Запах лета

Запах лета.

Замок тихонько щелкнул. Мужчина толкнул дверь, сделал шаг вперед и вставил карточку-ключ в слот слева от себя. Узкий коридор залил яркий свет. Мужчина поморщился и помассировал висок, где вот уже как полтора часа непрерывно постукивали маленькие молоточки, грозящие в самое ближайшее время перерасти в нечто большее, например, в пару кузнечных молотов, выбивающих искры из наковальни. Собственно говоря, голова у него разболелась сразу же после ее звонка… или во время? Хотя какая разница, сути то не меняет. Надо было по пути забежать в аптеку за аспирином, подумал он и отошел в сторону, пропуская свою спутницу. После небольшой заминки (перекинулся несколькими фразами с нудящим внутренним голосом) зашел за ней следом. Закрыл дверь и задвинул задвижку, задвинул рефлекторно, только потому что она была. (В суде его действие будет квалифицировано, как один из этапов хорошо продуманного и тщательно спланированного преступного деяния).

Коридор изысками не отличался, зеленые стены, потолок им под стать и неопределенного цвета ковровое покрытие, то ли грязно желтое, как пожухлая трава в засушливое лето, то ли серое, затертое практически до обесцвечивания сотнями, а то и тысячами пар ног клиентов или как нынче модно говорить — гостей гостиницы. Слева была дверь ведущая в ванную комнату, справа купе-шкаф и большое зеркало.

Мужчина стянул с себя куртку и повесил в шкаф (если бы он воспользовался ближней от входа дверцей, а не дальней, то смог бы избежать серьезных проблем в стремительно надвигающемся на него будущем), затем снял обувь и аккуратно поставил к стеночке. Еще одна привычка привитая в детстве доброй матушкой, наряду с запиранием двери на все замки. Поднял голову и встретился со своим отражением. Из зеркала на него смотрел незнакомец. Поношенные джинсы (известный бренд не уберег от вытянутых коленей), вылезшая рубашка, расстегнутая на груди на две пуговицы, растрепанные волосы, словно он не далее как пять минут назад оторвал голову от подушки, темные круги под глазами, загнанный взгляд и… Он поспешил отвернуться и прошел в комнату.

Это был стандартный двухместный номер ничем не отличающийся от своих братьев близнецов, которых полно в каждом городе. Не отличающийся, если не обращать внимание на зеленые стены и потолок, точно такие же как в коридоре. По всему услуги дизайнера руководству гостиницы обошлись очень дешево.

Комната была средних размеров, для вальса, конечно же, маловата, а вот для твиста или буги-вуги в самый раз. Широкая кровать (естественно застеленная зеленым покрывалом), две прикроватные тумбочки, напротив во всю длину стены комод, телевизор, стереосистема, стационарный телефон — вымирающий динозавр двадцать первого века, рядышком примостилась стопочка рекламных буклетов — сауны, массажи, стриптизы и прочие развлечения для посетителей гостиницы, и как венец — панорамное окно, из которого открывался потрясающий вид на город, втиснутое в рамку из тяжелых болотно зеленых портьер, этакая ложечка дегтя в бочонок с медом. Но что его действительно удивило, так это висящая над комодом репродукция картины Сальвадора Дали “Содомовское удовлетворение невинной девы”. Он не относил себя к почитателям сюрреализма, да и вообще живописью, как впрочем и искусством в целом интересовался поскольку постольку. Все его познания сводились к школьной программе и тому мизеру, что будучи уже взрослым почерпнул из книг, в основном художественных и кинофильмов. Однако как бы там ни было, а картины Дали ему нравились, можно сказать были близки ему по духу. В них было что-то завораживающее и интригующее, что-то тайное, прячущееся от посторонних глаз буквально за каждым элементом сюжета, и что-то определенно сексуальное, рождающее несвойственные прежде желания.

— Пригаси свет, пожалуйста.

Мужчина от неожиданности вздрогнул и как в том не было бы стыдно признаваться, едва не вскрикнул. За своими мыслями он на какое-то мгновение забыл, что в номере находится не один. Порой одиночество тоже входит в привычку, тихо и ненавязчиво проникает в жизнь и начинает разъедать ее, как ржавчина плохо смазанную велосипедную цепь. Мужчина ухмыльнулся, включил нависшие над кроватью торшеры и погасил верхнее освещение. Комната погрузилась в полумрак и сделалась более приветливой и дружелюбной, как будто стала уютнее и даже окружающая зелень уже не так давила и не вызывала жгучего желания заглянуть в глаза дизайнеру, крепко пожать ему руку и выразить лично восхищение столь неординарным решением и своеобразным подходом при оформлении номера.

Мужчина снова посмотрел на репродукцию Дали, задержал взгляд на фигурах, в которых основоположник психоанализа без сомнения узрел бы прямой намек на мужское начало и повернулся к своей спутнице. Девушка стояла к нему спиной перед окном. Она смотрела на огни ночного города. Города, который, казалось, никогда не засыпает. Черное обтягивающее платье спускалось чуть ниже колен, серебрянный поясок лениво лежал на округлых бедрах, открытые плечи и смелый вырез обнажал ложбинку между маленьких упругих грудей. Небрежно сброшенное на пол пальто лежало у ее ног, словно уставший щенок, весь день напролет резвившейся с детворой.

Мужчина сглотнул тугую слюну. В нем снова с новой силой вспыхнуло позабытое чувство, которое как он наивно полагал осталось далеко позади, впрочем как и сам объект провоцирующий это самое чувство. Он подошел и остановился в шаге от девушки. Она не обернулась. Ковровое покрытие заглушало шаги. Мужчина поднял руку, хотел дотронуться до ее плеча, ощутить тепло и мягкость кожи, слегка касаясь погладить шею, подняться выше и зарыться пальцами в рассыпанные по плечам золотистые волосы, затем сделать шаг навстречу, преодолеть расстояние в четыре долгих и до безумия нудных года, положить вторую руку ей на живот и притянуть к себе, закрыть глаза и втянуть аромат ее духов — запах свежескошенной травы, полевых цветов и карамели… Запах лета. Но вместо этого, когда от ее плеча его отделяли считанные миллиметры, он резко отдернул руку. Поднял взгляд и в оконном отражении увидел ее лицо. Девушка смотрела прямо на него. Левый уголок рта чуть приподнят. Она заметила, подумал он, конечно, заметила, просто невозможно было не заметить. И дело даже не в том, что его поймали, как говориться — с поличным, а в том, что он снова продемонстрировал ей свою нерешительность. Ему даже на одно короткое мгновение показалось, что она сейчас ухмыльнется, цокнет языком и скажет в своей снисходительно-насмешливой манере — “А ты все такой же предсказуемый”. Сколько раз он слышал от нее это пресловутое “ты предсказуемый”, десятки, сотни? А сколько раз пытался доказать ей обратное? Доказать, что она ошибается и каждый его поступок имеет своей целью уберечь ее от скверны и грязи современного мира, сделать ее жизнь спокойной и комфортной. Однако, увы. Все его потуги были напрасны. “Ты предсказуемый” — в очередной раз слетало с ее губ и как мотылька манит огарок свечи, так и ее снова затягивали неоновые вывески с кричащими названиями, громкая музыка и удушливый влажный воздух. А он? А он, как побитый пес всегда следовал за ней. И что самое противное, ему все это нравилось, до умопомрачения нравилось, нравилось все, кроме своей предсказуемости.

Что я здесь делаю? — задал себе вопрос мужчина. И сам же на него ответил. Просто она позвонила, попросила о встречи, а я… а я не смог ей отказать. Проклятье. Он встряхнул головой, дабы прогнать ненавистные мысли. Меньше всего ему сейчас хотелось предаваться самобичеванию, будь иначе он давно заказал бы себе обереги и носил не снимая. Он поднял с пола ее пальто, прошел в коридор, повесил в шкаф (снова воспользовавшись той же дальней от входа дверцей) и избегая собственного отражения в зеркале вернулся в комнату.

Повисшая в номере тишина напрягала. Тишина всегда действовала на него угнетающе, можно сказать удручающе разрушительно. И, к сожалению, сегодняшний вечер не стал исключение. Вот тот характерный пример постоянства или так называемой предсказуемости, который совсем не радует. Он подошел к комоду, открыл крайнюю левую дверцу и возблагодарил Творца за такие приятные мелочи как мини бар.

Ассортимент радовал глаз. Несмотря на то, что все бутылочки были маленькие, в холодильнике хватало алкоголя, чтобы как следует набраться и забыться, хотя бы на время заглушить гнусавый внутренний голос, надсадно жужжащий промеж висков, аккурат между молоточков без устали отбивающих некий дикий первобытный мотив.

— Не хочешь что-нибудь выпить? — спросил он и скривился от звука собственного голоса, настолько он прозвучал натянуто и нервозно. Мужчина кашлянул в кулак, прочистил горло и уже более твердо добавил — На удивление здесь вполне приличный выбор, — он старался вести себя свободно и непринужденно, но чувствовал, получается у него не важно. — Как насчет шампанского, Martini Asti?

Снова повисла тишина, обволакивающая и осязаемая тишина. Мужчина было подумал, что девушка не ответит, и ему придется повторить свой вопрос, как прозвучал ее голос, в отличии от его шершаво-дребезжащего, спокойный и ровный, как у того удава, что после сытного обеда свернувшись греется на солнышке.

— Может чего-нибудь покрепче? — она по-прежнему стояла к нему спиной, устремив свой взгляд с шестнадцатого этажа на сонно бурлящий город. — Возможно для шампанского еще слишком рано.

Как же он ненавидел, когда она говорила загадками. Просто терпеть не мог. В иное время он непременно высказался бы и не стесняясь в выражениях объяснил бы ей, что думает по поводу всех этих ее полунамеков, обрывочных фраз и игр — догадайся сам и закончи мысль. Но вместо этого мужчина принялся перечислять алкоголь, находящийся в холодильнике.

— Водка, джин, бренди, ром, текила, вино, шампанское, ничего себе — портвейн, граппа и виски. Полагаю текила отпадает, так как ни лимона, ни соли нет.

— Раньше нас это никогда не останавливало.

— В каком смысле?

— Мы никогда не выбирали легких путей и всегда сворачивали налево… Помнишь, однажды мы выпили бутылку текилы имея один полузасохший лайм, а потом…

— Это было слишком давно.

— Разве что-то изменилось с тех пор?

В ее голосе слышалась усмешка и он готов был отдать руку на отсечение, девушка улыбается.

— Многое, очень многое изменилось. И если ты не возражаешь, давай не будем ворошить прошлое?

— Как скажешь, — быстро согласилась девушка. — Налей мне тогда ром, если есть темный.

После недолгих поисков, рядом с холодильником, в одной из секций комода мужчина обнаружил стаканы из толстого стекла. В один он вылил содержимое из бутылочки с солнечным названием “Caribbean”, себе же смешал в равных долях джин с тоником и еще раз посетовал на отсутствие лимона. После пересек комнату и подал стакан спутнице. Ром недолго омывал стенки из рифленого стекла. Девушка одним глотком осушила стакан и попросила повторить. Он выполнил просьбу. Что-то ему подсказывало, что этим дело не ограничится. Как позже оказалось он был прав. К полуночи мини бар оскудел настолько, что он уже не только не радовал глаз, но и наводил грусть, потому как несмотря на выпитое мысли никуда не делись.

Последовав примеру спутницы, мужчина выпил свой коктейль и смешал себе новый, три к одному, где естественно одну часть составлял тоник. После чего пригубил, крякнул от удовольствия и дабы избежать неловкости и чувства неудобства вызванные тишиной, включил стереосистему. Дисплей вспыхнул, поприветствовал и ярко оранжевые буквы оповестили, что система настроена на волну Retro FM. Из динамиков полились гитарные аккорды Billy Idol-а и его нестареющий хит “Sweet sixteen”.

I'll do anything

For my sweet sixteen,

And I'll do anything

For little runaway child

Gave my heart an engagement ring.

She took ev'rything.

Ev'rything I gave her,

Oh sweet sixteen.

(Я сделаю что угодно

Ради моей шестнадцатилетней милашки

Я сделаю что угодно

Ради маленькой беглянки.

Подарил своей возлюбленной кольцо на помолвку

Она взяла все,

Все, что я давал ей

О шестнадцатилетняя милашка)

Сделав порядочный глоток, мужчина начал перебирать все ему известные значения слова “sweet”. Сладкий, душистый, приятный, неиспорченный, свежий, очаровательный, милый, ласковый… Вроде было что-то еще, но он уже не помнил. Память вздорная сучка с годами стала только стервознее, никогда не откажет себе в удовольствии при случае блеснуть своим скудным характером и ощетиниться гнилыми зубами. На ум больше ничего не приходило. Школа, а за ней бизнес английский в университете остались настолько позади, что он иногда сам начинал сомневаться, особенно в те моменты, когда жизнь демонстрировала не самую приглядную часть своего тела, а были ли вообще эти школьные годы и пять курсов в университете? И только взгляд на аттестат и диплом об окончании, заброшенные в самый дальний угол ящика письменного стола помогал справиться с сомнениями и расставить все по своим местам.

Он снова вернулся к Billy Idol-у. Прислушался к тексту.

Well, memories will burn you.

Memories grow older as people can

They just get colder

Like sweet sixteen

Oh, I see it's clear

Baby, that you are

All through here

(А воспоминания обожгут тебя

Воспоминания стареют вместе с людьми

Они становятся холоднее,

Как шестнадцатилетняя милашка

О я вижу ясно,

Какая ты

До конца)

Мужчина покрутил стакан в руке, сделал глоток, подержал коктейль во рту и, когда начало пощипывать язык, проглотил. Свои шестнадцать он охарактеризовал бы как приятные. Ласковые, сладкие, свежие и все остальное по его сугубо личному мнению совершенно не подходило, впрочем как и неиспорченные. Он вспомнил свою молодость пришедшую на период развала страны, когда одна — по завершению многих слишком уж затянувшаяся эпоха, сменилась другой — туманной и неопределенной, когда, потушив свет засыпая, никто не знал каким будет завтра. Но в то же время именно эта самая неопределенность дарила людям надежду и позволяла грезить о светлом будущем. Как-то сразу и резко была провозглашена свобода, свобода слова, свобода вероисповедания, свобода товарно-рыночных отношений, где еще вчерашние спекулянты начали себя гордо величать бизнесменами, хотя на деле остались теми же барыгами, разве что обрядились в дорогие костюмы и пересели в автомобили баварского машиностроительного завода. Из темных закутков и пыльных подвалов повылазили на свет божий бледные дрожащие поганки, всякого рода проповедники, глашатаи, кликуши и прочая нечисть, расправив крылья и пригладив хохолки они начали на высоком слоге хаить и хулить прежнюю власть, и воспевать то, что до недавнего времени было под строгим запретом. В общем стало много свободы, возможно даже слишком много. Но больше всего людям пришлись по душе свободные отношения, отношения без каких бы то ни было обязательств и последствий. Если в стране со звездно-полосатым флагом в семидесятых годах получило широкое распространение движение лохматой молодежи с птичьей лапой заключенной в круг на грязных засаленных футболках, экспериментирующей со всем что обещает расширение сознания и яркость восприятия окружающего, пропагандирующей мир во всем мире и свободную любовь, то в девяностых любовь из свободной как-то незаметно и плавно перетекла в беспорядочную. И дело даже не в многочисленных видео прокатах, открывших свои двери всякому желающему чуть ли не на каждом углу и не в хлынувших нескончаемым потоком фильмов для взрослых, кстати, производства той же самой страны что и автомобили, только немного иной индустрии, а во вседозволенности и самое главное — вседозволенность более не порицалась и не наказывалась. Ну чем не рай?

Someone's built a candy castle

For my sweet sixteen,

Someone's built a candy house

To house her in.

Someone's built a candy castle

For my sweet sixteen.

Someone's built a candy brain

And filled it in.

(Кто-то построил замок из сладостей

Для моей шестнадцатилетней очаровашки

Кто-то построил замок из сладостей,

Чтобы заманить ее внутрь.

Кто-то построил замок из сладостей

Для моей шестнадцатилетней очаровашки

Кто-то запудрил

Ей мозги.)

Его молодость протекала бурно, местами даже слишком. Иногда по воле случая или по прихоти проведения, а может с легкой руки высших сил, наступали моменты просветления и он осознавал, что подступил слишком близко к краю, буквально балансирует на грани и достаточно всего лишь одного неосторожного шага, чтобы скатиться кубарем в самые низы, туда — где не летают, а только ползают. Именно благодаря вот таким поворотным моментам он смог сохранить хрупкое равновесие, смог удержаться и не последовать за своими закадычными дружками коих поглотила вседозволенность и смог перешагнуть противоречивый возраст безответственности и разгула.

К чему лукавить, он никогда не был примерным ребенком и его поведение оставляло желать лучшего. Однако несмотря на все свои шалости, учился он хорошо, не хотел огорчать матушку, которая после смерти отца, словно курица наседка обхаживала его со всех сторон, вкладывала в него всю душу.

В свои “приятные шестнадцать” он испробовал и испытал на себе все, что предлагала улица, а улица в те свободные времена предлагала абсолютно все. Каждый изгалялся как мог, границ не существовало, как впрочем морали и нравственных норм. Имела значение лишь толщина кошелька и сколько ты готов платить за удовольствия… Но что не говори, то было хорошее время и по своему беззаботное, хотя и тогда проблем хватало с лихвой. Это сейчас с высоты прожитых лет они кажутся смешными и несерьезными, а в шестнадцать они таковыми не были.

Billy Idol закончил петь и его сменил скучный блок рекламы. Для одного дня что-то слишком много воспоминаний. Мужчина вздохнул и посмотрел на часы. Двадцать минут девятого.

Он поставил стакан на комод и прошел в ванную комнату. Белый кафель, джакузи, унитаз, раковина, шкафчик с зеркалом над ней, халаты и полотенца. И никакой тебе зелени. Хвала Творцу за очередную маленькую радость. Мужчина подошел к раковине, покрутил кран, подождал пока протечет застоявшаяся в трубах вода и только после этого сложил ладони лодочкой, подставил под тугую струю и несколько раз плеснул в лицо холодной водой. Вытерся благоухающим весенними цветами полотенцем и посмотрелся в зеркало. Двухдневная щетина, сеточка морщин вокруг глаз (и когда они только успели колонизировать кожу), опущенные уголки губ… В общем внешний вид паршивей некуда. Хотя отталкиваясь от собственного опыта, он знал, касаемо худшего всегда есть куда стремиться. Одно радовало, пропал затравленный взгляд загнанного в угол животного. Глаза блестели. Спасибо джин-тонику. Мужчина улыбнулся и подмигнул своему отражению. Лучше бы он этого не делал. Улыбка вышла какой-то жалкой, а подмигивание больше смахивало на отчаянную попытку подбодрить неизлечимо больного.

— Не бережешь ты себя старичок… совсем не бережешь.

Как одиночество ненавязчиво входит в привычку, так и разговоры с самим собой становятся неотъемлемой частью жизни.

Последние недели выдались напряженными, разом навалилось множество срочных дел, требующих разрешения, сроки горели, аудит, беременная бухгалтерша (кто вообще будучи в своем уме нынче заводит детей?) со дня на день собирающаяся в декрет и прочая ересь. Но по всему кто-то там в небесных чертогах следуя некоему высшему замыслу решил, что ему этого мало. И как гром посреди ясного неба объявилась ОНА. И это после стольких лет. После всего того дерьма, что всплыло на поверхность через несколько дней после ее исчезновения.

Когда он принял звонок от “неизвестного номера” и услышал в динамике ЕЕ голос, то первым его порывом было сбросить вызов и запустить телефоном в стену, а все что останется не разбитым растоптать в мелкое крошево. Но человек не всегда действует так, как ему того порой очень хочется, отвергает доводы разума и идет на поводу глупых эмоций. Находясь под влиянием захлестнувшей его волны давно позабытых чувств, он вместо того, чтобы сбросить — вызов принял. И услышал “привет”. “Привет”, который породил мешанину разрозненных воспоминаний. Казалось бы всего шесть букв нелепо собранных вместе, а ощущение такое, будто раскаленную кочергу прямехонько в сердце воткнули.

Мужчину терзали сомнения, правильно ли он поступил согласившись на встречу. Когда вот так внезапно из темных глубин выныривает прошлое, любой может преисполниться сомнениями, тем более если это прошлое оставило до сих пор незажившие раны. Но звонок был принят и как результат он в отеле. В отеле с НЕЙ.

В голове продолжал надсадно скрипеть внутренний голос. По части нравоучений ему не было равных. Голос, а может то была завуалированная совесть или неожиданно проснувшийся инстинкт самосохранения, гнусаво скороговоркой повторял, мол он поступает крайне безответственно и если в нем осталась хотя бы толика благоразумия, он немедленно покинет номер, отключит телефон, вернется к себе домой — в такую уютную и привычную двушку, заберется в кровать, на глухо укутается одеялом и постарается себя убедить, что все произошедшее, а именно ЕЕ звонок и встреча, было не более чем сном, просто дурацким сном.

— Но зачем тогда вообще нужно было приходить? — резонно задал вопрос мужчина.

Внутренний голос не ответил. Промолчал.

— Если я уже здесь, то останусь хотя бы для того, чтобы ее выслушать. А тебя я больше слушать не желаю, поэтому предлагаю тебе заткнуться! — сказал он своему отражению, тем самым поставив жирную точку в слишком уж затянувшихся препирательствах. Он дал понять своему бесплотному оппоненту, что больше не намерен выслушивать и терпеть нытье и причитания того, кого вообще не существует, того — кто по сути является не более чем продуктом его собственного не к месту распоясавшегося воображения. Однако вполне возможно мужчина таким образом хотел не столько заглушить внутренний голос, сколько оправдать свои действия. Он и сам понимал, понимал той малой частью холодного и расчетливого разума, которую еще не захлестнули чувства, что поступил опрометчиво согласившись на все ее условия: отдельные такси, отель на окраине города и регистрация номера на его имя… Плевать. Какой теперь смысл тревожиться и зубоскалить, что сделано, то сделано, время не отмотаешь на несколько часов назад и не перепишешь историю с черновика на чистовик. Если к своим тридцати шести не научился думать прежде чем действовать, то и в будущем навряд ли что-то изменится.

Еще один быстрый взгляд на чужака в зеркале и он вернулся в комнату. За его отсутствие ничего не изменилось. Приглушенный свет, спина спутницы напротив окна, а на Retro FM Chris Rea пел о дороге в ад.

— Надеюсь ты не прав дружище… надеюсь не прав, — не вслушиваясь в слова, едва шевеля губами прошептал мужчина. Но и в этом он ошибся. Как показали дальнейшие события, до развязки которых оставалось менее десяти часов, ошибся грубо и бесповоротно. — Не хотел бы я последовать твоей дорогой, — но и этой мечте было не суждено осуществиться, впрочем как и многим другим.

Взгляд упал на стакан одиноко стоящий возле стереосистемы. Стакан был пуст. Самое интересное заключалось в том, что мужчина не помнил, когда успел его осушить. Чудеса да и только. Или может память в очередной раз проказничает? Память большая скромница, когда позарез надо что-то вспомнить, она подсовывает все что угодно за исключением необходимого. А иногда, и к сожалению чаще всего, ведет себя как обиженная потаскушка, подсовывает и прокручивает перед мысленным взором серию цветных картинок, которые хотелось бы навсегда забыть и даже не помнить, что когда-то таковые имели место быть.

Мужчина открыл холодильник и чуть ли не влюбленным взглядом обвел ряды бутылочек. Нет лимона… да и к черту. Действительно когда это его останавливали трудности. Он усмехнулся. Вызов был принят. Две бутылочки текилы безропотно перекочевали в стакан. Мужчина поднес напиток к носу и втянул в себя терпкий аромат… Да здравствует память бессердечная потаскушка. Так же стремительно как всегда в душу хлынули воспоминания. Удивительная отчетливость воспоминаний, переводила их в разряд видений…

Февраль. Они у нее дома. Полутемная кухня. Маленький настенный светильник висит над столом. Света он дает мало. Но его вполне хватает, чтобы видеть лица друг друга, видеть улыбки, видеть блеск в глазах и видеть желание. На столе початая бутылка текилы, солонка и скукожившийся от старости и одиночества лайм. Им посчастливилось его отыскать на нижней полке холодильника за нагромождением баночек и коробочек. Свою находку они восприняли как предзнамение чего-то хорошего. В те счастливые времена они едва ли не во всем видели предзнамения, предзнамения безоблачного будущего не обремененного скучными житейскими хлопотами и нагоняющей апатию будничностью. Лайм был не просто скукоженный, он был что тот сухофрукт, пролежавший полный цикл луны под безжалостно палящим солнцем. Как оказалось обычный нож был бессилен против одеревеневшей кожицы и им пришлось прибегнуть к помощи ножа для резки хлеба — с зубчиками, благо он имелся под рукой. После того как лайм был благополучно распилен на дольки, выяснилось что сока в нем буквально дюжина капель. Но это их нисколечко не огорчило, а наоборот придало вечеру некую пикантность. В тот вечер было много смеха, разговоров по душам и обещаний пестрящих двуми противоположностями — всегда и никогда. И было много секса. Безумного и бескомпромиссного секса, без границ и условностей, без запретов и кодовых слов. Они не относились к тем парочкам радующих друг друга ласками исключительно по неким памятным датам и обведенным красными кружками дням календаря. Они придавались удовольствиям так часто как то позволяли обстоятельства и занятость, а по выходным строго соблюдали французскую диету (это была их шутка, которой они щедро делились со всеми, кто интересовался их счастьем) со скромным меню всего в два блюда — секс и кекс, причем совершенно неважно в какой последовательности. Когда доходило до секса, то стеснения и неуверенность стирались, а комплексы и страхи забывались, ярко вспыхивали — вожделение, страсть и ничем не прикрытая животная похоть. И что самое потрясающее, они никогда не уставали друг друга. Никогда…

К черту! — выругался про себя мужчина. Не день, а прямо какой-то экскурс в прошлое, где ему достались лучшие места на первом ряду. Он залпом выпил обжигающий напиток.

— Тебе еще налить? — спросил он у спутницы после того, как дыхание восстановилось.

— Нет, спасибо, что-то пока не хочется.

— Как знаешь, а я с твоего позволения еще выпью, — он открыл холодильник, присел и заглянул в подсвеченное одинокой лампочкой нутро, обещающее легкость поступков и размягчение мозгов, одним словом именно то, что он так страстно желал. В глазах потемнело и его повело в сторону. Возможно таким образом сказывалась усталость или расшалившиеся нервы, или ставшие уже хроническими недосыпания, или выпитый алкоголь? А может все вместе взятое. Кто его разберет. Во избежании падения (чего ему сейчас точно не хватало, так это плюхнуться при НЕЙ на задницу, вот будет потеха), он рукой уперся в комод, а второй крепко сжал дверцу холодильника. Сделал несколько глубоких вдохов. Темнота перед глазами сменилась постепенно тающим туманом. Вроде обошлось. Позорное падение на сегодня отменяется.

Разглядывая красочные расплывающиеся этикетки, он пытался вспомнить сколько уже успел в себя опрокинуть бутылочек. Мнения разошлись. По его подсчетам выходило четыре, а внутренний голос настаивал на пяти. Конечно, можно было приподнять крышку мусорника и подсчитать, и тем самым заткнуть глотку до тошноты осточертевшему оппоненту, каким-то странным и невозмутимым образом пробравшемуся в его голову. Но с другой стороны, какая разница. Хвала творцу, он давно вышел из того возраста, когда приходилось отчитываться за свое поведение и поздние возвращения домой. Да и жены больше нет, которая могла бы укоризненно вздохнуть и осуждающе покачать головой.

Первый и он же единственный брак разлетелся в пух и в прах после того, как на своем жизненном пути он встретил ЕЕ. Встретил и влюбился, как в те самые Billy Idol-овские “Sweet sixteen”. Ему было тридцать и он прочно стоял на ногах. Она на восемь лет моложе, студентка юрфака, подрабатывающая в свободное от учебы время официанткой (как позже ему стало известно, работала, чтобы досадить отцу, продемонстрировать ему свою независимость и самостоятельность). Молодая, красивая, свежая — в такую просто нельзя было не влюбиться.

Скептики отрицающие само существование любви язвительно и без самодовольства в голосе скажут, что он попался в расставленные сети, как последний простофиля. Схема до банальности проста, затерта до дыр и стара как мир. Юные смазливые девицы устраиваются на работу в дорогие рестораны, гостиницы, элитные клубы и казино, пускают в ход свои девичьи уловки, такие как покачивание бедрами, загадочные улыбки, томные взгляды обещающие незабываемые ощущения, сложенные бантиком аппетитные губки и как бы случайные спонтанные прикосновения, распаляют желание обладать и цепляют какого-нибудь богатенького плешивого папика, у которого вся кровь отлила от мозга и собралась припухлостью несколько ниже. Истекающий слюной простофиля (естественно страдая близорукостью понимания и свято веря в собственную неотразимость, сам себе он таковым не считает) в свою очередь получает в пользование молодое податливое тело и завистливые взгляды окружающих — точно таких же как он похотливых старикашек, а она украшения, брендовую одежду, отдых на фешенебельных курортах, в общем беззаботную роскошную жизнь. Все удовлетворены и довольны. Действие закончено. Занавес опущен. Рукоплещите оборванцы и нищеброды.

Что ж, возможно все так оно и есть. Каждый крутится и выживает как умеет, в соответствии со своими талантами и способностями. Только вот в его случае такая схема не работала. Он не был богат. Аккуратная квартирка обставленная со вкусом, трех годовалый автомобиль среднего класса, своя фирма умещающаяся на пятидесяти квадратах, выступающая посредником в сделках с недвижимостью и не большой не совсем легальный заработок составляющий не много не мало две трети официального. Звезд с неба не хватал, но на жизнь хватало. Однако по сравнению с ее семьей, он был что тот распухший с похмелья алкаш, трясущимися руками спозаранку собирающий милостыню. Ее папаша (с которым у него с самого начала как-то не сложились отношения) состоял генеральным директором в одном довольно солидном банке. Три квартиры, из которых две в центре, загородный домик для единения с природой в пригожие летние деньки, целый автопарк и кое-какая недвижимость за границей и это только та малая часть, которую ему удалось узнать по своим каналам. Поэтому со своими скромными доходами он не дотягивал, так сказать находился не в той весовой категории и ей не было никакого смысла обхаживать его и стелиться перед ним.

Это была любовь, возможно не книжная и не с первого взгляда, но любовь. И плевать, если у кого-то на сей счет имеется иное мнение. Всякий инакомыслящий свое мнение может засунуть себе туда, куда даже в самые ясные и безоблачные дни не проникают солнечные лучи.

Все что он знал о любви рухнуло, разлетелось тысячью крошечных частиц, как кулич из песка слепленный детской ручонкой под натиском бездушного ветра. Как оказалось до встречи с НЕЙ, он вообще не знал какой может быть любовь. А узнав и осознав, понял, что уже никогда не сможет вернуться назад и довольствоваться меньшим. Впрочем как и после ее исчезновения он не смог согласиться и смириться с меньшим. В каждой искал ЕЕ, проводил параллели, сопоставлял и сравнивал. И как результат десятки коротеньких в несколько ночей мимолетных романов и интрижек. И ничего мало-мальски серьезного. Да и как иначе, когда все кругом не то и все не те.

Лишь одно омрачало их отношения. Азартные игры. Она была зависима. Проигрывала больше чем могла себе позволить. Иногда доходило до того, что ему звонили посреди ночи и говорили за какую сумму он может ее выкупить. И он платил. Платил все ее долги, хотя она об этом его никогда не просила. Платил, потому что не мог поступить иначе. Она была его женщиной, его любимой женщиной со своими причудами и слабостями, а он мужчина несущий за нее ответственность. Все до печального просто. Он платил и в тайне надеялся, что их любовь сможет пересилить и побороть ее зависимость. Но и в этом он ошибался.

Выбор пал на водку. По правде говоря она ему никогда не нравилась, вкус при противнейший, послевкусие того хуже, а о похмелье лучше даже не говорить. Но на фоне всего происходящего, водка будет вполне логичным продолжением столь богатого, прямо изобилующего эмоциями дня. Мужчина подцепил две бутылочки водки и банку содовой, поднялся, захлопнул дверцу холодильника и повернулся, чтобы взять стакан. В нескольких шагах от него стояла ОНА. За своими мыслями он и не заметил, как она подошла. Огромная благодарность выцветшему ковровому покрытию, низжайший поклон аж лбом об пол. Испытывая неловкость, он переступил с ноги на ногу, потом провел рукой по волосам. Посмотрел на бутылочки, зажатые в руке, покрутил их и поставил на комод.

— Прости, — тихо сказала девушка.

— За что? — вопрос вырвался прежде чем он сумел его перехватить возле губ. Мужчина понимал к чему относится это “прости” и откровенно говоря ему совершенно не хотелось снова нырять в пучину прошлого и встречаться с призраками давно минувших дней. Однако желания редко когда совпадают с течением действительности. А действительность редко когда считается с чьими-то желаниями. Непреложный закон мироздания.

— За то что ушла не предупредив.

— София, давай не будем лукавить, — впервые с того момента как они встретились он назвал ее по имени. Оно эхом отозвалось в груди. Сердце защемило. — Называй вещи своими именами. Ты не ушла, ты даже меня не бросила, ты сбежала, сбежала не обмолвившись ни словом.

— Зачем ты так грубо…

— Прости, если задел твои чувства, — огрызнулся мужчина и тут же пожалел об этом.

— Я попросила встречи не для того, чтобы ругаться, — тихо сказала девушка и протянула к нему руки, но он отступил. — Я.., — она хотела что-то добавить, но не смогла, только беспомощно открыла рот. Потом закрыла. Чуть склонила голову, уголки рта опустились, будто она съела что-то горькое.

Комнату заполнили Roxette “Listen to your heart”. И мужчина с трудом сумел подавить в себе желание разбить стереосистему о стену.

— А как я по твоему должен себя вести? Ты исчезла на четыре года, на четыре гребанных года. Исчезла ничего не сказав и не предупредив. Четыре года! Ты даже не можешь себе представить, как я жил все это время, сколько паскудных мыслей роилось в моей голове, сколько я всего передумал и что видел стоило мне только закрыть глаза. Ты ни черта не знаешь!.. Ты не имеешь права вот так врываться в мою жизнь. Не имеешь! Ты звонишь и как ни в чем не бывало говоришь “Привет. Узнал? Это София. Мы можем встретиться? Надо поговорить.” А я? Проклятье, я как последний дурак, все бросаю и бегу к тебе… снова бегу к тебе…

— Прости, мне действительно искренне жаль. Меньше всего на свете, мне хотелось причинить тебе боль, — девушка сделала шаг вперед.

— И тем не менее, ты сделала то, что сделала, — мужчина прилагал неимоверные усилия, чтобы не опустить глаза и не посмотреть на ее смелый вырез обнажающий полукружья маленьких упругих грудей. Он отошел, восстановив разделяющее их расстояние в два шага. Он отошел бы еще, но дальше отступать было некуда. Он уперся спиной в стену.

— У меня правда не было выбора.

— У нежелания причины, а у желания способы. Выбор есть всегда.

— Но не всегда он по душе.

— Прошу, не надо этих игр, не строй из себя жертву обстоятельств. У тебя всегда был кто-то виноват, кто угодно, но только не ты, ведь ты у нас сама чистота и невинность.

— Я не хотела тебя огорчать. Мне было стыдно… стыдно, что я опять тебя подвела после всего что ты для меня сделал.

Было видно девушка действительно раскаивается, хочет оправдаться и каждое признание дается ей тяжело и причиняет боль. И он это видел. И в глубине души хотел все это прекратить. Хотел, но не мог, не мог остановить разрастающуюся в нем злость, сотканную из переживаний, тревог и обид, всего того, чем он жил на протяжении долгих четырех лет.

— Стыдно?! Зная тебя, я сомневаюсь, что тебе ведом стыд.

— Жаль, выходит ты меня совсем не знаешь, — плечи поникли, девушка обхватила себя за локти руками и опустила голову.

— Выходит что так, — сердце запутавшейся в силках птицей трепыхалось в груди. Кровь тяжело колотилась в висках. Страстное, едва ли не болезненное желание выпить распространилось от живота к гортани. Ему срочно требовалось выпить, но это значило бы приблизиться к ней в плотную. Стакан и бутылочки преспокойно стояли себе на комоде, на том же месте где он их оставил, рядом с ее бедром, туго обтянутым черной тканью. Он посмотрел на запотевшее стекло, на жидкость обещающую легкость и забвение. В горле стало сухо, как будто пронеслась песчаная буря.

— Я тогда вляпалась по-крупному.

— О, не удивительно. Ты всегда находила приключения на свою хорошенькую попку.

— Проиграла больше чем обычно, а отыграться не смогла и запаниковала.

— Зачем вообще надо было играть? Ты же мне обещала!

— Если бы я не уехала, они… Я испугалась, — голос девушки дрогнул.

— А куда подевалось доверие? Что произошло с договоренностью все и обо всем друг другу рассказывать, всем делиться? Разве я от тебя много требовал? Просил лишь, чтобы ты со мной была честной и все. Просто честной! Разве это так трудно? Неужели было сложно прийти и все мне рассказать! Сколько раз я тебя вытаскивал? Сколько раз покрывал и платил твои долги? Проклятье, а сколько раз ты мне обещала завязать с казино? — дальше терпеть было выше его сил. Будь что будет, решил он, сделал шаг и приблизился к девушке. Голова пошла кругом от опьяняющего запаха ее духов. И он чуть было не поддался искушению и не совершил то, что всеми правдами и неправдами старался избежать с того самого момента как за ними закрылась дверь номера. Ощущая тепло ее тела, он протянул предательски подрагивающую руку и кончиками пальцев подцепил стакан. Затем взял бутылочки с водкой и банку содовой. Снова отошел на безопасное расстояние, прижался спиной к стене, смешал коктейль и выпил его в два глотка. Горло обожгло. На глазах выступили слезы. Тело постепенно расслаблялось, нервное напряжение отпускала. А вот в голове наоборот царила кристальная ясность. Что б ее. К тому же этот запах — ее духи, он просто сводил с ума. Он хорошо помнил этот запах, точно такой же, как и шесть лет назад, когда они впервые познакомились.

— Я за тебя боялась.

— Вот спасибо. А я дурак ломал голову, почему ты сбежал, а оказывается все так просто. Она боялась за меня, — сколько лет старался сдерживаться, держать на коротком поводке свою иногда доходящую до безумия вспыльчивость. И вот все его старания летели в тартарары. Он не успел сообразить что к чему, как пустой стакан перелетел комнату и ударившись о стену разлетелся блестящими осколками (вещественное доказательство №… с таблицей фотографий).

Она ахнула, закрыла глаза и отшатнулась. Ожидая чего? Что он ее ударит? Сжалась в комочек, словно насмерть перепуганный ребенок посреди ночи в кромешной тишине услышавший поскрипывания доносящиеся из стенного шкафа.

— Не злись пожалуйста.

— Что ты детка, злости у меня больше нет. Вышла вся. Я всю ее исчерпал за первые три месяца после твоего исчезновения, когда расплачивался с твоими долгами. Не прошло недели как ко мне заявились твои дружки.

— Но ты ведь не причем? — в голосе девушки звучало неподдельное удивление.

— Действительно, при чем тут я?! Да каждая собака знала с кем ты спишь! Каждая собака знала кто расплачивается за твои маленькие шалости! Каждая! Но знаешь детка, на этот раз ты превзошла себя. Я продал все, мне даже пришлось продать родительскую квартиру.

— Но ты же мог не платить. Послал бы всех к черту.

— Я вообще много чего мог. Но не сделал. Не сделал, потому что любил тебя, дуру, любил до безумия, как в нашей глупой клятве — больше себя, больше жизни…

— Не такая уж она и глупая…

— Мне дали недвусмысленно понять.., — между тем продолжал мужчина, не обратив внимания на высказывание девушки и ее ухмылочку этакой школьницы-проказницы. -… какой оборот примет дело, если я откажусь платить. Я отдал все что имел и ни на секунду об этом не пожалел. Взамен я обрел спокойствие, смог жить не переживая, что тебе могут причинить боль.

— Прости, прости меня пожалуйста. Я честно не хотела чтобы все так…

Мужчина поднял руку останавливая свою спутницу.

— София, зачем ты вернулась? Только, честно, не лукавя, зачем?

— Поняла, что не могу жить без тебя.

— Потребовалось всего четыре года, чтобы это понять!

— Прекрати, прекрати так со мной разговаривать! Не наказывай меня больше, чем я сама себя уже наказала. Думаешь мне легко признаваться в своих ошибках? Нет, совсем не легко. И ты это знаешь, — она тяжело вздохнула, опустила голову и понизила голос. — Я четыре года старалась забыть тебя. Думала для нас двоих так будет лучше. Но не смогла. Прости, что все решила за нас обоих. Ты прав, я дура, самая последняя дура. Прости. Я совершила самую большую ошибку в своей жизни. И мне очень горько, что из-за меня, из-за моих страхов и из-за моей глупости потеряно столько драгоценного времени впустую, потрачено за зря. И мне больно, очень больно, — она прижала ладошки к груди, подняла голову и посмотрела мужчине в глаза глубоким пронизывающим влажным взглядом, словно желая добраться до его души, заглянуть в нее. Золотистые волосы в полутьме номера кажущиеся медными обрамляли ее бледное, будто выбеленное лунным светом личико. — Знаешь, что послужило последней каплей, что помогло принять решение и вернуться? Только не смейся. Обещаешь?

Мужчина промолчал, чувствуя как его затягивают ее… Ее все! Одежда, жесты, поза, тело, тембр голоса, волосы, овал лица, губы, глаза… и конечно же, запах. И он хотел все это, хотел всем этим обладать, обладать единолично и эгоистично. Да, именно эгоистично. Обладать всегда.

— Фраза из книги. Один герой сказал: “если любишь, то надо любить сильнее, потому что может наступить день, когда оно — это чувство, может уйти”. И я поняла, что не хочу чтобы оно уходило. Не хочу жить без него. Не хочу жить без тебя. Жизнь без тебя половинчата и неполноценна. Это как пытаться взлететь с одним крылом или дышать с обручем стягивающим грудь. Ты моя часть. Моя светлая и большая часть. Ты мое все, мое дыханье, мое сердце… В тебе вся моя жизнь. Прошу, не отталкивай меня, не отбирай у меня жизнь.

От ее слов заныло то место между грудью и животом, где сходятся вместе все нервы. Мужчина не отдавая отчета своим действиями дотронулся до него и растер. А в самой груди возникло ощущение удушья.

— С чего ты решила, что я приму тебя обратно? С чего ты решила, что я один? Может у меня есть семья, любимая, дети и я счастлив…

— Нет, — девушка грустно улыбнулась и склонила на бок голову и было в этом наклоне какое-то утомительное терпение, как будто она смирилась с жизнью. И было что-то еще, что он не смог распознать и понять. — Мы с тобой оба знаем, мы можем быть счастливы только вдвоем, друг с другом. И если это какое-то проклятье, порча, сглаз или что-то там еще, то я согласна всю оставшуюся жизнь, сколько бы той жизни не было, ходить как прокаженная порицаемая и отвергаемая всеми, лишь бы ты был рядом, был со мной, обнимал меня и любил меня… Я люблю тебя, — сказала девушка и уже в следующее мгновение заключила его в объятия, крепко прижалась, уткнувшись носом в его грудь.

А он стоял, как истукан, не зная что ему делать. Несколько раз поднимал и опускал руки, повторяя про себя ее последние слова. Всего три слова. Три слова слетевшие с ее губ и за которые он готов был умереть. Наконец он решился и положил ладони ей на плечи. Мягкая бархатная кожа, точно такая же как он ее запомнил. Девушка всхлипнула, тихонько и жалостливо, так поскуливает раненное животное. И он почувствовал как в немых рыданиях задрожало ее тело. Горло сдавило. Он хотел что-то сказать, но не мог подобрать нужных слов. Никогда в жизни он не испытывал ничего подобного, такого поистине невероятного восторга, как в этот самый момент, когда ее горячие слезы раскаяния мочили его рубашку. Руки спустились по спине до поясницы и он прижал ее к себе. Опустил голову и зарылся носом в ее волосы. Глубоко вдохнул. Вдохнул полноценно, полной грудью. Запах свежескошенной травы и карамели. Запах полевых цветов. Мысли путались, наползали друг на друга, скручивались и завязывались в тугие узлы. Он прижимал ее к себе и чувствовал как отрывается от земли и куда-то улетает. И ему было плевать куда, главное чтобы с ней вместе.

Сквозь слезы девушка что-то говорила, пыталась объясниться и оправдаться, умоляла простить ее. А он слушал, но не внимал. Просто слушал и вдыхал запах лета. Затем он совершил то, после чего потерял не только связь с реальностью, но и с самим собой.

Мужчина пальцами подцепил подбородок своей спутницы и после короткого сопротивления приподнял ее головку. Заглянул в фиалковые глаза и защита, которая по правде говоря последние несколько часов держалась на одном честном слове рухнула, как та знаменитая стена в послевоенной Германии, разделившая страну на два лагеря. А он то глупец полагал, что смог излечиться от этой болезни, смог победить чувства. Болезнь, страсть, привязанность, наваждение, обожание, одержимость, зависимость… как не назови, все с чем он боролся долгих и изнурительных четыре года, все что искоренял и изгонял, все вернулось, вернулось с новой силой, обрушилось, как шквальный ветер, как ураган подхватило, закружило и унесло. Обиды забылись, злость развеялась, пропасть разделяющая их стерлась, стянулась, как края глубокой раны.

Откуда-то донеслись хрипы Alice Cooper-а. Было ли то пророческое Retro FM или очередная уловка внутреннего голоса? Плевать, подумал он, на все плевать.

Your cruel device

Your blood, like ice

One look could kill

My pain, your thrill

I want to love you but I better not touch

(Don't touch)

I want to hold you but my senses tell me to stop

I want to kiss you but I want it too much

(Too much)

I want to taste you but your lips are venomous poison

You're poison running through my veins

You're poison, I don't want to break these chains

(Твои забавы жестоки,

Твоя кровь — словно лед.

Один твой взгляд способен погубить,

Моя боль — твой трепет.

Я хочу любить тебя, но лучше мне не прикасаться

(Не прикасаться).

Я хочу обнять тебя, но шестое чувство велит мне остановиться.

Я хочу поцеловать тебя, слишком сильно хочу

(Слишком сильно).

Я хочу попробовать тебя на вкус, но твои губы — опасный яд.

Ты — яд, что бежит по моим венам,

Ты — яд, и я не желаю разрывать эти оковы).

Сердце застучало часто-часто, подпрыгнуло к горлу и провалилось в пятки, а затем снова подпрыгнуло и застряло где-то в районе пупка. И прежде чем окружающий мир со своими завтра и после завтра померк и исчез, прекратил свое существование, он понял — любовь это ни что иное как зараза, вялотекущий вирус, от которого нет лекарства.

Your mouth, so hot

Your web, I'm caught

Your skin, so wet

Black lace on sweat

I hear you calling and it's needles and pins

(And pins)

I want to hurt you just to hear you

screaming my name

Don't want to touch you but you're under my skin

(Deep in)

I want to kiss you but your lips are venomous poison

You're poison running through my veins

You're poison, I don't wanna break these chains

Poison

(Твои уста такие горячие,

Я попал в твои сети.

Твоя кожа такая влажная

В черных кружевах…

Я слышу твой зов, и от этого я весь как на иголках,

(иголках).

Я хочу ранить тебя, лишь чтобы услышать,

как ты выкрикиваешь мое имя.

Не хочу касаться тебя, но ты глубоко под моей кожей

(Глубоко внутри).

Я хочу поцеловать тебя, но твои губы — опасный яд.

Ты — яд, что бежит по моим венам,

Ты — яд, и я не желаю разрывать эти оковы.

Яд…)

А потом он себя плохо осознавал. Помнил лишь обрывочные видения, словно кадры из старого черно-белого кинофильма, где он из участника превратился в зрителя, наблюдающего за разворачивающимся действием со стороны.

Их губы слились. Он покрывал ее мокрое от слез лицо поцелуями. Ласкал мочки ушей и шею. Руки скользили по тонкой обтягивающей ткани платье. Под пальцами он ощущал такие родные и знакомые линии и изгибы, казалось, ее тело нисколько не изменилось за прошедшие годы. Он нащупал серебряный поясок, лежащий на ее бедрах, повозился с ним, затем плюнул и разорвал (вещественное доказательство №… с таблицей фотографий). Она вскрикнула, прикусила его нижнюю губу и прижалась к нему крепче. Потом поддел подол платья и едва не сорвал его, задыхаясь от возбуждения. Бархатная кожа обжигала желанием и манила, обещая то, чего он был лишен долгих четыре года. Он не стал церемониться с нижним бельем, к черту все эти крючочки и завязочки. Она правильно подметила, он никогда не выбирал легких путей. Рыча он разорвал на ней слегка прикрывающий груди бюстгальтер и откинул в сторону (вещественное доказательство №… с таблицей фотографий). Трусики постигла та же печальная участь (вещественное доказательство №… с таблицей фотографий). Навряд ли девушка обратила внимание на то, как он жестоко и кощунственно обошелся с ее бельем от “Victoria’s Secret”. Она снова и снова, словно в бреду повторяла его имя, стонала и вскрикивала, когда его пальцы ласкали ее самые потаенные местечки. Буквально несколько минут назад его рубашка лишилась пуговиц, всех кроме двух верхних, которые не были застегнуты (вещественное доказательство №… с таблицей фотографий). На спине появились свежие царапины, оставленные ее острыми ноготками (протокол личного осмотра подозреваемого с таблице фотографий №…). Теперь ее руки пытались справиться с застежкой его ремня. Не отрываясь от его губ, она увлекала его к кровати. А он покорно шел за ней с ощущением будто кто-то подталкивает его изнутри. Шел, потому что не было сил сопротивляться и если уж на то пошло, то он и не хотел сопротивляться.

Позже, гораздо позже, когда первая и самая безумная страсть была удовлетворена, они лежали обнявшись, восстанавливая дыхание. Затем их накрыла вторая волна, а за ней третья и четвертая. Они не могли насытиться друг другом, все как в старые добрые времена. Без компромиссов и комплексов, без границ и условностей, без запретов и кодовых слов. В перерывах хлопала дверца холодильника, срывались пробки и наполнялись стаканы, точнее один, второй лежал грудой осколков в углу. Контрастный душ смывал усталость и прогонял сонливость. Когда они не придавались сладострастным любовным утехам, ее головка покоилась у него на груди. Он прижимал ее к себе, а она поглаживала его живот и рассказывала о своей жизни без него, о скитаниях по Центральной и Южной Европе, о местах работы, о новых знакомых, с которыми он обязательно должен познакомиться, и о каких-то очередных проблемах. Но он ее почти не слушал, так в пол уха. Ему не хотелось вникать в смысл ее слов, он боялся лишними мыслями потревожить и спугнуть то нечто, вновь обретенное — хрупкое и уязвимое. Он обнимал ее и впитывал каждой порой своего тела ее запах. Он упивался ею. Ее любовью. И только это сейчас имело значение. Только это сейчас было важно. Какими бы проблемами его новая-старая любовь не обзавелась, все решаемо и все может подождать до утра. Да, любовь это вирус, подумал он, и как все же здорово, что он им инфицирован. Он улыбнулся, не открывая глаз, притянул девушку к себе и нашел своими губами ее губы…

Его разбудил шум. Кто-то барабанил в дверь и что-то выкрикивал. Не хотелось не то что вслушиваться в тарабарщину, доносящуюся из какой-то параллельной вселенной, но и открывать глаза, не говоря уже о том, чтобы вылезти из-под одеяла. Губы растягивала улыбка, отголосок ночных грёз. Не разлепляя век, все еще находясь в преграничье между сном и явью, он лежал и наслаждался легким и эфемерным впечатлением, оставленным ему в подарок сновидением. Сновидением о… Нет, не вспомнить. Лишь какие-то туманные образы и обрывки, серые лоскуты и… запах. Ее запах. Мужчина втянул в себя воздух. Улыбка сделалась шире. Пахло ее духами, казалось сам воздух пропитан ими. Сладковатый запах с легкой ноткой карамели. Его любимый запах. Запах его женщины. Он повернулся на бок и вытянул перед собой руку.

Он даже не удивился, когда не нащупал ничего кроме пустоты. Где-то в глубине души он знал, что так оно и будет, просто не хотел верить. Надеялся. Правду говорят — надежда умирает вместе с надеющимся. Улыбка увяла. Он открыл глаза. Отброшенное в сторону одеяло, смятая простыня и подушка сохранившая отпечаток ее головки. Она ушла. Снова его бросила…

Стук в дверь оборвал ход мыслей и он был этому где-то даже рад. Резко сел на кровати и скрипнул зубами. Голову прострелило, темечко налилось свинцовой тяжестью, перед глазами раскинулся мутный занавес. Он обхватил голову руками, помассировал виски и растер лицо. Чувствовал он себя препогано. Впрочем ничего удивительного, судя по пустым бутылочкам, валяющимся как на, так и под комодом, набрался он вчера по полной — в какашечку, как они любили поговаривать в подростковом возрасте.

Дверь едва ли не ходила ходуном, держалась благодаря петлям и честному слову. Он посмотрел на часы. Шесть пятнадцать. Для горничной как-то рановато. Через окно проникал серый свет раннего утра. Только-только занималась заря. Небо было раскрашено в розовые тона. Похоже день обещает быть пригожим и даст бог обойдется без дождя. Сегодня дождя не хотелось и без того тошно, хоть в петлю лезь.

Непрекращающийся стук отдавался адской болью в голове. Кто бы там не стучал, он не успокоится пока не вынесет дверь или пока раннему гостю на простом и доступном языке не объяснят, что он крайне не прав. Прежде чем заняться возмутителем спокойствия, а заняться мужчина намеревался со всей ему присущей серьезностью, он огляделся. Похмелье в мгновение забылось. ОНА НЕ УШЛА. На полу возле кровати лежало платье, чуть поодаль серебряными чешуйками блестел ее пояс, бюстгальтер покоился на подоконнике, а трусики висели на торшере. В общем все в лучших традициях Голливуда. Он рассмеялся своим мыслям. И тут же пожалел об этом. Голову сдавило так, что глаза повылазили из своих орбит на щеки.

— Иду! — крикнул мужчина и раздраженно откинул одеяло, опустил ноги на запыленный ковролин и медленно встал. Пошатнулся, но устоял. Может она заказала завтрак в номер, подумал он и поискал глазами свои трусы. Если они где-то и были, то явно не в поле его видимости. Зато на прикроватной тумбочке лежало полотенце. Им он и обернулся. — Проклятье, я первый и последний раз останавливаюсь в вашем гребаном отеле! — проорал он свою угрозу и пошаркал в коридор.

— Немедленно откройте, полиция!

— Какого.., — в памяти тут же всплыл ночной разговор. Она что-то говорила о проблемах. Вот только что именно он не помнил. Головная боль наглухо блокировала воспоминания. Во что на этот раз она меня втянула? Он подошел к ванне. Из-за двери доносилось журчание воды. Что ж, вполне в ее духе, к ним в номер ломится полиция, а она нежится под душем, мол когда я занята, весь мир может катиться к черту.

— Софи, детка, у нас гости, — он костяшками пальцев постучал в дверь. — И тебе лучше бы на себя что-нибудь накинуть, не хотелось бы, чтобы блюстители порядка захлебнулись слюной, — он снова постучал. Ответом ему был монотонный шум воды. В желудке свернулся тугой комок дурного предчувствия. Он никогда в жизни не испытывал дурного предчувствия, а тут оно не просто возникло, а накатило, словно приливная волна. Он слегка надавил на дверь, та оказалась не запертой. Шагнул вперед, одновременно открывая рот, чтобы отчитать свою новую-старую любовь за столь несерьезное поведение, как на чем-то поскользнулся. Попытка удержаться на ногах не увенчалась успехом. Размахивая руками, словно канатоходец, он упал. При падении полотенце, обмотанное вокруг талии, зацепилось за дверную ручку и на холодном полу он уже оказался в чем мать родила. Приложился он хорошо — копчиком, аж искры из глаз. Дыхание перехватило… А дальше все было как во сне, как в каком-то гребанном сюрреалистическом сне.

Легкие отпустило и он смог вдохнуть. Поясница и все что ниже горело огнем, но не так чтобы очень — терпимо. Он потер глаза и промогался. Туман, вызванный падением, рассеивался, а вместе с тем ему открывалось то, что будь на то его воля он никогда в жизни не хотел бы видеть. Первое что бросилось в глаза это руки. Они были в чем-то липком и красном. Он опустил взгляд. Грудь, живот, ноги — все было чем-то запачкано. Дурное предчувствие еще несколько минут назад казавшееся не более чем разыгравшимся ни ко времени воображением, спровоцированным разрозненными обстоятельствами решившими в какой-то момент сойтись воедино, обрело четкость и краски. Куда бы он не устремил свой взгляд все было заляпано, нет — залито чем-то красным. Пол, стены, раковина и даже на зеркале алели кляксы. Пока еще не оформившись в полноценную, где-то на периферии витала мысль, пугая и отталкивая своей дикой и остервенелой правдивостью. Он пытался себя убедить, что это не то что он думает, совсем не то чем кажется. Пытался… Пытался до тех пор пока не повернул голову направо.

С бортика джакузи свешивалась рука. ЕЁ рука. Всегда ухоженные ногти были обломаны (улика №… с таблицей фотографий и протоколом взятия материалов для экспертизы). Крик застрял в горле. Он попытался встать, но снова упал. Ноги не слушались. Тогда он пополз. Руки и ноги скользили и разъезжались, но он упорно продвигался вперед.

— София… София… София.., — он полз и выкрикивал ее имя. Ему казалось, что он кричит, на самом деле из горла вырывался лишь слабый хрип, его заглушали рвущиеся наружу рыдания. Слезы катились из глаз, оставляя светлые дорожки на запачканных кровью щеках. Перед ним все расплывалось и раскачивалось.

Расстояние от двери до джакузи заняло целую вечность и на протяжении всей этой вечности, он видел перед собой только ЕЁ руку с обломанными ногтями, безвольно свисающую с бортика ванны. Он дополз, дрожащими руками дотронулся до ее ладони и отшатнулся. Кожа была холодной. Он снова попытался встать на ноги, но попытка закончилась тем, что он приложился виском о край джакузи. Рассек бровь, но не заметил этого. Цепляясь за хромированный поручень, он приподнялся и заглянул в ванну. В голове что-то взорвалось, уши заложило, а перед глазами замелькали разноцветные размытые пятна, они то сходились, а то снова разбегались, как те замысловатые фигурки в калейдоскопе. Только каким-то чудом он не лишился сознания.

Мутная розовая вода, едва прикрывающая тело. Она лежит неподвижно. Голая. Лицо закрывают слипшиеся пряди волос. Нога неестественно вывернута и подогнута под тело. Одна рука на бортике, вторая на животе. Из груди, из той самой груди, которую он несколько часов назад ласкал и целовал, торчит рукоятка ножа. Позже на суде, сидя на скамье подсудимых, он узнает, что на ее теле насчитали двадцать три колото-резаных ножевых ранений. ДВАДЦАТЬ ТРИ! Но тогда он этого не знал. В тот момент он думал только об одном — она не может умереть, она просто не имеет права, вот так взять и умереть, не может его покинуть, не может снова оставить его одного.

Мужчина выдернул нож (вещественное доказательство №… с таблицей фотографий) и откинул в сторону. Перегнулся через бортик, подсунул руки под тело и бережно вытащил свою любимую из ванны. Привалился спиной к стене. Не обращая внимания на боль в пояснице приподнял ее, усадил себе на колени и обнял. Начал укачивать. Он целовал ее холодную кожу, шею, плечи… Что-то говорил, шептал старые как мир бессмысленные слова, давал обещания, клялся в любви… Очень осторожно, словно боясь потревожить ее чуткий сон, он убрал слипшиеся от крови волосы с ее лица. Бледная кожа, посиневшие губы и чужие, лишенные блеска и жизни глаза. Не ее глаза. Щемящая, невыносимая и ни с чем несравнимая боль, порожденная душевной мукой, сдавила сердце, разлилась по жилам и охватила все тело. И вот тогда он не выдержал, запрокинул голову и закричал. А когда охрип, просто сидел и обнимал ее, раскачивался из стороны в сторону и подвывал, жалобно скулил, как тот побитый издыхающий уличный пес.

Где-то в иной реальности с грохотом от сильного удара слетела с петель дверь. По выцветшему ковролину застучали тяжелые шаги. На мужчину упала тень. Он поднял голову, рыдания душили, слезы заволакивали глаза, он хотел сказать, что ее убили, его Софию, его девочку убили, но успел только заметить, как к нему быстро приближается армейский ботинок. Голова дернулась. Перед глазами взметнулся фонтан красных огней, в котором цвели и распускались черные цветы. Воздух вырвался из груди и он начал заваливаться, утягивая за собой свою любовь. Последнее что запечатлело его угасающее сознание это как они обнявшись лежат на залитом кровью холодном полу и на него не мигая смотрят затянутые поволокой смерти фиалковые глаза. А еще запах лета, только к скошенной траве, полевым цветам и карамели добавился тяжелый запах проржавевшего железа…

Он проснулся среди ночи. Ему опять снился этот сон. Снова одно и то же, вот уже как на протяжении семи лет. Конечно, теперь не так часто как поначалу, как в первые месяца и годы. И честно говоря он не знал, как ему относиться к такой перемене, как реагировать, то ли горевать, что со временем образы тускнеют, то ли наоборот — радоваться, что постепенно начинает все забывать. Хотя нет, забывать он стал детали, в остальном, не считая тусклых красок, память осталась точно такой же как в тридцать шесть — параноидальной вздорной сучкой, причем избирательной сучкой.

Он не спешил открывать глаза. На изнанке век он до сих пор видел овал ее лица, расплывчатый и нечеткий, но без сомнения ее. Золотистые волосы свободно стелящиеся по открытым плечам, ниточки бровей, губы, слаще которых нет ничего на свете и глаза. Нет, уже не бездонно фиалковые, а вылинявшие — серые. Серые и мертвые. Неправильные глаза. Чужие. И запах. Он чувствовал запах лета. Казалось он въелся в пазухи носа. Воображение порой играет злые шутки на пороге пробуждения, когда граница между сном и явью источается, становится едва заметной, практически не ощутимой.

Продолжая лежать мужчина нащупал на груди кольцо висящее на веревочке, тоненькой, что та паутинка. Все прочее было запрещено — кожаные шнурки, плетеные канатики и цепочки. Он сжал кольцо в кулаке. Ее подарок на их первую годовщину — третьего декабря. Первая и она же последняя, до второй не хватило всего нескольких месяцев.

Иногда с ней было трудно, даже очень. Но она умела удивлять, умела возбудить интерес и поддерживать желание. Например, она могла по всему городу оставить записочки — на автозаправках, в магазинчиках, в закусочных или в воздушном шарике, привязанном чуть ли не посреди улицы у всех на виду, при этом нисколько не беспокоясь, что какой-то праздно гуляющий прохожий может его сорвать. И если следовать точным указаниям изложенным в этих записочках, то они приводили в самые неожиданные и поистине удивительные места, скажем в снятый ею домик где-нибудь в лесной глуши, или к озеру с парой влюбленных лебедей и выводком лебедят, или на поляну, где от пестрящей желтезны солнечных одуванчиков режет глаза, или в парк на деревянные качели, отпраздновавшие свое столетие, или к колодцу ведьмы, когда ни с того ни с сего из под земли начинала бить вода и разливаться в пруд, или на обрыв с видом на море и заходящее солнце. Или могла выстелить пледом пол балкона, где стенками служили кованые решетки продуваемые розой ветров, потому что видите ли ей захотелось новых ощущений и плевать она хотела, если вид их обнаженных тел смутит кого-то из соседей и вызовет преждевременный инфаркт. Или могла помахать перед носом билетиками в театр или на балет и это всего за несколько часов до начала. Или могла приготовить ужин, при условии, что совершенно не умела готовить. Обычно это были овощные жиденькие супчики или запеченое нечто в состав ингредиентов чего не хотелось даже вникать. Но главное не то как и что она делала, главное с какими словами “мой мужчина должен быть сыт”. И он готов был съесть даже сандвич с мышьяком, лишь бы еще раз от нее услышать эту незамысловатую фразу “мой мужчина”. А могла просто на кусочке бумажки написать коротенькое письмо о своих чувствах, мечтах и желаниях, например, “Люблю тебя сильно-сильно и хочу сбежать с тобой куда-нибудь далеко, на необитаемый остров, где мы будем только вдвоем”, и незаметно подсунуть ему в карман. И это не говоря о таких повседневных вещах как ароматические ванны с душистыми скрабами, эротические массажи, соблазнительные танцы в тонком кружевном белье или чтение стихов Цветаевой без оного и еще много всего другого не менее распыляющего и завораживающего. Вот и это простенькое серебряное колечко с камушком по центру, она каким-то образом умудрилась заморозить в кубике льда и подложить ему в бокал с шампанским. Дешевенькое обручальное колечко высотой в три миллиметра, как индикатор чувств, как подтверждение серьезности намерений, как незатейливый и смелый намек на девичьи чаяния и грезы… Что не говори она умела удивлять и заинтриговать.

Вот в принципе и все, что у него осталось от нее, это кольцо и потускневшая память. Ах да, еще бездонный колодец на месте сердца, полный горечи утраты, слегка припорошенный сверху песком прошедших лет.

Их отношения развивались стремительно. Смело распускались и буйно цвели. Злые языки утверждают, мол так называемый конфетно-букетный период длится не более полугода. Чушь. Это точно не про них. До последнего, практически два года, они не могли насытиться друг другом. Последний день был преисполнен той же страстью, что и первый, с одной лишь разницей, в первый они оба знали что будет завтра, в последний она знала одна.

Мужчина открыл глаза, откинул одеяло, сел на кровати и опустил ноги на бетонный пол. Ступни обожгло холодом. Где-то были тапки, но он не стал их искать. Ничто так не прогоняет ночные кошмары и не возвращает к реальности как холод. Он растер лицо руками, как будто таким образом можно было избавиться от болезненных воспоминаний. Затем встал и подошел к окну. Всего два шага. И десять от окна до двери. Четыре в ширину. Вот и вся его комнатушка. Положил руки на решетку, которой было забрано окно и выглянул наружу. Темно. Лишь лучи мощных прожекторов, установленных на вышках, вырисовывали рваные фигуры на коротко подстриженной, слегка припорошенной снегом траве. Ни одного кустика, ни одного бугорка и ни одной ямки, где можно было бы схорониться от зоркоглазых охранников. Где-то залаяла собака. Хрипло и надрывно. Рвется с поводка, подумал он.

Суд был скорым, всего пять заседаний и восемнадцать лет строго режима. Доказательства его вины были неопровержимые и как заявил прокурор — гладко выбритый женоподобный отутюженный юнец двадцати пяти лет — железобетонные. И все бы ничего, он мог объяснить и опровергнуть все так называемые железобетонные доказательства — и чрезмерное употребление алкоголя, и разбитый стакан, и порванное нижнее белье, и синяки и царапины на своем теле, и следы укусов на ее, и даже отпечатки пальцев на орудии убийства, но дверь закрытую на задвижку, которая и оставалась таковой ровно до того момента пока не была сорвана с петель сильным ударом, задвижку он не мог никак объяснить. Даже тот факт, что как оказалось в шкафу находилась дверь в смежный номер (о которой он узнал уже будучи в камере предварительного заключения от адвоката), не смога зародить зернышка сомнения в сердцах коллегии судей. Во-первых, в тот день смежный номер судя по таблице бронирования был пуст. А во-вторых, вся система видеонаблюдения проходила ежегодное техобслуживание и по злому стечению обстоятельств совпало с той ночью, когда было совершенно убийство, и не работала. Вот и все. Восемнадцать лет без права обжалования в вышестоящие инстанции, если только не появятся “вновь

открывшиеся обстоятельства”, весомые обстоятельства, не повязанные на домыслах и предположениях.

Надо отдать должное адвокату, старенькому еврею с крючковатым носом, свое дело он знал и гонорар отработал добросовестно. Мужчина отдал ему все что имел, в том числе и счет, где держал сбережения на черный день, который не тронул даже когда к нему заявились кредиторы и потребовали с него уплату ее долгов. Черный день настал и он расстался с накоплениями, с довольно приличной суммой, только это ему не помогло, а наоборот лишь усугубило боль. Верно кто-то из мудрецов когда-то сказал — знание порождает скорбь. Воистину так. Оглядываясь назад он был готов отдать последнюю рубаху, только бы не знать того, что он знает сейчас.

Старый еврей рыл носом землю и выяснил все, едва ли не с точными датами и маршрутами ее передвижений. За четыре года она исколесила практически всю Европу. Германия, Нидерланды, Франция, Швейцария, Италия, Испания… При этом нигде надолго не задерживалась. Даже пыталась работать, но по всему не совсем удачно. За четыре года семь приводов. Две драки, что вполне на нее похоже, она терпеть не могла хамства и никому не прощала оскорблений. Мелкая кража и арест за употребление наркотиков. Прежде она не прикасалась к этой дряни, напротив открыто осуждала и всячески, довольно-таки своеобразными способами пыталась отучить и его, хотя зависим он никогда не был, разве что от ее любви. Но все это меркло, даже пол года проведенные ею в тюрьме в стране знаменитого Ален Делон-а, не шло ни в какое сравнение с тремя задержаниями за проституцию.

Нет, конечно, он понимал, она не вела эти четыре года затворнический образ жизни, подражая строго придерживающейся обета целомудрия монашке. Молодая симпатичная девушка имеет некоторые потребности, которые надо удовлетворять. Но чтобы вот так — за деньги и с кем попало! Три раза ее задерживали, но сколько всего было этих раз? Сколько всего было ЭТИХ ГРЕБАНЫХ РАЗ? Он старался не думать об этом. Гнал поганые мысли, блокировал, пытался отвлечься, но все впустую. Они — эти самые мысли, словно та болотная мошкара, облепили его, укутали плотным саваном и не прекращая грызли, обгладывали оголяя нервы, демонстрировали яркие реалистичные картинки, целые действия того, чем она занималась. Он понимал, скорее всего на то имелись веские причины, иначе она никогда не скатилась бы так низко. Возможно обстоятельства лишили ее выбора, загнали в угол и вынудили побрать собственной гордостью. Однако понимать и принять не одно и тоже. Восемнадцать лет вынесенные ему судом, он не воспринял так болезненно, как эти три ареста. И до сих пор, хотя уже минуло более семи лет, как его любимую, его сердечко и его жизнь похоронили, до сих пор думая о прошлом, он испытывал боль. Да она уже не резала, со временем края поистерлись и поисточились, обзавелись зазубринами, и теперь боль кромсала и рвала, и это было много, много хуже. Гораздо хуже.

Мужчина вздохнул и снова растер лицо руками. Что-то слишком много призраков прошлых времен. Слишком… Он еще немного постоял перед окном блуждая невидящим взглядом по пустому темному двору. В двадцати метрах от него находилась стена, стена отделяющая его от свободы, стена отделяющая от ответов на волнующие его вопросы. Казалось бы всего двадцать метров, сущие пустяки, но ему чтобы преодолеть это расстояние потребуется целых восемнадцать лет. Восемнадцать гребаных лет и ни днем меньше. Как все относительно и противоречиво в этом погрязшем в пороки мире.

Он вернулся и лег на кровать. Укрылся одеялом и посмотрел на наручные часы. Три сорок три. Через два с небольшим часа подъем. А значит у него есть целых два часа на сон. Он повернулся на бок, нащупал кольцо, сжал его в кулаке и закрыл глаза. И все же, как бы не было больно, пусть она снится, решил он. Лишь простенькое колечко и память, все что у него осталось от нее, все что поддерживало в нем жизнь и заставляло просыпаться по утрам, все что не позволяло ему сломаться и помогало оставаться самим собой. Поэтому пусть снится. Пусть приходит хотя бы во снах, приходит такая как раньше с золотистыми волосами по плечам, с чуть приподнятым левым уголком рта в этакой загадочной улыбке и глазами, потрясающими фиалковыми глазами. Возможно по детски и глупо, но он верил, если не в этой, то в следующей жизни они обязательно будут вместе, а если не в следующей, то через одну или через две, но будут. Потому что такая безграничная и не умещающаяся в сознании любовь не может просто так взять и умереть, раствориться в бескрайнем космосе с его абсолютным нулем и красным смещением. Не может.

— Я люблю тебя, София, люблю сильно-сильно, люблю больше себя, люблю больше жизни и всегда буду любить. Всегда, — прошептал он слова их клятвы. Вскоре дыхание выровнялось. Но прежде чем соскользнуть в ласковые объятия сна, он почувствовал запах лета. Он улыбнулся. А в следующее мгновение он уже крепко спал…

Ему снится сон. На заднем плане звучит песня, но он не может вспомнить ни ее названия, ни кто исполнитель, помнит только, что это саундтрек к какому-то фильму, который они смотрели. Вместе.

I could stay awake

Just to hear you breathing

Watch your smile while you are sleeping

While you're far away dreaming

I could spend my life in this sweet surrender

I could stay lost in this moment forever

Every moment spent with you

Is a moment I treasure

(Я могу бодрствовать лишь для того,

Чтобы слышать твое дыхание

Смотреть на твою улыбку, пока ты спишь,

Пока ты далеко в своих снах

Я провел бы всю жизнь в этой капитуляции,

Я бы остался в этом моменте навсегда

Каждый момент, проведенный с тобой —

Это момент, которым я дорожу.)

Они на пляже. Вокруг не души. Только они — двое. Ярко светит солнце и слегка пощипывает бронзовую от загара кожу. Берег омывают лазурные волны с пенистыми барашками на холках. Вода прозрачная и теплая. Из воды нет-нет выпрыгивают экзотические пучеглазые рыбешки, чтобы глотнуть насыщенного солнцем воздуха. Чуть дальше стоит их бунгало. Он сам его построил из подручных материалов — бамбука и тростника. Конечно, не дворец, но с милым ведь и рай в шалаше. К самому берегу, зарываясь узловатыми корнями в песок, подступают банановые и кокосовые пальмы. В глубине, там где пышный кустарник переплетается с молодым подлеском, затеяли не шуточный спор разноцветные попугаи, на своем на птичьем.

Don't want to close my eyes

I don't want to fall asleep

Cause I'd miss you babe

And I don't want to miss a thing

Cause even when I dream of you

The sweetest dream will never do

I still miss you babe

And I don't want to miss a thing

(Не хочу закрывать глаза

И засыпать,

Ведь я скучаю без тебя, детка,

И не хочу ничего пропустить.

Ведь даже когда я мечтаю о тебе,

Это самая сладкая мечта,

Я все еще скучаю без тебя,

И не хочу ничего пропустить.)

Они сидят прямо на песке. Легкий бриз заигрывает с ее распущенными золотыми волосами. Она определенно что-то задумала, фиалковые глаза прямо так и искрятся озорством. Вокруг ямочек на щеках распустились алые розы. Уголки губ слегка приподняты. Они едят арбуз. Сок течет по рукам, подбородкам, шеям и их обнаженным телам. Она смотрит на него с прищуром — призывно, зажимает между пальцами косточку, сдавливает и выстреливает в него. Звонко смеется. И он смеется в ответ. Вскоре смех затихает и арбуз забывается. Не сводя с него игривых глаз, она опускается на колени, подползает и садится на него. Обнимает и страстно целует его липкие от сока губы. А он прижимает ее к себе, гладит плечи, спину, бедра… и шепчет ее имя. София, София, София…

Lying close to you feeling your heart beating

And I'm wondering what you're dreaming

Wondering if it's me you're seeing

Then I kiss your eyes

And thank God we're together

I just want to stay with you

In this moment forever

Forever and ever

Don't want to close my eyes

I don't want to fall asleep

Cause I'd miss you babe

And I don't want to miss a thing

Cause even when I dream of you

The sweetest dream will never do

I still miss you babe

And I don't want to miss a thing

(Лежать рядом, слушать биение твоего сердца,

Интересно, что ты видишь во сне,

Быть может, меня

Я целую твои глаза

Слава Богу, что мы вместе

Я лишь хочу оставаться с тобой

В этом моменте навсегда

И во веки веков

Не хочу закрывать глаза

И засыпать,

Ведь я скучаю без тебя, детка,

И не хочу ничего пропустить.

Ведь даже когда я мечтаю о тебе,

Это самая сладкая мечта,

Я все еще скучаю без тебя,

И не хочу ничего пропустить.)

И нет никого на всем белом свете счастливее чем они. Это и есть тот самый необитаемый остров о котором она мечтала. Это и есть их мир, созданный для них двоих, созданный для их незыблемой и внеземной любви…

Апрель 2023