Амулет из казуаровой кости Часть 5

Чем ближе к городу, тем быстрее бежала электричка, и тем длиннее, как нарочно, становились паузы, которыми бородатый Боб перемежевывал свой рассказ. Я даже начал опасаться, что мы доберёмся до Питера прежде, чем толстяк успеет завершить свою историю. Было бы крайне обидно всю дорогу так удачно находиться в роли подслушивающего и в итоге не узнать, чем кончилось дело.

Длинноносого Фила, судя по всему, мучили те же опасения. ОН всё время подгонял приятеля, ёрзая от нетерпения на сиденье, а потом вдруг сам замолчал, задумавшись о чём-то. Спустя некоторое время птицелов спрашивает:

— Послушай, Боб, а как насчёт того сна, про который ты только что говорил? Помнишь, тебе было наказано, чтобы ты ничего никому про секрет амулета, а ты вот так сразу взял и всё мне выложил. Это ничего, а?..

Толстый Боб сперва выкатывает на приятеля глаза, словно слышит от него какую-то несусветную глупость, затем, вспомнив, очевидно, что такое предупреждение действительно имело место, кривит в ухмылке зубастый рот. Затем всей пятернёй энергично скребёт свою макушку, другой рукой дёргает себя за бороду, потом чешет за ухом. По всей видимости, этим обладатель амулета давал понять, что за важностью всех грандиозных задач, стоящих перед ним, он как-то упустил из виду такую малость. Затем, небрежно потрепав Фила по плечу, зачитывает короткую лекцию на тему о том, что нельзя быть мнительным до такой степени, потому как мало ли что может присниться человеку, пребывающему в угнетённом и подавленном состоянии.

— Ну, сам посуди, какой неожиданностью меня можно удивить?! Как меня покарать, чтобы я от этого пострадал? — самодовольно пыхтит тучный Боб, успевший, судя по всему, не один раз пережить и насладиться теми триумфальными мгновеними, когда в рыбьих потрохах обнаружилась утерянная реликвия. — Уж теперь-то я всё знаю и ко всему готов. Ну, допустим, опять мне сядет на хвост Магедавея — и что с того? Я достаточно хорошо изучил все его методы. Этому старому жуку больше меня не провести. Конечно, факир хитёр и коварен, но я его не боюсь. Да пусть он только заявится ко мне, этот тропический сучок, пусть только пикнет что-нибудь насчёт амулета — я ему такой амулет покажу! — неожиданно расхрабрившись, Боб возбуждённо ёрзает на месте, озираясь по сторонам с воинственным видом. — Да я этого Магедавею на одну ладонь положу, а другой прихлопну. И всё — нет больше никакого Магедавеи! — угрожающе рычит он и, подражая былинному персонажу, так звонко смыкает пухлые ладони перед носом птицелова, что тот от неожиданности подпрыгивает на месте.

Некоторое время Фил растерянно хлопает выгоревшими ресницами, пытаясь определить серьёзность намерений друга, а затем, видя, что тот хохочет, тоже начинает тоненько хихикать.

Что до меня, то, на мой взгляд, объяснения Боба звучали как-то малоубедительно и несерьёзно. Его показная бравада, смотрелась как глупое, мальчишеское удальство, разогретое фактом невероятного, почти сверхъестественного везения; однако на Фила эти слова оказали самое благодатное воздействие. Последние остатки сомнений покинули птицелова. Он заметно приободрился, и теперь это было уже не Горе Луковое, а совсем другой человек. В глазах Фила загорелся огонь дерзкой отваги, на чахлых щеках проступил румянец, и даже серые губы заалели так, будто по ним провели красной помадой. Белое перо на его синей тирольской шляпе трепетало, словно вымпел на ветру. Захлёбываясь от нетерпения, он принялся было развивать свои идеи относительно подъёма затонувших сокровищ со дна морского, но тут Боб, прикусив губу, выразительно указал глазами на меня. Хоть я и сидел с самым отстранённым видом, приятели всё-таки опасались, что я могу подслушать их разговор. Неприязненно покосившись в мою сторону, Фил перешёл на театральный шёпот, и теперь до моих ушей долетали только обрывки его фраз: «У меня есть великолепный план… я слышал об одном потрясающем месте… я вычитал в одном старинном журнале…» и т.д. и т.п.

Между тем мы давно уже пересекли черту города, до Балтийского оставались всего две остановки. Пора было будить супругу, всю дорогу продремавшую на моём плече, приводить себя в порядок, готовиться к выходу. За окнами мелькали жилые кварталы, сверкали стеклоблоками гипермаркеты, во все стороны разбегались улицы, заполненные пыльными автомобилями. По тенистым аллеям парков, примыкавшим к железнодорожной насыпи, прогуливались, прячась от зноя, романтичные парочки и собаководы-любители. Изнурённые жарой, четвероногие любимцы, высунув языки, устало смотрели на проносившиеся мимо вагоны и лишь немногие находили в себе силы тявкнуть вслед убегавшему составу…

А на Ленинском проспекте к нам пожаловал повторный контроль. Трое мужчин и одна женщина в серо-мышиного цвета униформе с красной окантовкой появились в вагоне, словно из-под земли выросли, и первым делом сразу оперативно перекрыли оба выхода, лишая тем самым безбилетников возможности уйти от ответственности. «Граждане, показываем билеты, карточки, документы и удостоверения», прозвучало над головами одуревших от жары пассажиров. Граждане, приходя в себя, неохотно зашевелились на местах, отыскивая по карманам билеты и удостоверения. Переглянувшись, контролёры неторопливо двинулись вдоль рядов, выполняя свою работу с многозначительной профессиональной важностью.

Всё шло своим чередом — на Ленинском в электричку, как правило, всегда заходили контролёры — но на этот раз что-то было не то. Один из проверяющих сразу привлёк моё внимание. Это был маленький, невзрачный на вид старичок, костлявый и высохший, словно мумия, но при всём том необычайно живой, подвижный и юркий. Форменная фуражка была надвинута на его лоб очень низко, почти до самых бровей, а на приплюснутом, коричневого цвета носу жёстко сидели чёрные, солнцезащитные очки. Глаз под этими очками видно не было, но почему-то казалось, что они крохотные, въедливые, как буравчики, и на окружающий мир смотрят со злобой и ненавистью. Из всей компании контролёров этот вызывал наименьшую симпатию. Его действия не отличались осанистой строгостью, присущей людям этой профессии. В нём вообще мало было человеческого как такового: суетливые повадки и манеры старичка чем-то смахивали на обезьяньи…

С самого начала обезьянистый старичок повёл себя очень странно. Пока контролёры обходили всех пассажиров подряд, проверяя билеты и документы, он быстро окинул вагон цепким взглядом, а затем мягкой, какой-то крадущейся походкой засеменил по проходу прямиком к нам.

— Ваши билетики, пожалуйста, — проскрипел он, поравнявшись с нашими местами. Голос старика звучал сухо и надтреснуто; в нём проскальзывали странные горловые призвуки, создающие впечатление чужеродного, трудноопределимого акцента.

Стараясь не потревожить дремавшую супругу, я осторожно достал из нагрудного кармана два билета и протянул контролёру, но его они почему-то не заинтересовали. Он даже не взглянул в мою сторону. Терзаемый приступами какого-то загадочного нетерпения, старичок нацелился на двух приятелей, сидевших напротив меня.

— Ва-а-аши билетики попрошу…

При этих словах краски на лице Фила неожиданно поблёкли. Сделавшись опять унылым и кислым, птицелов съёжился и с отсутствующим выражением принялся рыться в каком-то маленьком, замызганном мешочке, привязанном к прутьям клетки. Боб же, напротив, заулыбался так весело и открыто, будто повстречал хорошего знакомого. Добродушно запыхтев, он с готовностью протянул вперёд пухлую пятерню, на которой лежал скомканный, потемневший от пота проездной билет.

— Вот, пожалуйста!

Поведение старичка становилось всё более непонятным и загадочным. К предъявленному билету он проявил повышенный, какой-то нездоровый интерес. Выхватив его из руки бородача резким ловким движением, словно обезоруживал опасного противника, он поднёс билет почти вплотную к солнцезащитным стёклам очков, долго изучал его, вертел так и эдак, проверял на свет, как крупную купюру, даже понюхал и наконец объявил торжествующе: «А билетик-то поддельный!»

При этих словах в вагоне сделалось заметно тише. Проверка билетов приостановилась, и в нашу сторону начали поворачиваться головы пассажиров. Птицелов сразу встрепенулся, захлопав бесцветными ресницами, но Боб оставался совершенно невозмутимым. На его цветущем лице не дрогнул ни один мускул. Он даже позволил себе слегка хохотнуть, как будто услышал удачную остроту.

— Чего-о-о? Поддельный? — добродушно переспросил он. — Скажите, пожалуйста! Вот незадача! Неужели такие встречаются, а?

— Значит, встречаются, — сухо отрезал старик, и в надтреснутом его голосе с нездешним акцентом прозвучало плохо скрываемое злорадство. — Фальшивый у вас билетик, то есть ненастоящий, стало быть, не имеющий никакой юридической силы. Подделка, грубая подделка, молодой человек. А за такую подделку знаете, что бывает?

Наступила глубокая пауза, на протяжении которой Фил-птицелов безуспешно пытался отвязать загадочный мешочек от прутьев клетки, а Боб немного нервно расчёсывал пальцами свою бороду, пытаясь понять, чего от него хотят.

— Да ты, дедушка, шутник, как я погляжу, — произнёс, наконец, он, улыбаясь уже не так широко. — Что значит — поддельный? Я его нарисовал, по-твоему, или как?

— Никакой я тебе не дедушка! — сразу окрысился непонятный старикан. — Тоже мне — внучек нашёлся. Давай плати штраф, иначе в милиции будем разбираться с твоими рисунками.

— Ну-ка, покажи мой билет, дядя, — потребовал Боб, вдруг сделавшись очень серьёзным. — Дай-ка я сам взгляну, где ты там фальшь отыскал.

Он протянул было руку, но старикашка, зажав билет в кулачок, с обезьяньей ловкостью отскочил в сторону.

— Прекратите хулиганить, молодой человек, — проскрежетал он, нехорошо оскалившись. — Платите штраф! А не то придётся пройти с нами…

В его словах прозвучала нешуточная угроза, и Боб почуял неладное.

— Куда пройти? Какой штраф? — стараясь скрыть волнение, произнёс он. — Хватит дурака валять. Отдайте билет!

Изловчившись, толстяк всё же схватил неуступчивого контролёра за костлявую руку и принялся выворачивать её, пытаясь силой отобрать изъятую вещь, но старик издал такой пронзительный, жуткий вой, что у всех свидетелей этой сцены по коже пробежали мурашки. Это было похоже на завывание неведомых экзотических животных.

На такой звуковой эффект вагон откликнулся шквалом испуганных голосов. Многие повскакали со своих мест. К месту столкновения немедленно прибежали остальные контролёры. Даже не пытаясь вникнуть в суть дела, движимые инстинктом профессиональной взаимовыручки, они сразу и безоговорочно приняли сторону обиженного коллеги. «Ну и дела! — говорили они, переглядываясь между собой и укоризненно качая головами. — Надо же так — фальшивый билет! Ну и мастера! Вот ведь ни за что не догадаешься. А? Кто мог подумать?! А с виду такой приличный молодой человек».

Услышав всё это, бородач окончательно вышел из себя.

— Да вы тут с ума все посходили, что ли?! — завопил он, переходя на чистый фальцет, отчего его сходство с Демисом Русосом сделалось просто неподражаемым. — Какой ещё поддельный? Билет как билет! Это старый пень всё выдумал. Ну, хрыч, ты у меня сейчас дождёшься!

Тут они все принялись наперебой спорить и ругаться. Боб всё порывался вернуть себе билет, чтобы доказать, что он прав, а старик, ловко уворачиваясь от его захватов, пронзительно гундосил что-то о правопорядке, о букве законе, о его строгом соблюдении и о санкциях, применяемых в подобных случаях к нарушителям. «Пусть платит штраф! — пронзительно верещал старикан. — А если нет денег, пусть пороется у себя в карманах, может, там найдётся что-нибудь ценное…»

И тут, в самый разгар скандала, произошло следующее. Возмущённый Боб так размахался руками, что, казалось, вот-вот начнёт сокрушать ударами кулаков осаждавших его контролёров. На одном из слишком энергичных замахов он рукавом штормовки случайно зацепил фуражку своего противника. Головной убор свалился на пол, выставив на всеобщее обозрение довольно неприглядную картину: наголо обритая голова старикашки оказалась непропорционально большой и какой-то несуразно угловатой, словно набитой изнутри всевозможными острыми предметами; помимо того она была так туго обтянута сухой, пергаментной кожей, что казалось странным, как эта кожа до сих пор не лопнула и не расползлась на части. Однако не это было самое главное! На лбу приставучего контролёра красовался правильной формы чёрный узорчатый кружок загадочного происхождения. С первого взгляда было не разобрать, что это — грязь или родимое пятно, хотя больше всего это походило на след от сильного ожога…

Конечно, вне всяких сомнений, это был ожог, но прежде чем какая-либо дельная мысль пришла мне в голову, я заметил, что с шумным, разговорчивым Бобом произошла поразительная перемена. Он вдруг затих, и кровь разом отхлынула от его красного, распаренного лица. В одно мгновение румяный толстяк сделался белее снеговика, как-то весь болезненно осунулся, даже пухлые щёки его заметно ввалились. Уставившись на загадочное пятно, он, словно заворожённый, ткнул в него пальцем, пролепетав при этом нечто нечленораздельное: «Ма… маг… де… да… Маг-де-да…»

Всего лишь несколько секунд длилась эта немая сцена, после чего Боб встряхнулся и со словами «Ты всё же нашёл меня, проклятый колдун!» толкнул изо всех сил старикашку-контолёра открытой ладонью в грудь. От удара старик отлетел на несколько шагов, а Боб, сунув руку себе за пазуху, моментально вытащил её обратно и поднял высоко над головой плотно сжатый кулак.

— Так вот что ты задумал, хитрая малайская обезьяна! — словно обезумев, кричал он, и от звонких переливов его чистого фальцета звенело в ушах. — Хочешь, чтобы я заплатил тебе штраф своим казуаровым амулетом — но нет! Этот номер у тебя не пройдёт. Амулет не достанется никому! Пусть не я, но и ты им владеть тоже не будешь! Пропадай всё пропадом!

Чтобы заставить флегматичного Боба решиться на такое, нужны были крайние, экстремальные обстоятельства. Парень казался совершенно невменяемым, и его бессвязная, никому не понятная речь наделала в вагоне немалого переполоху. Я так и не понял, что он собирается делать с амулетом — то ли передать кому-то, то ли выбросить наудачу в окно, то ли вообще проглотить — однако со стороны всё смотрелось так, будто в руке у Боба зажата взрывчатка, которую он собирается привести в действие. Кондукторы, скорее всего, именно так и решили, потому что все они разом, как по команде, набросились на Боба, вцепились и повисли на нём, словно борзые на загнанном кабане. Могучий Боб некоторое время тяжело ворочал бычьей шеей, пытаясь стряхнуть с себя нападавших, а затем, после очередного толчка состава, потерял равновесие, и вся компания повалилась на соседний ряд пассажиров.

Дальше уже началась полная неразбериха. Закудахтали старушки в цветастых панамах, заматерились мужики в дождевиках, загалдела голенастая молодёжь с велосипедами, из-под сидений затявкали кудлатые псы. Видя, какая заварилась каша, Горе Луковое решило не оставаться в стороне от событий. Отставив в сторону клетку с канарейками, Фил, сжав острые кулачки, с воплем ринулся на помощь приятелю — и после этого всё перемешалось окончательно. Оставленная без присмотра клетка упала со скамьи на пол, дверцы её раскрылись, и зелёные пичуги с торжествующим щебетом вырвались наружу…

«Ловите канареек! Держите канареек!» — отчаянно надрывался птицелов откуда-то из центра образовавшейся кучи-малы, но его самого видно уже не было. Мелькали чьи-то руки, ноги, лопаты, удочки и велосипеды, в воздух взлетали и опускались бидоны и корзины, одаривая окружающих грибным и черничным дождём. Перепуганные канарейки неистово метались под горячей крышей вагона, внося свою лепту в образовавшийся бедлам. Ловить птиц, конечно, никому не пришло в голову, /вскоре все они выпорхнули в открытые окна/, зато во взбунтовавшийся вагон примчалась охрана, а на ближайшей остановке нагрянул вызванный ОМОН. Бравые молодцы в бронежилетах моментально скрутили двух скандалистов и под общие негодующие крики вывели в тамбур. Конфликт был погашен, но пассажиры долго ещё приходили в себя, собирая с пола разбросанное содержимое опрокинутых вёдер и корзин. У одного велосипеда, оказавшегося в центре событий, отлетели оба колеса, у кого-то за время потасовки пропала тележка с садовыми инструментами. Опустевшая канареечная клетка, побывав в такой переделке, оказалась сплюснутой в лепёшку. Подсчитывал свои потери и отряд контролёров, мужественно и до конца боровшийся с правонарушителями. Маленького старикашки в чёрных очках среди них не было. Заварив кашу, «хитрая малайская обезьяна» успела, как обычно, вовремя улизнуть.

Поднявшийся шум разбудил и встревожил мою супругу. «А что здесь произошло? В чём дело?», — с испугом озираясь по сторонам, спрашивала она, на что я в двух словах объяснил ей причину вспыхнувшего конфликта нежеланием иных граждан оплачивать свой проезд.

Вскоре наш состав прибыл на Балтийский вокзал. Первыми из дверей вывели двух драчунов. Перегретый вагон с осуждением смотрел им вслед. Потом, немного успокоившись, пассажиры один за другим начали выбираться на платформу, на все лады обсуждая произошедшее. Последними выходили мы с женой. Когда, подхватив сумки, я шагнул к выходу, в проходе мой ботинок наткнулся на какой-то крошечный твёрдый предмет, обронённый, видимо, кем-то из пассажиров во время всеобщей свалки. Замедлив шаг, я скосил глаза вниз, но, ещё прежде чем я сделал это, уже стало ясно, что там. Сердце моё забилось учащённо! На полу лежала маленькая, вырезанная из кости, причудливая фигурка с отверстием в центре, сквозь которое был продет тонкий волосяной шнурок, почерневший от времени. Доли секунды потребовались мне на то, чтобы всё понять и оценить обстановку. Я ещё колебался в принятии решения, когда мои руки сами потянулись к загадочной вещице. В вагоне уже никого не было, но, оглянувшись на всякий случай по сторонам, я подобрал с пола амулет и быстро сунул его себе в карман…