Звено

…произнося с восторгом это имя,

твоё же, сгнив, забылось бы давно,

когда бы злодеяньями своими,

как мерзкое, но прочное звено,

в судьбу поэта не вплелось оно.

Д.Г.Байрон.

Тяжело даются ему бессонные ночи: оно, казалось, по-стариковски можно и не спать, придрёмывая на ходу, однако жаль здоровья, сердца жаль: неумолчная воспоминаниями душа татуирует его шрамами.

Сколько лет прошло, сколько лет!

— Признайся, Миша, поступил ты тогда весьма скверно, а? тебе сестра моя…ты ещё помнишь свою Мери?.. доверила сокровенный дневник отвезти, ко мне …ты же, в пути, — вскрыл пакет, из подлого любопытства вскрыл, как последняя баба…

В слабом свете ночника милый гость в окровавленном мундире времён Кампании кажется мне также и Колей Мартыновым, то есть мною, до того мы с ним свыклись за это время. Но знаю, что раз в год, 15 июля, вот в этот самый день, Миша обязательно пожалует ко мне в гости и в очередной раз, я, живущий, задам ему тот главный вопрос: «Почему?» И сам же отвечу: не я, так кто-то другой, обязательно…планида, фатум! Да я вот здесь, а тебе, где же? Разве, этак, как сегодня, по случаю…. Иногда, правда, высветит ту поляну мгновение, и как будто бы супротив меня не ты стоял тогда, но я же, собственной персоной… потому, может, и не целился, да глазом не моргнул — убит, и в могиле....

— А знаешь, поручик, у меня снова в семье прибавление! Одиннадцатое дитя, благодарение богу! Эх, если бы ты не сглупил…. я, по сути, не стрелок, дрожали руки…Не могу уразуметь, до сих пор не могу…… как пуля нашла тебя? Как? Тяжко осознавать, брат, что вот этими самими руками кто-то кончил драгоценную жизнь твою! Друзьями же были! Хотя ты, каналья, мартышкой Соломоном меня звал, никак по-другому, да любил, верно? Стишки мои любил, признайся? Я до сих пор пишу, в журналах, у добрых критиков на слуху…. Что-то я о себе всё…что ты…. кем нынче, с кем? Лет тебе теперь много…всё пишешь, всё язвишь, мстишь да умничаешь? Немало от тебя всем досталось, Байрон тебя задери!

Мишель, не спишь? Давай лучше выпьем, Кавказ помянем…Славное, брат, было время! Теперь же там, без нас, дела плохи…

— Убей меня, — вторит за пьяным Мартыновым звёздный мир, убей меня, — просит шёпотом недоступная в вечной отрешённости своей свидетельница-Луна…

И он, Михаил Юрьевич Лермонтов, бредёт Млечным Путём — один, весь залитый светом, как кровью, с глазами белыми от ужаса и от любви к этому ужасу, — убив, всё-таки, убив его по-настоящему...

…. Светлеет; небо, вослед туману, расступается, в них входит Космос. В новом обличье, ставший Мартыновым, и без дьявола внутри, Лермонтов проживёт обыкновенно, долго и счастливо. Разве что… в этот самый день, раз в год, 15 июля, будет дуэлянтам испытание.

Тени же их до сих пор стоят у подножья Машука, крепко обнявшись.