ДЗНП

Глава двадцать третья

В закрытом городе

Выехали за тюремные ворота. Колесница тряслась на булыжных улицах. И о, и бойцы непрестанно кивали головами. Шли прохожие. Кто-то бросал взгляд на колесницу. Но ничего, кроме праздного любопытства. Вот если бы они знали, кого везут, тогда бы смотрели иначе. На лицах полное равнодушие. Никто не узнавал военного министра, великого полководца Гуля, которого еще несколько дней назад все воспевали взахлеб. Никто не показывал на него пальцем, не говорил детям с придыханием: «Смотри! Смотри! Это тот самый Гуль, который в пух и пр ах разнес ВОРа. А до этого мы терпели только поражения от соседей. А он победил их! Куда его везут? Неужели…»

Ничего этого не было. Не таким себе представлял Гуль последний путь. Равнодушие больше всего убивает. Он никому не интеересен. Также быстро забудут его после казни. Сложись всё иначе, и они проходили бы мимо его памятника. Сделав шаг вперед, он показывает народу, в каком направлении нужно идти. Он – великий полководец! Национальный кумир!

Они выехали на главный столичный проспект. Здесь, как всегда, было многолюдно. Проспект был самым широким в городе. Горожане любили гулять в центре. И публика была одета понарядней, чем на окраинах.

Гуль удивился. Если его везут казнить, то должны были ехать куда-нибудь за город, в потайное место, куда люди боятся ходить, считая его страшным и проклятым. Его бы казнили и бросили в яму, быстро забросали глиной, не оставив даже холмика и никакого знака о том, что здесь кто-то захоронен. Так завершилась жизнь пяти декабристов, могилы которых до сих пор не могут найти. И скорей всего и не найдут. Зачем же они приехали в самый центр столицы? Или здесь такой порядок? Его везут на центральную площадь, где, как Пугачева, казнят при огромном стечении народа. Это будет публичная казнь, как в далеком средневековье. Такой варварский театр!

Он будучи военным министром ни разу не поинтересовался, как в республике совершается смертная казнь. Даже и мысли такой не возникало.

Вот и главная площадь. Но здесь нет никакого эшафота. Всё, как обычно, буднично. И скопления народа не видно. Что бы это всё значило? Гуль терзался в догадках. Не находил разумного объяснения.

Колесница пересекла по диагонали площадь и остановилась перед высокими ажурными воротами. Шлагбаум был опущен. Из сторожки вышел офицер. Рядом с ним шел боец. Сопровождавший Гуля протянул офицеру бумагу. Молча глядел на него. Офицер мельком как бы понюхал бумагу и махнул. Тут же подняли шлагбаум и распахнули ворота. Возничий дернул поводья и колесница въехала в Закрытый город. Закрытым его называли потому, что простому смертному сюда вход был заказан.

Гуль прекрасно знал это место, потом что много раз бывал здесь, провел в Закрытом городе ни один день и ни одну ночь. За высокой каменной стеной был президентский дворец, дом правительства, казарма для президентского полка, различные хозяйственные постройки, дом отдыха и развлечений, винные погреба, в которых хранились лучшие вина страны. Гуль растерялся. Почему он здесь? Зачем? Что это могло значить? Зачем приговоренного к казни привозят в Закрытый город? Неужели здесь его и казнят?

Колесница остановилась перед высоким крыльцом. Гулю помогли сойти. На этот раз его поддерживали, а не тащили, как мешок. Он чувствовал, как подгибаются коленки.

С обеих сторон стояли рослые гвардейцы. На плечах они держали короткие ритуальные копья. Лица их были застывшими, как у мумий.

Вышел мужчина в строгом костюме. Конечно, это был кто-то из президентской администрации. Он шагал, подняв подбородок, спина была прямая. Протянул руку, указывая, куда идти, и сказал повелительно только одно слово:

— Пройдемте.

Бойцы, которые охраняли его в дороге, остановились возле крыльца и оставились до тех пор, пока Гуль не вошел вовнутрь. После чего они направились к колеснице.

Поднялись по широкой лестнице на третий этаж.

Два гвардейца синхронно распахнули высокие створки дверей. Обычно так встречают высоких гостей. Гуль оказался в треугольном президентском кабинете. Всё здесь было ему так знакомо. И ничего не изменилось после того, как он в последний раз покинул кабинет. Он застыл на пороге. Створки деврей бесшумно затворились за его спиной. Гуль был в растерянности. Не знал, что он должен сказать. Сложил руки на животе и выжидал.

Байда поднялся с кресла и стал обходить стол, двигаясь к нему навстречу. Так встречают высокого гостя. Распахнул руки, убылался. Подошел к Гулю и обнял его. От него припахивало алкоголем. Но Гуль этому не удивился. Быть до вечера совершенно трезвым – здесь такое не принято. Президент не был исключением.

— Здравствуй, друг! Здравствуй!

Друг? Он не ослышася? С каких это пор приговоренные к казни становятся друзьями президента? Это не сон? Может быть, его уже того, а он не почувствовал и не понял, когда это произошло. Что-то подобное он слышал на лекции по психологии. Это связано с изменением психики.

— Что ж ты? Что ж ты? Проходи! Ты же не в первый раз в этом кабинете. Располагайся!

Голос у Байды был несколько заискивающим, как у человека, который чувствует свою вину.

— Всё же тебе здесь знакомо. Ах да! Я понимаю. Я понимаю твое состояние сейчас. Ты же ждал казни, а оказался в президентском кабинете. И не можешь понять, что это значит. Затруднительное у тебя положение.

Байда приобнял его за плечи и повел к столу. Посередине стола стояла ваза я яркими розами.

— Вот! Вот! Присаживайся! Это ужасно. Я понимаю. Я понимаю, что ты пережил. Трибунал. Смертельный приговор. Ожидание казни, когда вздрагиваешь от каждого звука. Теперь, дорогой мой товарищ, всё это позади, всё закончилось. Вздохни всей грудью! Вот так! Улыбнись! Порадуйся солнышку, пению птиц, цветочкам на клумбе. Мы будем жить, мы будем вершить наши великие дела на зло нашим врагам и к радости нашего великого народа. Ради этого стоит жить, это наполняет жизнь высоким смыслом!

— Мы? – пробормотал Гуль.- Как это мы?

— А кто же еще? Мне порой кажется, что в нашей стране только два разумных человека и осталось. Увы!

Гуль смотрел на президента, как ребенок смотрит на Деда Мороза, который снова явил чудо: принес долгожданный подарок. Как же себя после этого не почувствовать счастливым? Как в детстве.

— Я ничего не понимаю, господин президент. Меня должны были казнить по решению трибунала. Вот я у вас, и вы называете меня другом. Разве такое возможно? Что-то произошло?

— Именно так! Ты не знаешь, какую услугу ты мне оказал. Услуга это слишком мелко сказано. Ты спас меня. Ты мой спаситель. Как же я не могу не называть тебя другом? Ты мой спаситель! Вникни!

— Я в растерянности, господин президент. Не знаю даже, что мне думать и что это всё значит. Я в полной прострации.

— Конечно, с тобой поступили жестоко. Очень жестоко. Тебе пришлось пройти через такие испытания. Зато результат получился блестящий. Великолепный!

— О чем вы, госопдин президент. Вы говорите загадками. Я ничего не понимаю. Объясните!

— Слушай! Я всё расскажу. Я чувствовал, ощущал нутром, что против меня зрел заговор, плелась путина. И удавка сжималась всё сильнее на моей шее. Такое дыхание смерти. Даже догадывался, с какой стороны, от кого. Но догадки к делу не пришьешь. Нужны были убедительные доказательства, факты, свидетельства. Ты мне добыл эти доказательства.теперь у меня все козыри на руках.

— Как? – удивился Гуль и развел руками. – Какие доказателства? Чего доказательства? Не понимаю.

— На остров приехал генерал Ворон. Человек он хитрый и умный. Ничего он просто так не делает. Главное – он волевой человек. Он может сплотить вокруг себя, организовать, за ним пойдут, потому что чувствуют в нем вождя, который может принять единственно правильное решение. Он направился в тюрьму. Но у тюремных стен есть уши. И большой ошибкой генерала Ворона было то, что он не подумал об этом. Всё ивестно, о чем генерал говорил с Будилой. Я понял, что это не случайная поездка, а часть заговора генералов. Первым их шагом было свалить тебя. Отыскали солдата, который доставил письмо Будилы. И он слово в слово передал свой разговор с генералом. Причем не скрывал своего восхищения перед ним. Находят свидтелей, клеветников, подкупают следователей, прокрурора. Всё катится, как по маслу, без сучка и задоринки. Заговорщики радостно потирают лапки. Гуль – создатель новой армии, победитель, оказывается государственным преступником, узурпаторм, который хочет стать правителем ВОРа. Ладненькая получилась схема.

— Господин президент, так получается, что вы всё знали чуть ли не с самого начала? И вели такую тонкую игру?

— Какой же я президент, если я ничего не знаю. Кроме Грохота и его спецслужбы, у меня есть своя спецслужба, которая шпионит за Грохотом и его людьми. Они мне докладывали о каждом шаге заговорщиков, даже об их мыслях. Представь себе! А среди заговорщиков всегда найдется челолвек, который ведет двойную игру, чтобы обезопасить себя. Если заговор провалится, выходит, что и он способствовал этому. Если удастся, он среди победителей. Ты, наверно, тоже с подобными людьми сталкивался?

Байда похлопал себя по животу. Хмыкнул.

— О каждом их тайном совещании я узнавал слово в слово. Даже докладывали, с какой интонацией это произносилось. С какой гримасой.

Байда хохотнул. Похлопал Гуля по плечу.

— Сначала они валят тебя. Прокуррор требует тебе смертной казни. Прокурор – тоже их человек. Я должен назначить нового военного министра. Выбор у меня небольшой. Самый авторитетный, самый толковый генерал – это Ворон. Глава заговора командует всеми вооруженными силами. У заговорщиков в руках армия. Они занимают ключевые посты в правительстве. Большинство депутатов парламента поддерживают их. Сколько могут продержаться мои гвардейцы, если начнется штурм? Если сразу не разбегутся, то не больше четверти часаа. Где же им противостоять против армейцев? Во время штурма президентского дворца президент, конечно, гибнет от случайной стрелы или дротика. Ну, так получилось, ребята! Не смогли уберечь.

— Нежели такое возможно? – восклинкул Гуль. – В это нельзя поверить.

— Возможно. Генерал Ворон вводит военное положение и провозглашает себя диктатором. И расправляется со всеми своими противниками. Так всё быстро и красиво. Ты помог мне раскрыть заговор. Теперь они все меня вот где!

Байда поднял кулак. И потряс им перед носом Гуля.

— Фу! – выдохнул Гуль. – Теперь я свободен. Знаете, как-то даже и не верится. Ведь приготовился к казни. Ждал ее.

Байда вытянул губы. Чмокнул.

— Свободен? Как же ты можешь быть свободен, если трибунал тебе вынес приговор. Ведь никто не отменял решение трибунала. Оно имеет законную силу. У нас же правовое госдурство. Вмешиваться в деятельность судебных органов никто не имет права.

— Господин президент, как же вас понимать? Вы же только что говорили, что я спас вас.

— Ну, что же здесь, дорогой друг, непонятного. Я же все доступно и просто объяснил. У нас демократия, правовое государство. Я не имею права вмешиваться в деятельность судебных органов и отменять их решения. Мнение свое могу выразить. Но не более того. А еще я могу применить дарованное мне конситиуцией права на помилование. С осужденного не снимается вина. Он просто освобождается от наказания. Тогда заговорщики насторожатся, поймут, что-то здесь не так, затаятся и уйдут в глубокое подполье. И узнать об их замыслах будет труднее. Я потеряю контроль над ними. Это чревато, мой друг. Никак нельзя допустить. Сейчас они расслабились, уверены, что одержали победу, действуют чуть ли не в открытую, считают, что могут делать, что угодно и их никото не сможет остановить. Они у меня, как на ладони. Я знаю о каждом. Что он делает, где находится, что собирается делать, что говорит сообщникам и даже своей любовнице. Об отмене решения трибунала даже речи не может быть. Ты должен это понимать. Иначе мы проиграем заговорщикам. И тогда на кону не только твоя жизнь, но и моя. Надеюсь, ты это хорошо понимаешь? Ведь ты же умный человек, Гуль.тебе не надо раъяснять элементарных вещей. Так же?

— Меня ведь не казнят, господин президент? Так же?

— Дорогой друг! Ну, о чем ты? Как тебе такое могло прийти в голову? Разве я тогда сейчас бы говорил с тобой? Приговор должен быть приведен в исполнение. Ты сам должен это понимать. Я могу подсуетиться, и приговор могут отложить на какое-то время. Скажем, на недельку или месяц. У меня есть такие полномочия. Время от времени я их использую. Я уверен, что делать этого не стоит. Ни в коем разе. В самые ближайшие дни казнь состоится. Я твердо обещаю тебе это. Так что будь спокоен! Я думаю, что казнь будет публичной. Непременно публичной. Сегодня же распоряжусь, чтобы оповестили население. Публично. За городом. Но казнь будет гуманной. Мы же не дикари какие-нибудь, не варвары, а цивилизованные люди. Никаких четвертований, колесований, сажаний на кол, варки в котле, разрываний на части, обертываний в cырую шкуру, привязывания к дереву на съедение комарам…Это пережиток дикости. Мировое сообщество нас осудит. А нам надо выглядеть в его глазах привлекателными. Мы же хотим быть флагманом прогресса. Образцом для мирового содружества.

Гуль превратился в статую, не было даже сил проговорить что-то. Он тупо смотрел в угол президентского кабинета. Какое-то изощренное изуверство!

— Что же ты так побледнел? Знаешь, мне хочется подойти и погладить тебя по по голове, как ребенка. Так делала моя мама, когда видела, что я расстроен. С тех пор меня никто не гладит по голове. Что ты? Что ты? Разве может любящий родитель казнить собственное чадо? А ты для меня как ребенок, простодушное и наивное дитя. Казнь будет. Через повешение. Государственных преступников у нас вешают. Повешают не тебя, а какого-нибудь закоренелого преступника, который вполне заслужил виселицы. Видишь, как все просто?

— Как же? Ведь казнь публичная. Вы сами сказали. Меня многие знают в лицо. И сразу увидят подмену. Разве не так?

— Приговоренный будет в черном саване, так что никто не заметит замены. И говорить он не сможет. Об этом позаботятся.

— Что будет со мной? В каком качестве я буду жить?

— Ну, тебе придется сделать пластическую операцию. И тогда ты можешь быть совершенно спокоен. Никто тебя не узнает.

— Нет! Я хочу оставаться самим собой.

— Хорошо! Хорошо! Тебя загримируют. У меня есть прекрасный театральный гример. У тебя будет такая окладистая борода и другое имя. Давай тебя будем называть Сова? Придумаем легенду. И вообще ты будешь в тени. Моим тайным советником. Иди сюда! Иди! Иди!

Байда поднялся и поманил его за собой. Они подошли к стене. Гуль удивленно посмотрел на Байду. Байда прижал ладошку к стене. Бесшумно распахнулась дверка. Они оказались в небольшом помещении. Здесь был только стул и небольшая тумбочка сбоку. На тумбочке лежали листы бумаги и несколько карандашей. Карандаши были остро заточены.

— Прекрасная слышимость. А через этот глазок ты будешь видеть всех, кто в этом кабинете. Об этой тайной комнате никто, кроме меня не знает. Мастер, который делал ее, умер несколько лет назад. Ты будешь в курсе всего. А затем будешь высказывать свое мнение, которым я очень дорожу, мой дорогой друг. Ты можешь говорить мне всё. Сначала, однако, казнь. Поэтому извини, некоторое время тебе придется потерпеть недобства. Но уверяю тебя, это будет недолго Так что всё готово. Казнь будет публичной. Народ любит такие зрелища. Ужас всегда притягивает к себе. Публичные казни имеют и воспитательные функции. Надеюсь, этого ты не будешь отрицать, мой дорогой друг. Взирая на такое зрелище, никто не захочет оказаться на месте преступника. И сто раз задумается прежде чем совершить что-то противоправное.

— Как казнят? Вы совсем меня запутали.

— У нас государственных преступников вешают. Ужасная смерть. Мне об этом поведали врачи. Вот послушай!

Байда взял пуговицу на жилетке Гуля и стал ее покручивать туда-сюда. Как будто хотел ее сорвать.

— Человек мучается какое-то время, задыхаясь. Пытается вдохнуть, но не может. Еще говорят, что у повешанного прямая кишка выбрасывает содержимое, каловые массы. Как неприятно тем, кто снимает повешенного. Этот запах! И самим замараться можно. Моментальная смерть – вот что нужно. И скажу по секрету. Пока это секрет. Поэтому никому. Хотя ты ни с кем, кроме меня и не будешь общаться. Я придумал машину, которой даже название дал. ГИК – гуманный инструмент казни. Знашеь, получилось велиоклепно. Я даже чертежик сделал. Смотри! Сморти! Я нарисую. Чтобы наглядно.

Байда схватил листок бумаги, карандаш и стал рисовать. На кончике его носа застыла капелька пота. Она набухла и упала рядом с чертежом.

— Два столба с прорезями. А вверху тяжелый косой нож. Почему косой? Он имеет большую линию захвата, поэтому казнь свершится быстрее. Нож держится на веревке. Вот она привязана за отверстие в ноже. Другой конец веревки наматывается на барабан и фиксируеся. Голову осужденного кладут между двумя досками с отверстием. Доски плотно прижимаются друг к другу, чтобы не крутил башкой, как скучающий школьник на уроке. Веревку опускаем. Нож стремительно летит вниз. Чик! И голова отлетает в корзину. Дешево и сердлито. Осужденный ничего не успеет почувствовать. Никакой боли! Потому что моментально лишается жизни. Только дуновение ветерка.

— Изобретение, господин президент, гениальное. Но такая машина была уже придумана и называлась она гильтиной по имени ее изобретателя. Кстати, доктора. Он тоже был уверен, что изобрел гуманную машину.

— Как? Ну, что ж! Я не претендую на первенство. Значит, моя мысль работала в правильном направлении. Сомнительная честь. Президент – изобретатель машины смертной казни. А вдруг его потомки будут помнить только из-за этого. «А это тот президент, который придумал машину убийства!» И больше ничего хорошего о нем. Гильотина, говоришь? А может, назовем ее гульотина? Как тебе мое предложение? Нравится?

— Умоляю! Не надо такой чести!

— Ладно! Пусть это будет последнее повешенье. Машину за час не построишь. А название машины смерти будет ГИК. И тогда будем чик-чик-чик! Вроде ножнцами бумажку режешь. Быстро и элегантно.

Президент махал рукой, как будто он рубил капусту. И добродушно улыбался при этом, как ребенок новой игрушке. Гуль повернулся к окну.

Байда опять приобнял Гуля. Похлопал по спине.

И никому тебя не дам в обиду. Знай об этом!