и глубоко погружая в прошлое, о каком я не могу не вспоминать без сожаления и сдавливающей грудь тоски. Темноволосая девушка смотрела на меня, зажимая очередную сигарету пухлыми губами. Она ждала, не прикуривала, внимательно наблюдая за мной и прекрасно видя мой рассеянный вид. — На секунду мне показалось, что ты уснул.

— Прости. Ничего не могу поделать с этим. — Я приложил холодную руку ко лбу, пытаясь хоть немного успокоить разыгравшуюся головную боль, которая была частым гостем здесь, в этой чёртовой вечности, и прикрыл глаза, чувствуя, что вот-вот накатит и головокружение. — Эти воспоминания, будто яркие картинки перед глазами, вспыхивают так внезапно, что я в самом деле теряюсь, не замечая вокруг ничего.

Эл наконец прикурила. Изящно обхватив сигарету указательным и средним пальцами, она монотонно и не без доли удовольствия выдыхала серый едкий дым, схожий с тем туманом, что окружает нас, словно одеялом накрывая отель. Девушка молчала, ожидая от меня дальнейших слов.

Так было всегда. Чаще всего наши беседы проходили именно в таком формате — я говорю, а на слушает. Это может показаться эгоистично и неправильно с моей стороны, но никто из нас не принуждает кого-то делиться тем, что есть на душе, если этот кто-то сам того не хочет. Я не прочь поговорить о том, что заставляет меня впадать в своего рода бесконечный цикл депрессивных припадков, сопровождающихся мучительной головной болью и необъяснимой усталостью на фоне ярких, но таких жестоких воспоминаний, потому и рассказываю обо всём этом Эл.

Я не дурак и давно понял, что она не горит желанием делиться со мной моментами из своей прошлой жизни — очевидно, ей воспоминания в самом деле причиняют сильную и неугомонную боль -, а уж тем более минутами смерти. Хотя, думаю, конкретно о минутах смерти никто из нас не любит и не хочет говорить. Все через это прошли, так что и без глупых ненужных рассказов отлично представляют, что это такое и как это ощущается на собственной шкуре.

Хотя я, не представляя, насколько это правильно и вообще нужно ли, время от времени прокручиваю в голове те самые минуты, чтобы, так сказать, окунуться в них с головой и вспомнить свой последний вдох, последний выдох и момент, когда сердце наконец остановилось, не в силах больше пытаться вытащить меня, вернуть к жизни.

Тёмно-алая кровь стремительным потоком покидала мой организм, просачиваясь через тонкие, но глубокие многочисленные порезы на запястьях. Тело холодело, его покидали силы и жизнь. Кожаный сосуд с органами под названием Дерек Бенжамин Уокер исчерпал себя и теперь просто бесполезно валялся на полу в своей комнате. Я тогда уселся прямо на пол и облокотился спиной на кровать, долго таращась на свои трясущиеся руки и острое лезвие обыкновенного кухонного ножа с самой обыкновенной деревянной рукояткой. Горькие слёзы катились из глаз, маленькими, но частыми капельками падая на штаны и оставляя милые тёмные пятнышки на джинсовой ткани. Я тихо и жалобно всхлипывал. Мне было страшно и очень одиноко.

***

— Эй, Уокер!

Низкий противный голос Криса Брикмана раздался за моей спиной и буквально врезался в уши, моментально вызвав негативные эмоции. Это вполне сравнимо с отвратительным ледяным порывистым ветром, который так и норовит забраться в уши, неприятно щекоча и сводя с ума, если вы по случайности забыли дома шапку холодным осенним утром.

Я приостановился, хотя мне вовсе не хотелось утруждать себя и являться частью его общества, так как я прекрасно понимал, что ничего хорошего от этого общения ждать не стоит, но интерес брал своё.

И…

Даже больше.

Я ждал, пока он спровоцирует меня, чтобы можно было без лишнего чувства вины почесать о его надменное лицо и без того незаживающие кулаки. Зачем? Не даром на моём шкафчике написано, что Уокер — мудила.

Я обернулся через плечо, зачем-то сжав руку, которую держал на лямке рюкзака — этот жест отозвался болью в костяшках, к которой я давно привык и уже почти не замечал.

Крис Брикман стоял на расстоянии трёх шагов от меня, одетый в сине-белую спортивную форму с большой цифрой 01 на потной растянутой майке. Он держал подмышкой футбольный мяч, а его длинные русые волосы были собраны в неаккуратный хвост. Парень, по лицу которого стекали капельки пота (он никогда не пропускал уроки физкультуры), смотрел на меня без доли издёвки, как это было обычно. На секунду я даже засомневался в том, что передо мной действительно стоит Крис Брикман, тот самый, что уже получал от меня по морде за несносный характер и тупые шутки, и потому я нахмурил брови, тряхнув головой.

— Что тебе нужно? — грубо процедив сквозь зубы, прошипел я, не желая терять время, находясь рядом с ним.

Он опустил зелёные глаза и провёл рукой по шее, будто бы не зная, что сказать. Очевидно, что-то было у него на душе, но ему никак не удавалось собраться с мыслями, чтобы выразить это.

Я не был в состоянии выслушивать кого-то, я не был в состоянии даже просто держаться на ногах, ведь даже в школу-то пришёл с трудом, пересилив себя и вообще ради папы. Моё тело слишком устало, но вот эмоции при этом тяжёлым грузом давили на меня и требовали выпустить их наружу.

Крис подошёл на шаг ближе, положил мяч на землю и потянулся к своим волосам, распустил хвост, сняв с них то, чем, собственно, и подвязывал.

Парень раскрыл ладонь, протягивая мне…

Я почувствовал, как дикая необузданная злость раскатилась по всему телу, сжигая своим костром грудную клетку и выбивая затылок ускорившимся пульсом. Мои глаза широко распахнулись под нахмуренными бровями и тут же беспомощно налились жгучими солёными слезами. Меня в момент начало трясти так, будто я только что пережил нечто ужасное и пребывал в сильном страхе, но на деле меня одолевала самая настоящая неконтролируемая ярость.

В руке Крис держал маленькую розовую резиночку Лили, которой тот часто подвязывал мешающие, падающие на глаза локоны.

— Передай это своему пидору, когда в он в следующий раз будет отсасывать тебе.

Грудь часто поверхностно вздымалась под плотной мешковатой толстовкой чёрного цвета. Мои глаза затуманили лишь эмоции, которые я был не в силах более сдерживать и решил наконец дать им волю. Я скинул с плеча рюкзак — он глухо ударился о тротуар.

Кулаки крепко сжались, что даже ногти больно впились в кожу.

Я сорвался с места и со всей силы ударил Брикмана по челюсти, от чего тот сразу же рухнул на землю, пытаясь защититься и размахивая кулаками. Я среагировал моментально и оседлал сукиного сына, обрушая на него серию многочисленных беспощадных ударов, разбивая руки в очередной раз. Тёплая кровь брызнула на моё лицо из лопнувшей губы Криса, а я продолжал бить его без капли сожаления и намёка на пощаду. Я лишь рыдал. Рыдал настолько отчаянно и горько, что слёзы водопадом лились по щекам и закрывали собой глаза. Я рыдал в голос, не замечая никого и ничего вокруг. Со мной были лишь скорбь и появившаяся на её фоне ярость.

В какой-то момент я почувствовал, как меня подхватили за плечи и с силой потащили прочь от Криса, волоча по земле. Я продолжал размахивать разбитыми руками, тщетно пытаясь встать на ноги и добавить уроду, но хватка, чья бы она ни была, оказалась слишком крепкой. Меня сдерживали двое парней — друзья Криса, которые как раз вовремя подоспели ему на помощь.

Пока я отчаянно и дерзко пытался вырваться, сквозь слёзную пелену заметил, как Крис встал, пошатнувшись, и налетел теперь на меня, пнув в живот. Дыхание тут же перехватило, в глазах потемнело. Я согнулся, пытаясь справиться с резким недостатком воздуха и болью, как тут же получил последующий удар по носу — Крис продолжал пинать, и теперь его тяжёлый белый кроссовок запачкала моя кровь. Я откинулся назад, через секунду рухнув на спину.

Меня останавливали лишь те двое, лица которых я попросту не видел или не хотел видеть, ведь был слишком занят Брикманом и жаждой наказать его за слишком острый язык и отсутствие каких-либо моральных представлений.

Лёжа на спине с обездвиженными руками (парни не отступали и, крепко вцепившись в меня, прижимали к земле, не давая встать или даже просто двинуться.

Крис не терял время зря и, опустившись на колени, с размаху двинул меня по носу ещё раз.

Я услышал, как что-то хрустнуло или щёлкнуло. Глаза окончательно закрыла пелена слёз и пошатнувшегося сознания, а в ушах встал звон. Я окончательно обмяк, расслабив всё тело.

Кровь из носа быстро заполняла рот, от чего на языке ещё долго оставался неприятный вкус железа. Сопли, слёзы и кровь смешались на моём лице в один полноценный ужас.

Я вдруг захотел, чтобы меня добили, не оставив шанса на победу в этом нечестном поединке. Но они ушли. Они избили меня, как я избил Криса, и просто ушли, очевидно, отомстив мне. Я продолжал лежать на земле со стихающим звоном в ушах и просто смотрел на удивительно чистое голубое небо, страстно желая сдохнуть.