"Манеж"

Яркий свет прожекторов, заливший манеж и весь зал до самой крыши, сливается с громом аплодисментов. Ещё раз оглядываю зрительские ряды, всматриваюсь в лица, улыбаюсь и пытаюсь привести в норму сбивчивое дыхание. Не получается. Невозможно быть спокойным, когда ты счастлив. Ко мне подбегает маленькая рыжеволосая девочка с плетёной корзинкой, наполненной сиренью. Девчушка с сотней граммов веснушек на лице, только что бойко преодолевшая барьер, подбегает к каждому, стоящему на манеже. И артистам, и униформе, и шпрехшталмейстеру. Последний подхватывает девочку, выходит в центр манежа, воздев свободную руку вверх. Публика награждает аплодисментами и Рыженькую.

Едва оказавшись за кулисами, я присаживаюсь на ближайший стул и обмахиваюсь найденной тут же газетой. Усталость, всё ещё гремящая в ушах музыка, духота, гул публики и счастье. То, которое может подарить лишь любимое дело, овация, признание...

За дверями гардеробных гудят приглушённые голоса артистов, где-то поют под гитару и саксофон. Я выбираюсь из гримёрной в коридор уже без грима и в своём обычном облачении. Костюм остался на вешалке. Иду в фойе, посмотреть, что там делается.

Не все зрители ещё разошлись по домам. Кто-то покупает сувениры, кто-то ждёт товарищей, кто-то фотографируется на память. А у стены с афишами и плакатами стоит длинноволосый мальчик, так и притягивающий взгляд не только необычной внешностью, но и своей неподвижностью, которая выделяет его среди снующей публики. Он долго рассматривал фотографии, дотрагивался до некоторых, словно бы рассказывал им какой-то секрет.

Я бродил по зданию цирка ещё довольно долго. В пустом фойе первого этажа хлопнула дверь, а в зале погасили свет. Почему-то мне нравится приходить иногда в пустой зал, на безмолвный манеж, присесть на барьер и рассматривать во мраке, слегка рассеиваемом одним-единственным дежурным светильником, силуэты огромных цветов, которыми кажутся по ночам софиты со створками. Послушать слабый шорох под сиденьями. Там снуёт Тайна, убежавшая на ночь от фокусников.

Но сегодня я оказался в зале не один. Посреди полутёмного манежа стоял тот самый мальчик, которого я заметил в фойе. Он так долго рассматривал фотографии...

А теперь он здесь. В пустом зале. Стоит посреди манежа и показывает невидимым зрителям старый фокус с палочкой, превращающейся в два цветастых лоскутка. Фокусы с картами. С прозрачными шарами, которые катались по мальчику как примагниченные до тех пор, пока он не подбрасывал из в воздух и не жонглировал ими.

Странно. Я в первый раз вижу этого мальчика. Он не из нашей труппы да и среди студийцев мне не доводилось его видеть. Такую внешность, как у него, трудно не приметить. Тёмные волосы и белая кожа, чёрные глаза, высокий рост...

Не двигаясь с места, неизвестный черноглазый мальчик продолжал жонглировать несколькими мячиками, образуя из них какую-то сложную комбинацию.

Поклон невидимым зрителям, беззвучное шевеление губ, залитая слезами улыбка. Мальчик вдруг подошёл к краю манежа. Подошёл, сильно припадая на правую ногу, и с отвращением отшвырнул прочь свою трость. Неизвестный маленький жонглёр осел на пол и, положив голову на сложенные на барьере руки, тихо разрыдался.

Я наблюдал за тем, чего никто не должен был увидеть. Здесь, в пустом зале, был только этот мальчик, чья мечта разбилась, едва столкнувшись с реальностью. А он всё равно хранил её. Пусть покрытую трещинами и припорошенную сожалениями, латанную, но всё ещё любимую.

Знаете, мне приходилось видеть артистов, сходящих с манежа по тем или иным причинам. Это ужасное зрелище. Их тянет, тянет снова выйти на манеж, вновь увидеть публику, услышать аплодисменты.

Но сегодня я впервые увидел того, кто попросту не смог ступить в этот сверкающий круг в тринадцать метров. Того, кто так мечтал об этом, но увы. Каково это — грезить о том, чему никогда не суждено сбыться? Каково видеть блестящие прожекторами, шумные сны, а потом просыпаться перед рассветом и проглатывать слёзы, которых никто не должен заметить? Каково испытывать чувство зависти, приходя сюда и глядя на артистов?

Я живо представил себе, как этот мальчик старательно и упорно учиться жонглировать, стоя посреди своей комнаты и плотно закрыв дверь, чтобы никто не увидел случайно его упражнений. Как он смотрит из окна на раскинувшиеся в летних полях цветастый шатры цирков-шапито. Как подходит к ним поближе, сильно припадая на правую ногу. Приходит, чтобы всего на секунду вообразить себя артистом, фокусником и волшебником. И как потом возвращается домой, быть может, смущаясь своей минутной слабости, повинуясь которой он и пошёл к шатру. Или зданию цирка, которое по форме напоминает гигантскую банку с чудесами.

Когда мальчик с усилием, закусив от боли в правой ноге губу, встал и поднял свою трость, я хотел окликнуть его. Он перелез через барьер и вышел вон из зала. Я попытался позвать мальчика, но не стал. Зачем? Что я могу сказать ему? Мои слова вряд ли его утешат, только сделают ему ещё больнее.

И я остался стоять в проходе. Не спешил уходить домой. Мне всё думалось, как же так получается? Каково это, время от времени навещать мечту, пусть и потрескавшуюся, вымытую в слезах и отшлифованную сожалениями, но всё ещё любимую, ожидающую на бортике циркового манежа?..