Рыжая. С песочными бровями и ресницами, глаза желто-зелено-голубые в крапинку. Бледнолицая, а потому заметно прыщавая, летом еще и веснушчатая. Ростом выше среднего, ну или по крайней мере выше подруг, и оттого сутулая. Мама купила мне для спины корсет из тряпично-резиновых лент. Ношу через боль по два часа в день, но как же жаль, что никакой корсет не сделает меня ниже, чтобы не приходилось склоняться над одноклассницами, чувствуя себя страшенной дылдой.
Мы живем в корпусе номер два старого, покрытого желтой штукатуркой, классического здания с портиком из восьми дорических колонн. Тяжелые чугунные ворота, на них табличка «проход через калитку», калитка, мастерски замаскирована причудливым чугунным плетением. За строгим фасадом укрывается замечательно просторный зеленый летом и белый зимой двор, проходя через который к нашему второму корпусу, каждый раз вглядываюсь в окно второго этажа. Сиреневые занавески в большой комнате всегда раскрыты. Различаю силуэт в кресле — склоненную над очередной книгой фигуру бабушки — седая голова опущена, очки на кончике носа, домашний халат в скромный неяркий цветочек повязан кушаком того же материала и расцветки. Всех этих деталей с улицы мне не видно, но я точно знаю, что всё так и есть, потому что бабушка неизменна, бабушка всегда там, с книгой, бабушка всегда нас ждет.
Нас пятеро — мама, брат, бабушка, кот и я. Мама на работе. Ваня на учебе. Бабушка в кресле у окна. Тюшка — у нее на коленях. Тюшку придётся усыпить 28-го июня в день моего выпускного в 11-ом классе. Врач пришел ровнехонько в тот день, сделал Тюшке укол, положил черное мохнатое тельце друга моего детства, друга дней моих суровых, в блестящий черный полиэтиленовый пакет, и ушел, получив от мамы оплату в конверте. А я переоделась в заранее купленный на Апражке зеленый костюмчик (юбка с блузкой), цвет мне, кстати, очень нравился — холодный зеленый оттенка плесени — и отправилась в школу, чтобы сесть вместе со всеми в автобус, который отвезет нас к кораблику у Петропавловки. На этом кораблике я буду обречена проплавать всю ночь, сидя в дальнем углу нижней палубы, подальше от вчерашних одноклассников, грохочущей музыки, сигаретного дыма и алкоголя (ого! уже можно!), и оплакивая любимого кота. Отмечали бы мы на суше — я, не задумываясь, ушла бы спустя приличные пол часа — дань уважения одноклассникам и потраченному на праздник бюджету родительского комитета. Но выпрыгнуть с борта корабля я не решилась, так и просидела на нижней палубе, ожидая рассветного часа, до которого был оплачен договор аренды речного трамвайчика, и заветного освобождения.
Но та ночь еще впереди, пока же, вбежав в квартиру, страшно голодная, первым делом бросаю взгляд на корзину. В прихожей прямо напротив входной двери стоит старинное зеркало с полочкой для шапок, перчаток и шарфов. А под ним огромная корзина в форме огородной бочки, доверху набитая летней обувью. Я сразу замечаю, что на соломенной крышке корзины лежит, свернувшись теплым клубочком, папина меховая шапка. Стоп, не так. На соломенной крышке, с капельками только что растаявшего снега лежит Тюшка, куда папа всегда снимает и кладет его, приходя нас навестить. Затем папа снимает куртку, обувь… Стоп-стоп-стоп, опять не так. Свернувшись клубочком, лежит черный Тюшка, но я вечно принимаю его за папину шапку. Также и папа, уходя вечером после того, как помог мне с алгеброй и геометрией, чтобы насмешить, каждый раз спрашивает: «Это кот или моя шапка?»
Ладно, на этот раз все ж таки Тюшка, я же знаю, папа приходит и уходит по вечерам.
Сняв верхнюю одежду, я иду в большую комнату поздороваться с бабушкой. «Дай ручку!» — говорит она. Я протягиваю ей руку, она бережно гладит ее своими ладонями, приговаривая: «Ах, какие холодные!»
Пройдет всего несколько лет, и бабушка будет уже не в силах дойти до большой комнаты. Сначала она будет пересаживаться из кровати в соседнее кресло, у себя. В ее комнате полумрак, она бережет электричество и включает только настольную лампу. Она старинная — из гнутой меди, в медный же абажур вставлены разноцветные шершаво стеклянные камушки. Как же мало света дает эта лампа! И как же мне хочется выковырять камушки и посмотреть сквозь них на солнце, а потом сложить в свою коробку с сокровищами и хранить всю жизнь.
Вот уже бабушкины руки гораздо холоднее моих, и все тоньше, все фактурные. Проступает каждая косточка, каждая венка, каждая веснушка. Бабушка вечно прячет их под синим шерстяным клетчатым одеяльцем (не в него ли заворачивали Ваню, забирая из роддома?), вынимает лишь, чтобы перевернуть страницу книги, которая лежит перед бабушкой на выдвинутом ящике письменного стола. Потом мы уговорим бабушку позволить сменить медную настольную лампу на другую, более светлую, яркую. Круглое мраморное основание, ножка, голубой купол из толстого гладкого стекла. Но вскоре бабушке она будет уже ни к чему, она перестанет вставать с кровати. К тому времени она уже практически не будет видеть и слышать. Мама перестанет приносить ей новые книги для чтения — буквы будет уже не разобрать. Я перестану рассказывать о событиях прожитого дня — она не расслышит. Но я буду приходить, садиться на низкий стульчик у ее кровати, брать ее руки в свои и гладить, приговаривая: «Какие холодные!»
Только зарегистрированные и авторизованные пользователи могут оставлять комментарии.
Если вы используете ВКонтакте, Facebook, Twitter, Google или Яндекс, то регистрация займет у вас несколько секунд, а никаких дополнительных логинов и паролей запоминать не потребуется.