Для меня

Ночь. В пустоте глубоких городских переулков скрывался наглый запах насилия, выворачивающий ноздри наблюдателя наизнанку. Городской смог маячил над серыми пятиэтажками, как бы укутывая меньшее зло в большее, создавая иную реальность похожую на матрешек — с каждым новым слоем все кошмарнее и кошмарнее. Болото мрака хватало добрую реальность за ногу, и насмерть душила своими ароматами грязи и греха, подливая жижу, сваренную из проституции и убийства. Город.

Ячейка затуманенных сот отражалась в единственном числе, желтым светом бегающего по проводам тока. Сидел он. Молодой человек неопределенного возраста, в белом свитере и с длинными белесыми волосами. На его потертом магнитофоне испытанного временем и этой же темной жижей играла изумительная пьеса неизвестного композитора, попавшего как незваного гостя в одичавшую квартиру полную шлюх и бандитов. Никогда никто бы не стал обращать внимания на светлого паренька, если б не этот город. Его щуплое тело как изрезанная ножом рыбешка поникло сидя на голубом табурете, а руки выполняли странные движения, выводя на мольберте непонятные узоры и размашистые штрихи. Художник. Молодой художник, усыпанный песком страха и боли выполнял свои работы, не вникая в суть своего существования. Он — существо. Смысла жизни у него нет, как и у всех вас, я в вас не верю. Строить комедии налитые феерией глупых желаний, воплощение которых стоит лишь мелочи, которую можно взять от жизни. Величайшие события, кажущиеся для вас смыслом, для меня всего-навсего промежуточные деяния. Хорошая работа, семья, друзья — формальные ценности, являющиеся лишь увлечением потребителя. Вы ставите цель солидности, а я цель пороков. Воплотить в жизнь все смертные грехи и оставить после себя величайший след, ради которого и стоит жить, а не существовать. Так и этот юноша. Расписывает палитрой холста, воображая себя на месте величайших умов, которые оставили след, а не просуществовали в жалких мечтаниях о славе и богатстве. Духовные составляющие существования теперь тоже не важны. Кипящий пыл кропотливых умов существующих ради промежуточных желаний и являются основными созидателями искусства и культуры. Популярной культуры, требующей всего-навсего наличия органов чувств и единственной извилиной в головном мозге для созидания «прекрасного». Прекрасное кроется во тьме мечтаний и на самых крайних берегах сознания. Там, где уже невозможно воображать более страшного. Там, где рамки существования кончаются, и начинается жизнь. Вот, что значит жить, а не существовать.

Вообразите, приштопанных к стульям барышней с помощью пневмомолота, которых будет насиловать единственный человек. Комнаты сознания заливаются темно-красной кровью, такая же будет течь из пробитых гвоздями женских тел. Фонтаны мучений и страшные картины мрачного воздействия между реальностью и воображением. Головы девушек опрокинуты назад, их открытые шеи просят удара острым или тупым предметом. Эта часть тела единственное место, не заляпанное тьмой, а чистое, как лучик солнца, просачивающийся в камеру к убийце и маньяку. Представьте.

Госпожа в кожаном наряде скармливает ваших родственников огромной акуле, нагло бултыхающейся в бассейне, находящимся в темной комнате. Раз — вы любите акул. Теперь нет. Вам нужно спасать вашего близкого человека из челюстей кровожадной рыбины. Он не умрет. Вы чувствуете, как вынимая из бассейна никчемное тело, Вы ощутите его боль, он без ноги и тихонько сопит себе под нос, пытаясь скрывать страшную боль. Но рваная кожа, свисающая с таза и пропитанная, словно специально кровью, никогда не даст вам спать спокойно. Госпожа смеется, акула сыта. Неприятно только вам. Только вам. Ваш родственник с обглоданной ногой пострадал физически, а вы пострадаете, лишь вообразив такое. Хотите, чтобы госпожа и ее акула испарились? Думаю, что да. Забыть все как страшный сон и жить дальше. Не выйдет.

На вашу крепость покушаются ваши знакомые. Вы не приближены к ним — это лишь лица стоящие впереди вас, знакомые. Они не придут к вам на помощь, если вы в беде. Они не станут защищать вас лишь потому, что в пищевой цепочке вы стоите ниже их. Боитесь в этом себе признаться? Люди не равны. Существующий может растерзать живущего в клочья, выживает не тот, кто достиг, а тот, кто сумел. Люди организуют около вашего дома бунт, он желают сжечь вашу крепость, понимая, что вы их знакомый. Вам приходиться терпеть их, унижаться перед ними, дабы войти в их круг, принять их пищевое доминирование над такими как Вы. Но они не терпят таковых. Боитесь проронить лишнее слово, и ваше сердце скачет, будто сумасшедшее в груди. Укутайте его светлым пледом — это не решит проблемы. Вы угощаете каждого знакомого чем-либо, но в ответ только издевки в вашу сторону, потому что это весело для них, но не для вас. Стерлядь будет съедена в стае барракуд и барракудой стерлядь не станет никогда.

Ваши мечты становятся реальностью лишь во сне — секс, деньги, ум, хорошая профессия. Я счастлив, что вам снится такое, но в настоящей жизни оно не произойдет никогда. Как хорошо, что для Вас эти вещи не смысл жизни, а всего-навсего сны.

Город. Вы спускаетесь в темные подвалы ада, пытаясь влиться в жизнь и понять сущность этого города, проливающего слезы пред видом огромных миров счастья и благополучия. Одни представления становятся доброй реальность, другие же, как и город, существуют как кошмар. Ваш кошмар. Только ваш. Я и есть воплощение города, мой черный мазут вливается в ваши глаза, заставляя вас думать о вещах связанных с вашей жизнью. Рвотные массы — моих рук дело.

Я акула, съедающая части тела.

Я госпожа, наслаждающаяся вашими страданиями.

Я — кучка знакомых, существующих, чтобы превратить вашу жизнь в нечто большее.

Меня нельзя растворить, я вездесущ.

***

Он не может рисовать хорошо или плохо. Существо, созданное для создания. Дикий мракобес, исполняющий приказы дьявола, его картины — миры для существований. Для простой светлой квартирки кажется странным наличие огромного количества полотен изрисованных кровью и рвотными массами. А для меня это рай земной. Я путешественник, меж этих холстов вселяющий крайности в жизни глупых героев картин и превращающих эти картины во мрак.

Среди каждой картины найдется капля моего влияния. Поработитель человеческих существ, далекий от мира сего. Богач с темными мыслями. В руках я держу два ведра с черной вязкой жидкостью. Вы будете рады искупаться в ней, вымыть этим свое тело и голову, для вас это важно.

Поникший выброс планеты существует как спичка, желающая перебывать на планете ради своих глупых родителей. Дитя совершает ошибки, как и ее предки. Сие психология отчуждения от ошибок молодости не работает в городе. Вы, обитые страхом и ночной сказкой, желающие сделаться лучше ради своего сознания — пешки, безуспешно пытающиеся вырваться в противоположный край доски. Дитя стоит под душем и обтирает свое притягательное тело мной, из кранов бежит не вода, а жижа, хранящаяся в моих ведрах. Вот ее маленькую упругую грудь обвивают щупальца моего разума. Тьма втекает не в ее голову, а стекает по ее притягательным ногам, огибая значимое для меня как течение, огибающее камни. Вообразите, как мрак будет обливать ее маленькие ягодицы, вливаясь в естественные дыры тела, закупоривая их и превращающие дитя в женщину.

Я перевоплощаю это невинное тело в нечто. Нечто, становящееся такой же ячейкой заполненной мусором. Моей шлюхой, над которой я буду проводить все эксперименты и желания. Эти желания будут для меня крайностями, и в итоге я превращу дитя в мертвую крысу, не нужную никому и никогда. Ее родители не будут упрекать меня в моей неправоте. Я существо, превращающее никого во что-то, над чем потом могу издеваться или любить как собственное порождение, коих я прикрепляю гвоздями к стульям и до смерти насилую. Я люблю и тебя дитя, воплоти стремления мои в жизнь. Плотные розовые губки превращаются в синие измусоленные валики, служащие для меня лишь предметом вожделения. Дитя отдается мне полностью. Я сделаю из нее отбивную.

Очередная картина художника. Паренек в моих руках такая же марионетка, как и все его работы в чьи я вкладываю изменения и довожу до истинного идеала и награждаю их смыслом. Эти рисунки и есть жизнь, не в сущности окружающей вас, а внутри потусторонней дряни хранящей в себе частичку меня.

***

— Я устал от этих заповедей, выпусти меня. Я стану жить как прежде, рисовать для выставок, а не для тебя. Прошу.

— Жить? Для тебя это называется жизнью? Не смей увиливать в миры отчаянной радости, которую вы, люди, называете жизнью. Я думал, что ты давно уяснил, что жизнь существует лишь внутри твоей белесой головки, а не в этом никчемном окружении, что преподносит тебе рисованную компоновку сознанья высших разумов. Помни, что Великий, ничуть не отличается от тебя, глупца, он рисует ярким маслом пытаясь вживить в ваш мозг мысли о ясности и светлости существования на его мольберте. Ты же, можешь подчиняться мне и всегда быть достойным манипулировать своими мирами и быть Великим в них.

— Ты тоже ведь плод моего сознания. Хватит внушать мне все это, я не могу больше рисовать! Я схожу с ума, когда вижу, как люди на холстах совершают страшные вещи, убивая, и насилуя друг друга. Прошу, не заставляй меня быть твоим подданным, я хочу жить в мире Великого и подчиняться его законам.

— Увы, но ты принадлежишь только лишь мне. Здесь я кукловод. Куклы не могут оспаривать решения своего хозяина. Так уж и быть, сегодня мы можем прогуляться по миру Великого, и может быть, что-то перенять из его холстов в наши. Одевайся. — Я никогда бы не стал выпускать его на улицу, однако изнеможенный работой он мне тоже был ни к чему, именно поэтому я возжелал утешить юношу небольшой прогулкой по существующей реальности, которую он принимает за истинный мир.

Опустившись с царства, где правили лишь мы, было неприятно принимать новый свет, ставший для нас уже чуждым, многое с вами может произойти, если вы занимаетесь созданием созидания. Мрак, привычный для меня, растворился в воспоминаниях о любимейшей квартире содержащей миры моего пространственного наслаждения, коем являлись картины моего подданного. Внимайте данные вам мною власть, а не стремитесь быть участником абстракции Великого, для вас велик ваш мир, где живете не Вы, а существа, созданные вашими крайностями.

— Почему после твоих приказов на улице всегда темно? Разреши мне погулять при солнечном свете, а в этой «подкупольной» пустоте.

— Тебе не нравится ночь? Пойми же, художник, я воплощаю любые твои крайности в жизнь, в замен ты рисуешь для меня. Наш договор давно оформлен, расторгнуть можно лишь одним путем. Ты можешь разломить любую женскую особу ради мимолетной эйфории, только скажи. Ты можешь безнаказанно убивать и грабить, только скажи. Тем не менее, совершать это ты можешь, только существуя в моем сознании, которое разорвать ты не можешь. Я же, способен существовать только в твоем сознании. Мы стаем одним целым и могущественным, только скажи… — Космическое тело, называемое вами Солнце, для меня могущественная сфера способная уничтожить меня. Воплотить крайности же ночью, при свете, так называемой Луны для меня раз плюнуть. Я живущий болью и страхом, питающийся ударами вашего сердца, создаю для порождений своего мрака вечную ночь. Искусственный электрический свет, свечи, огонь — все это такой же естественный мир для меня, как и густая слоеная атмосфера темноты космического воздействия.

Шла женщина с дитем своим, ее тельце было укутано темным рифленым пальто, а малышка одетая в розовую курточку и наделенная лучезарной улыбкой, что вызывала у меня даже некоторую неприязнь. Они держались за руку, будто Юпитер со своим Каллисто. Громкая мадмуазель, стекающая по костям своей сущностью и девочка, плотно сшитая Великим куколка из качественного сырья, но лишенная иголок в своей пустой, набитой пухом головенке. Ночь была для малютки произведением хаоса и расстройства, кое она считала запахом гниющего трупа божьего угодья. Дитя, я был уже влюблен в нее, я хотел, чтобы она танцевала для меня, так же как и рисует для меня мой юноша. Я убью ее маму.

— Ты замечаешь два тела на горизонте? Убей для меня ту, что повыше, а будущую сиротку я оставлю себе. Превращу ее в мрачное созидание наших с тобою миров, художник.

— Я не могу убить невинного человека. Я согласился с тобой сотрудничать, чтобы убивать виновных в деяниях направленных против меня.

— Это приказ. Прошу, убей ее, и я сделаю для тебя что-нибудь приятное в скором будущем. Все ведь просто: Всади ей свой нож прямо в шею, она умрет быстро и безболезненно, лишь одно мгновенье мучений за сладкое дитятко на время, которое гораздо превысит и окупит ненужную жертву. Давай же. — Соблазняясь идеей о прекрасной девочке, я и думать не желал о моем художнике, казалось, она создаст для меня мир единственного человека кружащего как лебедь над просторами моих мрачных, закованных в ржавые цепи королевств.

Дитятко бежало, и заливалась уже ярким хохотом, вокруг нее будто бы светилось Солнце, озаряющее мое ночное пристанище тьмы.

— Мамочка, давай станем лепить лошадей как придем домой? Или сварим макароны для отца. — Милые изречения девчушки понравились бы не только самой мрачной составляющей моего сознания, но и самому Великому, чьим произведением и стало это прекрасное дитя. Ее мама тоже уплывала в улыбке, но на ее глазах наворачивались почему-то слезы. Предвкушаю окунуться в ее разум и разузнать о таинственных слезах, мешающих яркому созданию существовать.

Я не хочу оставаться в ужасах этой слепой эпохи. Боже, молю, дай мне сил сдерживать себя каждый раз, когда я вспоминаю о нем. Почему моя дочь так страдает? Тебя ведь нет уже несколько лет, но она верит в то, что ты приходишь к нам кушать твои любимые макароны. Почему тогда ты поехал вместе с ними? Я ведь чувствовала, чувствовала это! Почему же ты стал для меня лишь дурманом во снах? Боже, прошу, я хочу смириться с этой утратой, прошу, прошу!

Представьте, пассажир, сидящий в аэробусе, беззаботно листает журнал, выбирая оттуда только лишь красивые фотографии и статьи о чем-то интересном. Никто не хочет ознакомиться с буклетами о авиабезопасности. Сидячие возле аварийных выходов люди — глупые животные, заплатившие на регистрации, дабы их ноги вытягивались на большее расстояние. Затем яркий свет — бульоном из огненной жижи заполнен весь салон, теперь лишь обугленные тельца издалека напоминают вид человеческой особи, существующей лишь ради индивидуальной роскоши и выгоды. Так и этот пассажир, понадеявшийся на исправную работу пилота, экипажа и настроения Великого, из себя теперь представляется лишь личинкой погребенной в продолговатой коробке с красной обивкой.

После того, что я узнал, останавливаться все равно не собирался, как бы мне не было жалко существа, такие явления как совесть или мораль мне чужды, я, как и те пассажиры живу только ради самого себя, но в отличие от них я живу, а не существую.

— Их отец мертв. Думаешь можно так оставить сиротку ни без кого, давай пожалеем ее, умоляю.

— Уже поздно об этом говорить. Аккуратно перережь матери глотку, дальше я сделаю все сам. Либо этой ночью умрешь ты. — Художник знал, что после таких слов уговаривать меня невозможно. Это грозит ему жестокой расправой и поэтому, схватив полоску острой стали, он двинулся навстречу Юпитеру и Каллисто.

Блеснувшим, будто падающая звезда, ножом, в секунду извлеченным из внутреннего кармана куртки, мой художник превратил женщину в бездыханное тело. Ах… как изумительно плескал алый фонтан, заполнявший серые мокрые бульвары своим ярким сиянием. Так и я, понимал, что теперь дитя переходит ко мне, она теперь только и только моя. Мать захлебывалась горькими слезами вперемешку с кровью, ее тело искривлялось еще долго, а звуки, выплывающие тонкой струйкой из ее рта, походили на страшные демонские посылы, вместо ласкающих ухо поддержек хранящих ее и дочь на одной орбите.

— Мамочка! Мамочка! — Дитя громко кричала и плакала, ее вой заставлял содрогаться фонарные столбы, однако теперь, это совсем не важно. Девчушка принадлежит только лишь мне, ее страдания о потере близких, станут всего-навсего маленькой крупинкой мрака, с коего она начнет свое триумфальное шествие полного жутких мотивов танца. Станцуй дитя! Станцуй для меня.

Вскоре наглый плачь, превратился в сырые всхлипывания, в то время как я растворял труп матери в болоте мрака. Девочка прильнула к каменной стене легонько, лишившись всех сил, избивая стену своим маленьким кулачком.

Наконец, ее прекрасные губки, пока что существующие как алые бутоны роз, промямлили сквозь маску страданий и боли:

— Зачем? Мы ведь вам ничего не сделали… теперь меня поймают и сдадут в детдом. Не хочу в детдом! Нет! Убей и меня, пожалуйста! — Лучи существования для нее теперь уже точно погасли, теперь ей не оставалось выбора, кроме как стать для меня балериной и музой для моего художника.

— Направляйся же за мной, мое дитя. Ты станешь жить, а не сгнивать в этом переменчивом мире от перепадов настроения. Отправься со мной и любые твои крайности станут реальностью в моем сознании.

— Что ты такое? Кто говорит со мной?

— Я не причиню тебе вреда, мой лунный свет. Тебе нужно лишь довериться этому голосу и следовать за этим молодым человеком, поверь, твоя жизнь обретет после этого смысл. Ты будешь делать все, что ты захочешь взамен на выполнение моих просьб. Хоть ты и мала, я все равно хочу, чтобы ты сделала свой выбор. Стать герцогиней наших миров или поникнуть на улице среди стаи крыс тихонько выгрызающих твои большие глазки. — Она теперь очередная куколка в моем маленьком театре. Вот же! Кукловод приступит к желанному представлению, как только возжелает этого. Я нечто большее, чем вы. Вы нечто большее, чем я, но мы единое целое. Идеальный механизм сознательной деятельности для просвещения светлых умов мрачной истинной. Мы полноценная сфера полная черной жидкости готовой залить сознания любого, кого захотим. Ваши крайности вы воспроизводите в моих мирах, свои крайности я произвожу на вас. Мы живем вместе и существуем по отдельности. Надломите свою гнусную существующую деятельность и станьте чем-то большим благодаря мне. Я исполняю ваши самые ужасные мечты, а вы же создаете индивидуальный мир для меня.

***

Вот, теперь наши соты заполнены новым медом. Медом светлой деятельности Великого. Который для меня станет материалом для лепки. Я сделаю из дитя женщину, что сможет быть идеальной правительницей моего сознания.

Она была прекрасна: короткостриженые карие волосы, ярко-серые глаза, блестящие под светом люстры в комнате, тонюсенькое тело, на которое будто насильно натягивали кожу и вены. Вены, которые проходили словно паутина по изрубленным деревьям в темном лесу. Этими венами было изрисовано все ее прекрасное тело. Вот она, моя любовь.

Девочка сидела на черном диванчике, и уже полностью выдохнувшее лицо после продолжительного плача смотрело с глубокой, будто мелькающей мыслью в ковер.

— Что же мне делать с Вами? Я готова выполнять Ваши просьбы. — Мой холод слегка утекал после того как я слышал ее голос. Прелестное создание жалило как феникс, парящий над просторами моего королевства. Он выжигал все, что видел: горбатящиеся ивы над моим болотом, глупых созданий темно-зеленого цвета разбивающих друг другу лица за кусок мяса, псов, выгрызающих глотки соседним существам за все тот же лакомый кусочек.

Вообразите, гуляющая по темному лесу девушка, привыкшая к тому, что ее друзья всегда будут поддерживать ее, благодаря деньгам ее отца. Теперь совсем одна, она, милая потерянная голубка, с огромной грудью и задницей бродит среди мрачных деревьев, которые не знают пощады к глупцам и легкомысленным девушкам. Она существует ради себя, именно поэтому, теряется благодаря друзьям, что хотели приблизиться к ней хоть на чуток и вошли в доверие. Сейчас она одна, все эти друзья испарились в светлой реалии, оставив голубку в истинности, чью я считаю изумительной сказкой. Мое нутро начинает потихоньку обвивать ее тело: я нежно карябаю ее лицо, внушаю ужас и страх; хладом разрисовываю ее интимные места в замороженные узоры, обволакиваю губы существом своим. Что же теперь? Голубка в моей власти. Она присаживается ко мне на колени и зомбированным сознанием мямлит совершенно похабные вещи:

— Слейся со мной, мой кислород. Я хочу, чтобы ты стал моим! Войди внутрь и никогда не покидай меня. Я хочу жить для тебя, мой Божественный дар. Ты — родитель мой, будь со мной до конца, умоляю тебя. Я дарую тебе настоящее наслаждение, прошу тебя, прошу. — Ее глаза, похожие на нарисованные звезды, смотрят в завороженную даль. Она не видит меня. Мне это и не нужно. Я подарю ее тело своему подданному — бедному мальчику из ее школы, прекрасно играющему на скрипке. Он создавал для меня музыку, и в этой музыке существовали мои миры. Минор, минор! Я любил этого мальчика, его крайностью стало страшное изнасилование с последующим убийством этой девушки, от которой он каждый день терпел издевательства и насмешки. Воплоти же крайность в жизнь и живи мой маленький Паганини!

Девушка отошла от зомбированного состояния, но было уже поздно. Ее нагое тело было пригвождено к кресту за запястья и ножки. Набухшие соски высоко стояли, будто все еще пытались вернуть свое доминирование над бедным скрипачом. Однако парень долго не раздумывал. Грубым движением он раздвинул ее стройные ноги и принялся за дело. Дева молила его о пощаде и громко хныкала, пыталась остановить его, используя совсем бесполезные крики и слезы, но его было не остановить. Он заставил истекать ее кровью и порочной жидкостью, насмехался над ее беспомощностью и по-настоящему наслаждался картиной, существующей во мне. Эта картина — его третья симфония, самое прекрасное, что я слышал когда-либо. Скрипач завершил, превратив тело девушки в кусок мяса измазанный вязкой белой жижей, чей цвет должен был быть темным, таким же темным, как и этот мир, и эти мысли. После всего этого электричество быстро понеслось по проводу к цепной электропиле, чье присутствие в руках паренька свидетельствовало о грандиозной концовке прекрасной симфонии.

Сливаясь со связанными нотами, звук пилы и страшные крики девушки стали самой лучшей вещью, что со мной когда-нибудь происходили. Мрачнее ведьмы, жившей внутри меня, стали кружить во вдохновенном танце, я погрузился в атмосферу величайшего, самого великого! Я наблюдал за этим и чувствовал, как будто сейчас взорвусь. Продолжай, мой скрипач! Разрежь ее синее тело, окончательно превратив свою крайность в реальность! Я люблю тебя, мое дитя! Пусть твоя скрипка играет в моих ушах вечно!

Гараж, с полу до потолка был залит кровью, посередине стоял голый паренек, забрызганный алой жижей. Рядом — две половинки креста, а на них лишь по одной ноге, по одной руке, груди и носа. Ее рот открыт от истошных криков. Капилляры глаз были похожи на ветви красных деревьев, а больше ничего. Финальная часть кровавой каденции. Изнасилование и убийство — единственные крайности, на которые способен человек. Жаль, но выглядит это прекрасно.

***

Моя новая куколка, к сожалению, не могла ни петь, ни танцевать, ни рисовать. Тем не менее, делать из нее игрушку для удовлетворения я не собирался. Существо ее нужно было срочно превращать в нечто большее, способное угождать мне своими мозгами, а не телом. Все же, я несколько жалею о содеянном, но знать того, что девочка никуда не годна я не мог. Я был зачарован ее внешностью и поэтому привязал к ее конечностям невидимые веревки, которыми я смог бы управлять дитем.

Размышляя о сделанной мною глупости, я все равно не стал отчаиваться, ибо такое бездумное поведения было чуждым для меня, и я задал вопрос напрямую:

— Так что же ты умеешь делать, дитя? Может, играешь на каких-либо инструментах?

— Нет. Я слишком мала, чтобы быть кем-то кто смог бы угодить Вам, как художник.

— Все-таки. Твои увлечения?

— Эмм… — нахмурив еда видные брови, девочка погрузилась в странствие мыслей, перебирая в голове все сделанное и придуманное за время ее пустого существования. — Я немного лепить умею. Из глины или пластилина. — Замечательно! Хоть что-то удалось выудить из молодого сознания барышни. Теперь оставалось лишь одно — убедиться в способностях девочки к лепке, может быть существа, придуманные ею стали бы прекрасным населением для моих миров. Миров создателя и созидателя.

— Это хорошо, что ты умеешь хоть что-то, дитя мое. Тебе нужно сосредоточиться и показать все, дабы я убедился, что ты не бесполезное творение Великого, населяющего его мир как пешка на шахматной доске. — Шмат глины тут же появился на столе перед дитем. Она с не наигранным удивлением бросила взгляд на созданное, но быстро утихомирилась, не на шутку воодушевившись моей просьбой. Искусство. Любое искусство это громадный полигон для создания прекрасного. Для создания мрачного мира полного чудес и горечи, полного отчаяний и боли, которые даруют мне силы жить и превращать существ в живущих. В тех, какими хочу, чтобы они были. Будь то нарисованные картины безгранных равнин, полных кровопролитий и тьмы. Или музыка, чьи ноты как стрелы пронзают светлость, превращая ее в хаос и мрак. Может, танец, коршуном проносящий покровы ветра и свирепым ударом убивающий остатки придуманной реальности. Вот, что для меня искусство. Превращение существования в жизнь, путем бешеных воссозданий прекрасного из, казалось бы, бытового хлама.

Вдохновенно, дитя месило громоздкий кусок глины, будто пропитывая его всеми чувствами, что хотела передать мне. Ей не нужны были инструменты, только ее маленькие ладошки и пальцы, ловко управляющиеся со сгустком тьмы. Девочка отрывала от шмата куски с истинным наслаждением, так, как вырывают руки совершившим преступление в некотором городе или как страшные механизмы рвут человека на четыре части, сопровождая этот процесс громкими криками и хрустом ломающихся костей. Я будто бы слышал такие же звуки, когда она со змеиной улыбкой на лице вырывала куски глины, чтобы собрать из этого нечто прекрасное, что могло бы мне понравиться. Бесформенный сгусток уже понемногу начал принимать черты живого. Лошадиная голова; изумительно вылепленные копыта; грива, созданная с помощью резни полоски глины своими маленькими ноготками и вот. Через несколько минут шматок превратился в грациозного жеребца. Удивительная красота. Конь будто мчался вперед оставляя за собой пыль, эффект которой так же был вылеплен из глины. Теперь я был точно уверен, что выбранная кукла — прекрасное пополнение моей коллекции талантливых создателей миров. Дитя немного помявшись, выдало:

— Я могла бы сделать лучше, но Вы не дали мне скульптурного ножа, с ним было бы гораздо лучше и красивее.

— Я и так приятно удивлен твоим творением, дитя. Это прекрасное создание мира Высшего. Нож я тебе найду. Твоя задача придумывать нечто темное и ужасное. Прекрасных мифических существ, созданных для уничтожения и существования во мраке наших миров. Лишь таковые могут поселиться в темных закоулках наших диких и необычайных королевств.

— Не составит для меня труда, но я сначала я хочу поподробнее узнать о том, что вы мне обещали. Я могу совершить любое преступление, и оно сойдет мне с рук, правильно? — Девочка отличалась норовистой наглостью, но работа для нее в отличие от моего художника была главной ценностью. Уж если марионетка слушается кукловода, то и поощрить ее за это не жалко. Я люблю ее.

— Верно. За исправное создание существ я позволю тебе убить любое живое существо, уничтожить любой объект или потешаться над любым дышащим воздухом так, как ты захочешь. Но все эти действия не должны быть направлены против меня или моих подданных.

— Замечательно. Можете на меня положиться, я буду создавать любых существ из глины или пластилина, каких вы только пожелаете. — Прекрасное дитя, умница. Великий будто выслал ее специально для меня. Я, как воплощение некоторых не очень приятных для ваших ушей вещей, порой был склонен к истинным эмоциям, к коим сердце склонялось только у человека прямоходящего, а никак не у меня.

Я резким взглядом снова окинул просторы маленькой квартиры и решил отправиться в комнату к моему художнику. Пусть, мне неважно было его глупое мнение, все же узнать о его мыслях я был обязан. Притом своих способностей я использовать не стал бы.

***

Юноша с сутулой осанкой сидел на табурете и помешивал что-то в кружке, сопровождая этот процесс раздражительным звоном от ударов ложки об стенки сосуда. Его серые как заячий мех глаза, были устремлены в некую неведомую даль, будто бы голова его находилась в потустороннем мире, где существовать он никак не мог.

Представьте, сосредоточенный перед ударом хамелеон нервно бегает своим пустым зрачком по всей площади огромного глаза. Его тело, принявшее обыкновенную для рептилии форму, мягко обвивает поломанную ветку тропического дерева. Никто не знает, что в мыслях у хамелеона готового к удару. Он — воплощение спокойствия. Существо способное к холодному убийству живого насекомого не чувствуя жалости и сострадания перед порхающей мошкой. Великий не придумывал такие качества для хищников. Хищники ценят свою жизнь. Они готовы убить ближнего ради самих себя. И их вид никогда не выдаст приближающейся к жертве опасности. Этим и сильны эти существа — они ждут. Их разум медленно входит в подчинение злу и мраку, когда они находятся в опасности. Их тело, подобное вдохновенной скульптуре застывает от сил тьмы и мгновенной ярости, вливающейся ручьями в их головы. И вот длинный язык хамелеона хватает мошку и убивает ее. Одно лишь мгновенье для рептилии — переворот сознания человека. Люди не хищники. Люди не ощущают выплесков ярости и погружений в темные аллеи миров, которые для меня являются родным домом. Смерть, страх, гротеск — орудия, с помощью которых можно бороться с гомо сапиенсом, глупейшим существом созданным Высшим.

Мой художник — человек, он, так же как и вы поддавался одному лишь удару плети из страха. Он не готов был кинуться как пантера на дитя и растерзать его в клочья. Поэтому за него я не боялся. Наша с ним политика была донельзя проста: он рисует, я живу и выполняю его желания. Так происходило со всеми моими подданными, пока они мне не надоедали, а такое происходило очень часто, к сожалению. Все-таки, глубоко покопавшись в своих мрачных погостах, я завязал с ним, как обычно, скучную беседу:

— Так что? Дитя у нас. Я надеюсь, у тебя не возникнет проблем с нею. Ибо моя тьма не терпит лишних формальностей, на которые способны лишь люди.

— Марионетка у кукловода. Хочешь собрать себе театр или избавишься от меня ради новой игрушки? Если отправишь меня в загробный мир стану так же как ты искать себе жертв ради созидания прекрасного. Однако эти прекрасности для меня будут представлены в мирах ромашковых полей, где бродят грациозные антилопы и кошки. — Видимо, юнец решил дерзить мне. Странно, что он не был доволен приводом девочки, ведь она была прекрасна. Может это одно из чувств присущих человеку, о которых поведать я не могу. Но гаденыш, что общается со мной как с равным будет наказан! Ненавижу его выходки больше чем Солнечный свет.

— Ты никогда не станешь таким как я, если собираешься выдумывать ромашковые поля. Такими как я рождаются, а не появляются после смерти. Процесс смерти известен только людям, которые живут в реальности Великого. Если существо ему надоедает — он убирает его из своего мира в иной. Ты же, глупец, еще долго будешь существовать здесь, пока не надоешь мне. Ведь ответственным за твои желания пока остаюсь я. Об этом не забывай. Когда ты, наконец, начнешь укрываться одеялами мрака? Пойми, если твои желания связаны с мраком, то и живи в нем. Выполняй свои крайности, подобно существу, не ведающему жалости. Я умертвил для тебя твоего отчима. Дал тебе возможность потешаться над нагой самкой, что была в сердце твоего ненавистного врага. Это все не просто так. Ты никогда не возжелал выздоровления кого-либо, никогда не хотел кому-то помочь, а теперь утверждаешь, что жизнь для тебя — это ромашковое поле с космическим потолком, усыпанным яркими звездами? Живи в мире, где будут тебя принимать, а не там, где ты себя изумительно чувствуешь.

— Извини. Просто, я не понимаю. Я не вижу тебя и не в состоянии вразумить, кто ты такой, но рисуя картины, я вижу, как существа двигаются по полотну, будто не замечая меня, в то время как ты — просто голос, который я слышу рядом и все, что я у тебя прошу, исполняется. Я никак не могу просто привыкнуть к этому, прости.

— Скептицизм был присущ молодым личностям типа него. Никто никогда бы не поверил в существование невидимого джина, что исполняет твои желания ради искусства — это звучало бы как старый миф, не будь я существом сеющим мрак в души завербованных мною создателей. Может когда-нибудь мое истошное пребывание в мире Великого станет чем-то больше, чем мнимая тень неведомого существа, для которого ужасы и горе единственная пища, коею я могу содержать себя в собственной истиной форме на пустырях других миров.

— Ладно… Я принимаю твои предосторожности, художник. Тем не менее, такие разговоры обычно ничем хорошим не заканчиваются. И ты об этом прекрасно знаешь. Постели для нашей гостьи кровать, да и сам отдохни. После таких внезапных событий вряд ли можно думать о картинах или скульптурах.

— О скульптурах?

— Дитя прекрасно владеет искусством лепки из глины. Я думаю, что ее талант сможет прижиться с твоим, дабы приносить счастье мне. А теперь… достаточно разговоров. Отдыхайте люди. После сна вам предстоит тяжелая работа. Да и для меня тоже.

***

Жизнь без эмоций и чувств, присуща, таким как я. Я привык быть иллюзией в людских умах, представляясь некой субстанцией полной зла и мрака. Я не видел смысла в состраданиях и любви, скорби и радости — для меня всегда существовало только два чувства: когда кто-то страдает и когда мне что-то не удается. Первое в моей насыщенной жизни встречалась часто, второе же в мире Великого представало лишь единожды. Я осознавал, что мои провалы служат для меня неким страданием, чувство которого я постигнуть так и не смог. Мне это и не нужно. Чем больше людей я знаю, тем больше убеждаюсь в том, что родиться таким как я куда лучше, нежели цепляться зубами в короткое время существования, где на каждом шагу можешь отправиться уже совсем в другой мир. Люди не привыкли к мистике, для них мои мысли подобно глупой фантастической литературе впиваются в мозг отпетых фанатиков, заставляя их пропагандировать несуразную чушь напичканную множеством аспектов и безумных свойств. Я прекрасно понимал это и поэтому своих марионеток ценил куда больше чем людские страдания и прочие методы, выходящие для меня выгодой.

Представьте, плывущая по течению лодка попадает в сильный шторм. На лодке четыре человека, каждый из них любит другого и ненавидит одновременно. Люди в критерий истинной дружбы всегда приводят несчастные случаи, когда такая лодка разобьется об камни, одному из них точно придется умереть во время принятия удара на себя. Тот, кто сидит впереди — лучший друг, который спасет остальных. Сзади — худший, тот, что встанет за широкие спины, дабы спасти лишь свою шкуру, но какой толк? Разбитому о камни герою, никогда не скажешь ласковое: "Ты был моим лучшим другом", не получившему трусу ни ушиба же очень просто нагрубить, ведь он может слышать это и отрицать этого не станет. Вот и получается, что мир Высшего окутывается мраком и злом в результате таких этических дилемм. Отдать свою жизнь ради других или существовать как боксерская груша в одиночестве и скукоте? Поверьте, такое происходит во всех мирах. Хороших людей не существует, есть только зло и остальные вытекающие из этого понятия. Именно поэтому я внушаю такие реалии всем марионеткам, может когда-нибудь они попадут в такую же ситуацию и не найдут из нее выхода, думаю осознавать мировой мрак нужно задолго до таких инцидентов. Существуя в мире зла нужно быть злом, а не высокомерным фарисеем, что утверждал бы с пеной у рта о праведных и добрых вещах, типа существования в ромашковом поле.

Я переместился в комнату, где спала девочка, она, все еще скрутившись калачиком в клетчатом одеяле, излучала противную мне энергию доброты, хоть я и понимал, что доброта эта давно развеяна в чувствах скорби и ненависти к самой себе. Дитя понимало, что жизнь только начинается, и что истинная работа ей предстоит после того как она откроет свои крохотные глаза. Вдруг, она будто бы увидела сквозь ресницы мое невидимое движение и проснулась.

— Вы здесь? Я вас ощущаю. Мне предстоит сегодня придумывать существ для Ваших миров? — диалог моего разума и сияния ее глаз продолжался, то эти блеклые огоньки светили страхом, то целеустремленностью. Казалось, ей не нужно было произносить и слов, я понимал все по выражению ее лица, ведь говорила она почти всегда об одном и том же. Однако в этот раз я решил завязать с ней более прочный разговор, дабы стать для нее чем-то большим, чем голос в голове.

— Да, здесь. Странно для человека, потерять близкого и страдать, поэтому лишь малое время. Боишься меня или я не понимаю твоей холодности, дитя?

— Скорее это мое мнимое доверие к Вам. Я верю, что мой труд в вашей мастерской не пройдет даром, ведь я имею некоторые желания, которые сама выполнить не в состоянии и не волнуйтесь, это никак не связано с местью к вам или оживлением моих родителей. Есть нечто большее, о чем я расскажу Вам, когда настанет время исполнения этих желаний. — Дитя удивляло меня все больше и больше, ее голос был полон уверенности и точности. Она будто бы предвидела нашу спонтанную встречу заранее и спланировала для себя некое поведение, дабы я исполнил ее желания.

— Я рад твоей искренности и резкости мыслей, но помни, я не золотая рыбка, чтобы по некому хотению исполнить любое твое желание. Исполнить для тебя я могу только желание крайности — то, что для тебя является высшей степенью грязи и счастья, которое только ты сможешь придумать. Это должно быть нечто великое и ужасное как мир, в котором ты существуешь.

— Я поняла это сразу. Не волнуйтесь, моя крайность, пожалуй, не станет для вас тяжкой ношей. — Интрига нарастала нешуточная. Девочка точно была готова до изнеможения работать ради исполнения этой таинственной мечты. Ну, что же, время покажет.

***

Квартира теперь обрела статус истиной мастерской. Над светом люминесцентной лампы трудилась девочка, сидя возле большого окна, а под «большим» светом трудился художник. Схема была очень проста. Я стоял позади юноши и давал ему некоторые указания на то, как лучше нарисовать мой мир, а конкретнее, что я хочу в нем видеть. После завершения картины он клал кисти в стакан и уходил в другую комнату, где либо читал, либо курил, либо и то и другое одновременно. Это нужно было для того, чтобы его рисунки ожили и зашевелились под влиянием моих злых чар. А после, я погружался внутрь и наслаждался просторами моего идеального мира.

На этот раз мы получили настоящий шедевр. Огромный замок, кишащий человекоподобными волками, находился прямо на невысоком холме. А вокруг лишь пустота. Сплетения гнилых корней выстраивались в невероятные дороги, по которым ходили нагие рабы, ищущие себе хоть что-нибудь для пропитания. Все было во мраке, только из острых окон замка светил мелькающий свет, что манил этих людей как мух. Невероятная картина, не опуститься туда было бы оскорблением. Поэтому, я решил не терять времени (самое мое ненавистное явление, придуманное Великим) и пуститься в недра сие искусства.

Представьте, умоляющие крики доносятся как волчий вой, окружая ваше тело некими цепями боли и пустоты. Эти рабы — никто. Существующие пешки, бродящие вокруг короля под видом его охраны. Но для рабов на этой шахматной доске давно наступил цугцванг. Я свободно перемещался по этой ограниченной среде по воздуху, и заметить меня было сложно, ибо в мирах придуманных мной я не могу быть лишь невидимым, в остальном же я всесилен. Мое черное тело метнулось к замку, молниеносным ударом разбив металлические прутья, покрытые столетней ржавчиной. Предо мной стояли два человекоподобных волка, в красных костюмах и короткими томагавками, своей формой больше напоминающие кельтские орудия для охоты. Существа не стали говорить со мной, ведь говор нельзя нарисовать, только придумать как звуки вокруг вас. Волчьи лица были изрублены острым предметом, кровь тускло переливалась под светом факелов на серой шерсти, абсолютное зло. Удивительно.

Закончив созидать внешний вид придуманных художником зверей, я ринулся к тронному залу. Я был уверен, что он здесь есть, ибо невозможно создавать мир без главенства, как и невозможно, создать его без меня. Коридоры замка путали мое сознание хлеще мыслей о дитятке и ее желаниях, но и то и другое было прекрасно. Я хотел остаться в этом замке навсегда — натравить волков на рабов, дабы они перегрызли друг друга, а я стал жить бы здесь один, восхищаясь красотой мира созданного для меня.

Наконец я нашел дверь в тронный зал. Эта комната отличалась от остальных, которые я заметил по ходу экскурса по замку. Все вокруг было сделано из сшитого между собой мяса, думаю, из-за этого с потолка и капал гной вперемешку с густой кровью. На просторном троне лежал иссушенный человекоподобный козел. Он был настолько худощав, что казалось после соприкосновения, тут же развалится подобно карточному домику. Однако мрачнее его тела я никогда и ничего не видел: жилистые руки, держащие длинный кнут; большая козлиная голова, поникшая над разлагающимся трупом волка; черное как ночь одеяние, а главное длинные рога, на которых висели как бусинки глаза. Королевское тело двинулось и опрокинулось в мою сторону, создав невидимую опору на троне.

— Что ты такое? Представься мне или будешь исхлестан как раб мой. Повинуйся мне в моем королевстве, ибо умри, создав обивку для моего трона. — Голос был его еще мрачней, чем вид, он будто был подвержен крайностям всех людей. Ему вырывали глаза, разбивали лицом об бордюр, отдавали крысам на поедания его внутренностей, впрыскивали в мозг личинок африканских жуков и многое другое, после которого жить в мире Великого невозможно.

— Король, достигший высот на постаменте мира созданного мной, не смеет полыхать своим говором как безумный пожар. Король, обращайтесь со мной по званию моему, а не как с оборванцем, гуляющим у подножья Вашего королевства.

— Высший? Я ждал Вашего прихода, прошу извинить меня за мою грубость и незнание. Позвольте преподать вам в извинение кусок моей плоти? — Король засучил рукав тонкой робы и кинжалом снял толстый слой со своей кожи. Он преклонился на колене предо мной и дал мне кусок мяса в руки. — Примите это в знак уважения и ценности вашей для моего народа, если этого мало, позволите, я вырежу из груди медальон и преподнесу его Вам.

— Нет, король. Данной плоти достаточно, чтобы искупить Вашу вину. — Козел поблагодарил меня кивком своей лохматой головы и направился в сторону своего трона. Сзади его одеяние было несколько урезано в области ног. Сквозь дыры, которого можно было заметить черные копыта, наполовину погрязшие в теплом гное, неприятно разжижающим ступни.

Пожалуй, здесь я все увидел. Плюс ко всему я смогу вернуться сюда, когда захочу и поэтому я решил отправиться обратно в «реальный» мир.

***

Здесь, все было как обычно: тусклые обои, изрубленные строительными царапинами, расслабляющийся юноша, и новая краска, разбавляющая скучные людские мотивы — сидящая за лепкой девочка, которая будто стала серьезной девушкой за один день. Я решил взглянуть на рабочий процесс и метнулся в сторону маленькой комнатки где.

Ее руки были неосторожными пятнами заляпаны глиной, а в глазах мелькал сосредоточенный взгляд. Губами она шевелила, будто бы представляя, как будет говорить существо, которое сейчас находится в процессе создания. Некоторые детали существа лежали на столе, я был удивлен. Голова, по-видимому, была не похожа ни на одну голову, что я видел в людском мире. Она была странной формы и увешена какими-то почками, покрывавшими верхнюю часть головы. Рот был, будто специально небрежно вылеплен зигзагами, но детализация этих уст позволяла понять, что над этой работой трудился настоящий мастер. На отдельной газетке также лежали руки этого существа, изрубленные кухонным ножом в изгибах и слегка разветвляясь в запястье. Отличная работа.

Оно было прекрасно. Оно будто бы было истинным лицом зла и мрака. Зубы, губы, эти почки надо ртом — это все нависало синими плащами над крышами вдохновенных церквей, оно будто бы струилось как канализационный прорыв, пачкая город своим ужасом и тьмой. Оно вязло и прилипало к рукам и ногам, никогда больше не отпуская жертву. Вот Оно. Произведение искусства.

Вообразите, вдохновенный вальс двух влюбленных прерывается резкими выстрелами существ в странных костюмах. Они держат в руках стальные пушки набитые ворованным порохом и восседают на конях. Их лицо накрыто рваным капюшоном плавно переходящим в мантию покрывающим все их тело. Руки неприятелей темнее ночи и в них страшным блеском сияют винтовки. Один из них медленно подходит к паре, не слезая со своего коня. Он выше их, как и тьма выше наигранного веселья. Одним присутствием можно разрушить придуманную радость капелькой истинной тьмы. С тьмой же, такого не получится. Всадник медленно наклоняется над парой и, будто, высасывает из испуганных взглядов весь ужас и страх.

— Мы — посланники его. Вы — жертвы придуманного им парада. Для нас важны ваши эмоции и чувства, чтобы выразить истинность, не нужно праздновать и резвиться как мыши в райском саду. Вы — порождения Великого не должны овладеть были способностями к мысли и выдумки. Ваша радость меня раздражает, она раздражает и ЕГО. Внемлите моим сентенциям, ибо любой, кто продолжит веселье повлечет за собой массу смертей в этом зале. Вы уже не в мире Великого, вы в ЕГО мире. Нарисованная картина с множеством движимого, где слово мрак — основное кредо. Хороните человека, дабы передать вашу истинность. Мы делаем это для него, мы придуманы для него. — После этих слов всадник снимает капюшон и легко складывает его на плечи. Его лицо — покрыто мешками, закрывая глаза и нос. Рот — изрубленная зигзагами яма, благодаря которой он едва ли может говорить. Мои всадники портят веселье и внушают страх непросвещенным. Добро есть лишь там, где нет человека. Зло — существует везде.

Глаза девочки одновременно выражали и радость и страх, после увиденного ею ожившего всадника, коего она слепила самостоятельно. Он лишь мирно двигался и не бросал на нас взгляды, а его конь был таким же страшным, как и наездник. Глаза отсутствовали, в зубах металлические пластины отсекающие половину его морды, а копыта странным образом соединялись с ногой при помощи ветвящейся кости, горящей черным пламенем.

— Вам нравятся такие существа?

— Это великолепно. Ты, дитя, будто погрузила меня в цистерну полную ужаса и мрака. Я купаюсь в ней, транжиря бесчестно прекрасную воду, сотканную как платье принцессы смерти. Думаю, сегодня мы убьем кого-нибудь и изнасилуем. Такой прелестной работы достаточно на сегодня, если ты устала, можешь прилечь или почитать книг, которые найдешь у художника.

— Нет, благодарю Вас. А насчет убийства очень интересно… — Девочка мягко намекнула на то, чтобы я рассказал ей подробнее о похождениях в ночи и случайном убийстве. Нас ведь за это не накажут, мы сами каратели и надзиратели. Наша крайность не станет крайностью простолюдинов. Ведь если есть то, что делают для меня, значит и есть то, что делаю для моих подданных я. Эта беспечная политика искусственного наслаждения и является истинной крайностью. Крайностью для меня.

— Мы пройдемся по темным улицам и убьем любого кто нам не понравится. Это здорово очищать мир от глупцов и мотов. Если для них жизнь в мире Великого — наслаждение и счастье, то мы это прерываем и проповедуем свое ради крайностей и желаний. Чтобы мечты стали реальностью, нужно над ними работать, как коммунизм, только на высоком уровне.

— Любого прохожего? Я сделаю это собственноручно?

— Да, если пожелаешь.

— А как насчет моей настоящей крайности?

— Всему свое время. Я не знаю, что представляет собой твоя крайность, поэтому выполнять ее сейчас глупо, и я потеряю свою кладовую прекрасных существ, если исполню это желание, не насладившись твоим даром к лепке.

— Я понимаю ваши предосторожности, все же, я хочу ощутить какого это — убить человека. — За последнее время пребывания у нас, дитя изъявляло все большего желания к экспериментам и прочей невесомой ерунде. Я был не против этого, ведь только познав мир можно убедиться в своих крайностях наверняка.

— Тогда, собирайся. Охота начинается сейчас. — Я блеснул еще несколькими людскими эмоциями, вызвав у девочки дьявольскую улыбку и легкий смешок. Она казалась действительно старше, чем тогда, когда пришла к нам. Кожа на лице будто стала слегка обвисать, предавая ее лицу женские черты. Руки становились длиннее и фаланги пальцев больше стали походить на нежные дамские руки, а грудь стала совсем уж как у молодой девушки. Однако прибавки в росте я не замечал.

После наблюдений за таинственной девчушкой я направился в комнату, где сидел художник:

— Возрадуйся же опять. Мы выходим на улицу снова. Девочка хочет попробовать себя в роли убийцы.

— Что?! Разве можно так? Она совсем еще дитя! Нельзя так с детьми обращаться, пусть лучше просто прогуляемся и все. Ты мне жизнь в муки превратил и с ней так же хочешь поступить?! Я не позволю ей убивать кого-либо. Ты сумасшедший! — Таким эмоциональным художника я не видел никогда, он говорил серьезно и переубедить его станет сложной задачей. — Я рисую для тебя то, что ты хочешь, ты выполняешь для меня желания. Вот. Теперь мое желание, чтобы ты не водил ее никуда.

— Это не твоя крайность, ты же знаешь...

— Но это переходит все границы, она ребенок пойми это!

— Я сказал, что мы пойдем для того, чтобы найти ненужную жертву. Ты сам убиваешь, когда хорошо работаешь, но больше одной жертвы в день мы допустить не можем. Это может превратиться в хаос, который не будет истинной тьмой, а всего лишь мелькающим светом среди закатов и рассветов жестокости и насилия.

— В таком случае я не хочу тебе больше подчиняться. — Это перебор. Такого он просто так сказать не мог, потому что знал правила: отказаться от приказа означало — умереть. — Пусть ты убьешь меня, но прошу, не превращай ее в убийцу, я хочу, чтобы моей крайностью было то, что она станет прекрасным скульптором работающим...

Для тебя… — Выстрел. С последним слабым криком юноша рухнул на пол, ударившись виском о мольберт и покинув меня навсегда. Художник пальнул себе в рот и наполнил мой мир с замком и королем-козлом кровью, которая еще долго текла по деревянным обкладкам. От звука пистолета, дитя прибежало в комнату и широко открыло глаза и рот от удивления. Она практически не знала художника, но слезы тихо стекали по ее щекам, превращая холодного убийцу в съеженного котенка, страдающего от боли и зла, которое его окружает. Ну, что же. Он сделал свой выбор, его последнее желание я был обязан исполнить, иначе я бы точно так же покинул этот мир. Вдруг дрожавший голос девочки жалобно потянул:

— З-зачем он т-так?

— Это его выбор. Художник не хотел, чтобы ты стала убивать. Он так просто ушел ради тебя… я не понимаю вас, людей. Он станет героем в твоих глазах, а я буду винить тебя в его гибели, будучи человеком. Однако я и сам зачастую выводил его. Он был таким же ребенком, как и ты когда я нашел его. Он сразу приглянулся мне, как только я его увидел, он показал, как умеет рисовать. Это были собаки и кошки. Затем крупные ландшафты, корабли, люди, а затем, наконец-то, что я от него хотел — миры. Миры полные его внутренних переживаний и ненависти. Беспардонный, не знающий вежливости и честного слова, выросший под моим крылом и так легко обособившийся от меня мальчишка. Мой художник. Жаль, что ты так легко ушел ради ребенка, который впился в нашу колею совсем недавно. Я люблю тебя.

***

Окровавленный труп художника все так же лежал, уткнувшись виском в угол мольберта. Все вроде бы обычно, но на мольберте резкими мазками красовалась та самая картина. Мир рабов и человекоподобных волков, которыми правит козел. По правой стороне «мира» стекала кровь, испачкав половину замка и загубив своей беспечной волною нескольких рабов. Что же если посмотреть на это с другой стороны? Внедриться в картину и изнури оценить авторский штрих.

Понятия не имею, что произошло! Я находился уже внутри, но мои руки и ноги были будто бы неподъёмным грузом. Я — человек! Я не мог взлететь, не мог просто-напросто убить. Я просто стоял на ветвящихся сухих корнях и смотрел на рабов проходящих мимо меня. А рядом со мной — огромная молния красного цвета, она била в разные стороны, сжигая заживо обитателей и с каждым ударом становясь все больше и сильнее. Я изо всех сил ринулся в сторону замка, но алая гроза парила вслед за моими ногами, ударяя короткими очередями в следы. Я никогда не чувствовал себя таким беззащитным и слабым в мире который был создан для меня. Через несколько метров я уже не чувствовал себя в теле, меня будто разорвали как тряпичную игрушку. Я уткнулся в стену замка и закрыл влажные глаза, в которых виднелось лишь искореженное помутнение.

— Ты? Раб ли ты или посланник короля? Тебя я здесь не видел никогда. — Я не понимал, что это за голос. Он будто бы звучал в моей голове, а гроза предо мной стихла и уменьшилась. — Кто ты такой?

— Великий этого мира! Уйдите.

— Великий? Ха-ха! Великий предстал в образе уродца созданного Истинным?

— Истинным?

— Да. Владельцем мира людей, величайшим искусником и мастером, а ты, ха-ха! Великий! Чего же ты не паришь над дубовыми корнями в поисках короля, а убегаешь от грозы? Страх?

— Страх? Но я ведь создал вас. Я не знаю, что происходит. Я переместился сюда и не могу принять свой настоящий облик, я человек! Человек! Невероятно.

— Не верю. Если этот мир создан для тебя, то, похоже, что тот, кто нарисовал этот мир — умер! Или отказался от контракта, значит здесь ты такой же обитатель, как и мы все. У тебя нет связи с создателем, а значит, и Высшего у нас нет. Теперь понятно, отчего эта гроза.

— Как же мне выйти из материального тела и переместиться в истинный мир? Я не могу поверить, что попал в ловушку, созданную как радость для меня.

— Понятия не имею. Можно попробовать убить тебя, но я не уверен, что из этого выйдет, что-то хорошее, но другого пути точно не существует. — Угрожающее, наконец, вякнул голос. В моем разуме, будто все перевернулось вверх дном. То, что я обожал и ценил, встало против меня. Как же это так? Я король ставший пешкой на шахматной доске. Я не могу теперь понять, как мог этот мир стать для меня тюрьмой. Ведь этот мир сделан для меня! Что ж… Другого пути нет.

— Тогда… — Я направился к красной молнии, обжигающим ударом я почувствовал нечто странное и необъяснимое. Это было очень неприятно. Мои кости будто плавились как пластиковые бутылки, кожа стала стекать подобно воде с тела. Это адская боль, очень больно. Никогда я такого не чувствовал прежде, эмоции стали частью меня после такого, я будто превратился из живущего в существующее. Я пал на колени перед Истинным или Богом, как его называли люди. Я уже не воплощение мрака, а лишь личинка полная тьмы и страха. Я — человек.

***

Странно осознавать это. Неужели именно так смерти едва знакомых вам людей заставляют вас страдать не меньше чем он? Его смерть повлекла за собой кучу событий. Я не мог жить в своих мирах, не мог наслаждаться его рисунками. Я будто потерял все свое жизненное обличие. К счастью, я вернулся в мир истинного после этого удара.

***

Прошло одиннадцать лет и все это время, я учил и восхвалял работы своей девочки, ныне уже взрослой дамы окруженной миром моих мыслей и идей. Она была бы лучшей если бы не то, что случилось со мной тогда.

Представьте, нефтяной магнат узнает о том, что его жена занимается проституцией и шляется тайком от него по ночам на «работу». Любовь за деньги — неотъемлемая часть ночи, она позволяет окунуться в мир порока и тьмы. Однако то, что совершит после этого магнат, куда страшнее, нежели ее сладкое средство заработка. Литры крови густым потоком вырывающиеся от его упругого тела, но любовь… то чувство, за которое вы, люди, готовы пожертвовать своей жизнью. Он умрет вместе с ней придавленный металлическим шаром, что нежным прикосновением раздробит их головы ради мнимой мечты быть вместе навсегда. Мне такого не понять, жертвовать и так хрупкой людской жизнью для надежд, которые никогда не сбудутся. Глупости, да и только.

Девушка выдалбливала из неаккуратной глыбы прекрасные человеческие черты, она была одета в шапку, из-под которой виднелись аккуратные черные волосы, мешковатая толстовка с перевернутым крестом на груди и постоянно теперь дымящая в ее зубах сигарета. Худощавая как спица и, казалось, от легкого прикосновения рассыпается как фарфоровая кружка, но руки были странными штришками покрыты мозолями от тяжелой работы. С каждым днем она делала все больше и больше, лучше и лучше, пока, наконец, не создала его.

Двухметровый человек, укутанный в черные лоскутья. Один глаз был вороньим, и лицо наполовину покрывалось темными перьями. У него было лишь одно крыло на спине и длинные волосы, точь-в-точь как у художника. Это было самой прекрасной скульптурой, после которой девушка отказалась творить навсегда.

Снова закурив, она произнесла охрипшим от никотина голосом:

— Пожалуй, я никогда не сотворю лучше. Теперь я хочу, чтобы ты исполнил крайность, ради которой я занималась этим одиннадцать лет.

— Пожалуй, ты можешь просить все, что угодно. Работы лучше этой я не видел никогда, теперь уже точно.

— Когда я только пришла к Вам, я всего-навсего хотела отомстить юноше за смерть моей матери. Это было ужасно. Но теперь художник мертв, а я давно выросла из прошлых обид. Вы сделали из меня нечто большее, чем обычного человека, я все это время лепила и выбивала свои творения только для Вас. Сейчас, настала ваша очередь… Моя крайность… — Девушка опустила голову в интригующем молчании, я ждал этого момента очень давно. Это должно было быть чем-то невообразимым за такие труды, но теперь я понимал, что на ум ей может прийти какая угодно глупость, выкованная из носильной выдумки. И наконец:

— Расправиться со своей сестрой и всеми ее друзьями. — Я почувствовал некоторое облегчение, но сирота, которая хочет убить свою сестру, довольно таки необычное явление. С этим связаны какие-то факты уж точно. Дело плевое, не медля, я стал искать какую-нибудь информацию о жертве у своей скульпторши:

— Почему же ты хочешь убить свою сестру?

— Представьте, припеваючи живущая семья обзаводиться новым ребенком, который требует большего труда и заботы, нежели единственный. Затем в семье происходит еще одна непредвиденная разруха — отец погибает в авиакатастрофе и работать приходится старшей сестре и матери. Младшую ненавидят. Мать избивает солдатским ремнем за любой проступок, сестра издевается, как хочет с упреками типа: "Ну, ты, выкидыш, небось, совсем тварь такая ничего не делаешь? Мы с матерью работаем как проклятые, а ты высиживаешь здесь, куропатка?". — Слова прекратились, я переместился в разум скульпторши, наблюдая за ее воспоминаниями.

Молодая девушка сидела в одних лишь трусиках, нагревая ложку точечным пламенем зажигалки, рядом сидела милая девочка, лицо которой было покрыто синяками и ссадинами:

— Матери скажешь, что ты подарки отцовские потеряла, понятно?

— Она меня убьет за это.

— Сдашь меня я тебе руки «повырываю», шлюха. — Кудрявая блондинка не отводила глаз от ложки, и говорила с девчушкой очень надменным тоном, не обращая внимания на наворачивающиеся на ее очах слезы.

— Мы только в убытке из-за твоего героина! Почему я за это должна получать?!

— Потому-что я зарабатываю деньги, чтобы командовать, уяснила? Мать тебя больше любит, тебе будет достаточно пустить слезы, и ты прощена. Меня же она придушит. Так что выхода у тебя нет. — Сестра закончила беседу, закинувшись наркотиком и уткнувшись в спинку дивана змеиной улыбкой провожая здравый смысл.

В следующей сцене принимала участие женщина в возрасте и все так же девчушка. Страшными криками дитя пыталась заглушить боль от ударов шнуром. Красными полосами покрывались все части тела девочки, она была похожа на нечто неземное. Цвета от ударов и голубые узоры вен, ярко выделявшиеся на ее коже, контрастировали друг-с-другом, создавая некую борьбу доброты жившей в ней и зла, окружавшей ее повсюду.

— Дрянь такая! Скажи сестре спасибо, что она меня остановила, а то я б от тебя и места мокрого не оставила, сволочь! — Блондинка оттащила мать от истекающего болью тела ребенка, которое казалось едва можно поднять на ноги. Лицо было покрыто красными полосами. Даже веки набухли, и стали больше походить на бутоны роз.

Новая сцена. Кудрявая сестра сидит на диване со странными людьми в кожаных одеяниях. На кресле рядом двое занимаются животным сексом, попивая, при этом пиво и щупая друг друга сухими, тонкими руками. Играет ужасная музыка, старый магнитофон выплевывает ноты, с неохотой воспроизводя серую кассету.

— Ох… Гляньте! Это ее сестричка. — Лысый парень в высоких сапогах кидает в девчушку огрызок от яблока, пачкая ее белую футболку. — А она чего вся венами покрыта? В «стиралке» ее моете? — Глупая шутка вызвала смех у всей компании, в том числе и у блондинки. Несмотря на юный возраст ребенка, пара на кресле продолжала дико трахаться, будто бы не замечая ее.

Через некоторое время дитя было насильно усажено вместе с молодежью на диван. Затем последовали издевки со стороны самой сестры и ее друзей: дергали за волосы, кидали едой, заматывали туалетной бумагой и многое другое. Девочка расплакалась и убежала прочь из квартиры. Ее побег сопровождал смех и передразнивания.

—… я хочу, чтобы она страдала вместе со своим парнем так, как я захочу. — Девушка закончила диалог.

Ну, что же. Начинается то, ради чего дитя работало одиннадцать лет, ее рассказы дали мне понять, за что она не стала мстить за мать, а напротив хотела сама ее убить вместе с ненавистной сестрой.

***

С девушкой мы прошли примерно половину города, расстояние большое, но стремление скульпторши убить родственницу поглощало лень и неохоту идти за несколько километров.

Наконец пред нами ее дом. Она оглядела его с некоторой улыбкой, наверное, от добротных воспоминаний, коих не так уж много повстречалось ей в этом месте, и стала аккуратно поглядывать в окна, выявив: нет ли кого-нибудь дома. Звонок. Дверь открыла полная старушка в розовом халате и ужасно грозным выражением лица. Скульпторша нехотя подняла голову и достала изо рта сигарету:

— Вы давно здесь живете? — Наглым тоном задала вопрос скульпторша

— Ты кто такая, девушка? Давно уж пять лет как.

— Неважно кто я, важно, где бывшие обитатели этого замка наркомании и боли.

— Чего несешь полоумная? Прекрасное жилище, нам его по дешевке продала какая-то девушка, переехала жить к своему жениху, а ты проваливай отсюда.

— Я здесь жила побольше вашего. С моих бывших владений меня не прогоняйте, голубка. — Она выдержала паузу. — К жениху говорите? Благодарю за информацию. — Девочка бросила горевший окурок, в халат старушки, вызвав тем самым возгорание шелка и гибель хозяйки прямо у порога своего дома.

— Зачем же ты ее убила? — Я начал разговор, будто бы скинув вину пожара на нее, хотя сам я устроил куда большее. Одним окурком нельзя было убить, но скульпторша будто кольнула мне в разум, попросив умертвить старушку.

— Женщина, жившая около моей бывшей школы. Каждый раз, когда я приходила мимо ее дома глупая собака начинала лаять, и она спускала ее с цепи, чтобы посмотреть, как сука потрошит мою одежду и валяет меня в грязи. А старуха тем временем падала от хохота и хвалила эту чертову собаку. Сожжение заживо — меньшее, чего она заслуживает. Теперь не важно, она было злой тварью, которая достойна, только вечно кипятиться в адском котле вместе с ее бигуди и старой псиной, что мешали моему безобидному пребыванию в этом мире. Пойдемте к дому того селезня, что спит с моей любимой сестричкой, ему я кстати припомню жвачки в волосах и окурки затушенные о ладони, и еще кое-что. Как-то раз он меня изнасиловать пытался, благо сестра не позволила ему этого сделать. — Поход был увеличен еще на небольшое расстояние. Дом жениха был намного меньше предыдущего, а за дверью слышался тот самый магнитофон из сцены, что виделась мне. Звонок. В дверях стояла она. Морщинистая, с синяками под глазами и обвисшей грудью кудрявая блондинка, на вид ей было уже далеко за тридцать, хотя и возраст ее едва ли превышал отметку двадцать семь.

— Тебе чего?

— Как же чего дорогуша! Ты одна или с любимыми друзьями? Так давно их не видела, ну пусти же гостью за порог, чего мнемся!

— Т-ты!? — Голос сестры задрожал, как гитарная струнка. Она почувствовала даже некую низость перед девятнадцатилетней сестрой. — Ты же умерла вместе с матерью одиннадцать лет назад! Я не верю своим глазам, милая моя! Проходи! — Счастливыми выкриками блондинка пустила нас в дом, внутри на диване так же сидели ее друзья и занимающиеся сексом парочки, увеличившись до двенадцати человек, по сравнению с видением. Скульпторша улыбалась, а щеки ее забавно колыхались от предвкушения массового убийства всей этой оравы. — Как ты живешь вообще? Почему раньше не приходила? — Пред видом нового гостя ошалели все, потому что каждый узнал милую сестричку по ее венам на руках и лице.

— Прекрасно живу, а не приходила, потому что работала. Нашла одного хорошего кукловода и делала для него кукол. А ты я смотрю все такая же.

— Твой жмурик видели мы все, ты как, мать, выжила то? — Вдруг последовал пафосный выкрик парня.

— Тебя это не касается, ублюдок. Если бы мне с тобой было приятно общаться, я бы вернулась домой к сестре еще одиннадцать лет назад. Однако выбрала другой путь, думаешь навестить тебя, упыря, пришла? Ребята, у меня к вам серьезный разговор. Разговор касается не только меня, но и в первую очередь вас, молодые люди. Так вот… — Миниатюрное тело скульпторши вскочило на стол, выбросив тем самым всю выпивку и шприцы со стола. — Приглашаю вас в цирк! Цирк с клоунами и дрессированными питомцами. Канатоходцами и акробатами, а главными актерами сие представления будете… вы! — За спиной девушки появился Он, лучшая ее скульптура двухметрового роста, я стал хозяином этого тела и успел немного привыкнуть к нему полуворону-получеловеку. Девушка шепнула мне, чтобы я каждого пригвоздил к стене и заткнул им чем-нибудь рот, дабы она смогла устроить настоящий цирк. Знаете, я не чувствовал себя тем кто наслаждается, я почему-то был будто бы ее куклой. Обычно я садился рядом и получал удовольствие от крайностей, но сейчас было все иначе.

— Дорогая моя сестричка… — Скульпторша достала откуда-то электролобзик, пока я занимался обездвижением синих тел. Лобзик шумным звуком вскрыл верхнюю часть живота и груди сестрицы. — Ты часто издевалась надо мной как над щенком. — Девушка резким движением вывалила кишки из тела, заставив тем самым стошнить сестру, но так как рот ее был завязан, рвотные массы попали в дыхательные пути, и блондинка стала задыхаться. — Подожди! Покидаешь меня рано. — Скульпторша подозвала меня, дабы я спас ее «от смерти для смерти». Парадокс. Сестру вдалось спасти, но рот девушка попросила меня ей не завязывать.

— Чего же ты… Я тебя любила ведь.

— Твоя любовь подождет, голубушка. Я уже вспорола тебе брюхо, и жить дальше ты не сможешь уж точно. Теперь интереснее. — Дитя взяла со стола приготовленный гвоздодер и резким нажатием вскрыла ребра кричащей от боли сестре. Органы вперемешку вывалились наружу, держась на одних только ниточках за синюшное тельце. Блондинка все еще была жива, кровь бешено вытекала из нее, а скульпторша с любопытством разглядывала выпавшие внутренности. — Я вот что подумала. Этот ублюдок не сделал тебе еще предложение? Потому-что сейчас самое время. — Стошнило еще одну участницу «цирка» и тогда девушка попросила, чтобы я выломал ребра всем, кроме парня и открыл им рты. Так я и сделал, все были похожи друг на друга — висячие едва существующие тела, цепляющиеся за последние секунды жизни. Парня же она попросила снять и привести к сестре.

— Друг, не делал предложение еще?

— Как раз собирался.

— Ха-ха! Так я «как раз» вовремя, раз ты ее любишь, то докажи нам с моим другом это. — Скульпторша схватила сердце сестры, все еще свисающее из ее тонкого тела. — Ешь. — Это слово повергло в шок не только парня и друзей, колыхающихся на стенах, но даже меня. Я загорелся, я почувствовал тот кураж, как и в тот раз с моим музыкантом насилующим девчушку, или как с художником, вырезающим глаза лучшему школьному футболисту. Искусство! Вот же оно, прекрасно выточенная фигура существа из камня. Шедевр! Я знаю, что это она делает не только ради своей крайности, но и для меня! Я и она живущие! Вот он, истинный кураж, вот оно счастье. Это чувство вернулось, как же прекрасно!

— Я не буду этого делать. — Девушка сильно ударила его по затылку гвоздодером.

— Это не вопрос был. Скушай же, голубчик. Помнишь, как она застала нас? Ты стоишь без трусов держишь меня за руки и стягиваешь платьице. Я тоже не хотела этого, но ты и не сделал благодаря ей. Разве не хочешь отомстить ей за свою потерянную когда-то мечту? — Скульпторша снова ударила, теперь уже очень сильно, проткнув парню насквозь правый бок. Теперь это подействовало, он схватил сердце сестры и откусил от него кусочек, его лицо забрызгало кровью мягкого на ощупь деликатеса. — Ну-ну! До конца съешь, а то не вырастешь. — Парень плакал, его слезы смешивались с алым фонтаном, выступавшим из груди сестрицы. Он доел, нехотя жуя кусок сырого мяса. Прекраснее этого я не видел никогда.

После трапезы, скульпторша усадила парня в кресло и привязала его ремнями, которые попались ей в доме. Лицо юноши было забрызгано кровью, но линии, высеченные от глаз по самого подбородка, были отмыты скупыми слезами. Скульпторша подошла к голой девушке со вспоротым брюхом и начала говорить:

— Помнишь меня? Мы с тобой когда-то хорошо время проводили: ты трахалась на моем кресле, а я с отвращением смотрела на тебя не признавая этой пошлятины. Сколько мне тогда было? Восемь? Хотя теперь не важно. Знаешь, голубка, мне не отвратно смотреть на тебя сейчас. Беззащитная шлюха со вспоротым животом смотрит на меня своими большими глазами. У тебя красивые глаза, куколка. Подаришь мне? — лицо висячей девушки наполнилось страхом, и слезы от этого невольно подступили на ее маленькие щеки. — Чего же ты, миленькая? Давай! Твои глазки съест мой дорогой друг. — Скульпторша взяла маленький столовый нож и принялась вырезать очи, она едва дотягивалась до высоко висячего тела и поэтому держалась за кишки, свисающие прямо до пола. Девушка кричала, она пыталась сопротивляться, но от этого было только хуже. Скульпторша могла высечь ее лицо полностью.

Глаза были у нее в руках. Она оттряхнула их от крови и, наградив саму себя милой улыбкой, направилась к парню:

— Мсье, — скульпторша в издевательской манере подала на блюдце глаза, — желаете испробовать этот деликатес? — Подставив прямо к его губам края тарелки, девушка закатила глаза в рот юноши. — Жуй, жуй. — Парень противился и пытался скорее проглотить человеческую составляющую. Он, наконец, доел. — Молодчина. Ну, думаю, настало время главного блюда нашего вечера! Представление окончено, прошу к столу, голубки. — Скульпторша снова схватилась за электролобзик, напевая какую-то старую песню:

«Счастье и веселье

Из духа перенять!

Ведь это наслаждение,

Пища для меня!

Только для меня!»

— Итак! — Скульпторша развеяла тихую скупую обстановку звуком электрического лобзика. — Главное блюда сегодняшнего дня… — молчание снова заинтриговало меня как раньше, когда дитя рассказывало о своих планах. Я не мог даже думать о чем-то другом, мне было достаточно мрака и зла, я был в таком экстазе, что руки в теле, которое я перенял, тряслись как сумасшедшие. — Соски моей сестры! Мм… Тебе же должно понравиться! Чего потух? Готова поспорить, что ты их обгладывал как младенческую соску, так что сожрать их тебе не составит труда, голубчик. Потом, ну если понравиться, съешь соски всех своих друзей и сам их отрежешь. Бон аппетит. — Скульпторша развязала ремни, контрольным ударом послала парня в заманчивое путешествие, а затем плюхнулась на мои каменные колени, прижавшись к плечу и наблюдая за происходящим.

Глупый юноша делал все так, как сказало ему дитя. Он извинялся перед каждым, срезал соски и съедал их, потом его вырвало, но настойчивость скульпторши заставляло его продолжить.

— Я съел все. Прошу, не убивай меня. Я сделал все, как ты хотела.

— Ладно, голубчик. Пойди, вымой все инструменты, а потом, — дитя достала из кармана толстовки револьвер. — Пристрелишь себя сам, ну или в тюрьме за тебя это сделает кто-то другой. — Парень взял инструменты и отправился к раковине, вычищая их до рисованного блеска от крови и остатков вырезанных частей тела. После того как он обернулся — все были мертвы, а на грязном столе лежал лишь маленький револьвер заряженный единственным патроном. Мы со скульпторшей уже ушли.

Девушка подошла к телефонному аппарату и позвонила в полицию:

— Доброй ночи. Командир, здесь на «….» улице дом 16 какие-то крики уже второй час! А минуту назад я слышала, как стреляли. — В этот же момент раздался выстрел и резкий свет в апартаментах «жениха» — Ну вот опять, слышали? Я уснуть из-за бесов не могу, сделайте чего-нибудь! — С этими словами мы покинули будку и отправились в мастерскую.

Крайность удалась.

***

И вот, я сидел около картин оставивших мне художником, и наслаждался походами разных фигур по широкому полотну. Огромное наследие мне оставил мой художник, как и скульпторша, сидящая сейчас рядом и попивающая горячий чай, который так любил мой юноша.

— Мне теперь тоже придется умереть?

— Боюсь, что это так моя дорогая. Если ты не в состоянии больше работать, договор будет расторгнут, и ты отправишься в иной мир.

— Эх… Как же не хочется с тобой расставаться. Я успела полюбить тебя сильней любого родственника когда-либо. Ты напомнил мне отца, он тоже всегда был жестоким, но справедливым. Если он что-то от тебя требовал, тогда он сделал бы нечто большее для тебя в будущем. Все же у меня остался один вопрос.

— Что же?

— Каково это: быть чем-то высшим, нежели человек? Ты ничего не чувствуешь, никогда не ведешь себя эмоционально. — Вопрос девушки поставил меня в неловкое положение, ведь я сам часто думал о себе как о человеке, но осознавал, что эти существа лишь штрихи Великого на холсте необъятного мира.

— Не знаю. Понимаешь, жизнь ради крайностей было единственной моей позицией целую вечность, но какие-то одиннадцать лет заставили меня задуматься об этом. Я будто начал чувствовать и делать нечто большее. Ты и художник, лучшие гомо сапиенсы, коих я встречал. Ваши миры были настолько же прекрасны, как и этот. Теперь я никогда не стану таким как раньше: созидателем прекрасного и отверженцем добра. Это нужно испытать хотя бы раз. Я… я не знаю, как это объяснить. Но за эти годы я все-таки понял одну вещь: миры, которые я видел, могут существовать в истинности как мимолетные явления. — А ведь так все и было.

Отца моей скульпторши съела та самая акула, но уже представшая нам как огромный самолет. Она забрала важную часть жизни ребенка, заставив его долго страдать по этому поводу. Госпожа — ее сестра, та, что глумилась над бедой и так ненавидела отца за его жестокость.

Крепость девочки был под постоянным натиском друзей сестры. Они глумились над ней, а она пыталась сделать хоть что-то, чтобы это прекратить.

А приштопанные пневмомолотом к стульям девушки — это недавние события, те, что изменили жизнь ребенка навсегда.

Вот они — картины становятся реальным. Реальным! Истинностью, которую может хранить в себе только этот мир. Мы совершаем крайности и создаем новые мира. Мы. Мы! Не вы, люди, но и я примкнувший к вам созданием чего-то сверхъестественного. Теперь я чувствую себя одним из вас… Теперь я человек. А это самое главное, хотя может быть только для меня.

***

Будто бы я уснула, но понимаю, что существую в настоящем. Я стала какой-то невесомой и легкой, словно ветерок, ласкающий руки и лицо. Я вижу все и не вижу ничего, кажется, я умерла.

Как странно, я сижу в полицейском участке и смотрю на двух толстых «копов» решающих глобальную проблему. Они меня не замечают, а лишь, уткнувшись в протоколы, укрываются пледом выдумок и разгадыванием жизненных шарад.

Диалог:

— Похоже, этот наркоман неплохо закинулся, — бормотал хриплым голосом старый капитан в куртке. — Если порубал такую ораву друзей, в том числе и свою девушку. Вот ведь свиньи то. Хорошие ведь ребята были; вреда никому не причиняли, жили себе в дерьме, да он им по ерунде животы то порезал. — Я прекрасно понимала, о чем он говорит. Такое жестокое преступление каралось бы как минимум пожизненным заключением, а мы его пощадили и всего-то заставили переживать минут этак пятнадцать. Меньшее, чего достоин этот ублюдок.

Второй коп стал отвечать:

— Ты не думал, что это и не он их всех зарезал? На нем были обнаружены следы от ударов гвоздодером или же кто-то сопротивлялся ему? Не думаю что это так, ведь если там было шестнадцать человек, они легко бы повязали его, будь он под наркотиками. Похоже, что он сделал это как-то, хорошо продумав, но тогда бы на нем не осталось бы и следа. Он не преступник это точно, нужно искать что-то другое. — Чернокожий толстяк оказался практичнее и опытнее, хотя этого и не было заметно по внешнему виду.

— Кто бы стал убивать шайку наркоманов, да и еще так жестоко? В состоянии аффекта шестнадцать человек прицепить к стене и вскрыть им всем животы тоже никто бы не смог. Да и кому интересны такие отбросы?

— В этом то и проблема. Нам некого подозревать, других знакомств у шайки просто не было. Последние четыре года они так и откинулись в этом доме, употребляли. Может быть, какие-то очень давние счеты? — Удивительно, но полицейский оказался вполне себе просвещенным в такие дела, хоть и вид у него был далеко несоответствующий действительности.

Меня тут же перебросило в какое-то другое место. Я знаю, где это! Обсерваторий! Играла какая-то знакомая мелодия. Не знаю точно. Кажется, это была репетиция. Детишки играли на инструментах и с высоко вытянутой головой порхали над музыкальным океаном созвучий и нот. Я обратила внимание на девочку саксофонистку. Милая девчушка в красном платье, потрепанными рыжими волосами и круглым как блюдце лицом. Она выделялась на фоне других и ее игра, будто носила меня по каким-то другим мирам. Как здорово, никогда такого не испытывала.

Представьте, широкая степь, на которую тихими шажками бросается орда саранчи, оставляющая от этого поля лишь прожженную землю. Они накрывают рожь злом и хаосом, заставляющим страдать людей живущих за счет этих полей.

Я хочу, чтобы эта девчонка играла для меня вечно. Она мой милый ядохимикат изгоняющий саранчу с моих сбритых замечательных полей. Я люблю эту девочку, исполню для нее любое желание, если оно станет ее крайностью. Главное, чтобы играла она только для меня. Как в той песне, помните?

Плыви как белый парусник в море,

Иль как корабль в большой океан.

Скажи, голубка, где яркие зори

Светят для меня.

Только для меня!