Амулет из казуаровой кости Часть 3

Этот хоровой концерт, «посвящённый» светлой памяти деда, равно как и все вытекшие из него последствия, послужили мне хорошим уроком на будущее. Я понял, что перехитрить Магедавею не удастся, а одолеть его в открытой борьбе тем более не представлялось возможным. Колдун был дьявольски хитёр; все ходы, замышляемые им, отличались полной непредсказуемостью. Поэтому, здраво оценив сложившуюся обстановку и сделав надлежащие выводы, я решил не искушать более судьбу и ударился, что называется, в бега. Поменяв себе паспорт, я уехал из Питера и долгое время скитался по городам и весям, стараясь менять как можно чаще работу и место жительства. Образ маленькой, сморщенной обезьянки-носача некоторое время маячил в опасной для меня близости, пугая своей назойливой всепроникаемостью. Появляясь то тут, то там в разных обличьях, используя самые невероятные средства обморачивания, полинезийский факир тщился вернуть себе амулет, но я держался начеку и всякий раз умудрялся уходить из-под самого носа своего преследователя. Потом обезьянка стала объявляться реже, а затем и вовсе исчезла из моего поля зрения. Я понял, что сумел оторваться от Магедавеи и только после этого смог по-настоящему расслабиться. Теперь можно было дать себе отдохнуть, а уж потом следовало заняться серьёзным делом…

«…Удельнаяследующаястанцияланская,» — всё так же нечленораздельно раздалось в динамиках громкой связи. Народ в вагоне электрички зашевелился и задвигался. Мимо нас к выходу поплыли баулы и туго набитые сумки, из всех карманов которых торчала наружу всевозможная зелень. Бойко прошагали огромные рюкзаки на тонких, загорелых ножках. Боб вдруг выпрямился и насторожённо заморгал глазами, словно анализируя перемену обстановки. Затем, поняв, что опасности никакой нет, принял прежнюю комфортную позу: выпятив живот и растопырив ноги, он опустил спутанную бороду себе на грудь и с удовольствием запустил в неё пальцы обеих рук.

— А тебе самому пришлось хоть раз воспользоваться этим амулетом? — очень тихо спросил Птицелов. — Ты всё же пустил его в дело или нет?

Разговорчивый Боб ответил не сразу. Для начала он поскрёб бороду, сделал «козу» притихшим канарейкам в клетке и чём-то задумался, склонив черноволосую голову на бок. Неожиданно круглое лицо его посветлело, но почти сразу на него легла тень скорби, как будто некое приятное воспоминание затмили какие-то не очень приятные подробности. Думая об этом, бородач мрачнел всё больше, и, наконец, нисходящая его настроения завершилась гримасой столь угрюмой и свирепой, что доверчивый Птицелов даже ойкнул от неожиданности.

— Вот об этом-то я и собираюсь рассказать тебе, дружище, — произнёс, наконец, Боб, улыбнувшись какой-то диковатой улыбкой. — Теперь мы подошли к самому главному. Конечно, с тех пор как амулет оказался в моих руках, мне, ох! — как хотелось поскорее проверить его в деле. Пока Магедавея висел у меня на хвосте, об этом нечего было и думать. Но и после того, как удалось избавиться от преследований колдуна, мои старания в этой области тоже не увенчались успехом. Так получалось, что обстоятельства всё время складывались не в мою пользу. Мне никак не удавалось заняться этим щекотливым делом в спокойной обстановке. Любому кладоискателю-нелегалу для успешной работы необходимо наличие двух условий: полное безлюдье и кромешная тьма. И если второе мне с лихвой обеспечивала матушка-природа, то с первым получалась полная неразбериха. Мне постоянно кто-то мешал, появляясь на горизонте в самый неподходящий момент. То это были патрульные катера, то рыбаки-браконьеры, которым для их промысла требовались те же условия, что и мне, то какие-нибудь пустоголовые романтики, любители покататься на яхте при Луне. При каждой очередной неудаче /а таковых накопилось предостаточно/ на меня накатывало безумное отчаяние, сменявшееся затем такой же безумной яростью. Я был готов пустить ко дну каждого невольного свидетеля моих тайных деяний, но, хвала Всевышнему, всё обошлось благополучно и мне удалось избежать всех нежелательных конфликтов.

Так, всецело поглощённый своими поисками, я исколесил почти все припортовые города России и, наконец, добрался до бывшего места службы своего деда, до города-героя Мурманска. И вот там-то мне пришлось задержаться дольше, чем где бы то ни было. Как-то раз, обедая в ресторане «Арктика», я неожиданно встретился с одним своим старым приятелем, работавшем старшим технологом на мурманском рыбокомбинате. Когда-то в детстве мы дружили, вместе играли, вместе сидели за одной партой. Ещё нас связывала общность интересов, что встречается не часто даже между близкими друзьями. Бутылка хорошего вина, которой мы отметили нашу встречу, а также острое желание облегчить перед кем-нибудь свою душу легко развязала мне язык. Поведя свой рассказ издалека, я быстро разоткровенничался и сам не заметил, как выложил приятелю всю подноготную своих злоключений. И поскольку одной бутылкой наш обед не ограничился, то уже к концу трапезы я в открытую предлагал товарищу стать моим компаньоном.

Мой приятель, надо отдать ему должное, отнёсся к этому предложению со всей серьёзностью. Он не принадлежал к числу тех закосневших материалистов, которые полагают, что весь существующий мир можно описать уравнениями Евклида и формулами Ньютона. И он не стал, как поступили бы многие на его месте, снисходительно подшучивать над моим проектом и отмахиваться со словами: «Ну, ты загнул!», «Закусывать надо чаще!» и проч. Напротив, немного подумав, он выдвинул встречное предложение. Он сказал, что на северном побережье Кольского полуострова, западнее полуострова Рыбачий находится фьёрд, у выхода из которого, по имеющимся у него сведениям, около семиста лет тому назад затонула погребальная ладья древних викингов, на которой покоилось тело Харальда Сурового — легендарного конунга воинственных норманнов. Ладью снаряжали в соответствии со всеми обычаями и обрядами того далёкого, языческого времени, а потому она должна быть до краёв нагружена всевозможными сокровищами, награбленными викингами за долгие годы пиратства на Баренцевом и Белом морях.

Хорошая осведомлённость моего приятеля в этой области объяснялась тем, что, являясь постоянным читателем мурманской библиотеки, он проявлял повышенный интерес к старинным рукописям и картам, а кроме того, состоял почётным членом общества краеведов Кольского полуострова. Благодаря тому дело наконец-то сдвинулось с мёртвой точки. Наш дерзкий замысел принял вполне реальные очертания, когда мой товарищ пообещал раздобыть рыбацкий баркас, всё необходимое снаряжение, а также составить план действий. Он сказал, что примерно представляет себе место, где могла затонуть ладья, и мы решили выйти на промысел в первую же ночь, когда ветер будет нам благоприятствовать.

Весна в том году была отмечена крайне холодно-ветреной погодой, непривычно суровой даже для заполярного края. Дни, проведённые на берегу в ожидании благоприятного ветра, тянулись нестерпимо медленно: казалось, им не будет конца. Дождавшись, когда Аквилон умерил, наконец, свои порывы и больше не грозил разбить наше судно о прибрежные скалы, мы погрузились на старенький рыбачий баркас, носивший гордое имя «Френсиса Дрейка», и с наступлением темноты тихо, никем не замеченные, отошли от причала. Чтоб не создавать лишнего шума, было решено не заводить моторы и идти на одних парусах. Нам следовало принимать повышенные меры безопасности: ведь место нашей «ловли» располагалось неподалёку от норвежской границы, и если б нас заметил пограничный патруль, нам было бы несдобровать. Поставив грот и кливер, мы удачно вписались в извилистый фарватер, обогнули наветренный берег Рыбачьего и, выйдя в открытое море, взяли курс на запад.

Баркасом уверенно правил мой отчаянный друг. Мы двигались вдоль побережья с потушенными огнями, делая не более трёх узлов в час. С любопытством оглядывал я мрачные горы и сопки, обозначавшие смутный абрис береговой линии. Из тумана навстречу нам выплывали высокие скалистые утёсы, похожие на застывших великанов. Чайки, прикорнувшие на объеденных морской солью уступах, волновались, завидев нас, и приветствовали наше приближение резкими протяжными стонами. Всё здесь казалось чужим, неприветливым, каким-то враждебно затаившимся. Конечно, быть может не следовало с такой поспешностью, без вдумчивого расчёта и анализа, кидаться в эту рискованную авантюру, но тогда я был слишком опьянён идеей скорого обогащения и не мог здраво оценивать свои поступки.

Так, в полном молчании, мы двигались на малом ходу около полутора часов, и вот впереди показались огромные, чёрные валуны, торчавшие из воды, словно останки окаменевшего доисторического гиганта. Мой приятель сказал, что это, скорее всего, и есть обломки тех самых подводных скал, о которые разбилась некогда погребальная ладья викингов. Возле них и следовало произвести эксперимент с амулетом.

Мы осторожно приблизились к указанным камням, бросили якорь и, ещё раз вкратце обговорив все детали, решили безотлагательно приступать к делу. Времени у нас было в обрез. Я достал из защитного футляра заветную реликвию и, зажав в кулаке просмолённый шнурок, завязанный ещё руками моего деда, осторожно опустил амулет в воду…

Минут десять прошло безо всяких изменений. Волны всё так же равнодушно плескались за бортом «Френсиса Дрейка», да ветер глухо завывал в теснинах Варангер-фьёрда. Серая мгла под днищем баркаса продолжала оставаться непроницаемо-безликой. Море неуступчиво хранило свои тайны, не желая отзываться на зов магического амулета. Несмотря на пронизывающий холод, я от волнения весь покрылся потом, и сердце у меня заколотилось с такой бешеной силой, что, из боязни свалиться за борт, я попросил приятеля придерживать меня за пояс. Мой партнёр молча выполнил мою просьбу, но при этом так скептически кашлянул, что стало ясно: он уже начал раскаиваться в том, что ввязался в это дело. Вскоре и меня начали одолевать сомнения. По мере того как тянулись нескончаемые минуты, а амулет безрезультатно плавал в воде, я испытывал всё большую неловкость и стыд — ведь именно на мне лежала ответственность за организацию всей затеи. Но вот мне показалось, будто что-то дрогнуло там, на глубине!..

По поверхности прокатились большие волны, и чёрная, беспросветная пучина неожиданно озарилась дивным, таинственным светом, исходящим откуда-то из бездны! Затаив дыхание, мы смотрели и не верили своим глазам. Всё происходило именно так, как рассказывал мой дед! Это было настоящее чудо!!! Подводное сияние под днищем баркаса стало переливаться всеми цветами радуги; оно колыхалось, множилось, разбегаясь во все стороны красочными веерами, подобно сполохам на полярном небе.

Из необъятных морских глубин, повинуясь зову могущественного амулета, наверх медленно поднимались сокровища викингов, пролежавшие под толщей воды около тысячи лет…

Чего там только не было?! Невиданные украшения глубокой древности плавали вокруг баркаса. Из воды одна за другой выныривали золотые броши, браслеты, диадемы и ожерелья; за ними показывались серебряные чаши, кубки и подносы, инкрустированные руническими надписями. В большом количестве плавало также боевое оружие из листового золота; кинжалы, мечи и топоры — все убранные драгоценными камнями. Вскоре вода вокруг «Френсиса Дрейка» в радиусе, наверное, пятидесяти метров сверкала и переливалась, сплошь усеянная золотыми и серебряными изделиями. И всё это добро покачалось на волнах так легко и непринуждённо, словно было сделано из пенопласта! Воистину фантастическое зрелище! Блеск плавающих на воде сокровищ ослеплял и завораживал нас!!..

Однако, как ни были мы с приятелем поражены увиденным, времени на то, чтобы впадать в эйфорию, у нас не было. Быстро спустив на воду шлюпку, мы попрыгали в неё и, вооружившись заранее приготовленными брезентовыми мешками, принялись спешно собирать в них удивительные дары моря…

Минут сорок потребовалось нам на то, чтобы подобрать всё, что плавало на поверхности возле баркаса. Задыхаясь от возбуждения, насквозь вымокшие и продрогшие, мы вскарабкались на борт «Френсиса Дрейка», втащили наверх с помощью лебёдки туго набитые мешки и в полном изнеможении опустились на палубу. Моё тело сотрясала нервная дрожь; чтобы прийти в себя, я жадно схватился за флягу с коньяком, припасённую заранее. Мой приятель не в пример мне обладал большим запасом выдержки. Немного отдышавшись, он взял казуаровый амулет и принялся рассматривать его так внимательно, словно хотел разгадать секрет его необыкновенного свойства. Он вертел амулет в пальцах так и эдак, ковырял ногтем, подбрасывал на ладони, словно пробуя на вес, пока наконец на лице его не появилось загадочное выражение.

«Занятная вещица, Боб, — произнёс он, — Слушай, а ты уверен, что это штуковина действует исправно?»

«Что ты имеешь в виду, Пит?» — спросил я, с трудом отрываясь от фляги.

«Я имею в виду то, что на поверхность поднялись не все драгоценности, — пояснил мой товарищ. — Там, на ладье, должен находиться шлем Харальда Сурового, в своём роде уникальная защитная конструкция. Она надёжно закрывала нос, щёки и рот, даже подбородок, что делало голову бойца практически неуязвимой. Искуснейшие кузнецы норманнов ковали этот шлем из сплава драгоценных металлов, потратив на него одного только серебра килограмма четыре. Он обязательно должен был всплыть вместе со всем остальным добром, тем не менее, я не обнаружил его в числе собранных безделушек. Похоже, он остался лежать там, на глубине, и я не могу понять, почему амулет не в состоянии вызвать шлем со дна моря.»

«И что ты предлагаешь, дружище? — спросил я, несколько озадаченный его выводами. — Лежит, ну и пусть себе лежит. Бог с ним, с этим шлемом. Не нырять же за ним в воду!»

«Конечно, нырять не стоит, но я предлагаю опустить амулет в воду ещё раз, — хладнокровно отвечал мой приятель. — На всякий случай, для проверки. Произвести, так сказать, контрольное опускание. Может, мы недостаточно долго держали его в воде?»

«Помилуй, друг, — возразил я. — Во-первых, всего, что мы собрали сейчас, вполне достаточно, чтобы удовлетворить любую нашу прихоть и без этой серебряной шапки. А во-вторых, у нас просто нет времени что-либо проверять. Мы и так задержались дольше положенного. Скоро рассветёт, и надо поскорее сматывать удочки, пока нас не засекли».

Но Пит, занятый своими мыслями, не слушал меня.

«А что если всё-таки попробовать?! — произнёс он, словно советуясь с самим собой. — Лишние десять минут погоды не сделают. А попытка, как говорится, — не пытка».

Пока мой друг вёл такие речи, я вновь припал к коньячной фляге, желая покончить с её содержимым, но когда увидел, как он собирается опустить амулет в воду, что-то перещёлкнуло у меня в голове. Мне вдруг вспомнилось последнее наставление деда, сделанное им перед самой смертью. «Никогда не опускай амулет в одно и то же место два раза», — строго наказывал он. И хотя никаких пояснений по этому поводу не последовало, но за его скупыми словами явно таилась нешуточная угроза. Тогда я не принял этого всерьёз — в то время Магедавея представлял для меня наибольшую опасность — но сейчас голос деда зазвучал в моих ушах так громко и отчётливо, что фляга выпала из моих рук…

«Постой! Погоди! Не опускай его!...» — закричал я, бросившись к другу, но было поздно. Амулет уже плавал в воде, а мой приятель, склонившись над ним, поддёргивал пальцем шнурок, словно играл приманкой.

И вдруг стало очень тихо. Ветер стих, волнение улеглось, и, казалось, наступил полный штиль. Даже чайки, кричавшие над утёсами, куда-то пропали. Я в полной растерянности озирался по сторонам, не зная, что нам теперь ожидать. Поверхность моря сделалась совершенно спокойной, но ощущение того, что мы совершили страшную, непоправимую ошибку, не оставляло меня…

«Ну, вот и всё, Боб, зря ты волновался, — сказал Пит, возвращаясь на прежнее место. Никаких других даров море нам больше не преподнесло, и мой друг не скрывал своего разочарования. Сидя на корме, он с хмурым видом упаковывал амулет в защитный футляр. — Ты, дружище, кажется, хотел поскорее сматываться отсюда. Не понимаю, что тебя теперь держит. Давай-ка, скорее поднимай якорь...»

Но тут он и сам замолчал, почуяв неладное. Из теснин узкого фьёрда, от расщелин хмурых скал вдруг поднялся и двинулся на нас сплошной стеной густой, мутный туман. Это была целая лавина тумана; перемещаясь с необычайной быстротой, она буквально за пару минут накрыла баркас клубящейся, гигантской шапкой.

Холодный и плотный, как студень, туман совершенно оглушил нас. Находясь на носу баркаса, нельзя было разглядеть, что творится на его корме. Затем, когда в глазах немного прояснилось, я увидел рядом лицо своего приятеля. Оно было белее снега. Чем-то сильно напуганный, он показывал пальцем куда-то за борт. При этом он что-то кричал, но голос его словно доносился издалека: туман набивался в уши, как вата. Потом всем своим телом я ощутил какую-то мелкую, противную дрожь. Это дрожал и сотрясался всеми составными частями наш «Френсис Дрейк», как будто ему передалась мощная вибрация, поднимавшаяся из глубины моря. После этого до моих ушей донеслись странные звуки, похожие на глухое, зловещее бормотание. И вот… полотнище тумана всколыхнулось, и в его глубоких складках начали вырастать мрачные, тёмные фигуры. То ли они действительно возникали из самого тумана, то ли поднимались из воды — природа их появления была совершенно необъяснима! — но перемещение загадочных фигур строилось таким образом, что скоро наше утлое судёнышко оказалось взято ими в плотное кольцо.

Что это было?! Каким-то крошечным участком оцепеневшего сознания я вспомнил, что в погребальную ладью вместе с Харальдом были положены тела его верных соратников, павших вместе с ним в великой битве. Во второй раз амулет пробудил их от вечного сна с тем, чтобы, восстав из пучины, они жестоко покарали дерзких кладоискателей. С огромным трудом приходили в себя древние воины после тысячелетнего подводного анабиоза. С хрустом распрямлялись чёрные позвоночники, обглоданные мокрурусом, из пены вырастали облепленные водорослями головы в рогатых шлемах; пустые, незрячие глазницы обращались в нашу сторону. Эти съеденные морской солью глаза вряд ли могли воспринимать картины окружающего мира, но нас они видели достаточно хорошо, а в особенности того, в чьих руках находился амулет.

Вода за бортом бурлила и пенилась от кишащих в ней отвратительных созданий!

Мы с приятелем опомнились, только когда непрошенные гости, суча осклизлыми костями по обшивке, полезли на борт нашего баркаса. Не знаю, что за силы двигали моими онемевшими членами, но уже через мгновение у меня в руках оказалось большое, тяжёлое весло, которое я тут же, без промедлений принялся опускать на головы и плечи нападавших. На палубе завязался жестокий, неравный бой. Где-то за моей спиной слышались отчаянные вопли моего приятеля. Он визжал, как поросёнок на живодёрне. Очевидно, ему приходилось совсем туго. Но у меня не было возможности даже повернуться в его сторону, не говоря уж о том, чтобы прийти ему на помощь.

«Избавься от амулета! Выброси его за борт!», — кричал я, догадавшись, что именно притягивает к себе древних мертвецов, но Пит, к несчастью, не слышал или не понимал меня. Вскоре участь его была решена. Пару минут спустя за моей спиной раздался истошный вопль, который сменился звонким всплеском за бортом — больше своего приятеля я не слышал. После этого все посторонние звуки исчезли, и только глухое бормотание обступивших меня призраков становилось всё более злобным и угрожающим. Мысль о том, что я остался один, наполняла душу невыразимой тоской, но сдаваться не в моих правилах. Отстаивая своё право на жизнь, я продолжал из последних сил орудовать веслом, хотя какой, по здравому размышлению, вред может причинить деревянное оружие тому, кто уже встретил свою смерть несколько веков тому назад?!..

Краем глаза я случайно заметил самого Харальда Сурового. Знаменитый конунг вскарабкался на серый обломок скалы и, прилепившись к нему, словно гигантский водяной паук, молча наблюдал сражение, кипевшее на палубе. Это был высоченного роста прекрасно сложенный скелет, не утративший за минувшее тысячелетие ни своей величавой осанки, ни царственной стати. Огромный череп Харальда охватывал просторный трапецеидальный шлем, надёжно защищавший нос, щёки и рот бойца. В этом шлеме запросто могли бы разместиться три нормальные человеческие головы. Похоже, он действительно был изготовлен из особого сплава драгметаллов. Даже после столь долгого пребывания под водой его мерцание пробивалось сквозь густую чешую водорослей и ракушек. Это и была та недостающая часть сокровищ, которая вынудила нас нарушить дедов наказ! Вот за что мой приятель поплатился своей жизнью и чуть было не пожертвовал моей!

Чаши глазниц Харальда были пусты и безжизненны, как и у всех воинов его кнорра, но мне показалось, что в глубине их на миг вспыхнули и тотчас погасли кровавые, мстительные искры. А вслед за тем злорадный, клацающий хохот раскатился-задребезжал над чёрными камнями. Этот смех звучал как суровый, беспощадный приговор наглым самозванцам, дерзнувшим посягнуть на недра океанских бездн…

Не знаю, на что я тогда мог рассчитывать? Каким богам следовало молиться?! На чью милость уповать?! Силы мои были на исходе, и я уже мысленно готовился разделить участь своего товарища, но судьба пощадила меня. Думаю, в первую очередь меня спасло то, что в моих руках не было магического амулета. Ну и, конечно, на подмогу мне спешил спасительный рассвет. Ночная тьма медленно отступала, теснимая утренней зарёй; вместе с ней исчезали и все её отвратительные порождения. Тени в рогатых шлемах стали пятиться, бледнея и уменьшаясь в росте, а вскоре и вовсе пропали из виду. Я уж не помню, когда, вконец обессиленный, свалился как подкошенный на палубу и сколько пролежал так в полном беспамятстве, но очнулся от того, что где-то рядом глухо заурчали чужие моторы, заплескалась вода и очень суровый голос откуда-то сверху по громкоговорителю раздельно объявил: «Эй, Френсис Дрейк, всё оружие на палубу! Лицом вниз! Руки на затылок!».

Это был наш пограничный катер…