Бодхисатва

У меня был друг, но он прорвал оболочку пространства-времени и исчез. Одна из его попыток покинуть этот мир увенчалась успехом, и я не думаю, что мы с ним ещё когда-нибудь увидимся.

Я встретил его впервые, когда нам было по десять лет. Детские души, ещё не до конца освоившиеся в материальном мире, очень чутко отзываются на вибрации тех мест, откуда пришли. Моя душа без труда уловила эти вибрации в высоком, угловатом мальчике. Худой и с неестественно длинными для его возраста патлами, он всегда держался в стороне. Если же он всё-таки приближался к нам, его присутствие озарялось почти осязаемым спокойствием и уверенностью. Особенно мне запомнилось лицо. Гладкое и простое, оно притягивало взгляды каким-то потусторонним свечением, и это завораживало.

Мой друг часто проявлял граничащую с безразличием отрешённость, а по версии остальных ребят, нахальную странность, поэтому наше сближение было в какой-то мере авантюрой. Авантюрой прежде всего для меня, до смерти боявшегося растерять друзей и остаться один на один с этим пугающим, но одновременно притягательным человеком. Поэтому, когда наши глаза встретились, я просто кивнул ему, дав понять, что я «свой», что придёт время, и мы обязательно помолчим с ним об одном и том же. Он немного подождал, а потом кивнул в ответ. Думаю, мы поняли друг друга лучше, чем если бы попытались заговорить.

Потом мы долгое время почти не виделись. Но я помню, как впервые услышал звуки волшебного саксофона. Они выковывались его устами, не требуя соприкосновения с инструментом. При нас он играл только блюз. Блюз был наилучшим средством общения, самым удобным способом передавать мысли. Всё естество моего друга — это грусть, даже радость у него была грустна, будто он был странником, тоскующим по иному миру, из которого его выбросила трансгалактическая волна. Я с удовольствием наблюдал за ним, выдувающим эти тоскливые мелодии. В эти минуты свет мерк перед глазами, и всё, что было важно ещё вчера, представало мелочной и досадной суетой, недостойной того, чтобы на неё размениваться.

Говорят, если видеть человека каждый день, то, как бы сильно ты ни любил его, он может временами представать перед взором неприглядно. Непонимание и пустые обиды строили между ним и окружающими стену, разбить которую с каждым годом становилось всё сложнее. Я, как мог, старался оказаться по ту, непостижимую сторону стены, пропуская мимо себя всё повседневное, что есть в каждом человеке и что, как оказалось, не обошло стороной и моего друга. Только сейчас мне стало понятно, что всё устроено сложнее: оказавшись по ту сторону, я распростился с большей частью знакомых, но мой друг был всё так же далёк от меня. За этой стеной были другие стены, одна выше другой, и он находился за самой последней из них.

Когда мы стали учиться в университете, я попытался приблизиться к тайне возникновения моего товарища на Земле. Для этого было устроено так, что мы поселились в одной комнате общежития. Это было поистине удивительное время. Мой друг начал налаживать связь со своим миром — и неожиданно мир стал высылать ему инструкции, как вернуться назад. Эти указания были тщательно зашифрованы в нотах, поэтому друг брал гитару и, для приличия чуть-чуть поднастроив её, принимался за расшифровку посланий. Нам довелось услышать транскрипцию внеземной письменности — опыт, скажу я вам, в своём роде уникальный.

На звуки его музыки в нашу комнату стали стекаться всякого рода странные личности. Я говорю «странные», хотя думаю «прекрасные» или даже «наиболее талантливые». Очевидно, гости прилетели с разных планет, потому что у каждого была своя транскрипция. Они никогда не играли все вместе, но каждый из них играл для остальных, и остальные понимали, о чём идёт речь. Все шифры, присланные из других миров и звучащие в нашей комнате днями и ночами, имели один и тот же ключ. Им была Гармония. Чувствовавший Гармонию мог услышать журчание неземных ручьёв, шум летних деревьев и трели никогда не виданных птиц. Всякий желающий мог посетить чужую планету, не покидая пределы тесной комнаты. Музыка лилась несокрушимо, и, казалось, не было силы, способной остановить этот могучий поток.

А потом мой друг исчез.

Я думаю, ему удалось разорвать пространственно-временную оболочку, и он покинул нас. Втайне я даже ждал, что такое явное и несомненное несоответствие человека и мира, где ему приходится жить, самоустранится. Я говорю это без сожаления, зная, что мы обязательно встретимся. Такие люди никогда не исчезают насовсем, они были раньше, они есть и сейчас. Возможно, он даст о себе знать прокатившейся по миру, как гром, новой песней, или стихами, что так хватко цепляют ум и будоражат сердце. Временами я вижу его силуэт в мерном течении воды. Иногда он кричит нам весенними птицами: «Пойте! Пойте!» И я начинаю петь: моё тело сбрасывает душные оковы, всецело устремляясь к свету.

Мой друг — бодхисатва.