Жизнь

Как же мне не быть ничтожеством, если я не разделяю ни одной ценности этого мира? Разве не ничтожество я, если мне невозможно дышать здесь, в этом существовании, полном устремлений, которые я не могу разделить? Лишним существом быть так просто — достаточно родиться в бездуховную эпоху.

Ни одна радость этого мира меня не волнует. Я не понимаю радости этих людей. Просто не понимаю.

Не они сошли с ума, вовсе нет. Именно я здесь сумасшедший, раз не разделяю любви к этой жизни, раз в самых очевидных и банальных вещах я не могу поддержать большинство. Меня не трогает доброта и милосердие, я не горюю от зла и несправедливости. У меня нет сердца и нет души, чтобы чувствовать и верить.

Не существует такого Спасителя, что смог бы меня излечить.

Человечество может лишь спастись от меня, но пускай не пытается спасать МЕНЯ! Это бесполезно. Они могут спрятать меня в тесный, пыльный ящик, где лечатся души, но ведь у меня нет души — значит и лечить нечего. Какой-нибудь рисковый человек может захотеть исправить меня своей любовью, но и это бесполезно, ведь мне в ответ надо будет хоть что-нибудь чувствовать.

Предаваясь этим мыслям, я доходил до крайности. Я доходил до своего Убежища. Моё убежище, мой тайник души находится в месте, где неоновая вывеска мрачно поблескивала на влажной плоти языческо-цветастой мостовой. Я был завсегдатаем этого заведения. Только там я мог чувствовать себя честным существом, достойным забытья и тех мук, что испытываю.

Не нужно быть гением, чтобы понять смысл этого места спокойствия и распада. За каждым столиком, за барной стойкой, в отражении каждой рюмки, в отблесках неона и мутных глазах обездоленных и высушенных людей, вроде меня, я читаю смысл существования этого островка надежды и ласки, а заодно и смысл всех моих вечеров.

Каждое утро я встречаю в плену вчерашней сигареты. Жестокий кашель пробуждает меня, ставит на ноги, приказывает идти на Каторгу. Совсем недавно я и подумать не мог, что жизнь может стать такой пустой, такой дымной, кислой, алкогольной, влажной и одинокой. Я существую в некоем тихом пространстве, в котором зависли звёзды и, будто в замедленной съёмке, взрываясь, разлетаются на куски планеты и целые созвездия, где без сомнения, живут целые народы и цветут веры в лучшее. Люди там мечтали любить и получать это чувство в ответ. В этой тьме Космоса я не плакал об их судьбе, ибо не достоин был понимания мечтаний умирающих человечков.

Перед каторгой я обычно просматриваю свои письма. В этот раз я даже нашёл одно, которое было интереснее, чем остальные:

Харе Кришна

Имя это всюду слышно,

Во дворце и на базаре.

Все поют с любовью Кришне

Кришна, Кришна,

Харе, Харе...

Каждый раз, входя в храм Великого Шукра Кришны, видя блаженных шучи, чувствуя близость парабрахмана, я ощущал настоящую ароху.

Моё трансцендентное знание столь мало, столь несовершенно!

Я с глубоким почтением смотрю на лотосные стопы своего Прекрасного Господина и мечтаю присоединиться к его играм с мальчишками — Вриндаванами.

Я понимаю, что мой кармический путь тернист. Я должен опасаться материалистов и асур — демонов, прокажённых пустой философией и имперсонализмом. Я никогда не оскверню свои уста сигаретой и не возлежу вне брака.

Единственной моей любовью будет Шри Кришна и его Игры.

Я клянусь чтить Веды, почитать мудрых брахманов… и подставлять зад кшатриям, ведь им так надо кого-нибудь выебать. Я даже соглашусь с тем, что мне придётся всю свою карму отсасывать мерзким Шриматам, они ведь богаты и смогут подарить мне порше!

Как же я ненавижу вас, бляди!

Вы все хуесосы!

Ненавижу!

Ненавижу!

Ненавижу!

Ненавижу!

Я бы с удовольствием запер вас в вашем храме и сжёг, а с ваших детей предварительно снял кожу и накормил расплавленным свинцом! Я должен вас всех затрахать, затрахать до смерти! Я должен… в совершенстве постичь Личность Бога, ведь только избавившись от авидьи, я смогу приобщиться к Сознанию Великого.

Только гармония и любовь могут спасти мою душу.

Я очищу свою атму и мои гуру будут с бесконечным счастьем наблюдать за прибавлением моего видья.

Да будет так!

Харе Кришна!

Это письмо вывело меня из равновесия. Меня долго потом рвало серым наполнением моего ничтожества.

На пути к Каторге, с надеждой взглянул на древний мёртвый Собор, покрытый облезшими ангелами и лицами святых, искривлённых в экстазе осознания Бога. Я ждал здесь ответов, освобождения от своих вопросов, но понимал, что найти их смогу лишь в неоновой влаге забытья. Боги и ангелы ненавидели маленьких людей, а мельче меня в мире не было.

На Каторге меня ждал мой милый Кафка. Потрескивая крылышками и перебирая лапками, он снова и снова забирался на мою спину и впускал свой гигантский орган в мой спинной мозг. Обычно, при этом он напевал своим жужжащим голоском старую австрийскую песенку, слов которой я не могу разобрать по сей день.

После такого насилия над личностью, он, обрызгав всю мою спину липким ихором, оставив несколько шипов в коже и следы от укусов жвал на левом ухе, уползал, довольно цитируя Ницше своих жужжащим баритоном.

Действительно, работа у меня была сложная и пахнущая первобытной дикостью, но она была для меня такой же необходимостью, как жаловаться на жизнь или мастурбировать. Кроме того, она вводила меня в состояние, наподобие индуистского транса. Чем больше шипов торчали в моей плоти, чем больше Его ихора я проглотил, тем большей трансцендентной шлюхой я себя чувствовал.

Однако, каждый раз после Каторги и Кафки, мне хочется пропустить стаканчик и так начинается мой вечер. Каждый вечер я слизываю влагу с прогнившего мяса улиц, отразившихся в моей рюмке.

P.S Позвольте мне извиниться перед вами, дорогие мои гнилые читатели. Простите великодушно, если мой поток сознания утомил вас или вызвал рвотный рефлекс. Разрешите мне попросить вас сделать одно доброе дело, дорогие читатели. Прошу вас, если встретите на улице, в любимом сортире или отыщите у себя в постели существо, подобное герою этого рассказа — незамедлительно сотрите его с лица земли.

С уважением,

Ваш

В.М.