2000-2001 год

(непутевые заметки)

41-му и 32-му маршрутам

1

… А вчера пьяный мужик пел «Интернационал». Без слов: «ла-ла-ла». Громко, на весь салон троллейбуса. В куплете неожиданно напирал на фразу, пропевая с особенным удовольствием: «… А паразиты — никогда!», и опять — без слов, но с потрясающей для нетрезвого человека точностью в мелодии и ритмичностью — припев.

… Это есть наш последний

И решительный бой...

На остановке «Преображенская площадь» — запел «Гимн Советского Союза».

На следующей — вышел я.

2

Маленькая девочка лет пяти разговаривала с мамой:

— А что, мам, правда в библиотеке книжки так дают, за бесплатно?

— Да, доченька.

— Насовсем?

— Нет, только на время. Потому что сейчас книги дорого стоят.

— Мам, а почему книжки так дорого стоят?

Мама не ответила.

Девочка рассмеялась и заключила:

— Мам, наверное, скоро каждая книжечка будет стоить миллион!

Фраза отозвалась болью. ЧЕМУ радуется эта девочка?

3

Мужчина с поврежденным пальцем без фаланги разговаривал с женой.

— Нет, я в Париже живу! — смеялась женщина, проезжая мимо щита с надписью: МОСКВА — 850. С ПРАЗДНИКОМ, ДОРОГИЕ МОСКВИЧИ!

— А ты знаешь, где находится Центробанк?

— На Неглинке.

— Нет, там в районе Кузнецкого моста и «Детского мира», — встряла сидящая сзади старушка с авоськами.

«Между музыкальным и нотным магазином», — хотел поделиться я, но смолчал.

— На Петровке, — спокойно парировал бородатый мужчина, встав с cиденья по противоположную сторону салона и проходя к выходу.

Ни к кому не обращаясь, но громко и внятно.

… Сегодня был удивительный день. В первый раз в жизни вижу: люди в троллейбусе не ругались, а… весело обсуждали московские улицы. Всем салоном.

Про ленинградцев говорят, что они — дружнее. И душевнее.

Может быть, москвичи тоже, а может быть — так действует на людей праздник?

4

Где-то на Халтуринской вошли две женщины в одинаковых оранжевых сетчатых жилетах, похожие на двух пришельцев из космоса. Одна в ушанке, другая — в причудливой черной шапке, похожей на спящего черно-бурого лисенка, свернувшегося прямо на голове в клубочек и безвольно помахивающего хвостиком в такт движения головы.

Служба «Мосгаз» — говорил ядовито-серебристый ярлык на груди форменного пришельского костюма. А из кармана одной из бравых газовщиц торчала жутковатая конструкция с парой резиновых трубок. Наверное, манометр.

На Преображенской площади — там, где третий год продолжается перманентная стройка — тихо выскользнули с последней площадки. Через мгновение на ступеньки дружно впрыгнули два радостных, но усталых строителя в серо-зеленых телогрейках и довольно развалились на стояках возле входа, о чем-то переговариваясь и кивая смешными опутанными шнуровкой подшлемниками.

Может, уже настала пора Рождественских чудес, когда бравые газовщицы превращаются в радостных сварщиков?

5

Сашка

… А однажды мне примерещился Сашка. Из окна троллейбуса вижу — полная рослая фигура в синей матерчатой куртке, в серо-рыжей овчинной шапке, в очках. Хотелось высунуться из окна и крикнуть, помахав рукой:

— Здравствуй, Саша!

«Преображенская площадь». До метро еще одна остановка. Шапка впрыгивает в заднюю дверь машины. Черт! Сашке же до метро! Что же он пешком не пошел — на Семеновскую ходит, а тут… Ладно, чего с человеком не бывает. Надо успеть подойти к нему, пока не доехали. Он — в хвосте, я — у кабины водителя. Рвусь, продираясь через жуткую давку, цепляясь сумкой и выслушивая проклятия пассажиров. Продираюсь к хвосту. Где же Сашка? Да вот же рядом стоит тот мужик в серенькой овчинной шапке, в куртке и в очках. Это не Сашка.

Надо же было так обознаться.

6

Валера

А меньше чем через месяц после того случая с овчинной шапкой мне довелось ехать вместе с Валерой-Бородавчатым. Конечно, это не Сашка и даже не его астральный двойник; это был вполне обыкновенный, ничего-из-себя-не-представляющий Валера, знаменитый пятью разномастными и разнокалиберными бородавками на лице. Вроде — та же самая семеновская компания, вместе с Сашей, Петей и дядь Юрой. Эдакий довесочный Арамис к компании Атоса, Портоса и старенького семидесятилетнего д’Артаньяна.

Застукав его на остановке возле института, муторно дожидающегося транспорта, озорной бесенок нашептал мне установить слежку за Валерой, исходя из дедуктивного заключения: «Раз ждет — значит, далеко ехать. До Преображенки бы пешком дошел.» Что ж, «сажусь Валере на хвост.» Видимо, я плохой шпион: я прилагаю столько моральный усилий, чтобы «совершенно случайно» оказаться с ним в одном троллейбусе, а он все-таки учуял слежку и разволновался. Да так, что у метро «Преображенская...» его словно ветром сдуло — не успел выскочить из салона, как моментально исчез из виду (молодец, Валера!), оставив меня у окошка перебирать на все лады привязавшуюся фразу: «Тоже мне, — лейб-гвардии гренадер Семеновского полка, до Преображенки да на троллейбусе!.. Стыдно! Настоящие гренадеры пешком ходят!»

7

“Старый полярник”

… И снова — старые, можно даже сказать, извечные троллейбусные похождения.

Все-таки, удивительные лица собираются среди заштатно-среднестатистических пассажиров. Не так давно — промелькнул пожилой мужчина, эдакой бодрейший дедок, благородно похожий на актера Николая Гринько. Поддатенький, но в удивительно ухоженном костюме и с удивительной природной интеллигентностью. Настоящей — не то, что классические “хабалки с высшим”, беспробудно бескультурные.

Двойник Гринько оказался бывшим, как он сам выразился “старым полярником” и всю дорогу — от Гольянова до Стромынки — рассказывал свои приключения заполярной молодости. О том, как выпивали всю “медицину на спирту”, присылаемую “во-о-от в таких пакетах”; как поддатые летали на вертолете охотиться на гусей и оленей…

Слушал открывши рот, не скрывая здоровое любопытство. Кажется, “старый полярник” остался доволен юношеским интересом. “Ну это я так рассказал, чтоб вы чисто символически мою жизнь представили.” — скромно хвастался дедок.

Все-таки, самое главное в жизни — это не только “пить медицину на спирту”, но и помимо этого — интерес к этой самой жизни и неистощимый оптимизм.

3/8/2016

8

… И снова — старый троллейбус, нескончаемая череда вдохновенных поездок туда-обратно. В полусне недодреманных утренних часов, клюкая носом....

Сквозь дрему гляжу в заднее окошко — возле знаменитой Измайловской барахолки неизбывная людская толчея. Светофор. Дорогу чинно переходит колоритная процессия мешочников-торгашей и таких же мешочных покупателей. Спокойно, по своему темпоритму и размерам напоминая фрагмент очереди в Мавзолей Ленина былых времен. Или то, что в нашем детстве моя приятельница называла «похороны Горбачева».

Троллейбус медленно останавливался, синхронизируясь со светофором. Очередь «похороны Горбачева» виднеется еще только на середине шоссе и вдруг… половина ее дружно срывается с места в аллюр, возглавляемая парой счастливых низкорослых вьетнамцев — юношей и девушкой. За троллейбусом. «Не добежит!!!» В салоне открыты двери, но машина продолжает совершать медленный и плавный откат, готовая снова тронуться в путь. И тут совершается маленькое чудо: радостный человеческий табун под предводительством хрупких вьетнамских аборигенов энергично всыпается в заднюю дверь, счастливо наскакивая друг на друга, словно добрая пригоршня чертиков за шиворот.

Успели! Машина тронулась… Занавес.

А это — еще из старого, ненаписанного. Год — бог его, "тысяча девятьсот с гаком" от рождества Христова. Зима. Утро. Тьма египетская. Вроде бы не так уж рано — часов восемь, не меньше, а над крышами домов только-только начинает плыть сиреневато-розоватое марево. Полусонный замороженный троллейбус, жмурящийся желто-тусклыми светильниками.

Какая-то дама с мальчишкой — серьезным отроком лет десяти. За плечами отрока — не то ранец, не то рюкзачок. Видимо, школяр-перевезенец из тех, кого чадолюбивые мамаши волокут из Гольянова в Черкизово. Бойкий, зоркого ума и внимательный взглядом. Стройный и внутренне юркий, но органично сдержанно ведущий себя.

Отрок смотрит в окно, с внимательной бдительностью разглядывая рассветную мглу. Вдино, что он явно не мал и очень неглуп. Долго молчит и вдруг органично мягко выбрасывает реплику, тоном большого начальника, с притворной сердитостью распекающего — а точнее, журящего — младших по званию:

— И это что, утро?

— Утро, утро, — урчит сонная мамаша.

— А чё так темно? — и тут, тоном все того же большого благодушного начальника, входящего-таки в претензию. — Должно же быть солнце… х о т ь к а к о е — н и б у д ь!

Черкизово.

Дама с отроком направилась к выходу. Он оглядывает опустевший хвост троллейбуса. Спокойный и любознательный, в его каждом движении сквозит почтительное достоинство "большого человека", инспектирующего свои владения.

Заглянул за табличку с номером маршрута. Тоном человека, которого трудно чем-либо удивить, важно интересуется:

— А это какой, 41-й? А, — мысленно махнув рукой, — 32-й!!!

"Фигня", следовательно.

И потом, скорее не к матери, а небрежно с концертным достоинством к публике:

— А это тот, который до Электрозаводской заворачивает, 41— й до Сокольников едет.

Мне б в его лета так в троллейбусах разбираться!

… Лето. Жара. Вечер, самое пекло. Голова уже не плавиться — она уже пребывает в состоянии разжижения ума. Уже не суть важно, едешь ли ты лицом вперед или назад.

За спиной сидят на одном сиденьи две девчушки лет четырех, эдакие ярко-оранжевые мышата-близнята в кепочках, с солнечно-рыжими косичками.

Эти рыжики изредка вскрикивают чуть громче приличного, в основном щебеча и попискивая то на общечеловеческом взрослом языке, то на своем — полутелепатическом детско-близнячьем.

По назквозь распаренной как в пароварке Преображенской едет "она, родимая, беленькая" с красным крестом на боку, беззвучно и лениво ворочая мигалками.

Одна из рыжиков резко и невнятно возопляет, выкидывая вверх руку с кепкой:

— П`лиция приехала!

На что ее сестричка тоже срывает с головы кепку и гневно поучающим тоном отвечает исконно девичье:

— Дура!!! Это не "полиция", это "скорая"!!!

"Ну как можно не понимать таких вещей"

"Полиция"!

А мы-то, старые хрычи, недосмотревшие западных сериалов, нам бы все "дядя МИЛЬТОН придет", да "доктор Айболит". Итого, уважаемы товарищи Господа, с новым Веком!