Окаменелые сердца, или Медуза Горгона, повесть, ч. 1, гл. 7

Глава седьмая.

А настоящая Аня в это время лежала в постели с Эддом и говорила: ее лицо, одутловатое, круглое, своей бледностью почти сливалось с белоснежной выпуклостью подушки, на которой она лежала.

— Я эту сволочь терпеть не могу… уж какие сутки не просыхает, грязь развел в квартире, а я ему что, поломойка, г-но за ним убирать…

— Вроде прекратил сегодня, сам мне сказал… целый день трезвый, телевизор смотрит, — ответил Эдд.

— Надолго ли, дня через два опять напьется… надо его убирать.

— А куда… выкинуть ты на улицу его не можешь, он твой совладелец. Может, с ним по-хорошему как-нибудь, уговорить в Дом престарелых?

— Мне тогда Ромка и Витька говорили: отнести его пьяного в лес и там оставить.

— Это опасно: могут разное подумать, искать начнут.

— Да кому он нужен, мразь поганая, сдохнет сам по себе, а мы ничего не знаем, не ведаем.

— А если не сдохнет, очухается и придет, все расскажет.

— А мы при чем? Мы ему не сторожа, и здесь не больница для алкоголиков.

— Лес далеко, сам бы он не дошел, это все знают.

— Ладно, с криминалом связываться не будем, главное — уговорить его уйти в Дом престарелых, а для этого ему придется отдать мне мамину квартиру, иначе его не примут с казанской пропиской.

— Вот это ты правильно решила.

— Да он сам туда хочет.

— Жаль его: он не знает, что это такое… не дай Бог…

— Ну а ты как? Будешь на мне жениться?

— Аня, мы с тобой договорились: сделаешь мне ребенка — женюсь.

— Это ты мне делай, у одной у меня не получится.

— Никаких признаков? Даже малейших?

— Нет ничего. Ты больше с бабами другими якшайся — какой от тебя ребенок может быть, когда ты треплешься повсюду.

— Зря ты так говоришь: я уже давно ни с кем не треплюсь, живу только с тобой.

— А что тебе так второй нужен?

— Не знаю… я … детей вообще люблю… вон, Димка — так я для него на все готов, он все для меня.

У Ани были веские причины желать расширения жилплощади для своей семьи. Жила она с Эддом и Димой в маленькой комнате; когда раздвигали диван-кровать, она занимала почти все пространство, поэтому еще раньше Эдд вместе со своим отчимом сделал для Димы антресоли, и он спал, так сказать, на втором ярусе. Тем не менее, здесь собирались и гости, ставили большой стол, и он вместе с гостями почему-то умещался.

Еще Аня очень любила деньги: уже в детстве она почувствовала к ним необыкновенную нежность и страсть, поэтому каждая копейка приберегалась ею, а находила она их повсюду: на полу, в кошельках взрослых, хорошо понимая, что взрослые не будут ей делать замечания, если недосчитаются мелочи в своем кошельке.

Когда Павел утром объявил с ужасом, что Ира умерла, не дышит, когда он побежал в магазин за вином, Аня поняла, что надо спасать мамины деньги. Она вызвала «Скорую», обшарила все ящики Иры и Эдда и нашла несколько тысяч, которые быстро спрятала. Заодно спрятала и их мобильники, особенно Павла: она боялась его друзей и связей, которые могли помешать ей овладеть квартирой и выгнать Павла. Потом она обыскала все карманы матери и ее мужа, спрятала их записные книжки с телефонами друзей и знакомых с той же целью. Приехала «Скорая», и врачи долго препирались с Аней перед гробом покойной, отказывая в оформлении «Свидетельства о смерти», так как покойная не значилась в тех районах, которые они обслуживали. Они обоюдно кричали, ругались, лишь Ира была совершенно спокойна, как царица иного мира с белой повязкой на белом лбу, напоминавшей корону. Затем Аня побежала в церковь, а Эдда послала срочно покупать гроб и позвать знакомых, родных и друзей на похороны. Пришел священник и проводил «царицу» в последний путь, это был молодой человек с небольшими черными бородкой и усами, который понравился Ане современными манерами и разговором. На следующий день в грузовом катафалке на приличной скорости, чтобы не препятствовать общегородскому движению, мотая покойницу из стороны в сторону, отвезли Иру далеко за город и похоронили там, где стояли вечные сосны и голубел синий небосвод. А Павел «лежал пьяненький».

Конечно, Аня много страдала о матери, даже больше других, потому что заранее знала то, что не знали Ира и Павел: проживет мать ее не больше двух месяцев. И она молчала, лишь у начальницы своей выпросила разрешение плакать иногда в своем кабинете.

Когда Аня была девочкой, она жила с бабушкой, которая души в ней не чаяла, во всем угождала ей, но, чем больше росла внучка, тем меньше внимания она обращала на бабушку, тем больше раздражения вызывала в ней ее самоотверженность. Старушка была невоспитана, груба, но общение с внучкой, забота о ней смягчали грубые черты ее лица, она расцветала от одного доброго слова, от одного душевного взгляда, брошенного Аней на нее. Но бабушка мешала все больше и больше, хотя старалась избегать Аниных друзей, когда они приходили к ней, чувствуя их косые взгляды и слушая Анино ворчание на нее. И старушка ушла навсегда, умерла от запущенного диабета, а Аня долго сидела на кухне и думала, думала. Возможно, тогда она вспоминала всю ту грубую нежность и любовь, которую постоянно дарила ей бабушка, может быть, тогда поняла, что потеряла с ней очень многое в жизни. Вряд ли кто мог бы ее так полюбить, как эта, ее вторая мама, но Аня была еще молода, горда, своенравна и оценить свою потерю по-настоящему не смогла.

Эдд был весел, красив и имел свой автомобиль, что в то время, да и в наше, дает немалый престиж, он увлекся Аней серьезно: водил ее на пикники, на концерты, к друзьям. Аня тогда была яркой девушкой, с обворожительной улыбкой, и Эдд не отпускал ее от себя. Так они поженились, после рождения Димы жили сначала у его родителей, а потом переехали к Ире и Павлу. Симпатичный Эдд с машиной пользовался немалым успехом у молодых женщин, начал изменять Ане, и она это узнала, особенно когда Дима нечаянно увидел отца, обнимающего чужую женщину. Бледный, дрожащий мальчик сообщил об этом матери, и она подала на развод. Эдд не отказал ей и вновь вкусил приволье холостой жизни. Но с этой поры ему все как-то не везло: ни с одной другой женщиной ужиться так и не смог, работу потерял и кормился случайными заработками на своей машине, которая стала теперь почему-то часто ломаться. Гордость и высокое самомнение не давали ему возможности ни завести новую семью, ни устроиться на постоянную работу. И вот такой, много переживший и перестрадавший, он пришел к своей жене обрести свое счастье в Диме и втором ребенке, второй ребенок был ему очень нужен, а почему — он и сам не знал. Аня тоже немало повидала в разлуке с Эддом. Встречалась с несколькими мужчинами, но ни один не был достаточно серьезен и хорош собой для нее, чтобы быть мужем.

Павел помнил, как однажды она привела на квартиру симпатичного молодого человека, который сразу понравился ему своей простотой и привлекательностью. Звали его тоже просто, Леша, он быстро устроился на работу грузчиком, а с Димой тоже легко нашел общий язык. Павел видел, как они играли друг с другом, но Леша был слишком жесткий и так валял Диму, что тот захлебывался не только от смеха, но и от слез. Леша потом с презрением говорил о нем, что он слюнтяй и таких часто бьют, что надо быть крепким и всегда уметь дать сдачу, да так, чтобы в другой раз неповадно было.

Аня в это время ходила на работу в Дом престарелых и писала дипломную работу, ездила в Чебоксары на консультацию и каждый день готовила пищу для Димы, Леша готовил себе сам. Павел содрогался, когда видел на столе огромную тарелку с картошкой и четырьмя здоровыми сосисками, которые Леша обильно поливал кетчупом и посыпал солью. Он был грузчик, ему нужны были силы, и Павел завидовал его физически здоровой жизни. Правда, однажды Леша застрял на порносайте, молил Павла спасти его и ничего не говорить Ане. Павел переустановил браузер, сайт отвязался, и Леша с чувством поблагодарил его, а потом нечаянно сел на его очки и сломал их. Потом Павел узнал, что Леша уже не в первый раз «обслуживает» солидных женщин, у последней сломал машину, но он так ей нравился, что она не подала на него в суд. Симпатичный брюнет, с лицом простым и всегда приветливым, он не вызывал злости и обиды у людей: пакости им Леша делал будто бы случайно, без всякого желания навредить.

Но с Аней ему явно не повезло: ее постоянное отсутствие на службе и работа над дипломной лишали Лешу прежней комфортной атмосферы присутствия рядом с ним женщины. Наконец, Аня получила красный диплом, и домашние хвалили ее перед Лешей. А он почему-то начал приходить навеселе, оправдываясь необходимостью разделить компанию с товарищами-грузчиками. Аня сначала прощала ему, по-прежнему обнимала его, приходя с работы, но, когда он в пьяном виде побил Диму, выгнала его из дому. Тем не менее, и она, и Ира, и Павел, и Дима продолжали называть его Лешей, вовсе не злясь на него и все ему прощая. Позже он писал ей, просил прощения, молил начать все заново, но Аня была непреклонна.

Однажды Аня и ее подруга принесли в дом маленького серенького котенка, с широко раскрытыми глазками, удивленно смотревшими на открывшийся перед ним мир жизни. Он и сам весь был какой-то удивленный, как бы взъерошенный от своего неожиданного для него появления на свет. Он осторожно и пугливо ходил по комнате, трогал лапкой предметы и, казалось, удивлялся всему, что видел: полу, по которому шел, коричневым обоям стены, людям, которые смотрели на него с улыбкой. «Нашли на улице, около подъезда… один он стоял… и такой маленький… у него ведь никого нет. Пусть у нас живет», — и Аня ласково потрепала его по шее. С тех пор жизнь Ани изменилась. Приходя домой, она, в первую очередь, брала на руки котенка, гладила, ласкала его, а Павед стоял, смотрел и завидовал малышу. Аня приучила Котю ходить в туалет, есть из кормушки кошачью пищу и наслаждалась частым общением с ним. Как-то она сказала Павлу, что в котенке чувствует маму, которая пришла к ним жить. Нет, Павел ничего такого в нем не чувствовал, а только завидовал его кошачьей судьбе.

Да и как не завидовать… но почему люди любят животных больше, чем людей, себе подобных? Конечно, у Павла есть теперь то, о чем с Анной можно поговорить, — общее горе — и они действительно сейчас чаще разговаривали друг с другом, делились своими чувствами. Павел порой чувствовал, что мог бы быть неплохим дедушкой для Ани и Димы, но таким они его не воспринимали и не принимали. Сейчас он для них только бывший муж Иры, сосед, и только. Вот и Эдд зашел к Павлу, сказал равнодушно, как чужому, улыбаясь, что ключи завтра будут готовы, а с него требуется 1000 рублей. Павел согласился и подумал, а как прожить почти целый месяц на последнюю тысячу рублей, которая у него оставалась.? На дешевых концентратах? Да, иного выхода нет.

Сумерки змеями вползали в окно, прятались в темных углах, под столом, и опять эта серая муть тоски и полнейшего отчаяния лезла в душу, выгрызала ее, как крыса нору. Павел лежал на своем диване и смотрел на темнеющее серое небо, которое, обложенное все тучами, хорошо отображало его настоящую жизнь. Сумерки размывали все предметы, оставляя не только в душе, но и вокруг эту беспросветную серую муть.

Павел вздрогнул: скрипнула дверь, кто-то вошел в комнату. Павел привстал, пригляделся, но никого и ничего не увидел. Однако, в комнате все-таки кто-то был, более того, стоял и смотрел на него, и Павел это чувствовал, хотя глазами не видел. Дверь была приоткрыта совсем немного — человек бы не прошел в такую щель… но… вдруг Павел увидел горящие зеленым цветом глаза, жуткие, нечеловеческие, а потом кто-то нежно пискнул, и он понял, что это котенок. Маленький, удивленный открывшимся перед ним миром Котя… и такие жуткие глаза….

— Будь таким, как я, и тебе будет хорошо, — кто-то сказал ему в голове, Павел вздрогнул и встал, включив свет.

— Не надо света: мы, кошки, не любим его. Давай так, в темноте с тобой поговорим.

Котя сидел посреди комнаты и облизывал свою шерстку.

— Так это что: я с тобой сейчас говорю? — спросил его Павел, хорошо понимая, что он ведет себя как сумасшедший, разговаривая с котенком, который недавно родился.

— Ну да, со мной, — облизнулся Котя, — с кем же еще? Свет только закрой, я же тебя не съем, я совсем маленький.

«Так, значит, я совсем сбрендил, — сказал себе Павел, — чего и следовало ожидать после всех ужасов, которые я видел».

— Да ничего ты не сбрендил, — ответил котенок, — просто тебе дано видеть и слышать больше, чем другим. Свет закрой, пожалуйста.

Павел выключил свет и улегся на свой диван. Котенок прыгнул к нему на кровать и лег рядом, свернувшись клубком. Он поворачивал к нему голову и будто жег своими фосфоресцирующими глазами.

— Тебе надо убираться отсюда подобру-поздорову, — сказал он, — я скоро займу эту комнату и буду жить здесь вместе с хозяевами, а тебе надо срочно искать другое жилье.

— Как это?

— А так: ты человек и представляешь неудобство и опасность для хозяев этого дома, а я только животное, к тому же слабое и беззащитное, поэтому они тебя выгонят, а меня будут холить и нежить.

— Значит, человеку хуже жить на свете, чем животному?

— Конечно: животное всегда выживет, худо-бедно прокормит себя, схоронится, а человек? Все друзья и родные его становятся врагами, когда беда придет. И обкрадывают его, и насилуют, и убивают, иногда просто так, ради удовольствия. А животное меньше опасностей испытывает, да и чувства его развиты намного больше, чем у человека — вот ему и легче. Надо просто быть осторожным и найти себе хорошую нору. Смотри, запрут тебя в Дом престарелых — узнаешь тогда, почем фунт лиха.

— Откуда ты все знаешь: ты же недавно родился? И почему ты со мной разговариваешь по-человечески, ты же просто котенок, которого я могу сейчас взять и выкинуть на улицу?

— Тебе Аня задаст, если меня не найдет, и тебя выкинет, как ты меня.

— Не выкинет, я человек и прописан здесь как человек.

— Так она создаст тебе такую невыносимую жизнь, что сам убежишь без оглядки.

— Ты не котенок, а тварь какая-то адская и пришел искусить меня. Так вот знай, что я тебя не боюсь, и пошел вон из моей комнаты.

— Конечно, теперь ты вправе меня выгнать, но только теперь, а мое время придет, и сам вылетишь отсюда с треском.

Котенок спрыгнул на пол и гордо, медленно вышел из комнаты с поднятым вверх куцым хвостиком. Тут он опять попал в теплые объятия Анны и тоненько пищал рядом с комнатой Павла, пищал победно, громко, подтверждая правоту своих слов.