Галстук

Не рекомендуется для чтения лицам, не достигшим 18-летнего возраста

и людям, с атрофированным чувства юмора.

Под утро в столице и ее окрестностях прошел дождь. Апрель этого года унаследовал от предшественника марта холод да серость, и, от себя, дополнил всю эту невеселую компанию кратковременными дождями. Утро только начиналось и, по мокрому асфальтовому шоссе, со стороны столицы по направлению к международному аэропорту, черной тучей несся автомобиль марки «Мерседес-Бенц» чрезвычайно представительского класса. Еще большее сходство с небольшой черной тучкой машине придавали стайки брызг, вылетающие из под ее колес и рассеивающиеся по сторонам, со скоростью мелких насекомых.

Не считая широкоплечего, вечно хмурого водителя, и по совместительству охранника, в машине ехал лишь один пассажир. Удобно развалившись на заднем кожаном диване, цвета бежевой Сахары, его, как полуночного вампира, терзало серое утро, пришедшее на смену сладостной ночи. Превосходная звукоизоляция салона гасила большинство посторонних звуков, исходящих извне. Автомагнитола молчала. Взгляд единственного пассажира цеплялся за сюжеты рекламных билл-бордов, выныривающие на обочину дороги из серости апрельского утра. Мозг с трудом справлялся с потоком информация и яркими рекламными картинками, на которых справедливые и толстомордые кандидаты «в» и «на» сменялись элитными ювелирными украшениями и швейцарскими часами, а те, в свою очередь, блекли перед роскошью эксклюзивных авто и яхт, уплывающих за шикарные виллы и огромные земельные участки, расположившиеся у самой кромки воды. Глаза потихоньку закрывались, восприятие рекламы уступало место мыслям, становящимся все расплывчатее, отрывкам воспоминаний, секундным провалам в бездну сознания, достигая дна которой, сон разбивался об внезапный приступ бодрствования — это голова пассажира резко падала подбородком на грудь. Взгляд снова ловил рекламные щиты, мозг ненадолго включался только для того, что бы снова провалиться в пропасть прерывистых сновидений. Перед тем, как Мерседес вылетел на финишную прямую, ведущую к международному аэропорту, пассажиру вспомнились события семилетней давности, и очередное дорожное сновидение на время отступило.

«По образованию я технолог пищевой промышленности. Неожиданно для себя и, нужно отметить очень своевременно, открыл в себе талант руководителя. Быстро полез вверх по карьерной лестнице, несколько раз спотыкался об небольшие, временны неприятности типа незначительных калымов и совсем уж несерьезных краж и, в итоге, большие недостачи. Вскарабкавшись достаточно высоко над коллегами, подчиненными, просителями и прочими малозначительными личностями, взглянул по сторонам и увидел там непаханое мною доселе поле, именуемое сладким словом «бизнес». С яростью и упорством идущего в бой камикадзе, задействовав все свои ресурсы и связи, принялся окучивать эту плодородную ниву. И вот, по прошествии нескольких лет, борьба за выживание, а позднее за стабильный прирост активов на внутренних и внешних рынках, увенчались успехом. На свет появилась моя небольшая, но такая милая сердцу империя. После чего я с титанической самоотдачей трудился над взращиванием этого чада, взрослением и становлением его, как сильного и достойного игрока на бизнес-площадках, где видел свой интерес. Когда мне стукнуло 43, я понял, что государство в лице контролеров всех уровней и мастей, собирателей податей, в край оборзевшие конкуренты, перманентно нестабильная экономическая ситуация в стране, хромающий курс Д по отношению к А, Б, В…Е, К, Л, М, Н, а также всем прочим валютам, даже проклятущая погода, сезонные эпидемии гриппа и ОРЗ и неурожаи какао-бобов в Кот-д'Ивуар, не давали моему чаду нормально расти и реально развиваться. Что делать дальше? Размышляя над этим сложным вопросом, обратился за советом к лучшим умами, ну, тем, которые в тот момент были под рукой. Правда эти самые умы были далеко не лучшими, но идея о депутатстве показалась мне не такой уж и бредовой! Законы под себя, голосование там «За» или «Против», привилегии и, блин, неприкосновенность! Контролеров и собирателей податей, грамотно используя высоту своего положения, вовремя ставить на место, узаконено выбивать зубы из их прожорливых ртов, делая более сговорчивыми, а на конкурентов насылать страшное проклятие в виде этих же самых государственных плодожорок. Хотя, хотя…таких умных там, в парламенте, большинство. Ладно, на одного больше, чем черт не шутит, попробую!»

Решил он, хотя некоторые сомнения еще присутствовали, но уже через полчаса они капитулировали перед азартом и жаждой поучаствовать в государственной авантюре. По имевшейся у него информации мандат депутата стоил баснословно дорого, но и польза от него была весьма велика. На следующий день, после того, как ему исполнилось 44 года, взвесив все за и против, он встретился с хорошим человеком, влиятельным налоговиком, который время от времени оказывал различного рода услуги, связанные с определенной «гуманизацией» налогообложения и поделился с ним своими соображениями.

«Налоговик внимательно выслушал, кому то несколько раз позвонил по мобильному и, не называя имен, чинов и званий, настойчиво просил о встрече. Не перебивая, слушал секретного собеседника, снова просил, ручался в моей честности своим добрым именем и снова долго слушал. Судя по выражению лица и быстро меняющейся мимике, немного нервничал и, наконец, театрально улыбнувшись мне, громко и весело отчеканил в трубку: «Понял вас, отлично понял! Завтра к обеду у вас. Спасибо». Именно с этой фразы началась моя жизнь в большой политике. На следующий день состоялась важная встреча с парламентарием… ну, пусть это будет депутат № 1, на которого вышел мой налоговик. Это депутат, свел и отрекомендовал меня вышестоящему по фракционной градации депутату — депутату-коммуникатору, а тот, в свою очередь, через несколько дней представил меня Главному — вожаку моей будущей парламентской стаи. С первого взгляда на этого высокого и худощавого мужчину с армейской выправкой, становилось ясно, что в команде он безоговорочный лидер. В любом коллективе подобные ему люди никак не могут быть заместителями, временно исполняющими обязанности руководителя, иметь порядковый номер «2» или, того хуже, «3». Таковые могут быть только руководителями, с порядковым номером «1»! Главный был безупречен во всем: начиная от элегантного серого костюма, пошитого вручную, до испепеляющего черного взгляда, присущего настоящим диктаторам или породистым мафиози. Этот решительный и властный взгляд подкрепляли короткие немного кучерявые волосы, длинноватый нос с горбинкой, тонкие, складывающиеся в ироническую улыбку, губы, и острый подбородок. Тогда, и не раз впоследствии, мне в голову приходила одна и та же мысль — этот человек не что иное, как чистый концентрат всех грехов и пороков. Он знает все, о любых грехопадениях, и может с легкостью поведать о них все от А до Я. Ведет их подробный учет и, получая прибыль, поучает прочих быть грешными и порочными, но тем не менее кристально чистыми перед законом. Мне кажется, что именно так должен был выглядеть деспотичный японский император или, на худой конец, настоящий сёгун. Удивительно, но впоследствии, в процессе совместной работы на парламентской стезе, я не раз ощущал на своей шкуре все тонкости его изощренно-ханжеского характера, стальную волю и полнейшее игнорирование интересов посредственной биомассы, именуемой народом. Пока я не свыкся с проявлением этих качеств, его поступки и поведение порождали во мне гнетущее ощущение своей «пешечности» в чужой замысловатой партии. Я жил с этим перманентным ощущением дни и ночи напролет. Со временем оно утихало, но после очередного контакта с ним разгоралось с новой силой. После рукопожатия с Главным, хотелось отрубить себе руку и, не останавливая потока крови, стремглав нестись в храм Божий, где бросившись на мраморный пол, молить Создателя о прощении всех грехов и, не дождавшись воли его, там же и помереть, в луже собственной крови. Изгнав раз и навсегда это проклятое ощущение, пусть даже смертью, если этого не вышло сделать при жизни. Ощущение такое, что по твоей душе проехали многотонным катком, раскатав и размазав в рваную лепешку все оставшиеся в тебе идеалы добра и справедливости. Правда, через несколько лет, уйдя с головой в депутатскую пучину и внеся свою скромную лепту в приватизацию заводов, газет и пароходов, приняв посильное участие в дальнейшей судьбе нескольких тысяч рабов-бюджетников, натравив на горе конкурентов прокурорских и прочих обученных репрессиям ищеек и совершив еще ряд подвигов, за которые не хотелось бы отвечать ни на том, ни на том свете, это мерзкое ощущение отступило, и, соответственно, перестало беспокоить.

Итак, разговор с «парламентским громовержцем» был не долгим, но конструктивным. Моя судьба и роль в парламентской команде были уже предрешены уже после встречи с депутатом № 1. А как Вы хотите? Бизнес у меня есть, голова на плечах…пока не отрубили. Теперь все зависело от моей готовности сделать добровольный взнос в партийную кассу, после чего — добро пожаловать в ряды, очередные выборы в парламент через год, времени не так много, а работы хоть отбавляй. Через два дня после разговора с Главным, в одном из столичных ресторанов, я встретился с моим будущим коллегой № 1. Смешно вспомнить, но во время ужина, этот горе-конспиратор остатками густого светло-горчичного соуса нарисовал на дне своей тарелки цифру «10», которую сразу же уничтожил, обмокнув и вымазав в ней кусочек жареной форели. После этого все пошло само собой, технические вопросы решались один за другим, по накатанной.

С болью в сердце я облегчил содержимое сейфа на сто тысяч зеленых купюр с изображением седовласого Франклина. Пока бережно укладывал их в чемодан, думал о том, ну, вот почему у нас все доллары такие новенькие и одинаковые, как будто их только что отпечатали?! Еще и краской пахнут. Вот были мы с женой лет десять назад в Штатах, на две недели выбрались. Так вот, тамошние доллары мятые, грязные, надорванные, с пятнами неизвестного происхождения и чернильными кляксами. Не доллары, а вторсырье! Все те доллары, что сохранились по возвращению домой, здесь не в цене. Банки их не любят, а если и берут, дерут такую комиссию за ветхость! Я их ребенку отдал. Малый с детями в школе этими бумажками игрался. Вот у нас доллары, так это баксы, любо-дорого взглянуть».

С этой мыслью он уложил последнюю пачку стодолларовых купюр в черный лакированный чемодан и уехал на встречу с человеком Главного, дабы сделать свой посильный взнос в партийную кассу.

После этого началась активная подготовка к депутатскому будущему. Первым его шажком в этом деле было переоформление прав собственности на многочисленное имущество, состоящее из тех излишних благ, без которых не может обойтись «здравомыслящий» человек с высоким достатком.

За пять дней он вполне официально стал беднее на 35 миллионов долларов США. Это красноречиво засвидетельствовала его безупречная налоговая декларация. Все движимое и недвижимое имущество было переоформлено на родню в первой и второй боковых линиях, а управление активами поручено подставным, но очень доверенным лицам, среди которых также числилась родня, действующие под его чутким руководством.

«Когда мое имущество и бизнес были спрятаны так надежно, что даже самому въедчивому журналисту потребовалось бы уйма времени и терпения, чтобы распутать клубочек благосостояния нашей семьи, ко мне делегировали, точнее приставили, куратора, который как лоцман вел меня по фарватеру, обминая все мели избирательной кампании. Молодой, но уже тертый и закостенелый на партийной работе, он служил связующим звеном, опытным посредником между мною и партруководством, мной и активистами на местах, мной и моими избирателями. Иногда он искренне восхищал меня своей циничностью и хладнокровием, а иногда выводил из себя чрезмерной лестью и подхалимажем. Большинство моих идей, пусть и хреновых, но моих собственных, он начисто отметал, с детской гордостью и заносчивостью заявляя, что они идут в разрез с концепцией, разработанной и утвержденной лучшими партийными умами «Третьего рейха». Сука. Но он был прав, иначе я мог утратить доверие партийных бонз или, еще хуже, поплатиться местом в списке. Это я понял уже позднее. А дальше…все как обычно, в подобных делах. Партийные съезды всех уровней, кандидаты всех мастей. Я один из них. Выдвижение. Голосования — единогласные. Аплодисменты и поздравления — искренние. Избирательная кампания на старте. Старт. Поездки по региону. Много поездок, каждый день. Выступления. Обещания. Ящики с партсимволикой, подарки. Частично за мои… Снова обещания. Витиеватые ответы на примитивные вопросы озлобленного электората. Аплодисменты. Рейтинг партии растет. Хочется верить, что во многом благодаря мне. Я молодец, не подвел, в первую очередь самого себя. Надеюсь, что наши задр*ченные аналитики не врут, иначе, зачем все этот балаган, траты и геморрой? Снова встречи. Боже, как меня задрали эти полуголодные, наивные и сумасшедшие. Улыбаются они, смотрят на меня с надеждой, как на панацею. О проблемах своих наперебой лепечут. Старухи плачут. Все, надоело, выхожу их игры. Куратор мгновенно замечает негативные вибрации во мне и ослабляет хватку избирательной гонки. Вносит изменения в график, делает перерывы между поездками в несколько дней, речи пишет покороче и не такие завитьеватые, старается ко мне меньше сумасшедших подпускать. Спасибо ему, жалеет меня. Вот стану парламентарием, обязательно отплачу подхалиму. Опять затраты на рекламу. Мое лицо на фоне партийной символики. Улыбка и цветопередача подкачали, а ведь за такие деньги могли бы постараться, подкорректировать. Подкупы. Большие и поменьше. Совещания в штабе, с однопартийцами, активистами, представителями общественных организаций, МВД, губернаторами и всеми остальными, ответственными за проведение честных выборов. Все готовы? Все! Настал день всенародного волеизъявления. Праздник. Все идет по сценарию. Голосуют правильно, подсчитывают точно. Избирательная комиссия фиксирует все как надо, она позитивно заряжена. Оглашение результатов. Есть несогласные с ними? Есть! Плевать на неудачников, победителей не судят, главное — моя победа. Закрываю глаза. Детские и юношеские мечты материализуются. В минуту славы рассудок немного искривляется и уступает место детскому максимализму, позаимствованному из фильмов про эпических героев. Вижу себя черно-белым самураем из ранних фильмов Акиры Куросавы. Мою голову надежно защищает от стрел и вражеских мечей блестящий шлем «кабуто», а торс со всех сторон закрывают легендарные непробиваемые доспехи «о-ёрой». Но главное сокровище я крепко сжимаю в руках. Это меч, острая как бритва и быстрая, как прыжок змеи, катана, изготовленная лучшими японскими мастерами много столетий назад. Возношу руки свои к небу и склоняю голову в знак глубочайшего почтения. Воспеваю хвалу всем японским богам-ками и моим предкам из рода «тэнно»! Хочу, чтобы про меня почитали не только жители всех префектур, но и те, кто населяет волшебный мир «синто». Пусть видят меня и восторгаются мною друзья и враги, завистники и неудачники, дерзнувшие когда-либо обидеть, унизить или оскорбить меня.

После того, как зал избранных торжественно дал присягу, отгремели последние звуки государственного гимна, и я с чувством приятной усталости упал в свое законное кресло — только тогда, по-настоящему, ощутил себя парламентарием. С получением депутатского мандата, а также всех прочих регалий и привилегий, доступных слугам народа… черт, не люблю это словосочетание! Звучит как-то унизительно, ну, да ладно. Так вот, с получением всего этого депутатского багажа у меня наступила обыкновенная парламентская жизнь, которую я вынужден в тайне делить с ведением бизнеса. Сижу на заседаниях в сессионные недели, пишу, и мне пишут проекты законов, постановлений и прочей бумажной мишуры, принимаю посильное участие, в первую очередь естественно финансовое, в организации и проведении партийных съездов. Дорого, но так надо. Фракция, голосования, круглые столы, приемы, череда бесконечных дней рождений, пьяные оргии, залитые алкоголем, замешенном на синтетике и прочем дерьме, красочные ночные шабаши с коллегами в ресторанах очень ограниченного доступа и еще более закрытых ночных клубах и куда более закрытых саунах, где процветает самая настоящая работорговля, предлагающая все возможные плотские удовольствия. Мы — VIPы. Одурманенные, с едким алкогольно-наркотическим выхлопом, чувством собственного «достоинства», даже скорее значимости, и высотой над лоховским обществом. С животной похотью мы разбираем молодые девичьи тела и лепим из них самых податливых пластилиновых матрешек, готовых продать себя хоть по частям, за несколько лишних, небрежно брошенных на стол стодолларовых банкнот. Я точно знаю, что из всех моделей и проституток выберу самую умелую и ласковую куколку, но обязательно с большими наивными глазами. Этот принцип распространяется на все. Часы на руке. Дорогие у него, адски дорогие у меня только так, не иначе! С автомобилями, костюмами, портфелями, телефонами, ручками, рубашками, запонками, ресторанами, коньяками, виски, шампанским, французскими сырами с испанским хамоном, курортами, классом обслуживания в самолете, пальто, полупальто, клюшкой для гольфа, ракеткой для тенниса то же самое».

Будучи в полусонном состоянии, перечисляя эти самые повседневные радости, рассудок депутата начал входить в сонный штопор, и каждая последующая радость стучалась в его сознание быстрее предыдущей. Дойдя до теннисной ракетки, его голова довольно резко упала, он клюнул носом, ощутил резкую боль в районе шеи и проснулся. Еще около минуты он искал выход из сонного лабиринта, в котором все чаще встречались осколки здравых мыслей.

Тем временем вдоль трассы стало проявляться все больше признаков приближения аэропорта. По летному полю, огражденному от трассы высокими белыми заборами с натянутой на них колючей проволокой, около ангаров и прочих строений, принадлежащих аэродромным службам, рваными клубами стелился сизый утренний туман.

Пугающе низко над автострадой, разрывая тишину гулом турбин, пролетел довольно упитанный Боинг.

«Черный немец» с немногословным водителем и единственным полусонным пассажиром, вырулил на финишную прямую. Впереди показалась гряда терминалов. Над каждым серым зданием со стеклянным фасадом, светилось слово «терминал» и лишь одна большая буква латиницы, обозначающая его очередность в общем порядке.

Не доезжая до самого большого терминала с надписью на крыше «Терминал «С», авто свернуло вправо и устремилось к небольшому зданию эпохи СССР, по виду напоминающему дворец съездов в миниатюре. Никаких вывесок, в том числе рекламных, над этим небольшим, но помпезным строением не было. Только указатель со стрелочкой информировал проезжающих о том, что они приближаются к залу официальных делегаций.

Мерседес, пугая случайных прохожих своей агрессией с экспрессией, а также номерным знаком, на котором красовались три шестерки, заехал на стоянку, отведенную под клиентов зала официальных делегаций. К слову сказать, из-за этого мистического числа, номерной знак авто слуги народа был предметом постоянных насмешек со стороны коллег по парламенту. Среди них ходила злая шутка о том, что такие номера можно получить только в аду и то по блату.

Автомобиль объехал несколько стоящих в ряд весьма представительских авто и мягко причалил к стеклянным дверям зала — входу в режимный объект, около которого депутата ждал прочувствовавший на себе большинство погодных капризов этого апрельского утра, озябший и проклинающий свою забывчивость его помощник. Растерянность подвела помощника, он забыл дома перчатки. В окоченелых от холода руках он держал папку для бумаг и авторучку.

«От былой самоуверенности и заносчивости экс-куратора, приставленного ко мне в роли цербера на время избирательной кампании, не осталось и следа. Сегодня меня встречает, как и прежде услужливый, с толикой подхалимажа, но только из соображений выжить и не потерять работу, мой помощник. Я во время ткнул парня носов в его место в жизни, обрубил на корню поползновения заняться самодеятельностью и самому принимать решения — в его возрасте это выходит очень уж глупо и совсем уж топорно. Вовремя я его сломал. Четко дал понять вчерашнему выскачке, что в рабочее время и после него, да хоть и ночью, он должен неукоснительно выполнять мои приказания и быть на связи. В конце концов, кто ему платит деньги? Я! Значит, я принимаю решения, он исполняет. Иначе не бывает. Вообще, я уверен, что первого, кто додумался до главного принципа менеджмента насчет меня, тебя, начальника и дурака — необходимо увековечить в золоте!»

Слуга народа не спешил вылизать из теплого чрева немецкой машины. Еще несколько минут он отдавал какие-то указания своему водителю, сидящему вполоборота к хозяину, молчал и с регулярностью в несколько секунд делал небольшие кивки головой, словно при каждом кивке его голова ударялась о какую-то невидимую стеклянную преграду и он мгновенно приводил ее в исходное положение.

Помощнику ничего не было слышно. Все это время он, замерзший с папкой и авторучкой, простоял в ожидании, около задней пассажирской двери авто, и когда она наконец-то открылась, он с трудом смог изобразить на лице улыбку. Промерзшая кожа и мышцы лица не слушались, и улыбка вышла скорее жалостливой, нежели радостной, которую подобает изображать на своем лице подчиненному при виде начальства.

— Что у тебя? — недовольно буркнул депутат, не протянув помощнику руки.

— Вот, это те первоочередные документы, о которых Вы вчера говорили, — стараясь четко выговаривать слова, выдавил из себя помощник и протянул их дрожащей от холода рукой.

— Дай я посмотрю, — с раздражением сказал депутат и вырвал их из рук помощника. Бегло прочитал заголовки первого и второго, особо внимательно прошелся взглядом по содержанию третьего документа, положил их на багажник автомобиля, прижал локтем и размашисто, нажимая на стержень шариковой ручки так, что в некоторых местах бумага порвалась, поставил свою размашистую подпись.

Всепоглощающий гул турбин самолета, который не то совершил посадку, не то только собирался взлетать, внезапно появился из неоткуда, быстро усилился и вскоре заполнил все пространство вокруг, разорвав тишину в клочья.

Депутат сгреб все три бумаги, небрежно затолкнул их обратно в папку и, пытаясь перекричать рев летающего монстра, крикнул в сторону своего помощника: «На вот, забирай. У тебя все? Запомни, все нужно делать вовремя. Я говорил тебе еще вчера!? Значит, нужно было делать это вчера и не грузить меня сегодня, когда я улетаю».

Незадачливый помощник немного скривился. Ему было обидно за самого себя. Сказанное вряд ли огорчило его в смысле персональной ответственности за несвоевременно сделанную работу. Удручало другое — разменяв четвертый десяток, он по-прежнему занимался пусть даже достойно оплачиваемой, но, как не крути, халуйской работой и его обозримое будущее целиком и полностью зависело от расположения духа этого взбалмошного толстосума и властного самодура, коим считал своего шефа, про что никогда не позволял себе думать вслух. За последнее время, которое исчислялось годами, помощник привык к проявлениям в свой адрес ханжества, высокомерия и неуважения. В конце концов, он просто помощник.

Он взял папку с документами и положил ее в портфель, стоящий у его ног. Вслед пожелал своему шефу счастливого пути, попрощался и, кутаясь в серое шерстяное полупальто побрел к остановке маршрутного автобуса, который, не смотря на ранее утро, уже активно развозил прилетевших пассажиров в направлении города.

Крышка багажника плавно поднялась вверх, и депутатский водитель достал из машины коричневую дорожную сумку, украшенную небольшой металлической эмблемкой, подошел к своему патрону и они, молча, направились к залу официальных делегаций. Депутат шел впереди, но буквально за несколько шагов до двери, ведущей внутрь зала, водитель со скоростью гепарда обогнал хозяина и с проворностью швейцара услужливо открыл дверь перед слугой народа.

Сухо пожелав всего хорошего и пожав друг другу руки, они простились и депутат, взяв у водителя сумку, направился к «хозяевам» границы, вышедшим встречать очередного дорогого гостя.

Как снаружи, так и внутри здание зала официальных делегаций являлось типичным образцом советского ампира эпохи Никиты Хрущева и предназначалось исключительно для нужд партийных и, прочих приравненных к ним, небожителей. Шли годы, генсеки меняли друг друга, уступали место президентам, застой разбавлялся новыми веяниями перестроечного времени, на смену крепкой семейной паре «социализм и коммунизм» приходила новая парочка влюбленных под названием «демократия и капитализм», единая и могучая родина трещала по швам и, лопнув из нее вываливались новые независимые государственные образования, еще вчера составлявшие неделимый союз братских народов. При всем при этом зал официальных делегаций всегда оставался залом официальных делегаций.

Ни один евроремонт, ни смелый дизайнер интерьеров с его вычурными идеями, ни какой минимализм, тем более холодный хай-тек, ни один плод воображения самого продвинутого промышленного дизайнера, ни тенденции в архитектуре сегодняшнего дня, ни эксперименты завтрашнего, не могли победить, даже нанести минимальный ущерб архаичному облику правительственного объекта, утвержденному и воплощенному в жизнь еще в конце 50-х — начале 60-х годов ХХ века. Любой современный фетиш, в виде ретрансляторов и спутниковых тарелок на крыше, огромных плоских телевизоров, немногочисленных зон доступа Wi-Fi, бесплатных глянцевых журналов на стойках и дорогих автоматических кофемашин сделанных в Италии, и занимающих половину прилавка в буфете, не в силах были вытеснить белый мрамор и золотистый анодированный алюминий с фасада здания, министерские ковровые дорожки, элементы интерьера из дуба, покрытые блестящим лаком желтого цвета, гнетущие шторы с посеревшим от времени тюлем, настенные часы «Луч» с деревянным циферблатом и острыми, как стрелы латинскими цифрами, монотонно отсчитывающие время назад, в СССР, массивные хрустальные пепельницы, стоящие на каждом журнальном столике, изготовленном по спецзаказу, добротные кожаные диваны темно-вишневого цвета, видавшие номенклатурные задницы любой величины, калибра и значимости. Каждый атрибут современной жизни, попадая в царство интерьерной роскоши времен КПСС, становился частью этого царства, делался сначала малозаметным, а затем и вовсе исчезал, поглощенный величием обстановки этого ампирного дворца, созданного для советской элиты, а также иностранных делегаций всех уровней.

Царящую внутри здания тишину изредка нарушали обрывки переговоров по рации и громкое змеиное шипением со стороны бара, издаваемым молоком, при его контакте с кофемашиной. Даже запах в этой элитной авиа обители был какой-то особенный, устоявшийся. Как дорогой аромат, он состоял из целого ряда аккордов: пыли, табачного дыма, заварного кофе, аромата выпечки, нишевой парфюмерии и едва уловимого запаха изделий из натуральной кожи.

При всей архаичности и комической помпезности, у зала официальных делегаций было несколько неоспоримых преимуществ. Его клиентам не приходилось стоять в очередях на регистрацию и сдачу багажа, за них это делали другие, и это было частью работы тех других. Перед индивидуальной доставкой их высокопоставленных тел к трапу самолета, они быстро и безболезненно проходили паспортный контроль с таможенным досмотром, после чего их не докучали ни громкие завывания диспетчерской службы аэропорта, ни визги носящихся по залу ожидания недосмотренных нерасторопными родителями детей. Пассажиры, ожидающие своего рейса в зале официальных делегаций, могли спокойно скоротать время на доисторическом кожаном диване, погрузившись в кромешную кладбищенскую тишину.

Уверенным шагом, сжимая в одной руке ручки дорожной сумки, а другой шарясь по карманам пальто в поисках дипломатического паспорта с авиабилетом, депутат подошел к таможне и погранзаставе, состоявшей из двух человек.

Офицеры, один из которых, судя по форме и знакам отличия, принадлежал к пограничникам, а второй к «непримиримым» борцам с контрабандой — таможенникам, увидев слугу народа, ограничились сдержанным приветствием. Судя по изрядно помятой форме и мутным глазам, их смена заканчивалась через несколько часов и настроение, нагнетаемое ожиданием долгожданного сна, никак нельзя было назвать радужным. Они перекинулись с депутатом не более чем несколькими фразами. Пограничник открыл дипломатический паспорт и без интереса пролистал несколько страниц, уныло взглянул на авиабилет, взял паспорт депутата и отошел к стеклянной кабинке, в которой стоял компьютер. Что-то вяло наклацал на клавиатуре, взглянул на монитор, быстро заткнул ладонью накатившую из ниоткуда зевоту, вернулся назад и со словами: «Можете лететь. Счастливой дороги!» отдал депутата его паспорт.

Таможенник вообще не проявил никакого интереса к сумке избранника народа. Взглянув лишь на металлическую эмблемку и оценив взглядом габариты сумки, таможенник спросил: «Везете ли Вы с собой что-то запрещенное к перемещению через границу?»

Депутат отрицательно покачал головой.

— Проходите, пожалуйста! — практически в унисон, но без особой прыти отчеканили привратники зала и расступились перед ним. На мгновенье депутат увидел себя гонцом из далекой горной префектуры, принесшим срочную весть солнцеподобному Микадо. И как перед ним, брякнув длинными копьями «яри», расступились доблестные самураи в боевых масках-личинах «мэнгу», на которых читалась вся их ненависть к врагу, задумавшему попасть в личные покои императора Японии. Он улыбнулся, пробурчал в ответ «спасибо» и пошел дальше, вглубь архаичного зала.

Навстречу ему, с легкостью мотыльков, уже порхали три особы женского рода. В одинаковой сине-белой форме, с отрепетированными и четко поставленными на случай прибытия важных гостей, улыбками, глазами, сверкающими от прохладного весеннего ветра, порцию которого они получили с полминуты назад, вместе с дозой никотина.

Депутат отметил для себя, что единственным, чем барышни отличались между собой это возраст и объем груди, а в остальном они походили, друг на друга точь-в-точь как три капли воды. Это аккуратненькая, но больно уж типическая форма делала их таковыми. А в остальном это были наши славянские женщины, родные и любимые. Они и только они могли так удачно вписаться во всю эту, по задумке чиновников прошлых поколений, красотищу и поселиться в ней навсегда. Трудно представить на этом месте, вместо нашей родной женщины, какую-нибудь там американку или европейку, пусть даже звезду американских фильмов. Одень любую из них в сине-белую форму, прикажи притворно улыбаться, не демонстрируя пассажирам сверкающие фальшью белоснежные зубы, отпускай ее каждые десять минут на перекур, заставь носить вместо дорогих нейлоновых чулок безвкусные мутно-коричневые колготки и строго-настрого накажи никогда и ни за что не натирать до блеска туфельки и сапожки. Все равно, даже отдаленно иностранка не будет походить на нашу славянскую натуру, находящуюся при исполнении служебных обязанностей. Не наша женщина будет входить в визуальный диссонанс с мрамором, деревянными часами, запахом выпечки и тем более массивными допотопными темно-вишневыми диванами, на которых никто и никогда так не занимался любовью.

«Вот почему у звезд американского кино никогда не получалось и не получится убедительно и реалистично сыграть барыню со славянской душой», — подумал депутат и двинулся на встречу сине-белым формам. Одна из них громко поприветствовала героя и принялась с четкостью диктора центрального телевиденья или регистратора браков в ЗАГСе выговаривать каждое слово текста, под названием «Процедура прохождения регистрации на рейс VIP пассажира». Женщина была значительно старше двух других. Глядя на нее, ее безупречную вышкалку, заученный на зубок приветственный спич, легкость в передвижении по скользкому мрамору и порхание по ковровым дорожкам, ловкое кокетство, переходящее в уместный флирт с высокопоставленной особью мужского пола, без малейшего намека на продолжение после рабочей смены, отсутствие идеальной фигуры, но умение носить униформу и все, что под ней кроется, так, что бы вызывать у чиновничьих жен лишь жгучую зависть, а у их мужей — желание снова воспользоваться услугами зала, а также ее способность умело скрывать истинный возраст с помощью маленьких женских секретов, становилось понятно, что всему этому она научилась не в школе благородных девиц и не на курсах фрейлин или куртизанок, а в процессе работы, работы здесь и только здесь. Многолетняя, посменная варка в закрытом котле с сильными мира сего, начавшаяся где-то к концу периода застоя, сделала ее именно такой — светской дамой и распорядительницей этого «бального» зала. И теперь она, пережив многих, передает свои знания и опыт новеньким, которые при контакте с чиновничьей элитой еще стыдливо опускают глаза и улыбаются украдкой. Они ступили на тропу служения и угождения чиновникам, длинною в жизнь и стараются во всем копировать и подражать своей наставнице. Две юные самочки были симпатичны, отчасти невинны и еще немного застенчивы. В них уже расцвел тот букет прелестных качеств, что вызывает у многих мужчин животную похоть овладеть их молодой плотью, но еще не оперились харизма и шарм, имевшиеся в арсенале их старшей коллеги и, по совместительству, наставницы.

В то время как старшая доходчиво разъясняла депутату обо всех тонкостях пользования залом официальных делегаций, хотя их было не так уж много, и слуга народа пользовался залом не в первый раз, одна из девушек одарила его такой обольстительной улыбкой молодой куртизанки, которая могла означить лишь одно: «Ну, милый, я очень хочу получить от жизни все и, желательно, прямо сейчас! Длинными тонкими пальцами с алым маникюром девушка выхватила из рук депутата паспорт с билетом и, выпрямив спину, немного виляя бедрами, грациозно поплыла по залитому апрельским солнцем мраморно-гранитному коридору зала, регистрировать дорогого пассажира в представительстве авиакомпании.

С едва заметной иронией, он посмотрел на уходящие, на длинных стройных ножках бедра и подумал: «Она живая, настоящая, без привкуса пластика. Из плоти и крови. На первый взгляд простая и услужливая. Скорее всего, такая же и во всем остальном. Точно, во всем. Глупая и наивная, как ослик. Помани перед этой дурехой золотой морковкой, расскажи о фешенебельном стойле с дорогой машиной и яхтой, островном отдыхе где-то на краю света, ювелирных побрякушках, подаренных с поводом и без и все… Будет тебя слушать, внимательно и долго, делать вид, что все понимает, своей наивностью рисовать заоблачные перспективы, а взгляд ее будет разгораться пламенем жажды несметных сокровищ, о которых она еще недавно и подумать не могла. В ее пустой головке будет крутиться одно — ну скорее, скорее же, старый придурок, выговорись и начинай исполнять мои желания. Ну, давай же, милый, золотой, единственный. Внезапно ее нервы не выдерживают. Она решает взять инициативу в свои руки. Плавно и чувственно брыкается перед тобой на колени, с чувством долга ниже пояса посматривает, лукаво так, как ведьма на жертву перед черной мессой и…берет у тебя из брюк эту самую инициативу. Ублажает тебя, старается, изощряется. А потом, как дрессированный морской котик, исполнивший цирковой трюк ожидает награду — золотую рыбку с брильянтовыми глазками. Она преданна тебе, твоему кошельку, твоей карьере. Нет, не найти более преданных существ, чем молоденькие девушки, жаждущие получить от жизни и по максимуму».

Думая об этом, он пропустил мимо ушей весь ликбез, посвященный процедуре прохождения регистрации и т.д. и т.п., уловив краем уха лишь последнюю реплику, а точнее вопрос касательно чая или кофе.

— Кофе, пожалуйста. Сливки и без сахара, — сказал он старшей по смене.

— Одну минутку, — ответила она и отчалила к барной стойке, где фыркала недовольная ранними заказами кофемашина.

Депутат обвел взглядом зал и бухнулся на диван, который издал глухой звук «ух». В этот утренний час он был единственным посетителем зала официальных делегаций.

«Удивительно», — подумал он. «А ведь днем здесь не протолкнуться. Одни парламентские и министерские физиономии. На манеже все те же. От таких друзей никуда не спрячешься». И ему вспомнился прошлогодний конспиративный отдых на Багамах, заранее продуманный до малейших деталей и завуалированный для жены под командировку в Берлин. Прошлой весной, он сделал Вике подарок. За ужином, лениво вытирая салфеткой жирные губы, как бы невзначай сообщил ей о том, что через неделю они улетают на Багамские острова. Котенок восприняла эту новость достаточно сдержанно, к тому времени она уже привыкла к дорогим и неожиданным сюрпризам любимого папусика. Хотя в душе она, словно маленькая девочка, посмотревшая на видеокассете Голубую лагуну и узнавшая, что вскоре сама туда отправится, безумно обрадовалась. Все было спланировано и подготовлено заранее. Путевки приобретены помощником в надежном туристическом агентстве, вдали от мест посещения жены. Для нее же была разработана легенда, согласно которой Бундестаг, чуть ли не всем своим депутатским корпусом имел честь пригласить ее супруга в гости. Также было сделано липовое приглашение, бронь берлинского отеля и авиабилетов, которые, само собой, должны были попасть в поле зрения его супруги. Что касается подготовки самого путешествия на Багамы, то Котенок Вика, не желая поначалу выглядеть на экзотических островах бледной лохушкой, усердно, пять дней подряд, посещала солярий, окучивала бутиковые галереи и ругалась с продавцами, если в бутике не было понравившейся шмотки в ее размере ее. В целях конспирации ей было поручено купить депутату все необходимое для пляжного отдыха, естественно на свой вкус. Она покупала, записывалась, посещала, созванивалась с подругами, советовалась, консультировалась, ругалась, хвасталась…замучалась.

Соблюдая чрезмерные меры предосторожности, в прописанный в туристическом ваучере день, они вылетели по направлению к Багамскому архипелагу. Перелет с пересадками, пусть даже и в бизнес классе был утомительным и сонным, но все трудности и лишения долгого и мучительного перелета были с лихвой окуплены райским отдыхом в одном из лучших курортных отелей Багамов. Черные солнцезащитные очки, приватное бунгало в тени райских кустарников, с собственной сетчатой верандой для отдыха и небольшим бассейном, около которого стояли полосатые шезлонги, скрывали влюбленную пару от посторонних глаз. Малоразговорчивая, но чуткая ко всем капризам VIP-постояльцев прислуга и расторопность искусного шеф-повара обеспечивали папусику и Котенку полную идиллию, заточенную в личное пространство, исчисляемое бунгало, территорией вокруг самого бунгало и двумя именными шезлонгами под большим немного выгоревшим на ярком солнце зонтиком, находящимися на тонкой кромке белоснежного песка. Дни, насыщенные пляжным отдыхом, плаванием в приватном бассейне, гастрономическими деликатесами из свежайших морепродуктов и любовью во всех приспособленных под это уголках бунгало, проходили быстро и практически однообразно. В предпоследний день отдыха, после тропического завтрака, Котенок Вика, сделав встроенной в яблочный планшет фотокамерой, несколько снимков себя любимой в отражении большого зеркала и своих очаровательных ухоженных ножек в шлепках с крокодильчиками, лежала на бортике бассейна и поочередно посылала свои фотоработы в бездну социальных сетей. Слуга народа ходил вокруг нее кругами, разминая подотекшие после ночи нижние конечности. Вдруг, за зеленой изгородью, образованной диковинным тропическим растением и отделяющую личную территорию папусика и Вики от суеты внешнего мира, они четко и внятно услышали родную речь. Раздраженный мужской голос, говоривший с кем-то по мобильному телефону, направлялся к пляжу. Как два настороженных суслика, папусик с Котенком навострили уши и в голосе человека, папусик узнал Александра, того самого импульсивного и эмансипированного замминистра, с которым его свел фракционный вожак несколько лет назад. После этого наш депутат еще несколько раз встречался с Александром на парламентских слушаниях, в министерстве и на днях рождениях нескольких высокопоставленных шишек. На неофициальные мероприятия Саша, обладающий неплохой физической формой и будучи в самом соку лет, всегда являлся один, чем приводил в восторг одиноких особей женского пола. С женщинами он был подчеркнуто обходителен, галантен, шутлив, иногда вплетая в юмор крепкие словечки, от чего шутки становились еще смешнее и остроумнее, но абсолютно холоден, что разжигало желание некоторых из них отдаться этому неподдающемуся на женские чары жеребцу ближайшей ночью.

— Я скоро, Котенок, — тихо сказал депутат Вике и проскользнул в проем между живой оградой и стеной бунгало. Вышел на узкую песчаную дорожку, ведущую прямиком к белоснежному пляжу с пальмами, растущими небольшими группками. Впереди, метрах в десяти бодрым шагом ступал Александр. Он уже закончил телефонный разговор. Депутат старался следовать за ним тихо, его мучило любопытство — с какой такой красоткой Саша коротает время в этом райском уголке. Дорожка шла по пальмовой рощице, до пляжа оставались считанные метры. Около воды и возле пляжного бара отдыхало не более десяти-двенадцати постояльцев отеля. Сам отель славился высоким уровнем комфорта и был рассчитан на небольшое количество очень обеспеченных постояльцев, предпочитающих тихий отдых с любимыми всем остальным видам отдыха. Саша прошел мимо бара, нескольких шезлонгов, в которых нежились две девушки и один мужчина и направился дальше, где у самой кромки прозрачной голубой Атлантики стояли два шезлонга. В одном из них кто-то принимал солнечные ванные. Похоже, молодая девушка. Ее тонкую фигуру закрывала спинка шезлонга. Александр подошел к ней, наклонился и что-то прошептал на ухо или поцеловал, этого депутат не разобрал. Саша лег рядом, на свободный шезлонг. Вдруг девушка спустила тонкие ножки с шезлонга и резко встала. На ее юном теле не было верхней части купальника, как не было и того, что ею обычно прикрывают. Спереди, через салатовые плавки, на причинном месте выступал характерный бугорок. «Девушка» поднял к горячему солнцу и нежному бризу коротко стриженую голову и показал немногочисленным отдыхающим белоснежного пляжа свой острый кадык.

У слуги народа отпало всякое желание здороваться с Александром и, тем более пить за встречу экзотический коктейль из зеленого плода кокоса через разноцветную соломинку, что готовят у барной стойки на пляже. В тот момент он четко осознал, что на всем земном шаре не осталось места, где можно было бы по-настоящему уединиться, пусть даже на денек, пусть даже геям. «Что уж говорить о нас с Котенком? Нет, пусть он и пи***, но будем считать, что я этого не знаю», — решил он для себя и в кисло-гадостном расположении духа побрел обратно, добывать конспиративный отдых в личном пространстве за живой зеленой оградой. Все оставшееся время он не выходил за пределы территории вокруг бунгало, старался говорить тише, чем обычно и, заслышав речь проходящих за зеленой оградой людей, старался укрыться внутри бунгало. Вика удивлялась такому его поведению, но ничего не спрашивала, дабы не навлечь на себя гнев папусика. Она хоть и была дурой, но чувство самосохранения, точнее сбережения живого источника доходов у нее было развито сильнее всех прочих чувств.

— Ваш кофе, — эта фраза разорвала цепочку его воспоминаний. Депутат поднял вверх глаза и увидел старшую по смене, а вместе с ней ее юную коллегу. Старшая поставила перед ним на стол чашечку с кофе, такую маленькую, что из нее следовало бы подавать сильнодействующий яд или мерить ею еврейское счастье и отошла в сторону, уступая место молодой напарнице. Широко и игриво улыбаясь, молодая работница зала наклонилась над ним так низко, чтобы утренний клиент имел удовольствие насладиться назойливым ароматом ее парфюма и надолго запомнить небольшой фрагмент ее белого ажурного лифа, надетого под белоснежную форменную рубашку, не застегнутую на три верхние пуговки. Тонкая женская ручка положила на столик его дипломатический паспорт, авиабилет и посадочный талон, сообщив при этом, что все формальности, связанные с регистрацией VIPа на рейсе уже пройдены и на кофепитие у него есть не более пятнадцати минут, после чего его пригласят к выходу из зала на летное поле, где будет ожидать небольшой приватный микроавтобус, который доставит его прямиком до трапа самолета.

Грациозно поднявшись, она повернулась к нему спиной. Виляя бедрами и оставляя после себя шлейф парфюма, по всей видимости, не соответствующего этому времени суток, она медленно удалилась в сторону стойки регистрации и исчезла в лабиринте служебных помещений.

«Нет, я в ней не ошибся. Молоденькая сучка. Здесь работы на полчаса, а удовольствия на всю ночь. Явно ищет денежный мешок», — прикинул он и негромко усмехнулся. Отпил немного кофе и сразу же сморщился. Не то кофе был слишком горьким, не то малоприятные курортные воспоминания в вперемешку с фрагментом ажурного лифа на девичьей груди и тяжелым ароматом парфюма, явно содержащего в себе афродизиаки, спровоцировали в его голове настоящий каламбур. Недосып, неприятный кофейный привкус, дурацкий парфюм, застрявший буквально в ноздрях и, видимо осевший на всем вокруг, легкая эрекция — хреново действовали на его физическое состояние, а воспоминания о прошлогоднем экзотическом отдыхе, омраченные пидарастией, возможность легкой добычи в виде молодой охотницы за сокровищами, и присущая любому человеку тревога перед полетом — угнетали духовно. Все это вылилось для него в мучительный и разлагающий естество дискомфорт. Пятнадцать минут ожидания прошли так, словно его рейс задержали на несколько часов и все это время его заставляли разгружать чужой багаж.

Наконец-то, сквозь жужжание и шипение неутомимой кофемашины, он услышал долгожданный призыв старшей сотрудницы совершить пешее паломничество к выходу из зала официальных делегаций на летное поле, где его ожидал личный микроавтобус.

Не смотря на начало апреля, над дверями зала работала белая коробка тепловой завесы, выдувающая на каждого проходящего, его порцию поддельного тепла. Перед депутатом открылись автоматические стеклянные двери, теплый воздух буквально вытолкнул его наружу и сразу же капитулировал перед бешенным натиском весеннего ветра. Такого холодного и сверхскоростного, который дует лишь на аэродромах.

«Старт, перемещение автомобиля строго по нанесенным на бетонное покрытие летного поля указателям и 40 секундное путешествие к трапу самолета. Восхождение по трапу, сопровождаемое гулом дуэта турбин. Меня приветствуют небесные богини. Улыбаются и препровождают к законному месту в бизнес классе. Стюардессы всегда на высоте. В самом прямом и переносном смысле. Заняться сексом со стюардессой, пусть даже в тесном туалете на борту, на высоте 2000 метров над землей, поверьте это высший пилотаж. Сажусь в большое кожаное бизнес кресло, достаю из сумки планшет с наушниками, кладу сумку на место соседа. Все, я готов. Можете мучить меня перелетом, невкусной едой, дешевым алкоголем и любопытными детьми, которые бегают сюда из общей эконом конюшни, поглазеть, что за дядя или тетя сидят там, за шторкой. Апатично смотрю в иллюминатор. Все как всегда. Сейчас самолет набьет свое пузо телами пассажиров, за последним из них герметично закроется металлическая створка, вырулит на взлетно-посадочную полосу, как следует разгонится, оторвется и мы полетим. Все как всегда».

Регулярно, в это утренний час, самолет готовился совершить рейс в Брюссель. Пилоты последовательно включали авиаприборы и активно переговаривались с диспетчерами, стюардессы усаживали пассажиров по своим клеткам и в тысячный раз, на языке жестов, демонстрировали, где находятся аварийные выходы, как пользоваться ремнем безопасности и спасательным жилетом.

Тем временем самолет, немного вздрагивая и трясясь, начал выруливать по направлению к взлетно-посадочной полосе. За иллюминатором мелькали силуэты авиасуден, стоящих в ряд и отдыхающих в преддверии очередного рейса, нескончаемая серая полоса, испещренная стыками бетонных плит, мрачного вида объекты аэродромной инфраструктуры, одинокие фигуры грузчиков в унылых робах и длинные машины перевозящие багаж, напоминающие скорее китайских карнавальных драконов, нежели грузовой транспорт.

Самолет остановился, двигатели загудели с другой интонацией, он нервно дернулся и, быстро набирая скорость, покатился по бесконечной взлетно-посадочной полосе. Всего несколько минут понадобилось железной птице, чтобы преодолеть силу притяжения Земли. Легко и грациозно он взмыл вверх и начал набирать высоту. Утреннее солнце, по всей видимости, обрадовавшись встрече с этой птицей, одарило ее настолько яркими лучами, что они ворвались сразу же во все иллюминаторы правого борта, пронзили чрево самолета насквозь, ослепили пассажиров и вырвались из него через иллюминаторы слева.

Самолет сделал круг почета над аэропортом, серыми полями, с которых только недавно сошел снег, мокрым асфальтовым шоссе с машинами-муравьями и лег на заданный курс.

Депутат отстегнул ремень безопасности, привел кресло в самое удобное положение и, категорически отказавшись от безвкусной пластиковой бортовой кормежки, попросил принести ему виски. Он дал себе слово ни о чем не думать эти пару часов в небе и решил вздремнуть.

Какое-то время сон настойчиво не приходил. Последняя четкая мысль о бортовой жратве, сделанной из первосортного пластика и силикона, так сильно застряла в сознании, что наотрез отказалась покинуть его и уступить место кратковременному сну.

«Авиакейтеринг. Формула успеха. Высокая кухня на любой высоте. Вселенная вкусов. Отправляясь в космическое путешествие, не забудьте взять с собой набор гурмана».

Депутат четко представил себе чемоданчик космонавта, напичканный, вместо переносной системы жизнеобеспечения, тюбиками с лучшими творениями мира высокой, а также молекулярной кухни и, само собой разумеется, стеклянными флакончиками, именно флакончиками, а не мерзавчиками, с кричащими этикетками, содержащими в себе благородные напитки, гласящие: «Made in France/Spain/Italy» и запечатанные флакончики в форме гранчаков, с надписью «Сделано в России» и изображением ухмыляющегося осетра или бурого медведя. В этом чемоданчике обязательно должна быть детальная инструкция-меню по эксплуатации каждого образца, с подробным описанием поводов, при которых его нужно применить космонавту-гурману внутрь.

«Получается целая галактическая кулинария. Это и понятно — дело же в космосе происходит. Наверное, в самолетах все проще — они и летают ниже. Здесь и без гастрономического чемоданчика обойтись можно. Просто берешь комплексный обед, расфасовываешь его по пластиковой посуде с логотипом авиакомпании — все…обед для пассажиров в экономе готов. Если взять те же самые блюда, но расфасовать уже не по пластиковым контейнерам, а разложить на белых керамических тарелочках, не забыв при этом заправить стандартный салат парой каперсов и креветочных хвостов, взбрызнуть его несколькими каплями бальзамического уксуса, водрузить стандартный кусочек говядины на лист салата и свить на нем небольшое гнездышко из листьев рукколы, а на тарелке с карликовым пирожным посередине, выложить какао-дорожку или тертый шоколад и украсить ягодой клубники — выйдет полноценный обед для счастливчика в бизнес классе. Ну, а если тарелочки фарфоровые с золотой каймой, а из многострадального салата изъять несколько подгнивших лопухов и положить вместо них столовую ложку красной икры, тот же кусочек говядины окрестить заморским словом «рибай» и утопить в соусе «Чимичури», а вышеупомянутое пирожное напоить шоколадно-коньячным соусом и присоседить к нему шарик чайного мороженного, выйдет изысканная трапеза для важного господина первого класса.

Ассортимент блюд в пластмассовой и прочей таре трансформировался в большую витрину японской ресторации, во всю величину которой красовались реалистичные муляжи всех вышеперечисленных блюд с их названиями на японском языке, но стоимостью в евро. Из дверей ресторана вышел средних лет японец в кимоно и с повязкой «хатимаки» на голове, где вместо большого красного круга, символизирующего солнце, красовался флаг Европы с двенадцатью золотыми пятиконечными звездами. Японец так учтиво, как умеют только японцы, поклонился нашему герою и поприветствовал его на чистом фламандском языке. Депутат с недоумением посмотрел на японца, даже попытался кивнуть ему в ответ, но вместо этого дернул головой, от чего глаза немного приоткрылись, рассудок выпрямляться и вернулся в реальность под названием «трехдневное бельгийское турне».

«Дело в том, что эта дурацкая поездка в столицу Европейского Союза со всеми его штаб-квартирами, шоколадом и писающим мальчиком с пальчик это наказание за мои грехи, пристрастие к достойному отдыху и, в определенной мере, мой длинный язык. Вообще командировку в Брюссель даже с большой натяжкой нельзя назвать увеселительной поездкой с любовницей на уикенд или местом проведения отпуска с женой. Хотя, какая разница, с какой из этих куриц куда летать?! Вообще они у меня одинаковые. Во всем одинаковые. В эгоизме, алчности, ревности, старании быть практичными стервами, просырая мои деньги, а главное в любви ко мне. Одинаковые, но не в возрасте. Здесь преимущество, естественно, на стороне Котенка. Вика на пару лет старше моего сына — бездельника, уверенно оккупировавшего мою шею. Увидел Викусю и пялился на нее, как на кусок мяса на прилавке. Видишь ли, у него встал на нее. Нашел повод купить Котенка, причем за мои же деньги. Наивный. И Вика посмеялась. Пусть сопляк подрастет, а пока тискает да охмуряет своих сосок-первокурсниц. Жена и Вика! На все праздники покупаю им одинаковые подарки. Так проще и никогда не спутаешь баб с подарками. Вот вам и еще один пример их одинаковости! Ладно, дело не в них, а в Брюсселе. А Брюссель, скажу я вам, это не то город, где можно красиво и достойно провести больше суток. Он и рядом не валялся с праздными Ниццей, Каннами или Сен-Тропе, ультрасовременными Дубай, Шарджей и Абу-Даби или ну, сверх экзотическими Фиджи, Бора-Бора и, к примеру, диким Маврикием. Такая себе — западноевропейская посредственность, с характерным влиянием порочной соседки Голландии, совсем уж ничтожной долей шарма Франции и педантичности Германии. Меня другое удивляет, почему именно Брюссель назначили столицей Европы, а не какой-нибудь там Париж, Берлин, Вену или Лондон? Где блин логика? Недавно услышал, что Европа — идеальная политическая интеграционная модель. Как заумно сказано. А умеют в этой самой Европе жить красиво? Не просто стабильно и достойно, я имею ввиду именно красиво? Да, умеют! Так причем же здесь тогда мрачный Брюссель? Непонятно. Могли бы выбрать для своей объединенной столицы более веселый город. Лично я за Париж! В Брюсселе скучно, нечем заняться, даже деньги некуда потратить и это факт».

Его размышления о «скромной» роли более чем скромного Брюсселя и черной мести ему за пристрастия к красивому отдыху были не случайны. То, что командировочный жребий пал именно на него и ему досталось «бельгийское счастье», состоящее из абсолютно тупой, но прописанной поминутно, программы пребывания в Брюсселе с кучей встреч с европейскими парламентариями, посольскими бездельниками и участием в работе круглого и никому не нужного стола, было, по всей видимости, не просто так. Здесь потрудились либо приблуды-завистники, либо так распорядился жребий и выбор Главного в этот раз случайно пал на него, последнее это мало вероятно. Нет, скорее всего — первое. Гребаные большеухие шакалы с длинными языками, улавливающие любой разговор, особенно тот, который касается финансов, дорогих покупок, личных отношений и места отдыха, передающие перехваченную информацию по цепочке в курилке, во время встреч и заседаний. В конце концов эта самая информация, только в очень искаженном виде становится достоянием Главного. Да, я уверен это работа приблуд-завистников, сплетников, прочих тварей и выродков. Подслушали, на ус намотали, в нужные уши вложили, а потом — на, получай дружок трехдневный Брюссель! Любишь Монако с Монте-Карлой, ничего…как-нибудь в следующий раз, а пока что к европейцам за круглый стол да что-то умное говори, насчет консолидации, интеграции, внедрения, углубления и прочей х*рни. Вот еще что — не смей просто лыбу давить да клювом щелкать. Не за это тебе государство такие деньжища платит. Тебе же дураку высокое доверие оказано!

«Доверие оказано, государство деньги платит? Насмешили. Сами то что, коллеги! На зарплату депутатскую живете? Только хватило бы ее на пару тройку обедов в людском ресторане. А на что же тогда семью кормить и одевать, Вик, Кристин да Анжел содержать, автопарк заправлять? А, понимаю, народ-кормилец. Не бизнес со слияниями и поглощениями, не взяточники, не контрабас через границу, не тем более, продажа земель и прочих стратегических богатств и никак уж не аптечный наркотрафик, а народ! Ну, с этого надо было и начинать! Согласен, на все сто-двести согласен! Кто на приватизированных предприятиях х*рачит, кого продают вместе с заводами, кто взятки носит, кому контрабанду везут, чьи земли толкают и кому запрещенные препараты без рецепта сбывают? Кормильцам. Вот и выходит — кто настоящий кормилец! Так, хватит об этом, мозг разжижается. Нужно срочно отключаться».

Он приоткрыл глаза, взял из ниши в деревянном подлокотнике кресла пластиковый стаканчик с символикой авиакомпании. На дне стакана, в остатках виски, болтался кубик льда, растаявший до размеров мизинечного ногтя. Одним глотком опрокинул содержимое стакана, повернулся лицом к иллюминатору, с минуту смотрел в бесконечную небесную синь, простирающуюся над тысячами белых облаков. Отодвинул магнитную створку черного кожаного чехла, освободив блестящий экран планшета. Вставил в планшетное гнездо наушники и запустил музыкальный проигрыватель. Закрыл глаза и наугад ткнул пальцем в открывшийся список песен. Попал в Игги Попа, который в отместку решил исполнить свой лучший и бессмертный хит «Пассажир». Так и не дослушав до конца Игги Попа с его пассажиром, депутат на несколько часов уснул, пока командир корабля торжественно не объявил пассажирам, что через несколько минут наш самолет совершит посадку в аэропорту Брюсселя. Температура воздуха за бортом столько-то, а в родном городе писающего мальчика столько-то. Пожалуйста, пристигните ремни. Все как всегда.

Три дня в Брюсселе прошли скучно и однообразно. Дождь чередовался с ветром, встречи с круглыми столами, магазинчики фламандского кружева с шоколадными лавками, однотипные завтраки в отеле с морепродуктами в ресторанчиках на знаменитых рыбных улицах, пешеходные зоны в центре города с оживленными магистралями, усеянными камерами наблюдения и дорожными знаками. Брюссель лез из кожи вон, чтобы, в представлении туриста, быть схожим с огромным залом истории Западной Европы XVII — XVIII веков. В свое время, беспощадная и абсурдная брюсселизация ранила его культурный облик, уничтожив тьму великолепных творений средневековых зодчих. Ранила, но не убила. Много времени понадобилось его жителям, чтобы сжиться с новыми футуристическими и модерновыми проектами зданий, нелепыми арт-декошными инсталляциями, установленными в самых оживленных местах города. А многочисленной армии государственных служащих и офисных работников пришлось свыкнуться с тем, что здания их учреждений теперь имеют прозрачные стеклянные фасады и каждый желающий может безнаказанно пялиться через «голые» фасады на их личную жизнь.

Как бы там не было, но Брюссель был и остается городом до краев набитым историей и культурой, городом, где всяческие персонажи оживают и поджидают туриста на каждом углу. На небольшой ремесленной улице, за двумя последними домиками, живет своей жизнью картина одного из великих фламандских художников, в трех кварталах от нее врачеватель чумы, в смешной носатой маске, стучит каблуками допотопных башмаков по мокрой брусчатке, неутомимый репортер Тинтин рыщет по каждому из девяти шаров гигантского Атомиума, в надежде разгадать одну из тайн этого страшного символа атомного века. Каждую ночь писающий мальчик, выгуляв писающую собачку, ходит на свидание к писающей девочке, преодолевая расстояние в 350 метров. Здесь маленькие игрушечные человечки — обитатели Мини-Европы, за день могут побывать во всех европейских столицах, а недюжинная порция картофеля фри, в томатно-майонезной компании, залитая пенным ламбиком, по тысячи раз на день встречается с бельгийскими вафлями в желудках сотен туристов.

Все это мало интересовало нашего депутата, прибывшего этим утренним рейсом. Он бывал здесь и раньше, а впечатления от Брюсселя были весьма сдержанными. Точнее сказать — затерявшимися на эмоциональной палитре путешествий и поблекшими на фоне более сочных и живых красок яркой и распутной девки по имени «Голландия», к которой он заехал погостить пять лет назад, сразу же после «спящей красавицы» Бельгии.

Уставший от перелета, зевая и щурясь от ярких лампочек, бьющих лучами-лазерами с потолка терминала, он пересек зеленый коридор, предъявил бельгийскому пограничнику с протокольной улыбкой дипломатический паспорт, дождался свою черную сумку, подгоняемую механизмом багажной ленты, вышел из стеклянных дверей зоны прилета и сразу же попал в протокольные реверансы представителя дипломатической миссии. Первый секретарь посольства явно нервничал и ожидал депутата не с табличкой, как какой-то там таксист или посыльный отеля, а с его фотографией. Дабы вовремя узнать слугу народа в лицо и не заставлять его искать свое имя на табличках, проявив тем самым наивысшую степень учтивости и подхалимажа, доступные лишь дипломатам в погоне за очередным рангом, престижной долгосрочной командировкой за рубеж и, вообще, в борьбе за выживание на этом поприще.

«Этот потомок Талейрана и, по всей видимости, дальний родственник Киссинджера, несколько минут расплывался в дифирамбах, так видимо предусматривает их дворцовый протокол, затем вырвал у меня из рук сумку и сопроводил к посольской Тойоте не первой свежести. Во время получасовой поездки от аэропорта до отеля, этот дипломат лет 35, умудрился расказать обо всей 3-х дневной программе моего пребывания, вкратце поведать о каждой евроособе, с которой мне «посчастливиться» встретиться, ввел в курс дел в нашем посольстве и осторожно намекнул на то, что один высокопоставленный сотрудник посольства, на место которого метит молодой дипломат, ушлая сволочь, которая по пятницам нажирается в хлам в баре около Гран-Плас и регулярно пользуется услугами дешевых брюссельских проституток. При этом молодой дипломат вложил в эти 30 минут краткий экскурс в историю Брюсселя, бойко разбавляя его рассказами о домах и учреждениях, которые мы проезжали. Было около 11 утра по центральноевропейскому времени, когда мы подъехали к отелю. Дипломат вышел из авто, облетел его, спеша открыть мою дверь. Затем он снова схватил мой небольшой багаж и пулей помчался на ресепшн, дабы возвестить администратора отеля о приезде высокого гостя и напомнить ему о предварительной договоренности, согласно которой я должен был заселиться в свой номер немедля, не дожидаясь двух часов дня, как того требуют отельные правила. В машине он так грузанул мой мозг своим ликбезом, что я забыл, а когда приехали, просто не успел, огласить ему о своем решении здесь и сейчас доплатить за повышение категории моего отельного номера. Дело в том, что Европарламент старается приобщать нас «убогих и отсталых» выходцев с постсоветского пространства к основам демократии и истинным европейским ценностями, экономия при этом на нормальных номерах. Демократия, европейские ценности, черт, красиво звучит! Только слишком уж силен азиатско-африканский привкус этих ценностей, браки однополые всю малину портят, эти геи со своими парадами ценности эти немного обесценивают, а так, в остальном — полный ажур. Реализуя свой коварный замысел, называемый приобщением, европейцы, как те Прометеи, организовывают для нас бесплатные, просветительские поездки, оплачивают наши перелеты в экономе, дарят тонны аналитической макулатуры и, повторюсь, селят в стандартных отельных номерах. Для них это норма, а мне что делать? Для нас — «убогих и отсталых» билеты в бизнесе — норма, а в отеле — сьюты, ну на худой конец супериоры. А иначе, как? Не для того я перся сюда, за тридевять земель, чтобы жить в стандартной комнатухе, как вон та семейная пара с крикливым ребенком, или вон те вот — япошки-пенсионеры. Выходят на пенсию, и давай профессию туриста осваивать. Нет, я политик, а еще бизнесмен. У меня есть деньги, положение, ну, и немного амбиций. Значит, жить буду там, где захочу и как захочу. Перед поездкой, я нарочно не поднимал вопрос о переселении, когда говорил с посольскими по телефону. Не хотел их шокировать, хотя они должны быть ко всему готовы, не первого избранника по Брюсселю катают и окучивают. Вопрос билетов я быстро решил. Помощник доплатил и легко обменял дешевый билет в экономе на нормальный в бизнесе. Нет проблем.

Длинноволосый бельгиец, смахивающий больше на итальянского франта средних лет, в синем пиджаке с эмблемой отеля на нагрудном кармане, приветственно вытянув правую руку и широко, а главное радушно, улыбаясь, идет на встречу посольскому. Это и есть администратор отеля. Они здороваются и щебечут, как два воробья. Бельгиец снова протягивает руку и здоровается со мной. Из его приветственной тирады я могу разобрать всего два слова, а если вслушаться получше — все четыре. Бельгиец и дипломат продолжают свой разговор, в сказанном первым секретарем, улавливаю свое имя и фамилию. Самое время действовать! Прерываю их беседу своим нахрапистым: «I’m sorry» и выкладываю дипломату суть вопроса. Он внимательно слушает меня, меняясь в лице. Посольский не ожидал такого поворота. Он взволнован и, немного заикаясь, пытается объяснить мне, что здесь, видите ли, так не принято. Этот уважаемый и очень дорогой, по брюссельским меркам отель, с зеркалами от пола до потолка, антикварными гобеленами в холле, и так делает мне большое одолжение, тем, что готов заселить меня, на несколько часов ранее установленного времени, и бла бла бла! Я стою на своем. Деньги должны решать все! Угрожаю потомку Талейрана тем, что если сейчас мне не дадут один из нормальных номеров, то я беру такси и переезжаю в другой отель, посговорчивее, где найдется не только супериор или сьют, но и президентский номер, а лично у него будут большие проблемы. Для пущей убедительности достаю из кармана полупальто мобильный и верчу его в руках, с готовностью прямо сейчас задействовать тяжелую артиллерию. Дипломат видит угрожающий предмет у меня в руках и сразу же от волнения окрашивается в красный цвет. Вижу, как он пытается сладить с волнением и хоть немного взять себя в руки. Приглушенным голосом и тщательно подбирая слова, он уверяет меня в нецелесообразности привлечения кого-то еще к решению этого вопроса и готовности попытаться справиться здесь и сейчас своими силами. После чего следует пять минут унижений, и руководство отеля капитулирует. Вопрос решен. Видимо жалость у администратора к несчастной судьбе первого секретаря берет верх. Размер доплаты за трехдневный супериор — так, сущий пустяк. Кладу на мраморную стойку свою золотую карту. Администратор, еще несколько минут назад улыбавшийся нам всеми своими зубами, с омерзением, как мне показалось, берет мою золотую гарантию, отходит за стойку ресепшн, что-то колдует на клавиатуре компьютера, снимает с карты доплату и с окаменевшей физиономией, не проронив ни слова, отдает мне карту с чеком и магнитный ключ-карточку от 117 номера. Говорю «thank you». Реакции с его стороны не последовало. Короткий писк смс-ки предупреждает меня о недавнем списании денег со счета. Все в порядке. За все происходящим на ресепшене наблюдает только, переминающийся с ноги на ногу, большой белый какаду в старинной клетке. Идем меня заселять. За мной, молча, идет раздавленный посольский. У него больше нет ни малейшего желания рассказывать мне об истории этого отеля, а также тех известных и замечательных людях, которые останавливались в нем, до моего триумфального появления. А впереди еще целых три дня и этому прикрепленному ко мне дипломату придется терпеть все мои безобидные выходки. Что ж, профессию эту, обязывающую его ближайшие три дня служить мои лакеем, он выбрал сам. Пусть терпит. Его счастье, что я прилетел один, без жены или Вики. Они любят «подай-принеси». Ему пришлось бы ой как не сладко».

Все три дня, в четко установленное время, посольский являлся в отель к депутату, ожидал его в лобби и катал по всем мероприятиям, организованные Европарламентом и прочими евровластями Европейского квартала. Делал он это без особого удовольствия, так, лишь бы скорее отыграть роль слуги слуги народа. Да и отношения с персоналом отеля у депутата сложились не самые лучшие. Отельный администратор, при виде слуги народа, умышленно отворачивался, хотя ровно секунду назад расплывался в улыбке и желал каждому проходящему мимо него постояльцу отеля добрейшего утра и удачнейшего дня. Горничные усердно убирали номер депутата, но что-то бурчали себе под нос, сталкиваясь с ним в коридоре. Во второй день его пребывания, после сделанной уборки, на туалетном столике так и осталась лежать купюра, достоинством в пять евро, оставленная им в качестве чаевых.

Три дня оказались вечностью. Круглые столы утомляли своей однообразностью. Даже получасовые кофе-брейки, с ударной дозой бодрящих напитков и двумя-тремя песочными печенюшками, не спасали от назойливой скуки и коварной сонливости. Каждое мероприятие начиналось одного и того же — длинного представления председательствующим всех участников этого шабаша. Затем за дело брались синхронные переводчики. Как по команде участники одевали наушники, искали на пультах необходимый радиоканал с отголосками родной речи, и начиналась пассивная работа. Выступления, показательные дебаты, случайные и куда реже отрепетированные вопросы, реплики председательствующего, которыми он затыкал паузы между выступлениями, аплодисменты, кофе-брейки, неформальное общение с рукопожатиями и культовым обменом визитными карточками, улыбки, знакомства с неискренним удивлением, на которое способны евро-американские актеры, играющие политиков, открытия, закрытия и подведение итогов очередного дня.

Все это евромероприятие в стенах Европарламента, участником которого он стал, напоминало ему жизнь океанского аквариума. Большие стеклянные стены смотрели на ухоженный парк и старые городские постройки вдали. Это походило на зеленые джунгли с искусственными развалинами, камнями, пещерами и гротами на заднем плане, в террариуме по соседству. Участники круглого стола были рыбами. Они сидели за большим овальным столом — коралловым рифом и, выпучив глаза, смотрели друг на друга. На голове у рыб были надеты наушники, что позволяло им общаться на международном рыбьем языке. Если депутату хотелось тишины, он прижимал наушники к ушам и отключал пульт. Тогда он не слышал выступающую «рыбу». Она просто-напросто синхронно открывала рот, как будто бы задыхаясь. Все остальные «рыбы» глядели на нее и молчали. Одни с явным сочувствием, другие с улыбкой кивали в такт движениям ее рта. В конце концов, когда «рыба-оратор» испускала дух, все остальные обитатели овального рифа поднимали плавники и аплодировали ее предсмертным конвульсиям. Подвесной потолок был усеян маленькими точечными светильниками, сродни, светящемуся среди ночи в темной морской воде, планктону. Это придавало комнате еще большего сходства с подводным царством. Сквозь прозрачные стеклянные окна за рыбами безустанно наблюдали с десяток зрителей. Это были переводчики-синхронисты. Время от времени, за дверями из матового стекла, ведущими от овального рифа в открытые воды, проплывали силуэты других «рыб», мелких и покрупнее. Несколько раз двери бесшумно открывались и в них протискивали свои любопытные мордочки дельфины, помеченные бейджами на синих шнурочках с надписью «Visitor» или «Press».

«Сама суть круглого стола сводилась к тому, что «еврорыбы», приплывшие с разных уголков еврорифа, хвастались друг перед другом гигантскими показателями демократического развития «из икринки в косяк», делились опытом постижения и построения идеальной экономической модели, наращиванием темпов метания икры, ноу-хау во всяких производствах, а также поучали меня — примитивное ракообразное, и прочих морских ежей, взращенных за «железным занавесом» жить по законам цивилизованных рыб. По этим же законам строить наше общество, не воровать, не убивать, любить и относиться с почтением к неправильным соплеменникам голубого и розового окраса. Поначалу мне было обидно. Ну, неужели в нас нет ничего хорошего? Разве мы такие плохие и безнадежные? Если опираться на мнение немецких, швейцарских и итальянских «рыб» — именно такие. Мы — бездонные денежные колодцы, заполненные до краев нефтедолларами, мы поставляем на еврориф самых красивых золотых рыбок, способных лишь красиво снимать под музыку свои блестящие чешуйки и продаваться, мы убиваем себе подобных и поглощаем их, вместе с семьями, банковскими счетами и всем прочим движимым и недвижимым имуществом. Мы купаемся в роскоши и своей собственной икре, а икра у нас черная — цвета нефти, или красная — цвета крови.

Я долго терпел все эти поучения и, в конце концов, решил выступить. Несколько минут удил в голове и собирал мысли в кучу. Смотрел на сидящую напротив меня фрау. Каждое утро, перед началом круглого стола, она учтиво здоровалась со мной, а затем на весь день зарывалась в изучение информационного спама, сброшенного участникам в первый день работы стола. Читала, черкала, что-то писала на полях. Сегодня она пришла в темно-синем пиджачке, с повязанным вокруг немного обвисшей шеи веселеньким платком. У нее на груди красовался небольшой круглый значок — флаг Евросоюза. С минуту я смотрел на эту невзрачную миниатюрную символику. Затем покосился на свои запонки. Они тоже были круглыми, но куда крупнее значка. Искусный женевский мастер взял за их основу эффектную безделицу из механических часов, именуемую турбийоном и облачил ее в круглый корпус из красного золота, в обрамлении нескольких десятков рубинов, а сверху закрыл кругляшком чистейшего горного хрусталя. Я поднял руку, так, что фрау и председательствующий увидели мои белоснежные манжеты с турбийонами. Седой председательствующий с красным лицом посмотрел на меня, показал мне ладонь — мол имей терпение и, после очередной «рыбы» мне предоставили слово. Я говорил громко, немного запинался. Говорил о том, что за пределами еврорифа, в царстве ракообразных, тоже есть много хорошего, что мы стали демократичнее, и, следовательно, правильнее. Пусть многие из наших и живут за чертой бедности, но некоторые стремительно рвутся верх, ближе к прогретой солнечными лучами поверхности Мирового океана. Что мы, вняли голосу Европы и отменили смертную казнь и теперь никого больше публично не распотрошат большим поварским ножом на разделочной доске. Поставив точку после последней мысли, из наушников на головах «рыб», до меня доносилось едва уловимое бульканье трудолюбивых синхронистов, переводящих меня на официальные языки еврорифа.

«Еврорыбы» вяло и без особо интереса слушали меня, некоторые неторопливо чмокали губами. Все изложенною мною было им хорошо известно и не вызвало шквала оваций. Не удивительно. С той поры, как мы объявили всему миру, что у нас с «еврорыбами» есть больше того, что нас объединяет, чем разъединяет, их «Fish News» красочно иллюстрируют нашу жизнь на больших глубинах, в омутах и болотах. Они пристально наблюдают за нами, как за подопытным мотылем, анализируют каждое наше действие и делают работу над нашими ошибками. Слава Богу, сегодня в обед этот «рыбный» стола закрывается. Еще час мучений и прощай Брюссель! Надеюсь, теперь уже надолго»!

«Последний час существования круглого стола оказался настоящей пыткой. Как мне показалось каждый его участник, отмалчивающийся на протяжении двух предшествующих дней, решил, во что бы там ни было выговориться, как раз в этот злополучный час. В муторном ожидании у меня затекли ноги. Я стал двигать ими, что бы хоть немного размять и осторожно, не привлекая излишнего внимания к себе, помассировал колени. Наконец-то председательствующий посмотрел на часы, легко и синхронно стукнул ладонями по крышке стола, криво улыбнулся и заявил о своей безмерной жалости, от того, что время работы конференции подошло к концу, а ее участники должны разъехаться по своим городам и странам. Сделав небольшую паузу, видимо для того, чтобы присутствующие имели возможность хоть немного прочувствовать всю степень этой жалости, а синхронисты смогли подыскать нужные высокопарные слова соответствующего смыслового оттенка, он продолжил и выразил безграничную признательность всем «рыбам» за участие в мероприятии и надежду на скорую встречу».

Наш депутат вскочил со своего места, схватил, розданные в первый день работы стола, информационно-аналитические черновики, улыбнулся, помахал рукой фрау напротив, пожал руки соседям справа и слева, и, пожелав им, в тех объемах, что позволяло ему знание английского языка, всяческих успехов на профессиональном поприще покинул аквариум. Торпедой вылетел из стеклянных дверей комнаты-аквариума, где его поджидал с табличкой «Visitor» повеселевший первый секретарь посольства. Сегодня, ровно в 19:00, с началом регистрации на рейс и приглашением депутата пройти на отдельную стойку регистрации, истекал срок его трехдневного рабства, после чего посольского ожидала поездка с женой на уикенд в Брюгге.

Выселение из отеля прошло быстро и безболезненно. Обладая даром просчитывать все наперед, накануне слуга народа велел господину первому секретарю снова подойти к отельному администратору и продлить срок пребывания в шикарном номере еще на одни сутки. Этот небольшой каприз был связан с тем, что время выселения из отеля ограничивалось полднем, а регистрация на рейс начиналась только в 19:00. Выходит, что дыру во времени нужно было чем-то залатать. Слоняться по пабам центра города не хотелось, устроить затяжной обед в ресторане и, в конце концов, покемарить за чашкой кофе тоже не было выходом, тем более не было ни малейшего желания просидеть несколько часов в лобби отеля, мозоля глаза недружелюбному администратору. Оставался только один выход — провести это время в своем же номере, заранее оплатив его суточную стоимость. Что он и сделал. В то время как посольский, тихо радуясь скорейшему освобождению, покорно ожидал в холле, депутат поднялся в свой номер, швырнул в дальний угол гостиной, подаренный на добрую память ЕUпарламентом информационно-аналитический спам, лежащий в стильном, по EUмеркам, льняном пакете с EUсимволикой и, не раздеваясь, упал на кровать. Поставил будильник мобильного на 16:30 и мгновенно уснул.

Через несколько часов его эротические сновидения, вызванные трехдневным воздержанием, были встревожены надоедливым стрекотанием будильника. Он медленно открыл глаза, перевернулся на спину, резко сел на кровати, от чего голова на мгновение закружилась, встал и, немного пошатываясь, пошел в ванную комнату. Откладывать повтор будильника еще на пять минут, затем еще на пять и пять по пять было, в его понимании сродни отсрочки казни. Закончив с чисткой керамических зубов и умывшись холодной водой, он хаотично засобирался. Большие, красивые пакеты и коробочки с эмблемами лучших бельгийских шоколадных мануфактур стояли на туалетном столике. Это были подарки для жены, сынишки и Котенка Вики. Пресловутый европейский шопинг, это фееричное и захватывающее занятие в Париже, Риме и Милане здесь, в Брюсселе, утрачивало свое сакральное значение, и сужалось лишь до скупки самых дорогих, а значит лучших, творений бельгийских кондитеров.

Депутат бросил в коричневую дорожную сумку разбросанные на кровати вещи, зашел в ванную комнату, сгреб в охапку и упаковал в несессер бритвенные принадлежности. На спинке полукруглого дизайнерского кресла, видимо родом из 60-х, висел его костюм и кремовая сорочка, в которых он заявился вчера вечером на прием, устроенный в здании брюссельской ратуши. Расстегнул, снятый с тремпеля, чехол для костюмов и начал упаковывать в него свой гардероб. Его прервал телефонный звонок. Это звонил Главный. С нескрываемой иронией в голосе и даже некоторой насмешкой он спросил: «Ну, как тебе Брюссель? Стол интересным был? Что-то новое европейцы говорили?»

— Да, очень… Три мутных дня нах*р выброшенные из жизни. Нам у них, нет, скорее им у нас, как по классику, еще учиться, учиться и еще раз учиться, — с горькой иронией в голосе ответил депутат.

— Хм. Брюссель ему не нравится. Смотри у меня. Будешь такое гнать, больше никуда не полетишь. Будешь у нас невыездным тружеником глубокого тыла. Шучу. Ладно, давай, приедешь, поговорим, — буркнул главный и мгновенно отключился.

— Сука, — прошипел слуга народа и со злостью застегнул молнию чехла.

Он не заметил, как во время этого короткого и бессмысленного разговора галстук, висящий между сорочкой и пиджаком, блестящей змейкой тихо соскользнул вниз, за кресло и притаился там, свернувшись клубком. Это был очень дорогой, рожденный в Италии галстук. Не выходя за рамки приличия, он имел в меру пестрый, нанесенный вручную, объемный принт, был соткан из тончайшей шелковой нити, от чего магическим образом светился изнутри. У галстука было сердце, и оно билось на его обратной стороне. Маленькая полоска той же ткани, что и сам галстук, именуемая держателем, в которую продевается узкий конец галстука, была украшена маленьким цветочным вензелем, сделанным руками волшебника ювелирного дела из золота высшей пробы. По крайней мере, так было написано в сертификате аутентичности, торжественно выданном при приобретении галстука, а сам золотой вензель утяжелил стоимость самого шелкового изделия на пару-тройку сотен американских долларов.

Про эту потерю депутат вспомнит лишь однажды ночью. А пока что он наблюдает смену декораций за окном посольского авто, мчащего в аэропорт, и все его мысли заняты скорейшим возвращением домой, где ждет его жена, сына и Котенок Вика, при одной мысли о которой его, после нескольких дней воздержания и нежелания размениваться на дешевых брюссельских шлюх, терзает эрекция.

«Вика, Котенок, моя игривая девочка, страстная сучка — единственное светлое пятнышко в жизни. Отдушина от бесчисленных, записавшихся в мою родню, избалованных и оборзевших нахлебников. Жена живет в спа-салонах, посеется по бутикам и ресторанам. Ожиревшая и подурневшая, но, главное, искренне уверенная в своей неотразимости и повышенной сексуальности. Сын — отцовский проглот. На уме только одно: бабло, машины, друзья, девочки, элитное бухло и наркота по клубам. Ну, а если, как он говорит — возникают траблы, ничего, старик разрулит — от ментов и прокурорских отмажет, да еще и бабла подкинет. Ни ума, ни целей, ни идеалов. Вся эта женовья родня — стадо дармоедов. Только дай, дай, дай. Тому помоги, а этого пристрой, а вон того, что третья вода на киселе, спаси, от онкологии, в райбольнице доходит, а он, между прочим, родственник наш. Мои поскромнее будут. Ну, да Бог с ними всеми. Викуся! Как я хочу сейчас обнять твое голое, теплое тело, ощутить на себе твою влагу и почувствовать озорной кончик твоего язычка, раздвигающий мои губы».

Подобные мысли о многочисленных, «искренне любящих» родственниках посещали его достаточно часто. Безусловно, в них было определенное рациональное зерно. Всю его семью можно было сравнить с большой блохастой собакой. Он, мягкий, теплый и добродушный, помимо того, что обязан был сам добывать себе пропитание, нес на себе колонию из нескольких десятков ничего не представляющих собой родственников-блох, согретых теплом ее меха, накормленных и напоенных его свежей, немного солоноватой кровью. Ну, а если бы пес погиб или отказался далее нести на себе всех родственников, они бы мгновенно осиротели и вынуждены были сами, подобно уже не блохам, а муравьям, строить свой кров и добывать себе пропитание.

Вскоре после отъезда депутата из отеля, молодая горничная — эмигрантка из Турции, подкатив к освободившемуся номеру тележку для белья, приступила к его уборке. У девушки болела голова и она бурчала себе под нос что-то насчет тупых постояльцев, выезжающих тогда, когда все остальные, нормальные, выехали в полдень. Браня постояльца и его 117-й номер, она резко потянула за одеяло и стащила его, вместе с полушкой, на ковролиновый пол. Подушка упала на ребро и, перекатившись, грузно плюхнулась возле полукруглого кресла. Ругнувшись, горничная присела, чтобы ее поднять и обнаружила за креслом пеструю ленту. Она подняла ее, и лента в ее руках превратилась в красивый блестящий галстук. Положив его на ладонь, она почувствовала необычайно приятный холодок, пробежавший по ее коже. Полюбовавшись несколько мгновений его странным узором, она воровски посмотрела по сторонам и ловко спрятала его в боковой карман своей униформы, спрятанный под белоснежным фартуком.

«Этот галстук чего-нибудь да стоит», — моментально прикинула она и, позабыв на время о головной боли, заспешила прибраться в номере. Покончив с уборкой, она, изобразив на лице тяжкие душевные страдания и приложив ко лбу ладонь, отыскала старшую горничную и, сославшись на невыносимую головную боль, отпросилась сходить в аптеку за аспирином. Получив разрешение, девушка побежала в комнату, схватила из шкафчика свой тонкий серый плащик, накинула и, почти вприпрыжку, выпорхнула из дверей отеля.

Блошиный рынок расположился всего в нескольких кварталах от отеля и занял практически всю площадь Жё де Бал.

На часах было около половины шестого вечера. Брюссель обволакивали сумерки весеннего вечера. Рынок уже давно не работал, но надежда еще оставалась. Горничная-турчанка бежала со всех ног, жадно глотая сырой, холодный воздух. Площадь Жё де Бал была пуста. Ветер гонял по ее брусчатке обрывки бумаги. Везде стояли отсыревшие картонные коробки и наполненные до краев зеленые мусорные баки.

Она быстро пробежала вдоль опустевших торговых рядов, пересекла площадь и направилась к небольшому трехэтажному зданию желтого цвета, у которого был припаркован, исписанный граффити, белый фургончик.

Возле машины стояли трое мужчин. Они громко разговаривали, смеялись и курили. Это были молодые арабы-скупщики краденного. Каждый день, после закрытия рынка, они дежурили на площади возле своего потрепанного фургона и принимали у населения бельгийской столицы то, что плохо лежало в лавках и магазинчиках, ненадежно хранилось на городских складах, выглядывало из открытых карманов прохожих, доставалось в наследство от покойной бабки, а также прочее легкодоступное добро. Само собой, про эту подпольную скупку ценностей знали люди лишь определенных профессий и наклонностей: воры всех мастей, трясущиеся от ломки наркоманы, проститутки-клофелинщицы, уличные грабители, а также горстка наперсточников. Переждав в укромных уголках утро и день, с наступлением сумерек, все эти «достопочтимые» горожане стекались сюда и сбывали все «честно» присвоенное предприимчивым выходцам из Северной Африки. После чего, последние, целую ночь занимались оценкой скупленного: искали подобное на всевозможных Интернет-аукционах, перелопачивали массу онлайн-каталогов, даже изучали учебники истории. Наутро, определившись с приблизительной оценочной стоимостью, арабы развозили товар по потенциальным покупателям, среди которых были владельцы антикварных магазинов и лавченок поменьше. Остальное, нереализованное за хорошие деньги, уходило прямо сюда — на площадь Жё де бал, где сбывалось через своих лавочников. Правда у предприимчивых арабов имелась пара постоянных клиентов-коллекционеров антиквариата, из числа старой бельгийской буржуазии, выходцев знатных родов и людей искусства, но в последнее время, в погоне за раритетами они обращались за помощью все реже. Кризис больно бил по их богемным кошелькам.

Завидев бегущую к ним турчанку, арабы стали наперебой щебетать, как заносчивые воробьи.

— Дениз, детка! Ты по мне соскучилась? — сказал с крутым видом самый рослый араб, обхватил ее за тонкую талию и резко прижал к себе, так, что она почувствовала его внушительных размеров достоинство.

— Салам, Рашид! Убери руки, я по делу, — недовольно огрызнулась она, отбросив его руки со своей талии.

— Эй, йоу! Ууу, — затянули молодые арабы, копируя своих чернокожих собратьев и синхронно, якобы не ожидая от девушки такой решительности, резко отпрянули назад.

Дениз посмотрела на них и, под аккомпанемент восхищенных молодых самцов, расстегнула две нижние пуговицы плаща, залезла рукой под фартук и достала из потайного кармана галстук.

— Сколько можешь дать за него? — протягивая галстук, спросила она у Рашида.

Рашид принял из ее рук шелковый аксессуар, долго разглядывал его со всех сторон, изучал ярлычок, на котором золотой нитью было вышито название компании-производителя, состоящее из имени и фамилии, с красующейся гордой надписью — «Handmade in Italy». Проверял на прочность шов и наткнулся на замысловатый цветочный вензель.

— Что это за хрень? — спросил он и оба его товарища молниеносно вытянули свои шеи, уставившись на маленькое украшение.

— Не знаю. Так ты будешь брать или нет? — с нетерпением в голосе сказала она.

— Откуда он у тебя? Обокрала богатого клиента? — усмехаясь, спросил Рашид.

— Пошел ты! — буркнула она и потянула за узкий конец галстука.

— Эй, эй, детка, не кипятись, — с легкими нотками иронии, сказал Рашид.

— Держи, Ахмад, — обратился он к товарищу с сигаретой в зубах и бросил ему галстук.

Товарищ поймал его на лету, и сразу же чуть было не прожег неудачно сорвавшимся с сигареты пеплом.

— Осторожно, кретин! — крикнула Дениз.

Рашид громко рассмеялся, полез во внутренний карман своего безразмерного пуховика и достал от туда внушительный пресс банкнот различных номиналов, согнутый пополам и туго стянутый резинкой. Раскрыл его и вытянул потрепанную 20-евровую купюру.

— Бери, — сказал он и протянул Дениз деньги.

— Но, этого мало! Посмотри, какой крутой галстук! Точно стоит в несколько раз дороже! — сказала она, взяла купюру и с надеждой посмотрела на пресс в его руках.

— Ууу! Детка! Я дам тебе намного больше, если ты пойдешь со мной в фургон, — заигрывающим тоном ответил Рашид.

— И не мечтай! — гордо бросила ему в ответ девушка и вытянула из его жадных рук, как из колоды, счастливую карту — 10-евровую купюру. Весело сказала им «Мэа ас саляма», одарила Рашида и товарищей игривой улыбкой, быстро развернулась и под брачное улюлюканье молодых арабов заспешила назад.

Надежно спрятав в кармане, где еще недавно лежал счастливый галстук, заветные 30 евро, горничная побежала дорабатывать свою смену, которая должна закончиться ровно в 22:00.

Она любит техно. Сегодня в одном из модных клубов Брюсселя выступают голландские диджеи. Знакомый охранник проведет ее с подружками в клуб, и запросит за свои услуги максимум пятиминутный трах в кабинке туалета. Ничего страшного. 30 евро хватит ей на два небольших, но суровых коктейля и, если повезет и попадется знакомый дилер, на «колесо» экстази с оттиском слоника или другим веселенькими изображением. А дальше видно будет.

Утром следующего дня госпожа Флер вышла из своего дома и направилась в овощную лавку за зеленью и овощами для супа. Дорога от ее дома до лавки пролегала через площадь Жё де Бал, где, к тому времени, уже во всю билось сердце блошиного рынка. Проходя мимо гор всякой всячины и нахальных торговцев-зазывал, она остановилась, поджала нижнюю губу и закатила глаза, пытаясь вспомнить что-то очень важное. Так она простояла с десяток секунд и, вдруг улыбнувшись самой себе, махнула рукой.

«Вспомнила, вспомнила! Купить подарок! Послезавтра День рождения Виктора!», — радостно подумала она и бодро зашагала в сторону неугомонных зазывал. Для этого, в ее потертом, набитом вырезками из разных гастрономических журналов рецептов блюд, кошельке были припрятаны две 20-евровые купюры. Она прошла сквозь шеренгу импровизированных прилавков, ютящихся прямо на городской брусчатке, где количество всевозможной домашней утвари и лубковых произведений искусств невозможно было сосчитать, и уверенным шагом направилась туда, где под белыми крышами торговых палаток вели свой бизнес уличные галантерейщики и торговцы старыми шмотками. Она еще толком и не знала, что ей нужно. Госпожа Флер полагалась исключительно на свой вкус и знание пристрастий мужа, которые выучила назубок за 40 лет совместной жизни. Она прошла мимо нескольких палаток, в которых на старых раскладушках и в больших картонных ящиках лежали горы старой, ношенной одежды, источающей присущий только ей стойкий смрад, мимо трех стоек-вешалок, с висящими на них ношенными, старомодными платьями, мятыми мужскими костюмами, армейской униформой без знаков отличия и двумя десятками рубах. Ее внимание привлекла следующая сине-белая палатка. Внутри нее, в окружении вешалок с одеждой, тремпелей, висящих на закрепленных за каркас палатки веревках, на крутящемся офисном кресле сидел средних лет араб и буравил проходящих своими черными глазами. Помимо одежды на стойках, шарфиков, платочков, лифчиков, трусиков, шапочек и поясков, слева от него стояла горка из новых, упакованных в целлофан и увешанных бирками, сорочек, а справа, горкой повыше, громоздились коробки с логотипами мировых производителей спортивной обуви. Перед арабом строем выстроились восемь грубых подделок женских сумочек, оригиналы которых являются предметом вожделения каждой женщины, от горничной до королевы.