Навь*

Лог надо обходить. Сил нет.

Олег с трудом вылез на край сыпкого оврага, встал на четвереньки, отдышался. Как каторжный, ё! И влез, дурак! И не сиделось, не маялось. Подрядился ведь, пень сентябрьский. Сплюнул. Поди, городские на заимке у костра уже водку пьют. Сволочи!

Рюкзак сполз набок, свесился, заваливая к земле. Олег выгнул спину. Конёк, блин, горбунёк! Поддал крупом, поправил ношу. По шее растеклись вязкие ручейки.

А мешок-то дырявый. Олег застонал, поднимаясь. Вытер липкое с подбородка. Умыться бы, но до ручья шагать… В носу запершило, и… проняло. Олег ухнул, надрывно, несуразно громко в тишине леса. Смахнул рукавом запах ржавого железа с лица. А как пахнет моя кровь? Всунул пальцы под лямки рюкзака, усмехнулся криво. Пахнет, как гудрон жеваный. Чувствуя солёный вкус на губах, зашагал к просеке.

Жир бы сразу срезать, а то провоняет. В пустой багажник на брезент вываливались тёмно-красные куски мяса. А что срезать-то? Не нагуляла ещё. Олег вздохнул, глядя на тонкие прожилки сала. Запахнул парную рубиновую горку уголком брезента, прикрыл лапником от мухоты. А был ли медвежонок? Может, померещилось? А я же им кричал. И ружьё опустил. Да только что кричать, когда она на задние лапы встала!

И сердце судорожно зашлось — вспомнил, как стреляли городские. Отчаянно, суматошно, пока не свалили бурую тушу в траву. Выплеснули стылый страх, хлебнули сумасшедшего азарта, и победили. Медведица оказалась совсем молодой. Не скулила, не ёрзала, ждала, пока добьют. Смотрела из-под лапы одним глазом — бешено, а затухая — тоскливо. Пьяные псы кидались, плясали ошалело.

«Иуда! Ко мне!» — звал Олег, высматривая и не находя пепельную лайку.

«Что, егерь, сбежал кобелёк? — участливо поинтересовался городской, перебросил дорогую новенькую «вертикалку» с локтя на плечо. — Бывает. Может, за зайцем умчался?» — ощерился и неприятно загоготал. Олег зыркнул люто, не хуже, чем медведица, но промолчал.

Поблёкла картинка — отпустило сердце.

Значит, есть причина. Вернётся. Побегает и вернётся. Олег закурил. Полтуши медвежьей осталось. Сходить ли ещё? Взглянул на часы, сквозь мутное лобовое стекло оценил небо — ясно, вылез из машины и побрёл к лесу. Время есть, а мясо лишним не будет. На краю поляны споткнулся, закашлялся табачным дымом и выматерился. Суки городские! Из всей добычи только шкуру и забрали. Остальное без надобности. Законов таёжных не знают. Тут кровью платить надо, а не наличными. А сам, лупа с ручкой, на червончики подписался. Эх, беды от пришлых. Беды! Затоптал сигарету, крикнул в ельник зло:

— Иуда! Где ты, чёрт?! Иу-у-да-а!

— Худо, худо, худ… — отозвалось из чащи или только показалось.

Олег оглянулся, высмотрел «уазик», серой палубой торчащий над травой, голую каменную сопку выше по просеке — за ней родная заимка, успокоился и шагнул в тень деревьев.

А ведь было уже, было.

Остановился у вековой сосны, уставился на сувель, вспученный у ребристого комля. Огромный нарост на стволе напоминал рассеченное надвое сердце, древнее и почерневшее. Жизнь иссохла в рытвинах лопнувшей коры. Навсегда.

Было! Так же убегал Иуда, когда Анну в тайге искали. В глотке увяз тугой комок, отдал горечью. И не нашли. Ни он, ни я, никто!

Сердце пронзило исступлённой занозой, согнуло тело пополам. Олег заскрипел зубами. Тогда и охолостел! С трудом выпрямился, упёрся кулаком в смолистый ствол, и вдруг заорал неистово и безнадёжно:

— Ан-на-а, прости!!!

— У-у-у! — загудело наверху. — На-а-вь!

Бурый куль упал на плечи, столкнул с места.

Медвежонок?! Олег закрутился волчком. Тонкие лапы обхватили за шею и живот. Крест-накрест.

— А-а-а! — налетел спиной на дерево. Нет, не медвежонок! Шею сжали так, что помутнело в глазах. Разорвать замок не получилось. Руки скользили по жёсткой, словно свитой из проволоки, шкуре.

— У-у! Дышати хочеши? — спросили на ухо.

Хватка ослабла. Наездник завозился, залез повыше, шепнул:

— Не дышати, а.

Волосы на голове Олега стали дыбом.

— Сьмртье есь! — его шумно обнюхали, клацнули зубами. — У-у-у! На-а-вь!

— Я уже заплатил… — захрипел Олег, — заплатил…

— Аз есмь ты, ты еси аз! — шею сдавили. — Навью бых, навью стал еси…

Олег не слушал:

— Слезь, слезь… Отче наш… — и, задохнувшись, не в силах вспомнить более ни слова, бросился к оврагу и рухнул в сырую темень. В боку хрустнуло. Всхлипывая от боли, выхватил нож и слепо полоснул по спине. Ещё раз, ещё.

— Срок! Плати! — его отпустили. — У-у! На-а-вь!

Ухватившись за кромку свисающего дёрна, загребая горстями колючую хвою, Олег вытянул себя наверх и, выставив руки перед собой, помчался по сумеречному лесу к угасающим проблескам поляны, не оборачиваясь, не слушая, не принимая чужой голос.

— Я-а-вь! Зри, на-а-вь! Зри Анну!

На склоне каменной сопки его догнал невесть откуда взявшийся Иуда, кинулся в ноги, но тут же отскочил, залился свирепым лаем, забил хвостом.

— Ты чего? Чего?! — Олег похолодел и обессилено опустился на колени. — Уйди!

Пёс бесился, наскакивал с пеной у рта.

— Да пошёл ты… — Олег ударил ножом. Собака отлетела, забилась ниже, заскулила.

В груди полыхнуло огнём, яростью:

— У-у-у! Жизни хочу. Оплачу-у!

Вздрагивая от звериной тоски и мучительной ломки во всём теле, Олег развернулся к заходящему солнцу, поймал запах чужого костра у чужой теперь уже заимки и взвыл в полный голос:

— Навь наве! У-у-у! Убий еси!

* Навь — синоним слов мертвец, покойник, усопший, умерший.