Майкл

Меня зовут Майкл Риордан. Вижу, мое имя вам ни о чем не говорит, и, должно быть, это к лучшему— но большую часть своей жизни я писал книги. Больше 20 романов моего авторства украшали полки и прилавки книжных магазинов, я писал быстро и уверенно, иногда по три книги в год— и никогда не раскаивался ни в чем. До того момента, когда понял, что менять все слишком поздно.

То, что я собираюсь вам рассказать, скорее всего, вас шокирует— да и немудрено, ведь история, прямо скажу, не из приятных. Среди писателей богатое воображение высоко ценится, а вот неврозы и минорные когнитивные расстройства— не очень. Как— то не сложилось. Но моя история отлична от многих, и причина этому— мои герои. Каждого из них я методично и с почти садистским удовольствием подвергались одной и той же пытке— сумасшествию. Все мои герои — мужчины, женщины, даже дети — теряли рассудок и выходили из— под контроля, неминуемо вторгаясь в мою серую реальность. Я писал, закрывшись в комнате, сутками изнуряя себя голодом, если того требовал сюжет. Все, что мне было нужно— сигареты, алкоголь и исправный компьютер — находилось рядом. Остальное было шелухой, не требующей внимания.

Ага, скажете вы, писал в опьянении, — значит, написанное было плодом горячки. Но тут вы ошибетесь— я не пьянею, совершенно не пьянею, да и за бутылку виски брался лишь тогда, когда заканчивалась вода. Дело в том, что, как я уже сказал, я мог сутками не вставать из— за стола, когда срочно требовалось закончить рукопись— в этом и заключался секрет трех романов в год— по четыре месяца на книгу, да и только. Сейчас вы задаетесь другим вопросом— как нужно вкалывать, чтобы за четыре месяца настрочить 800-860 страниц. Ответ я вам уже предоставил— двести страниц в месяц, пятьдесят в неделю, если выходит больше— вы гений, или неистовый графоман с хорошими связями в издательской сфере. Но я был просто писателем, проживавшим несколько жизней за раз— и реальную жизнь я в учет не беру. Для меня существовали лишь те, что я бесстыдно и жестоко калечил на бумаге.

Помню, когда вышла моя первая книга, "глаза во тьме", мой издатель всячески поощрял меня писать дальше, видя, с каким ажиотажем раскупили ее за полторы недели. К выходу в свет третьей, он уже был не так уверен в том, что мне стоит продолжать карьеру— ибо повествование переросло жанр "триллера", превратившись в "психологический триллер" а затем и в типичный готический хоррор с элементами психологического детектива. В первой герой отделался тремя годами в лечебнице, во второй — умер, предварительно съехав с катушек и зарубив троих, в третьей кровь хлынула подобно Миссисипи, залив едва ли не все 800 страниц. Каждая строчка истекала ею, каждого персонажа по очереди захлестывали мании, фобии и пограничные состояния, в результате чего из трех главных героев не выжил никто. Книги разошлись неплохим тиражом, и покупали их весьма охотно, но мой издатель, предчувствуя беду, умолял меня оставить кровь и ужасы Стивену Кингу и написать что— нибудь попроще. "Майк, говорил он мне, ты отличный писатель, людям нравится твой стиль, но ты пугаешь их детальностью" и пускался в долгие рассказы о случаях суицидов и возросшем числе убийств. Мои книги, написанные слишком скрупулезно, перестали быть книгами— сюжеты взывали ко тьме, и хоть мне это не совсем нравилось, стали сводить с ума подростков — самую психологически хрупкую разновидность людей. А я писал дальше, и вот уже десять романов стоят на полке, один темнее другого, и кладбище героев неустанно растет.

Газетчики шутили— мол, он хочет побить самого Кинга— но и в мыслях такого не было. Я стремился избавиться от гвалта в голове, от навязчивых идей о насилии. Я сходил с ума, сам не замечая этого. Герои толпой являлись ко мне, требуя новых и новых сюжетов, а я, слабовольный и запуганный ими человек, создавал им в угоду жуткие и кровавые миры.

На пятнадцатом романе забеспокоился мой психиатр, углядев между строк признаки клинической депрессии и легкого когнитивного диссонанса. "Прекращай это дело, или закончишь в отделении лечебницы", велел он и поспешно смылся из моего странного дома, где повсюду валялись рукописи и нестерпимо пахло никотином.

Я медленно погружался в океаны сумасшествия, не переставая писать. И вот вышел 20 роман, юбилейный, без единой смерти — но и героев там тоже не было. Главных, я имею в виду. Было кладбище при психиатрической лечебнице, да и только. Девять сотен страниц о кладбище. Критики немедленно признали его лучшим, мне даже пришлось принять от них с десяток наград, провести восемь презентаций в разных частях страны и раздать массу автографов, но отчего— то меня это не особо обрадовало. Депрессия набирала обороты, я не спал по ночам, ел раз в три дня, развилась булимия. Свет резал глаза, но без него было еще хуже, пить я перестал, но дымил как паровоз, и все снова и снова садился за стол и писал, как истинный сумасшедший, по сто— сто двадцать страниц в день. Разумеется, мой день был бесконечен, так что он с легкостью мог занимать и неделю.

От помощи психиатра я отказался, но он продолжал звонить, не на шутку тревожась о моем состоянии. Причин тревожиться было множество— если перечислять все, то честное слово, дешевле будет просто открыть энциклопедию психических расстройств и двигаться по оглавлению вниз.

Я слышал голоса своих героев, винивших меня в своей гибели. "Убийца" сотней голосов распевали они, кружась в диком вальсе в моей гостиной— "убийца"— слышалось их монотонное бормотанье из спальни. Убийца… Детоубийца. Да, по сути, я ничем не хуже маньяков реального мира— на моем счету жизней уж поболе будет… Но я продолжал писать, под их неистовые песни, под их печальный шепот. Писал, и не замечал ничего вокруг, пока не отключился на пути к столу, где призывно мерцал монитор.

Очнулся я там, где рано или поздно оказываются все сумасшедшие— в палате лечебницы. К сожалению, полугода мне не хватило, и меня оставили там еще на год— другой. Бумага и ручки были под запретом, и я был не столь сообразителен, как маркиз де Сад, писавший кровью на простынях. Лишив меня канцелярщины и бумаги, врачи ускорили мой конец. Опасаясь лечить меня— ибо от любых лекарств мне становилось только хуже, а от прочих методов и толку не было никакого— они вкололи мне лошадиную дозу снотворного, которое мой вконец изъезженный организм воспринял как манну небесную.

Говорят, я кричал, не переставая, первые двадцать минут. Говорят, я метался по койке и лишь потом отключился, чтобы не просыпаться больше.

Меня звали Майкл Риордан. Вижу, мое имя вам ни о чем не говорит, и, должно быть, это к лучшему.