Мишка своих не бросает

Я встретил его на улице. Бывшего одноклассника из моей старой школы. Оттуда я ушёл по настоянию родителей, по их мнению, она была недостаточно хороша. Но и новая оказалась не лучше. Там я чувствовал себя неуютно. За четыре первых года в классе уже сложилась своя компания, не спешившая принять новичка. Да и я, откровенно говоря, был не слишком общителен. Помню упреки учителей, насмешки одноклассников, драки на переменах — тогда все подражали героям азиатских боевиков. В классе я старался занять последнюю парту, чтобы во время урока незаметно читать какую-нибудь приключенческую книгу из районной библиотеки, в надежде, что учитель не заметит меня за спинами одноклассников.

В школе я был чем-то вроде оболтуса-диссидента. Возможно, потому что от безделья всё время что-нибудь читал, и до меня чуть раньше, чем до остальных добралась пресса, расшатывающая основы советской государственности. Однажды классная руководительница читала нам стихи про солдата, матроса и строчащий пулемет. И ещё там было что-то про герб. Что мирные серп и молот лучше хищного орла или агрессивного льва. Не то, чтобы я был с ней не согласен. Просто она неожиданно попросила меня объяснить классу, чем советский герб лучше иностранных. Не зная, что ответить, я объявил, что не согласен. Что серп и молот — устаревшие символы. И что если уж выбирать правильный символ для прогрессивного и смотрящего в будущее государства, то нужно разместить на гербе компьютер или станок с ЧПУ. Класс засмеялся, а учительница рассердилась и вызвала в школу моих родителей.

Когда отец пришел в школу, учительница разговаривала со мной ласково, как с больным ребенком. Пыталась выяснить, что я люблю, что мне нравится. Я сказал, что мне нравятся фокусы. Родители недавно подарили мне книжку с описаниями фокусов, и кое-что я уже попробовал. Например, фокус с карандашом, который вылезает из стеклянной бутылки, привязанный за невидимую ниточку. Договорились, что я выступлю перед классом с номером — буду показывать фокусы.

Но моё выступление с треском провалилось. Веревка в нужном месте не разрезалась. К ножу, который я схватил со стола, была приклеена монетка для следующего фокуса — а я и забыл про неё. Одноклассники, увидели эту монетку и захихикали. Когда нужно было разорвать афишу и мгновенно восстановить ее из обрывков, я тоже что-то напутал. В общем, героем дня мне стать не удалось.

В школе стало совсем тоскливо. Я начал прогуливать уроки. Целыми днями шлялся по улицам в старых отцовских кроссовках, на три размера больше, и в материнской стройотрядовской куртке. Иногда мне удавалось бесплатно или со скидкой проникнуть в видеосалон на фильм со Шварценеггером или про японских убийц-ниндзя. А ещё можно было дойти до Витебского вокзала и украсть у кооператоров черно-белые фотографии с Брюсом Ли и теми же ниндзя.

Снимки лежали стопками на столах, рядом всегда толпились любопытные зеваки и, когда продавец отворачивался, можно было умыкнуть пару штук. Затем при помощи фотоувеличителя я переснимал эти карточки на кусочек пленки. Технологии фотокопирования меня научили во Дворце пионеров. Правда, руководительница фотокружка вряд ли думала, что дома в ванной я буду тиражировать украденных на вокзале шварценеггеров.

В школе снимки можно было продать. Иногда, правда, у меня их отбирали ребята постарше. Все-таки сам я не был ни Брюсом Ли, ни Рэмбо. Мой виноватый вид как будто притягивал ко мне хулиганов. Иногда меня останавливали развязные парни, ходившие группами по 2-3 человека, и требовали отдать им то 10 копеек, то 20. Если говорил, что ничего нет, то заставляли прыгать и слушали, не звенит ли? Я уже знал это и старался рассовывать монеты по разным карманам.

В один из обычных унылых весенних дней я шел по улице Марата, сбивая ногой торчащие из водопроводных труб сосульки. И тут наткнулся на него: Мишку из старой школы. Он всегда слыл хулиганом. А за прошедшее время успел сделать целую хулиганскую карьеру. Потерял часть зубов, не раз сидел в детской комнате милиции и, по его словам, хранил дома пистолет. Ну, про пистолет, положим, он мог и приврать. Но про милицию, скорее всего, говорил правду. Мишка был парень резкий, блажной, с безумными искрами в глазах. Он занимался у-шу и в первые пять минут встречи уже успел продемонстрировать мне «хвост дракона» и еще какой-то неизвестный прием, забрызгавший мне куртку грязной водой из лужи. Сегодня, как и во все прочие дни, Мишке тоже было нечем заняться.

— Пошли на шоколадную фабрику? — предложил он. — У меня тетка знакомая есть. Она нам шоколада из окна кинет.

Мы пошли во двор фабрики. Я подсаживал Мишку, а он, хватаясь за металлические прутья окна, ноющим голосом клянчил у работниц фабрики шоколад. Но его знакомой на месте не было. А строгие женщины в рабочих халатах на Мишкино нытье не поддались.

— Ладно. Тогда пойдем в ТЮЗ, — решил мой спутник, и мы отправились в парк при Театре юного зрителя. В парке было много замерзших луж, и можно было прыгать в них, разламывая тонкий лед и поднимая брызги. Но Мишку это не забавляло. Увидев пару подростков, он скомандовал им подойти. Подростки нерешительно топтались на месте.

— Эй вы! Сюда идите! Чё, глухие?! Ну-ка, перенесите меня через лужу! — глумился Мишка.

Подобные «наезды» были мне знакомы. Правда, обычно я был по ту сторону конфликта, где находятся пострадавшие. А тут, неожиданно для себя, оказался гопником. Пока Мишка издевался над парнями, я молча стоял и хмурил брови. Мне было неловко за ребят, но максимум, что я смог выдавить из себя:

— Да ладно тебе… Они вроде нормальные, пусть идут.

— Щас перенесут меня через лужу и пойдут! — блажил Мишка. — А нет, так будут здесь стоять, хоть до вечера! Хоть до завтра!

Пацаны приуныли окончательно. Наконец, один из них покорно взял Мишку на закорки и понес через лужу.

— Черт с вами, можете идти! — милостиво разрешил Мишка, и ребят как ветром сдуло.

Мы еще немного побродили по парку. Можно было бы зайти во двор больницы. Там в мусорном баке попадались использованные пластиковые шприцы. Отмыть их и брызгаться водой — классная вещь. Только в больничной помойке лазать неприятно. Там всякая вата окровавленная и прочая дрянь.

— Давай на крышу сарая залезем? — вдруг предложил Мишка. Мы полезли. Кровельная жесть прогибалась под нашими ногами с грохочущим звуком. На крыше лежали забытые кем-то старые лыжи — целая вязанка.

— Пригодится, — сказал Мишка и сбросил их вниз. Мы спустились и надели лыжи на ноги. Снега в парке уже не было. Жесткий наст, лёд и вода. Но на таких лыжах можно было и по воде. Поднимая брызги, мы прошлепали через весь парк, а потом Мишка зачем-то сломал лыжи, ударив их о дерево. Обломок лыжи пролетел через дорогу и стукнул в бок стоящего на обочине УАЗа «буханки». Мишка неторопливо обошёл машину кругом.

— Я знаю, как внутрь попасть, — заметил он. — Она с полпинка открывается. Надо вот так за ручку подергать…

Как взламывают машины я видел только в кино. Мишка навалился на ручку, та щёлкнула, и дверь открылась. Мы залезли в кабину. Она была тесная и душная. Мишка сел на водительское сиденье, покрутил руль, но ему это быстро наскучило, и он начал рыться в вещах.

— Так, что тут?.. О, ботинки нормальные… Матери отдам, она продаст… Куртка старая… Пригодится… Шахматы?.. Тебе надо?.. Бери!

Дорожные шахматы были в грязном чехле и от них сильно пахло сигаретами. Зачем мне такие? Их даже домой не принесешь.

Выпотрошив кабину, Мишка набрал себе бесполезного барахла, и мы пошли к нему домой.

— Явился? Опять чего-то украл! Вот урод! — с порога заявила ему мать. От неё пахло спиртным. На меня она взглянула быстро и без интереса. Решила, что я — один из мутных ребят, с которыми ворует Мишка. Потом начала разглядывать принесенные ботинки, ещё немного покричала для приличия и унесла добычу вглубь комнаты.

Просить еды или хотя бы чаю было бесполезно. Под тускло горящей люстрой висела деревянная птица счастья. Мы покрутили её в одну сторону, потом в другую.

— Пошли отсюда, — Мишка тоже понял, что делать здесь нечего. Мы вышли на улицу, и начали бродить по лабиринту ближайших дворов. На улице Марата таких много — проходных, тёмных, загадочных. Зашли в один из подъездов.

— Ты когда-нибудь ездил в лифте с открытой дверью? — спросил Мишка. — Садись внутрь, увидишь.

Я забрался в лифт, но с открытой настежь решетчатой дверью он никуда поехать не мог.

— Сейчас… Поедет… — бормотал Мишка, нажимая на какие-то рычажки за дверным косяком. Наконец, лифт взвыл и дернулся вверх. Он проехал полтора этажа и неожиданно остановился. Я пытался нажимать кнопки, но они не срабатывали.

— Всё, я пошёл! Пока! — крикнул снизу Мишка, а затем я услышал, как хлопнула входная дверь парадной.

Лифт был старый, по габаритам и освещению напоминал гроб. Я ещё немного потыкал кнопки, а потом нажал красную с изображением колокольчика — вызов мастера. Раздался пронзительный звонок. Не сидеть же в лифте вечность?! Может, кто из жильцов сумеет меня вытащить отсюда. Я звонил и звонил, но ни одна дверь так и не открылась.

— Чего трезвонишь, дурак что ли? — заорал снизу вернувшийся Мишка.

— Я думал, что ты ушёл! — виновато крикнул я.

— Ну, дурак! Я своих не бросаю! Давай жми на первый! — ответил Мишка.

Хорошо, когда есть кто-то, кто тебя не бросит в трудную минуту. Хотя если этот кто-то — Мишка, то трудные минуты могут растянуться в трудные часы, а то и дни.

Кнопки заработали, лифт дёрнулся и спустился вниз. Мы вышли из подъезда.

— Пошли на Витебский фотографии воровать? — предложил я, чтобы показать, что я тоже настоящий хулиган.

Предложение показалось Мишке интересным, и мы пошли. Но в этот вечер кооператоров с их столиками не было. Делать на вокзале оказалось нечего. Мы потоптались в зале с игровыми автоматами. Мишка одолжил у меня денег, купил один жетон и проиграл его. Больше денег у меня не было, а выпросить жетон у зашедшихся в азартной лихорадке играющих оказалось непросто.

Очень хотелось есть, и Мишка потащил нас в кулинарию. Он встал в очередь, в которой терпеливо стояли люди с подносами. Очередь тянулась к кассе мимо прилавка с салатами и пирожками. Быстрым движением Мишка схватил один пирожок с тарелки и спрятал под куртку. А перед самой кассой вышел из очереди и, как ни в чем не бывало, пошёл к выходу.

— Видал? — гордо сказал он и отломил мне половину. Пирожок был ещё тёплый. Один раз я сам в булочной попросил подарить мне бублик, и сердобольная продавщица дала мне его бесплатно. Но чтобы вот так лихо, на глазах у всей очереди…

— Слышь, полезли в ларек с мороженым? — вдруг предложил Мишка. — Там сейчас нет никого. А мороженое у них в холодильнике спрятано.

Сам Мишка встал на стрёме. А я должен был перелезть деревянную загородку, соединявшую ларёк со стеклянной стеной вокзала. Перемахнув загородку, я оказался внутри. Там были лишь пыльные коробки и никакого мороженого. Правда, я обнаружил старые картонные ценники: «Ленинградское», «Лимонное», «Ореховое», «Сливочно-клубничное», «Пломбир малиновый». Большую часть сортов я никогда даже не пробовал. Неожиданно в стекло за моей спиной кто-то постучал. Это был Мишка.

— Нас засекли! Там милиция! Ты это, выдерни резиновый шнур из стекла, выдави его и вылезай сюда. Они не успеют добежать, — вполголоса затараторил он.

Милиция?! Сердце упало. Меня теперь, наверное, в тюрьму посадят?.. Родители рассердятся, когда узнают!.. Бабушка расстроится… А в тюрьме-то плохо… Там все такие как Мишка, а то и хуже.

Я приложил ухо к деревянной перегородке. Тётка в пальто объясняла милиционеру, что видела, как хулиган залез внутрь. И еще один рядом маячил, но убежал.

Что же делать?! В страхе я бросился к окну, но резиновый шнур не поддавался. Ножа у меня не было. Пальцами не подцепить. Разбить стекло ногой? А вдруг милиционер услышит и вломится в ларек? Только хуже будет! Пока что я ничего ужасного не сделал. Ну, сунул в карман несколько ценников. Вспомнив о них, я тут же вытащил картонки из кармана и положил на место.

— Давай же! Тяни шнур! — суетился за окном Мишка. Он-то ничем не рисковал. И в ларек не лазал, да и убежит, если что.

Фигура милиционера маячила за пыльной витриной ларька, как воплощенное Возмездие, суровое и неотвратимое. Наконец, я сдался. Раньше сяду, раньше выйду… Добровольное признание учитывается судом… Я зацепился за край перегородки и высунул голову.

— Вылезай уже. Долго тебя ждать?! — лениво произнес милиционер.

— Я добровольно… Сам… Ничего не брал… — мычал я, переваливаясь через перегородку. Милиционер больно схватил меня за локоть и повел в комнату милиции.

В комнате никого не было. Некоторое время я сидел на обитой рваным дерматином скамейке совсем один. Пахло кислятиной, где-то за стенкой смеялись, обо мне никто не вспоминал. Вдруг дверь открылась, и вошёл Мишка.

— Ты как здесь оказался? — удивился я.

— Что же я тебя одного оставлю? Сам к ним пришел. Я своих не бросаю! — сообщил Мишка с видом настолько героическим, будто мы не в милиции сидели, а в плену у немцев, и что за это нам теперь дадут по ордену, пусть и посмертно. Мне было приятно, что Мишка вернулся. Неизвестно, как бы я поступил на его месте. Может испугался бы? А он нет!

На пороге возникла усталая женщина в форме.

— Ну, давайте, рассказывайте…

Я начал рассказывать. Чистосердечно. Мороженого захотелось, вот и полез. Дома из сладкого — только если хлеб чаем полить и сверху сахаром посыпать. А родители у меня строгие, узнают, что в милицию попал: пороть будут.

Женщина равнодушно спросила мой домашний номер и стала звонить. На моё счастье никто не ответил. Может родители куда-то вышли? Тогда она стала звонить на Мишкин номер. Трубку сняла его мама. Для неё это был не первый раз, и она знала, что нужно говорить. Что Мишка болен и на учёте по здоровью состоит. И что сама она тоже больна и не всегда может за сыном уследить. И прочее, жалобное.

Из милиции нас отпустили, взяв обещание, что больше хулиганить мы не будем и сейчас же пойдем по домам.

Мы пообещали, и вышли с вокзала. Вокруг было темно. Шли через парк. Мишка предлагал пойти ещё куда-то, но я устал от приключений и с тоской думал о том, как избавиться от беспокойного друга и вернуться домой к родителям.

— Поздно уже. Хочу домой, — сказал я Мишке.

— У тебя дома есть что пожрать? Тогда пошли, — разрешил он.

Я вообразил, как представляю родителям моего нового друга Мишку, хулигана и вора, стоящего на учете в милиции и еще в каких-то сомнительных лечебных учреждениях. И что они скажут на это? По дороге раздумывал, не броситься ли мне бежать в темноту проходных дворов? Но так и не решился.

В подъезде я долго шёпотом внушал Мишке, что идти к нам в квартиру никак нельзя. Что родители сидят дома злые и, наверное, будут меня бить. Я действительно опасался родительского гнева за столь позднее возвращение, но на всякий случай сгустил краски.

— Ладно, бутерброд хотя бы вынеси… — согласился подождать Мишка.

На пороге квартиры повисло тягостное молчание.

— Где был? — холодно спросил отец. — Заходи, что стоишь. И дверь закрой.

Родители меня допрашивали, я врал что-то неубедительное, а сам думал о Мишке, ждущем в темном подъезде. Мне хотелось отнести ему еды, ведь своих не бросают. Но было стыдно и страшно показывать его, ободранного и беззубого, родителям. Что же делать? Мои душевные терзания прервал неожиданный звонок в дверь. Отец открыл её. На пороге стоял Мишка, сердитый и жалкий одновременно:

— Дайте булки, а?.. А то я там жду-жду…

Опешившие родители разрешили мне вынести товарищу хороший кусок батона. Я виновато улыбнулся Мишке, тот сунул батон в карман, угрюмо хмыкнул и ушел в темноту вниз по лестнице. Гораздо более одинокий, чем я сам. Больше я его никогда не видел.

На следующий день я пошёл в школу, решив, что с хулиганством покончено. Чтобы не стать как Мишка. Мне было плохо только в школе, а Мишке — во всем мире.