Троянский Конь Часть 6

… Из размышлений меня вывел непонятный шум, поднявшийся внизу, в гостиной. Резкий стук дверей и топот многочисленных ног сообщали о появлении в моём доме предмета, внос которого требовал участия большого количества людей, максимально открытых дверных проёмов и расчищенных свободных пространств. Было похоже, что на первом этаже затевалось нечто масштабное и грандиозное. Отложив этюд в сторону, я чутко прислушался, хотя на этот счёт гадать не приходилось. Затеянная внизу возня, скорее всего, могла означать только одно: ко мне наконец-то привезли моё новое приобретение, сделанное неделю назад на выставке Полезных Украшений, открывшейся в Манеже Четырёх Стихий…

Выставку мы посетили вместе с Гекатой незадолго до её поездки в Багровые Нарциссы. Собственно, это она завлекла меня в Манеж с тем, чтобы сделать мне ответный подарок ко дню нашей свадьбы. Я отказывался от этого похода, ссылаясь на обычную нехватку времени, но моя невеста проявила настойчивость, и вот получилось так, что я обнаружил на выставке вещь, которая, казалось, была создана для того, чтобы сделаться главным украшением моего дома…

Большие напольные часы в виде бронзовотелого Пегаса с крыльями горного хрусталя завладели моим вниманием тотчас, едва я взглянул на них. Мимо такого Пегаса невозможно было пройти мимо. Прозрачные токи горней благодати излучала каждая крупица огромной статуи, казавшейся, невзирая на свой вес и габариты, почти невесомой. Хрустальные крылья, расправленные силой внутреннего порыва, словно опережали сам полёт. Все линии лошади, готовой как птица воспарить в воздух, были смелы, отчётливы и убедительны. Верный спутник поэтов был создан с любовью, не оставляющей сомнения в поэтических наклонностях самого ваятеля.

Согласно договору, Пегаса обязались привезти ко мне этим вечером. Я заранее распорядился расчистить место в гостиной и убрать всё лишнее, оставив на месте лишь те предметы, которые могли послужить хорошим фоном новоявленному шедевру. Пока всё шло в соответствии с намеченным планом. Пегаса привезли вовремя и, похоже, бронзовый гость быстро освоился на отведённом ему месте. Судя по всему, он успел уже произвести должное впечатление на моих людей. Шум внизу царил необычайный! Слуги голосили, не переставая. Прислушавшись к их возгласам, я невольно улыбнулся, представив себе, как они ходят вокруг бронзового Коня, ахая, охая, размахивая руками и обмениваясь восторженными впечатлениями. Правда, в какой-то момент мне почудилось, что в их криках слышится скорее растерянность, нежели восторг…

Мысли о Пегасе отвлекли меня от моих насущных задач. За то время, что я просидел над акварелью, мне не удалось ни на йоту приблизиться к разгадке. Стало ясно одно: расшифровка этюда — занятие отнюдь не сиюминутное. Оно требовало сверхглубокой сосредоточенности и обращения, по всей видимости, к специальным литературным источникам. Я подумал, что всему этому вполне смогу посвятить себя на досуге; сейчас же мне не терпелось поскорее взглянуть на свой свадебный подарок.

Хрустальнокрылый спутник поэтов стоил того, чтобы глава дома лично поприветствовал его. Не дожидаясь специального приглашения, я поднялся из-за стола и вышел из кабинета. Однако, прежде чем закрыть дверь, вернулся назад с тем, чтобы взять со стола акварель. Не то чтобы я не доверял своим слугам или опасался появления в доме посторонних лиц, но было как-то спокойнее сознавать, что рисунок Фиабараса находится при мне и лежит в правом боковом кармане моего халата.

На лестнице мне встретился Сарданапал, мой личный секретарь, который как раз шёл наверх с тем, чтобы позвать меня в гостиную. Я не преминул поинтересоваться его мнением насчёт Пегаса и приготовился услышать в ответ массу восторженных комплиментов. Но Сарданапал повёл себя как-то странно. Не отвечая на вопрос прямо, он заметил, что покупка, конечно, хороша и, возможно, стоит затраченных денег, но всё же не следовало вносить её в дом сразу, тем более устанавливать в гостиной, где нет «спасительной свежести» «воздушного протока», и где пространство чересчур «стеснено обилием знаков и символов»… Затем, окончательно перейдя на иносказательную форму, Сарданапал пробормотал что-то о «двойственной природе материальных творений, созданных нематериальными руками», после чего процитировал несколько строк Священного Писания, закончив словами «…зверь, которого ты видел, был и нет его, и выйдет из бездны и пойдёт в погибель;» /Откр. 17:8/.

Ничего подобного я, конечно, услышать не ожидал и даже остановился на миг с тем, чтобы убедиться, что это не шутка. Но мой секретарь вовсе не думал шутить; на тёмном лице эфиопа отражалось непонятное беспокойство. Немало обескураженный его отзывом, я продолжил спуск по лестнице, заметив мимоходом, что карликовый пони, послуживший моделью ваятелю, признан одним из самых изящных и грациозных представителей лошадиного племени. Затем я счёл необходимым подчеркнуть, что крылья Пегаса, искусно выточенные из цельных кусков горного хрусталя, кажутся созданными из облачной паутины и лучей утренней зари. По моему мнению, они вполне могли бы украсить спину любого ангела или архангела, прояви те желание воспользоваться ими при полёте.

— Так что же именно тебе не понравилось, мой дорогой зоил? — продолжал допытываться я, прикрывая иронией невольную свою растерянность. — Может, тебя не устраивает прозрачность воздушных струй, обтекающих гибкое тело животного, может, циферблат показывает неточное время? Может, крылья раскрыты недостаточно широко, а хвост у коня слишком короткий? А может, тебе просто не по вкусу сочетание хрусталя и бронзы?! Говори же, наконец!

Поведение моего секретаря становилось всё более странным и непонятным. Стараясь не встречаться со мной взглядом, эфиоп принялся рассказывать о некоем хромом человеке в длиннополом сером одеянии, который руководил привозом и установкой Пегаса в зале. По словам Сарданапала, человек в сером вёл себя так уверенно и так по-свойски всем заправлял, словно всё в доме было хорошо ему знакомо. Раскованность незнакомца граничила порой с дерзостью, но никто не смел одёрнуть его. Вид, манеры, а главное, острый, завораживающий взгляд незнакомца внушали окружающим какой-то безотчётный страх. Отказавшись от посторонней помощи, привозчик сам распаковывал привезённую вещь, сам снимал защитные кожухи, и когда последний фанерный щит был удалён и привезённый Конь предстал во всей своей красе, многие из присутствующих не смогли сдержать изумлённого вопля. Такого не ожидал увидеть никто! Сарданапал тоже в немалой степени был поражён увиденным. Потом, взяв себя в руки, он поспешил на второй этаж, чтобы срочно оповестить меня.

Упоминание о хромом человеке в серых одеждах вызвало у меня некоторую тревогу. И я снова остановился, припомнив все наставления и предостережения Гекаты. Правда, некоторые из них и сейчас продолжали казаться если не надуманными, то значительно преувеличенными. Зловещий персонаж с Селенитовых холмов был слишком фантасмагоричен в своей «безногой» неотвязчивости и совсем не вписывался в устоявшийся быт моего домовладения.

— Сам распаковывал привезённую вещь? Говоришь, вёл себя дерзко и своенравно?! — машинально переспрашивал я, думая о Гекате и её письме. — Острый взгляд и раскованные манеры?! Говоришь, внушал окружающим безотчётный страх?.. Хм, очень, очень странно…

Я хотел уточнить, на кого именно был похож человек в серых одеждах, но вместо того поинтересовался хрустальными крыльями коня: хрупкая природа их не давала мне покоя. Не откололась ли часом от крыльев какая-нибудь часть во время транспортировки, спросил я, однако никакого ответа на свой вопрос не получил…

По мере того как мы шагали по коридору, приближаясь к гостиной, передо мною, со слов секретаря, вырисовывалась картина всё более странная, непонятная, даже… устрашающая. Ни своим хореографическим изяществом, ни классическими пропорциями, ни воздушной пластикой мой Пегас, как я понял, никого не пленил и не покорил. «Чрезмерно массивный корпус», «укрупнённые, тяжеловесные формы», «экспрессивная напряжённость позы», «жёсткая посадка головы» — вот что приходилось выслушивать в адрес того, кому судьбой было назначено стать жемчужиной моего домашнего антиквариата. Скопление неслучайных совпадений всегда питает болезненную подозрительность духа. Поэтому каждый из вновь озвученных эпитетов заставлял меня вздрагивать, оборачиваясь на секретаря с растущим недоумением, которое уже не имело смысла скрывать.

Чтоб немного разрядить обстановку, я вновь заговорил о необычных крыльях Пегаса, сравнив их с крыльями Гульсифара, эфирного Существа, рождённого любовным союзом предрассветного Облака и вечерней Льдины! С моей точки зрения, это была волшебно-сочленённая конструкция, воистину астрально-поэтический образ, плод незаконнорожденной фантазии! И не замечать такой очевидной красоты, на мой взгляд, было преступно!

— А та романтическая приподнятость, которой пронизан его удивительный облик?! А тонко срифмованная ритмика застывшего движения?! Неужели это ничего для вас не значит?! — спрашивал я так, словно оправдывался перед самим собой. — Скажи честно, Сарди, много ли ты видел на своём веку лошадей, чьи морды отличались бы такой исключительной одухотворённостью?!

Про крылья Сарданапал опять ничего не сказал, но относительно лошадиной морды его оценка прозвучала также малоутешительно. Установленный посреди гостиной Мастодонт, / он так и сказал, не таясь — Мастодонт/, смотрится мрачным, угрюмым и всеподавляющим. Массивная, корпусная тень, отбрасываемая им, несоразмерно огромная даже для такой большой статуи, заняла немалую площадь, погрузив во мрак почти половину гостиной. Неизъяснимость целого всегда приводит к смешению объёмов и пропорций. И тогда вместо ясной гармонизации получается всё с точностью до наоборот. Это уже говорит о надвигающемся хаосе мыслей, чувств и предметов. Как следствие, среди слуг царят подавленные настроения. Никто пока отважился подойти к Коню слишком близко. И никто не знает, что теперь делать дальше.

Последние замечания секретаря окончательно сбили меня с толку. Я уже не пытался ничего уточнять, а лишь ускорял шаг, желая поскорее разобраться во всём лично. Рой самых невероятных догадок крутился в моей голове. Что же там на самом деле произошло?! Чем вызвана такая неоднозначная реакция прислуги? Может, виной тому плохо организованное пространство? Может, мой Пегас установлен не на том месте или развёрнут не в ту сторону? Или же на него неудачно падает свет?! А, может, всё обстоит немного проще. По вполне допустимому недоразумению, в мой дом привезли чужой заказ?! Такая ошибка вполне может иметь место. Сегодня доставщики что-то напутали, завтра спохватятся и утром, вместе с извинениями, принесут то, что нужно. И всё тогда упорядочится и разом встанет на свои места.

Но если это так, если произошла очевидная ошибка, то почему замечания Сарданапала оказывают на меня такое странное воздействие? Почему я дрожу всем телом, и спина моя вся взмокла от пота? Почему, наконец, по мере приближения к гостиной стал заметно утяжеляться карман моего халата, где лежала драгоценная акварель? В какой-то момент мне даже почудилось, что рисунок сделался нестерпимо горячим; прямо через материю он обжёг моё бедро, да так остро, что я едва не закричал от боли. Могло показаться, что вместо бумаги мне в карман положили лист раскалённого железа. Я опасался притронуться к нему, боясь обжечь пальцы.

А Сарданапал всё говорил, не переставая, и от загадочных переживаний лицо эфиопа, и без того тёмное, сделалось чёрным, как уголь. Словно поставив себе целью оградить меня от встречи с моим подарком, он начал рассказывать вещи, в которые просто невозможно было поверить. Он говорил о деревянных /!/боках моего бронзовотелого Пегаса, невероятно округлившихся, словно раздутых изнутри какой-то чудовищной сверхъестественной силой, а ещё о сильном ветре непонятного происхождения, который поднялся в гостиной сразу после того, как там установили покупку. Поначалу, правда, порывы ветра были слабы и незначительны, — их можно было принять за обычный сквозняк, — однако с каждой минутой ветер крепчал и, судя по всему, обещал перерасти в настоящую бурю. /Откуда ветер? Какая в закрытом помещении может подняться буря?/

Всё это невозможно было выслушивать, слишком долго притворяясь равнодушным. И, когда эфиоп начал совать мне серебряное распятие, умоляя, чтобы, входя в гостиную, я нёс его перед собой на вытянутой руке, я не выдержал, сорвался и наговорил Сарданапалу кучу нелицеприятных вещей. Прежде всего я обозвал их всех невеждами и болванами, не умеющими по достоинству оценить истинное произведение искусства.

— Хватит болтать! — вскричал я, чувствуя необходимость срочно разрубить гордиев узел, затянувшийся петлёй на моей шее. — Довольно нести вздор, которому не поверит даже ребёнок! Какой смысл беседовать о прекрасном с людьми, которые не могут… не могут даже мысленно прочертить траекторию волшебного хрустального крыла, чтобы воспарить вместе с ним. Скудность воображения питает только плоды невежества!

На такую яркую сентенцию Сарданапал не нашёлся, что ответить. Заметно присмирев, он покорно шагнул в сторону, но когда я уже взялся за дверную рукоять чёрного дерева, вырезанную в виде басового ключа, крикнул вдруг глухо и отрывисто:

— Нет у него никаких крыльев!..

Это прозвучало как крик захлебнувшегося отчаяния. Будто невидимая преграда образовалась передо мной. На миг я даже замер, словно пригвождённый к месту стрелой титана. В последний раз силы добра пытались вразумить меня, в последний раз ангел-хранитель вздымал свою спасительную ограждающую длань, но поздно… Жребий был брошен. Ход моих мыслей и поступков определялся уже не мной. Освобождая проход, двери открывались, подчиняясь не столько моим усилиям, сколько следуя чей-то злой воле, лишившей меня права выбора.

«О, господи, подвергая нас великим искушениям, ты колеблешь невеликое наше мужество!»

Помедлив, я шагнул через порог… и бездна раскрыла мне свои ужасающие объятья!..