Октябрь

Ивану Алексеевичу Бунину посвящается.

1

Когда она вышла из душа в мужской рубашке — в его рубашке! — на голое тело, он сильно пожалел, что уже оделся, так отчаянно он вновь захотел ее. Он даже растерялся на мгновение: он уходит или только пришел к ней после долгой разлуки? Заниматься с ней любовью всегда было удивительно — он совершенно не пресыщался, будто пил чистейшую студеную воду, все мучаясь и мучаясь от томительной жажды. Полтора часа с ней пролетели сегодня как всегда быстро, слишком быстро. Он любовался ею, такой красивой, гибкой, свежей, влажной после ванны, в рубашке, которую она вытребовала у него в прошлую их встречу. Он и не сопротивлялся — сам с нежностью надел на нее и добирался домой в одной майке. «Да что же это со мной? — удивился он. — Словно из армии вернулся и женщин два года не видел».

Он безумно желал ее, но пора было уходить — за оставшийся вечер надо было сделать еще кучу дел, а заканчивать с ней второпях и скомкано он не хотел.

«Завтра! — решил он. — Завтра я приеду пораньше. И мы не будем отвлекаться на еду и разговоры. Завтра. Скорей бы завтра!»

— Завтра вечером я улетаю в Гонконг, — сказала она, поправляя рукой чуть влажные волосы. — Мне предложили в IBM возглавить их филиал. Очень интересный рынок. Контракт на три года с перспективой продления. И я уже уволилась и оформила все необходимые бумаги.

Она сказала это совершенно буднично, лишь чуть внимательнее взглянув ему в глаза. Впрочем, он всегда ожидал услышать от нее нечто подобное. Никакой трагедии — они всего лишь расстаются. Возможно, и навсегда. Никаких претензий, да и какие претензии у двух ничем не связанных людей? Все честно. Она никогда не задавала глупых вопросов о семье, никогда не принуждала к ненужным обещаниям, не мучила его ревностью. Зачем все это взрослым людям, которым было просто хорошо друг с другом почти год?

Да, он не утолил свою жажду за эти месяцы. Быть может, им было бы хорошо еще год или два. Или пять лет. Кто знает? Но никто не гарантирует, что через пять лет ей предложат возглавить крупнейший филиал в Юго-Восточной Азии.

Он знал, что за правом так полно наслаждаться их близостью рано или поздно последует такое вот расставание. Честное, но холодное. На грани безразличия.

Он постарался спокойно воспринять новость, но что-то — он остро почувствовал — дрогнуло у него в лице, в глазах, потом где-то в груди. Так в школе ты изо всех сил пытаешься не вздрогнуть перед замахом задиры из параллельного класса, желающего испугать тебя. Стараешься, стиснув зубы, не показать испуга, но глаз инстинктивно, не слушая тебя, предательски моргает.

— Я довезу тебя до аэропорта? — спросил он вроде бы ровным голосом.

— Меня Маринка довезет. Ты же понимаешь… — и она показала выражением лица, что подруга никак не сможет не проводить ее и не посадить на самолет. — Не обижайся — мы вдвоем справимся.

— Да, конечно, — сказал он. — Ну, пока.

— Пока! — сказала она и поцеловала его в губы, показавшиеся ему совершенно чужими и безжизненными. — Я сразу же пришлю тебе сообщение. Несмотря на разницу во времени!

— Спасибо, — растерянно выдавил он, распахивая дверь.

— Тебе вернуть рубашку? — поинтересовалась она.

— Нет, оставь себе на память, — машинально ответил он и поспешно добавил:

— Если, конечно, хочешь.

— Я заберу ее с собой, — очень серьезно ответила она. — И стану надевать, когда мне будет особенно грустно.

Теперь он поцеловал ее. Поцеловал по-прежнему чужими и еще более безжизненными губами.

— Забирай, — сказал он. — Я, кстати, поеду сейчас шить себе новую рубашку к толковому закройщику.

И постарался улыбнуться.

2

На улице темнело.

«Московская осень — темнеет так рано, темно уже в восемь», — вспомнил он слова из песни, застегивая ворот ветровки.

Безумное в этом году октябрьское солнце жалило, но не успевало засветло прогреть воздух — к вечеру явно ощущался конец теплых дней, а утром становилось по-настоящему холодно. Но бабье лето никак не уходило.

Он побрел по вечернему городу. Ему было очень нехорошо.

Садовое кольцо пребывало в глубоком заторе. Вереницы машин плотно опоясали город. Изредка между ними с рыком прорывались мотоциклы, но тут же вставали, не в силах протиснуться сколь-нибудь далеко. Он поискал луну на темнеющем небе, но не обнаружил. Наверное, из-за туч, или мешала высотка.

«Выть что ли хочется?»

Сейчас он особенно остро почувствовал себя волком в каменном мегаполисе, но не волчарой из тех, какими любят разукрашивать здоровенные джипы, а уставшим зверем в клетке.

Он никогда не любил зоопарки. Регулярно водил туда дочь, но сам не любил. В тех вольерах бродили измученные пародии на настоящих зверей. Регулярная еда в обмен на несвободу. Наверняка, каждый из этих узников давно сгинул бы в реальных диких условиях, но завидовать бесцельному сытому заточению не хотелось. Друзья не понимали его: зачем ходить в зоопарк, если не любишь? Но тогда зачем он продавал сгущенку в начале девяностых? Зачем возил кожаные куртки из Турции? Зачем ездил на бандитские стрелки и не спал ночами? Зачем прогибался под чиновников? И пил водку с нужными людьми? Разве все это делалось от большой любви?

Он дошел до своего автомобиля, завел двигатель, включил обогрев и задумался.

Совсем недавно ему предлагали украсить BMW аэрографией волка. Но какой же он волк? Здоровый мужик, свой бизнес, сидит в дорогом авто, а ощущает себя брошенным волчонком.

«А я ведь никогда ее больше не увижу!»

«И что теперь? Вернуться обратно и сказать: «Не уезжай? Сдай билет?» А что дальше? Давай по-прежнему наслаждаться в твоей квартире по вечерам до конца жизни? А лучше до тех пор, пока мы друг друга возбуждаем. Ведь это так удобно: встречаться после работы в центре и совсем недалеко от офиса».

«Позвонить ей и сказать, что он ее любит? Сколько раз он говорил ей это в порыве страсти. Шептал, когда ему было хорошо. А потом уходил к жене. И всегда будет уходить. В чем же тогда его любовь? В том, что она нужна ему, и потому ее следует упрятать в маленькую золотую клетку только для себя? Подальше от чужих глаз и ушей?»

А она никогда не дорожила этими золотыми клетками. К огромной квартире в центре, доставшейся от отца, крупного деятеля перестроечных времен, убитого в лихие девяностые, она была совершенно равнодушна. Это шикарное жилище являлось лишь местом их непродолжительных встреч. Такую квартиру можно сдавать за солидные деньги, но и к деньгам она относилась абсолютно спокойно. Хорошо зарабатывала как профессионал, любила подарки, но не более того. И квартиру называла исключительно «папина».

Теперь она улетает в Гонконг. И эту квартиру оставит без малейшего сожаления или желания продать. Как оставит и сына Артура у одной из бабушек.

А он останется в своей клетке. Золотой и тесной…

Он не знал, что ему делать. Надо было срочно заняться чем-то конкретным, чтобы не впасть в отчаяние.

На восемь часов он был записан для примерки рубашки по индивидуальному пошиву к известному закройщику, работающему неподалеку. В половине десятого встречался со знакомым бизнесменом в ресторане в двух кварталах отсюда. Вроде бы на сегодня все. Правда, одолевало смутное ощущение, что он должен сделать еще какое-то дело, мелкое, но не совсем приятное.

«Вспомню по дороге», — решил он, включая передачу и трогаясь.

3

Мастер принимал на третьем этаже высокого старорежимного дома. В таких обычно растут на окнах цветы в горшках, по-особенному теплая плитка под ногами и лифт, похожий на причудливую клетку, из которой не так просто выбраться.

Он решил подняться пешком. Было приятно ставить подошвы на эти обкатанные ступени. В этом виделось что-то по-настоящему дорогое.

«В особняках викторианской Англии не было лифтов, — подумалось ему. — Роскошь идти самому, а не тянутся вверх во чреве хай-тек кабины доступна нынче не каждому».

В подъезде царил полумрак, такой же уютный, как камень под ногами. Ни к чему не обязывающая прохлада и тишина. И вот уже черная дерматиновая дверь с небольшими трещинками у основания входной ручки, желтый, как слоновая кость, немолодой звонок.

Мастер сам открыл дверь, впустив его в узкую прихожую, освещенную лучом из соседней комнаты. Зеркало у входа было, как водится, длинное и в чуть засаленной бронзовой раме по ушедшей моде. Виднелись завитки виноградных лоз и некрупные, но выпуклые ягоды. Зеркало выглядело немного мутным. Он мельком разглядел в нем взлохмаченные на затылке волосы. Быстро пригладил их рукой и, не снимая ботинок, вошел за мастером в комнату.

Комната оказалась тоже небольшой и необычайно светлой даже для позднего часа. Широкое окно закрывалось лишь белым тюлем, спускавшимся пышной пеной на паркет.

Мужской торс манекена у окна был обтянут черной материей, исколотой в решето мелких дырочек на плечах и груди. Манекен смотрелся пыльным и выцветшим. Плечи украшала по-сиротски узкая сантиметровая лента. Она делала петлю вокруг шеи и свисала где-то на спине, невидимая и скромная.

Слева от окна недалеко друг от друга стояли две швейные машины. Одна особенно красивая, с ножным приводом. «Такие дорого стоили в свое время», — подумал он. Нежный ореховый цвет столика машинки почти утратил лакировку и теперь лишь слегка светился истертой фактурой, вызывая желание положить на него ладонь. Кожаный коричневый ремень, порванный в одном месте и стянутый железной скрепкой, тянулся вкруг большого колеса под столиком. От колеса веяло чем-то сказочным. Простая вещь для сшивания материи вмиг переиначивала комнату, напоминая о заколдованных мельницах в лесах. Кажется, про такие он читал когда-то у братьев Гримм. Удобная платформа для толчков ногами будто покачивалась, готовая пустить иглу в нарастающем ритме по ткани.

Справа от окна почти у самой стены помещался длинный стол. На нем лежали вырезанные из восковой бумаги странные фигуры. Кажется, это были портновские лекала. Откуда-то он знал это чуть неприличное на слух, женственное слово. Бумага была тонкая, и многие лекала свернулись в трубки разного размера. Такую бумагу он видел в доме бабушки в детстве. Хозяйки любили заворачивать в нее пасхальные пироги, раздавая соседям и родным. Бумага приятно похрустывала на сгибе, напоминая о платье юной невесты.

Теперь эти белоснежные трубки, прообразы будущих костюмов и юбок, по большей части валялись в беспорядке. Некоторые из них были расправлены и придавлены парой огромных железных ножниц.

Рядом с лекалами на столе стояла глубокая пластмассовая емкость, похожая на форму для теста. В ней виднелась блестящая масса портновских булавок. Булавки переплетались тонкими ножками, цеплялись друг за друга головками, похожими за крючки. Да так сильно, что, когда мастер попытался выудить всего пару, вытянулся целый веер.

Примерка началась. Невысокий, опрятного вида мастер подошел к нему. Вблизи он разглядел нависшие брови и мешки под глазами немолодого мужчины. Портной был полноват и сутул, как все люди, много времени проводящие сидя.

Он впервые заказывал рубашки. Этого мастера ему посоветовали как одного из лучших, одного из тех, кто шили в свое время платья женам генсеков и секретарей обкомов.

Тканые части лекала будущей рубашки были надеты прямо на него. Руки мужчины быстро и уверенно пошли вниз от подмышек к талии, собирая булавками детали тонкого панциря.

Замерев почти неподвижно, он обнаружил, что вновь думает о ней, и в груди что-то тихо, но упорно засвистело. Так свистит холодный ветер в щели незакрытой плотно рамы, выстужая комнату в начале зимы. Он совершенно не представлял теперь, как закрыться от этой зябкой струи…

Пару раз неприятно кольнуло бок. Мастер при этом присвистнул, ничего не сказал и продолжил наживлять. Наконец приладил полочки к спинке изделия и принялся выравнивать кокетку. Вскоре по груди чуть ниже ключиц пролегла петляющая металлическая дорожка булавок.

Вдруг он отчетливо ощутил запах туалетного мыла, исходивший от рук мастера. Приглядевшись, заметил нагрудный карман его передника, наполненный крохотными кусочками мыла, заостренными и изломанными. Портной стоял так плотно к нему, что разглядывание мыла стало единственным развлечением в эту минуту. Обмылки были желтые и розовые, матовые и с выкрошенными кое-где дырочками. Где мастер брал так много кусочков мыла, он не знал, но почему-то этот запах внушал доверие и покой. Долго гадать о тайне мыла не пришлось. После наживки мастер выхватил обмылок из кармана и начал рисовать по надетой ткани линию проймы рукавов и воротника. Все это ощущалось чуть щекотно и напоминало прикосновение колоска летней травы в детстве. На минуту он забыл, где находится, лишь прислушиваясь к этой гладкой, чертившей на нем овалы точке…

Мастер чуть отошел в сторону, посмотрел на сделанную работу. Затем зачерпнул из коробки еще горсть булавок и оказался за спиной. Медленно начал закладывать выточки на спине, сажая рубашку строго по фигуре клиента.

«А ведь она никогда не увидит эту рубашку, — пришла вдруг ясная и простая мысль. — Никогда не коснется, никогда не попросит дать поносить».

Внезапное и по-детски жадное внимание к мелочам на минуту перекрыло волну растерянности, которая теперь вновь почти накрывала его, не давая дышать… И никуда больше не отступало стремительно катящееся к нему безликое время после ее отлета…

Он устал. От постоянного стояния в одной позе неприятно заныла спина, возникло сильное желание почесать правую ногу. Чуть позднее назойливый зуд распространился выше по телу. Стоять становилось все труднее. Он наклонил вправо и влево шею, чтобы хоть как-то наградить себя за терпение. Мастер посмотрел на него и понимающе закивал. Примерка закончилась. Он заплатил за работу и торопливо сбежал назад по стертым ступеням в холодный осенний воздух.

4

Окончательно стемнело.

Машину завалило обильно нападавшими листьями. Казалось, автомобиль нырнул и увяз в их желтой, остро пахнущей кипе.

Оставалось сорок минут до встречи в ресторане. И что-то еще надо было обязательно сделать сегодня вечером, но что, никак не вспоминалось.

«Да и зачем мне это?» — устало подумал он. Он сел в автомобиль, достал телефон, набрал ее номер, но сразу передумал и отключился. На лобовое стекло шлепнулся внушительный желтый лист.

«Так ведь и завалить может совсем», — разозлился он вдруг. Он включил дворники, листья заскользили по мокрому стеклу, замахали ему отчаянно, то ли о чем-то предупреждая, то ли прогоняя куда-то.

Он вновь достал телефон.

«А что если улететь с ней? Бросить все и улететь? Завтра же! Взять денег только на билет и начать все с нуля? Как тогда, двадцать лет назад. Начать в этом неизвестном Гонконге. Наверняка жестком и совершенно непонятном. Начать и победить!»

От волнения он вышел из автомобиля и закурил.

«Оставить все здесь. Завтра же переписать бизнес на кого-то из доверенных лиц. Квартиру оформить на жену или на дочь».

У него закружилась голова. Он оперся на капот автомобиля.

«Вырваться из этой клетки. Золотой и душной. И пусть все будет как тогда, двадцать лет назад: страшно, бедно и непредсказуемо! Но без клетки! Если тогда и была клетка, то с простыми тонкими прутьями».

В нервности он зашагал вокруг машины, расшвыривая груды листьев.

«Выкинуть все и забыть! Машину вообще здесь бросить и пусть стоит до весны».

Он расстегнул ветровку, настолько жарко ему стало. Запиликал мобильник — звонил знакомый из банка. Он сбросил вызов и засунул телефон поглубже в карман.

«За один день вряд ли можно успеть подписать все документы. Но нельзя отпускать ее одну! Улететь с ней завтра же! Обязательно завтра! Тогда… Тогда надо выдать своему адвокату необходимую доверенность на все имущество и вклады. И пусть адвокат сам, не спеша займется делами. Да! Именно так!»

Он посмотрел на часы: рабочий день давно закончился. Сегодня не удастся оформить такую доверенность. Тогда завтра. Пережить ночь и разу же с утра заняться подготовкой к отъезду!

Ему стало удивительно легко.

Может, и не стоило идти в ресторан на ненужную больше встречу с бизнесменом, но он осознал, насколько проголодался и хочет пить.

«В ресторан, так в ресторан, — решил он. — А завтра улечу!»

Движение на улицах города стало свободным, но ему не хотелось садиться за руль. Почему-то показалось, он не сможет выехать из этой навалившейся кучи листьев, и он пошел пешком, наугад через дворы.

«A ведь я не успею забрать рубашку, — вдруг понял он. — Я улечу завтра, а готовую рубашку мастер повесит в свой старинный шкаф. Там в темноте она будет ждать меня, но я не вернусь».

5

Он никогда не заходил в эти дворы. Дома здесь были небольшие. Один — особенно старый и всего в два этажа. Первый этаж современного ремонта, а верхний, темный, пребывал в ветхом, пожалуй, даже аварийном состоянии. Из-за того дом выглядел похожим на тщательно отполированный зуб, подгнивший сверху.

Привлекла яркая вывеска «Детский фонд СПАС». Фонд отремонтировал квартиру на первом этаже, установил массивную входную дверь и даже создал подобие английского крылечка с витыми загогулинами перил. Большинство деревьев рядом с подъездами вырубили. Осталось пустое, чисто выметенное пространство. Видимо, это было сделано для привлечения внимания к Фонду, дабы он не затерялся среди ветхого колорита старой Москвы.

Чуть вдалеке щуплый дворник в ярко-оранжевой спецовке греб листья длинной метлой. Таджик или узбек.

Отчего-то захотелось зайти в Фонд. Он находился в столь взвинченном состоянии, что было необходимо отвлечься и привести мысли в порядок.

Он позвонил, дверь автоматически открылась. Прямо с улицы он попал в непомерно длинную комнату. Сразу напротив входа стоял письменный стол с аккуратной табличкой «Консультант по вопросам пожертвований».

За столом сидела довольно молодая девушка с гладко зачесанными назад волосами и в очках. Стол показался ему пустым. Здесь явно не хватало привычных офисных мониторов, клавиатур и мышей, удобных для прикрытого безделья в социальных сетях.

Перед девушкой лежала раскрытая папка с прозрачными файлами, в которые она бережно вкладывала газетные вырезки. Услышав шаги, она подняла глаза. Светло-серые, чуть испуганные, но очень приветливые. На вопрос, может ли он помочь Фонду, девушка с трогательной серьезностью кивнула:

— Да, конечно. Наш Фонд создан для сбора средств для детей, больных лейкозом. Они очень нуждаются в помощи.

Он достал бумажник.

— Можно я оставлю вам денег?

— Хотите помочь кому-то конкретно? На столе альбом с анкетами детей. Вы можете выбрать из тех, кто нуждается в первую очередь.

Он присел за низкий стеклянный столик справа и осторожно открыл толстую папку, где на каждой странице была информация о ребенке. Год рождения, место жительства, семейные условия, диагноз и история борьбы с недугом. Очень кратко. Ровно на пол страницы. Ниже помещалась фотография ребенка.

— Видеть лица подопечных — редкое, но естественное и здоровое желание человека, — сказала девушка, словно подбадривая его. — Гораздо чаще люди просто переводят сумму, не касаясь боли вплотную…

Он немного растерялся, перелистывая это объемное досье. Здесь были дети из Екатеринбурга и Сызрани, Тулы и Пскова. Много-много совершенно незнакомых маленьких лиц. Некоторые снимки были явно сделаны в период болезни. С них смотрели выразительные глаза на осунувшимся лице, совсем не обрамленном волосами. Но многие показывали ребенка из мирного времени. Детская площадка, пестрые торговые центры, кирпичная стена школы, фонтаны и кафе. Улыбающиеся дети. Еще не знающие, что впереди и очень близко полоса их фронта.

Один из мальчиков был похож на Артура. Он видел его всего однажды. Завозили на квартиру бабушки. Такой же подвижный темноволосый мальчик с ямочкой на подбородке и чуть капризными пухлыми губами. На фото мальчик был одет в синюю майку и держал большого желтого утенка.

Полистав еще пару секунд досье, он вновь вернулся на страницу с уже знакомым лицом и протянул раскрытую папку девушке.

— Сколько мальчику не хватает для лечения?

— Около двух миллионов рублей.

Если честно, он не ожидал, что помощь требуется такая внушительная.

— Как все-таки чудесно, что вы выбрали ребенка сами! — радостно оживившись, добавила девушка.

Он пересчитал всю наличность и понял, как смешно выглядит его пожертвование даже для одного единственного ребенка.

— Вы принимаете банковские карточки?

— К сожалению, нет, — виновато ответила девушка. — Но банкомат есть прямо за углом.

Он выбежал на улицу, силясь прикинуть, сколько сейчас денег на его карточках. Сумма оказалась немалая. В несколько этапов снял все без остатка со всех карт.

Мимо, дребезжа рамой старенького велосипеда, проехал дворник-таджик в оранжевой спецовке. Наверное, отправился мести еще один двор, чтобы отправить заработанные гроши на родину, где у него, как водится, с пяток детей.

Скромный таджик, заметный в мегаполисе разве что цветом рабочей одежды, ежедневно и упорно заботился о пятерых далеких близких. Он же, успешный бизнесмен, решил сорваться в Гонконг, оставляя здесь единственную дочь. Лететь вслед такой же обеспеченной женщине, забывающей ради иных целей единственного сына… И никто из них не представлял себе иного решения, сочтя его однажды единственно возможным…

«Что-то не так с этим миром», — грустно подумал он.

Дворник уехал, а он все стоял с крупной суммой денег, которую работник-таджик вряд ли когда-нибудь держал в руках. Но даже эти средства не покрывали лечение одного единственного ребенка! А если посчитать, во что обойдется лечение всех детишек из толстой папки?!

Он почувствовал бессилие, возвращаясь в Фонд.

Девушка просила заполнить какие-то бумаги, расписаться тут и там… Иногда она вставала и подходила к стеклянному шкафу у окна. Прозрачный шкаф, более подходящий для витрины в магазине подарков, был набит стопками серых бумаг. Она вынимала листы, снимала копии на ксероксе прямо в комнате и отдавала ему на подпись.

Мельком он заметил чересчур худую, вытянутую в туловище фигуру девушки, прямую, не новую юбку до колен и замшевые туфли на очень низком ходу, от чего походка напоминала небрежное шарканье в тапочках по квартире.

Пробежав глазами стандартную форму договора с жертвователем, он поставил подпись и передал девушке деньги. Она смутилась и позвонила бухгалтеру. Из соседней комнаты пришла пожилая дама, просмотрела бумаги и забрала деньги, не сказав ни слова, но внимательно взглянув ему в глаза.

Деньги не покрывали лечение мальчика, но давали определенный шанс.

Он вышел на улицу немного успокоенный и без копейки в кармане.

«Пускай меня теперь кормят и поют в ресторане, — усмехнулся он. — А я рассчитаюсь с первой получки в Гонконге».

6

Он добрался до ресторана жутко голодным и замерзшим. Он готов был отобрать еду у первого встречного, настолько хотелось есть.

Заведение считалось одним из самых модных и дорогих в этом причудливом, почти азиатском по размаху городе. Возле входа стояли автомобили высотой с маршрутное такси и экзотическими номерами, сулившими передвижение без правил и проблем с законом.

Он забежал в распахнутую швейцаром дверь и окунулся в атмосферу роскоши и легкого безумства. Считалось хорошим тоном в обед проводить здесь собеседование на дорогие позиции топ-менеджеров, а по вечерам заключать миллиардные сделки по продаже крупного бизнеса. По утрам заведение не работало.

Знакомый бизнесмен замахал из углового столика и заметил, здороваясь за руку:

— Опаздываешь!

За столиком сидели две ухоженные девушки, совсем юные, лет двадцати или даже моложе. Одна высокая брюнетка, другая миниатюрная блондинка. На любой вкус.

Бизнесмен представил каждую, разлил открытое шампанское и, извинившись, куда-то ушел. На столе уже стояли закуски, бутылки вина и виски.

Сегодня здешняя атмосфера сытости и пафоса особенно давила. Сильно напрягало и присутствие девушек. Он подозвал официанта и, не заглядывая в меню, заказал свиную рульку, хлеб и литр минеральной воды.

Девушки смотрели на него со слегка выраженным интересом, однако показывая, что внимание может быть усилено, если он только пожелает. Несмотря на юный возраст, в них чувствовался недюжий опыт времяпровождения в подобных местах общественного питания. От девушек исходила сильная волна эротизма и готовности на плавное продолжение ужина в другом месте.

«Зачем они здесь?» — с досадой подумал он.

Мысль о других женщинах, тем более сексуально настроенных, раздражала его сейчас необыкновенно.

«Только бы скорее пережить эту ночь!»

Вернулся бизнесмен и сразу начал говорить о проекте строительства нового торгового центра. Девушки с показным интересом слушали, томно отпивая шампанское.

В какой-то момент все показалось таким фарсом, что ему захотелось расхохотаться окружающим в лицо и сделать какую-нибудь совершенную глупость: запустить кость в зеркало или растрясти бутылку, окатив соседей шампанским. Представлялось, что и все окружающие с облегчением рассмеются, прекратят строить из себя пижонов и разъедутся по домам.

Наконец-то принесли свинину. Он жадно поглощал блюдо, рассеянно кивая на предложения бизнесмена. Тот рассказывал о каких-то кредитах, предлагал долю в проекте, даже достал папку с документами. Девушки все больше молчали, продолжая с показным изяществом пить вино.

«Что-то еще я должен был сделать сегодня», — вспомнил он.

Его мучило, что весь вечер просто забыть об этом неясном деле не удавалось.

«Хотя, к черту все! — решил он, наливая себе виски. — Все равно закажу такси».

— Ты не за рулем? — удивился бизнесмен.

— Нет, — ответил он. — Бросил. А насчет проекта — ты позвони мне послезавтра с утра. Обсудим.

— Но ты не против в целом?

— Конечно, нет! — сказал он, наливая себе вторую порцию виски. — В целом — не против. А про частности поговорим потом.

Бизнесмен явно обрадовался, ловко налил себе и девушкам вина и провозгласил что-то про продолжение вечера.

Зазвонил телефон.

— Алло, — прозвучал чей-то слегка заикающийся голос. — Здравствуйте, это учитель вашей дочери. Мы договаривались с Вами сегодня съездить к ветеринару с моим котом. Мы приехали и стоим сейчас возле Красной площади.

«Черт! — выругался он про себя. — Совсем забыл про него! Как некрасиво вышло».

Действительно, на днях по просьбе дочери он порекомендовал учителю литературы известную ветеринарную клинику, учредителем которой был его давний знакомый. Учитель проживал где-то в Подмосковье и вот теперь приехал без предупреждения, почти в одиннадцать вечера и почему-то на Красную площадь.

«Интересно, а клиника-то еще работает?»

— А где вы конкретно сейчас находитесь? — спросил он, выбираясь из-за стола. — Где бы вы могли встать, чтобы я вас нашел?

Учитель подышал в трубку и смущенно ответил:

— Я могу встать возле памятника маршалу Жукову.

— Ну отлично. Стойте там.

Он слегка поклонился бизнесмену и девицам:

— Прошу прощение, но вынужден покинуть вас. Дела. Срочно потребовалось поменять коня у скульптуры маршала Жукова.

— Коня? — удивился бизнесмен. — А что с ним не так?

— А ты его давно видел? Он же идет как иноходец — две левые ноги вперед, две правые назад. Боевой конь, да под маршалом разве так может двигаться? Позор.

Бизнесмен озадачено кивнул.

— Так я позвоню послезавтра?

— Звони. Заплатишь за меня сегодня?

— Само собой! — воскликнул бизнесмен.

Девицы кисло улыбнулись.

Он вышел в расторопно распахнутую швейцаром дверь.

7

К счастью, клиника работала круглосуточно. Оператор сообщил по телефону, что они ждут котика в любое время.

На улице было светлее, чем днем. Бескрайняя иллюминация пронзительно слепила лучами, бросая вызов ночному осеннему небу.

Он решил поймать такси, отвезти учителя с котом в клинику, а потом поехать домой, но тут осознал, что у него нет ни копейки денег. От неожиданности от встал как вкопанный.

Первой мыслью было вернуться в ресторан и занять денег у бизнесмена. Он сразу же отмел ее. Широко шагая, заметил про себя, что уже не помнит, когда последний раз шел вот так без гроша в кармане. Ему сделалось весело.

Ничего не оставалось, как идти разыскивать свой автомобиль.

Конечно, зря он выпил виски, однако теперь на холоде ощущал себя совершенно трезвым.

Он шел мимо витрин богатых магазинов, в большинстве своем уже закрытых на ночь, но щедро подсвеченных яркими лампочками.

Магазин дорогой мебели сменялся Торговым домом по продаже роялей и магазином мотоциклов. Витрины располагались настолько впритык друг к другу, что возникало странное впечатление огромного, причудливого помещения. В одной стороне его громоздились рояли, черные и белые, вишневые и даже лиловые, а в другой — своеобразной спальне — вычурные кровати с расшитыми золотом подушками и тяжелыми покрывалами, массивные стулья под старину, стеклянные столики, угрожающе нависшие люстры, мешанина ваз с искусственными цветами, аляповатые бутоны которых светились маленькими лампами изнутри, и крайне неуместный здесь бильярдный стол с бордовым сукном. Посреди сюрреалистичного жилища, задвинув забрала глухих шлемов, суровые мотоциклисты в полной экипировке напряженно взирали на прохожих. За ними, в самой глубине, виднелись дорогущие мотоциклы.

Он остановился и вгляделся. Показалось вдруг, что один из манекенов слегка покачивается в такт невидимой музыки. Вот сейчас стащит шлем, усядется за рояль и сыграет друзьям-байкерам нечто мощное и раскатистое, чтобы потом, обессилев, рухнуть на одну из громадных кроватей.

Наваждение.

Надо искать автомобиль.

Он пошел той же дорогой обратно к Фонду. По ярко-освещенным тротуарам сновала шумная молодежь, по дороге неслись машины: народ спешил развлекаться. В воздухе искрилось ощущение искусственно взвинченной радости и веселья.

Жителям мегаполиса всегда не хватает адреналина. А тем, кому хватает, — некуда его девать. Как звери в клетке, живут они по искусственным законам и формулам. Болеют, сходят с ума, кончают жизнь самоубийством, кто резко и сразу, а кто растянуто во времени. Подсаживаются на бестолковые занятия, стимуляторы, наркотики. Ищут суррогатное наслаждение. И даже не ради удовольствия, а чтобы закрыть свербящую внутри пустоту.

Он и сам давно играет по тем же правилам. Только что был в баснословно дорогом ресторане, где люди раздражали чрево экзотической едой, подхлестывая организм алкоголем и молодыми самками. Мало кто задумывался, зачем он вечно ездит по кругу амбиций, личной похоти или жадности. Видимо, многим казалось, что это и есть жизнь. Иначе ты мертв окончательно…

Если завтра он не улетит в Гонконг, то останется в этой западне навсегда. Ибо не сойти с ума в этом зоопарке — теперь он четко понял — ему не давала только она. Та, кто сейчас собирает чемодан. Он достал телефон, посмотрел на ее номер — такой родной — и ему стало легче.

Он всегда был далек от мысли уйти в монастырь, пустить по миру себя и близких, быть нарочито обездоленным и оттого освобожденным. Не хотелось громких лозунгов и демонстрации идей. Он просто понимал физическую невозможность варится более в том, что не имело смысла и не давало уже никаких ощущений.

Да, пусть он сам, как и другие, живет только ради ощущений и адреналина, но теперь прежние стимулы, для которых с молодости гнул шею и принципы, больше не устраивали. Ему нужен действительно дорогой адреналин, очень дорогой, — видимо, это и называется простым словом «радость».

Скорее бы утро! Пусть холодное и хмурое, но с настоящим солнцем вместо этой безумной слепящей ночи.

8

Фонд, конечно, уже не работал. Окна закрывали мощные металлическими жалюзи. Над входной дверью тревожно мигал огонек сигнализации.

Листьев на его автомобиле почти не было: может, сдуло ветром, а может, очистил дворник. Холодало. Казалось, вот-вот пойдет снег.

Он обратил внимание, что за углом стоял кто-то в надвинутом на глаза капюшоне: то ли курил, то ли наблюдал. Неприятное предчувствие кольнуло в груди.

Но некогда было разбираться с подобными ощущениями. Он сел за руль, включил обогрев на полную мощность и выехал из двора. Ночная дорога была почти свободна. Испытывая досаду, что вновь опаздывает, он повел машину агрессивнее, чем обычно, но вскоре ощутил какое-то одеревенение в теле и отсутствие легкости в управлении. Машина слушалась его словно через силу. Он едва не вылетел на красный свет на перекрестке и резко ударил по тормозам. Взвизгнув, автомобиль замер.

«Это, наверное, из-за спиртного», — опомнился он, пытаясь успокоить учащенное дыхание.

Рокоча двигателем, рядом остановился мотоцикл. Водитель покрутил головой в черном шлеме, дождался разрешающего сигнала светофора и, резко рванув, унесся вперед.

Запиликал телефон.

— Скоро буду, — пробормотал он сам себе.

До Красной площади доехал, почти не притормаживая. Бросил машину возле Манежа и зашагал к Историческому музею.

«Как неудачно, что у меня совсем нет денег, — подумал он. — Клиника дорогая и выставит такой счет, что учителю потребуется нашатырь. Смотря, конечно, что за процедуру будут делать коту… Попрошу отложить оплату до завтра, а утром я рассчитаюсь за него».

Возле плохо освещенного памятника маячила одинокая фигура долговязого человека в длинном пальто и шарфе. Он помахал рукой, и фигура неуверенно приблизилась.

— Вы извините ради Бога, что я потревожил вас, — волнуясь и заикаясь, начал учитель.

— Ничего страшного. Где же ваш кот?

— Тут, — смущенно показал учитель на грудь под пальто. — Холодно на улице.

— Пойдемте в машину.

Он усадил учителя на переднее кресло, помог пристегнуться и вырулил обратно на Тверскую. Учитель расстегнул ворот пальто, и оттуда осторожно высунулась кошачья мордочка.

— Клиника недалеко. Быстро доедем.

— Спасибо вам огромное! — воскликнул учитель. — Как ваша дочка?

— Дочка? — вопрос был неожиданный и словно из другой жизни. — Да вроде бы нормально…

— Она у вас такая умница! Очень способная девочка.

«Ничего, подрастет и все поймет, — подумал он. — Перепишу на нее весь бизнес».

Назойливые огни московской ночи мчались вслед его бегущему все скорее автомобилю. По радио тихо доносился спокойный голос ведущего.

— Извините, пожалуйста, можно сделать чуть громче? — попросил вдруг учитель.

— Что?

— Ваш приемник.

Он прибавил звук автомагнитолы:

«Уехала — и теперь уже далеко, сидит, вероятно, в стеклянном белом салоне или на палубе и смотрит на огромную, блестящую под солнцем реку, на встречные плоты, на желтые отмели… И прости, и уже навсегда, навеки…»

— Что это? — будто очнувшись и слегка недовольно спросил он учителя.

— Бунин. Иван Алексеевич. Сегодня день его рождения. По радио как раз читают его рассказ…

Он сделал громче, голос продолжил с нарастающей силой эмоции:

«И город этот показался ему каким-то особенным, заповедным городом, и мысль о том, что она так и будет жить в нем своей одинокой жизнью, часто, может быть, вспоминая его, вспоминая их случайную, такую мимолетную встречу, а он уже никогда не увидит ее, мысль эта изумила и поразила его».

За окном все также проносилась яркая ночная Москва. Центр города не спал никогда. Особенно в полночь. С нарастающим волнением он сжал рычаг скоростей, потянул на себя, взглянув вдруг в светящийся монитор магнитолы будто в магический шар ярмарочной гадалки.

«Нет, этого не может быть! Это было бы слишком дико, неестественно, неправдоподобно! И он почувствовал такую боль и такую ненужность всей своей дальнейшей жизни без нее, что его охватил ужас, отчаяние».

«Я проживал с ней каждый раз все заново, — подумал он с тоской. — Каждый раз у нас было, как в первый. Маленькая жизнь. Увы, расставаясь, мы каждый раз умирали друг для друга, и никто не давал гарантий, что сможет воскреснуть. Чего же ты хочешь теперь?»

Ведущий не спеша читал дальше:

«…еще помнил ее всю, со всеми малейшими ее особенностями, помнил запах ее загара и холстинкового платья, ее крепкое тело, живой, простой и веселый звук ее голоса…»

Он ощутил резкое желание открыть окно. Казалось, что пахнет сильным запахом бензина и гари, но в уютный салон ворвался горьковатый осенний воздух, будоражащая смесь увядания и безумия последнего тепла. До конца не понимая, что приводит его в болезненный экстаз: воздух, слова радио или нервная усталость дня, мельком взглянул на учителя. Тот, не отрываясь, тоже смотрел на монитор.

«Чувство только что испытанных наслаждений всей ее женской прелестью было еще живо в нем необыкновенно, но теперь главным было все-таки это второе, совсем новое чувство — то странное, непонятное чувство, которого совсем не было, пока они были вместе, которого он даже предположить в себе не мог…»

Почти с облегчением он увидел, что подъехал наконец к зданию клиники.

Молча поднялись на второй этаж, где в просторном светлом холле располагалась стойка регистратуры.

— Доктор ждет вас, — приветливо сообщила девушка в белом халате.

— Извините, — обратился он к ней. — У меня по техническим причинам заблокирована банковская карточка, могу ли я произвести оплату завтра утром?

— Не волнуйтесь. Вы — наш уважаемый клиент, и все затраты клиника берет на себя.

И она показала пальцем наверх в потолок, демонстрируя, что распоряжение поступило ей от начальства.

«Учредитель сделал мне подарок, — догадался он. — Ну что ж. Очень вовремя».

В кабинете их встретил большой бородатый врач, ловко подхвативший кота громадными ручищами так бережно, что тот замурлыкал от удовольствия.

— Ну-с, и что приключилось с вами? — жизнерадостно поинтересовался бородач.

Учитель неуклюже размотал шарф, обтер лицо большим носовым платком, высморкался и сказал:

— Его необходимо кастрировать.

— Что ж, — кивнул доктор. — Сделаем.

9

Они сели в машину в начале третьего. Учитель порывался всунуть какие-то деньги, но он оттолкнул его руку. Тот лепетал, что подождет на улице, пока откроется метро, и поедет на электричке, но он усадил его и жестко спросил:

— Куда вас отвезти?

Учитель был ему противен. К счастью, оказалось, что ему по дороге.

Кот, не отойдя от наркоза, спал на руках учителя. Пронзительно взвизгнув, BMW вылетела на Ленинградский проспект. Он разогнался, выжимая из машины все, на что она способна. Бешеная злость душила его. Возможно он просто устал под утро, возможно нервничал из-за скорого отъезда и кучи дел, которые надо успеть сделать.

Москва по мере удаления от центра темнела и грустнела на глазах. Яркие огни ресторанов и развлекательных центров встречались все реже и реже. Город засыпал. Пространство перетекало в ночное время.

В Подмосковье они въехали почти в полной темноте. Он молча высадил учителя. Кот по-прежнему спал у того на руках.

— Спасибо, — понуро сказал учитель и скрылся в темноте двора.

Хлопнула дверь подъезда. Где-то рыкнул мотор мотоцикла. Все смолкло.

Как сумбурно и бестолково все пошло. Вместо того, чтобы начать готовиться к отлету, он бродил и ездил по Москве. Вкупе со всем история с котом вывела его из себя.

«Поздравляю, дружище, — с горечью подумал он. — Проснешься утром, а кошечек уже не хочется. И ведь и не понятно, что случилось! Ложился спать бодрячком, а проснулся импотентом. И станешь сам себе успокаивать, что, мол, повзрослел, остепенился».

Он устало откинулся в кресле. Болела голова.

«И ведь я-то, какой добрый дядя: отвез в лучшую клинику на дорогой тачке, договорился обо всем. Ему, наверное, лучший наркоз вкололи, чтобы цветные сны смотрел, пока лишнее отрезают».

Заморосило.

«Какая тяжелая ночь. Скорей бы утро…»

Дождь усилился. Где-то залаяла собака.

«А учитель литературы тоже… такой из себя интеллигентный — Бунина слушает! Перед тем, как кота укоротить».

Он завел машину.

«Что это я из-за животного так расклеился? — разозлился он. — Да всех домашних котов кастрируют, чтобы мебель не драли и ковры не пачкали. На помойках обитайте, если трахаться невтерпеж! А раз живете в приличном месте, то соблюдайте правила».

Он погнал обратно в Москву.

Ливень хлестал мощным потоком.

10

У самых дверей квартиры он струхнул.

Родные, конечно, давно спали — они привыкли к его поздним возвращениям с работы. Но он опасался, что, проснувшись завтра утром и увидев дочь и жену, дрогнет и отложит свой отъезд. Если бы на улице было хоть чуть светлей, он поехал бы сразу в офис, готовить документы к отлету. Но на улице по-прежнему стояла тяжелая ночь.

«Вздремну в машине, — решил он. — Хотя бы пару часиков. Мне надо отдохнуть».

Он включил радио, но Бунина там уже не читали. Играла какая-то знакомая мелодия.

«Скоро утро. Скорей бы утро… Сделаю все дела днем, а вечером поговорю с женой и дочкой. Они поймут. Устал я. Обязательно поймут. А ночью буду в самолете. С ней. И потом новая жизнь. Лучше и честней. Навсегда».

Сквозь полудрему он узнал песню по радио — «Камнепад» Константина Кинчева и группы «Алиса».

Стучал дождь…

11

Ему приснилась дочь.

Во сне она оказалась старше — уже третьекурсницей, мало похожей на настоящую. Но ему это даже понравилось. Он ехал забрать ее из литературного института. Ехал на новой машине отчего-то с правым рулем… Остановившись возле сквера, опустил оконное стекло и стал ждать. Острый, наркотически заводящий запах осени заполнял теперь все вокруг. Стекал по скатам машины, курился меж деревьями и превращал предметы в туманную лепнину…

Он слегка откинулся в кресле и принялся рассматривать сквер и группки студентов вокруг необычного памятника, состоящего из больших мраморных букв — «Герцен».

Палых листьев было невероятно много… Их не только не сметали со светлых квадратов дорожек, но похоже привозили сюда по ночам. Они засыпали клумбу с чахлыми ноготками у памятника, покрыли аккуратно стриженные кусты, перекинувшись волной на проезжую часть… Сквозь раздетые кроны дубов виднелась крыша бывшей усадьбы. «Какой странный для Москвы бирюзовый цвет», — пришло ему на ум.

Мимо машины выстукивали каблуками девушки. Многие из них были скорее интересны, чем красивы. Все насквозь талантливые и говорливые. Исповедницы странного культа духовности, которая должна сама собой исправить невыразительную внешность. Он усмехнулся и прикрыл глаза.

На соседнее кресло шумно опустилась дочь. В коротком черном пальто с четко подведенными карандашом глазами. Совсем незнакомая, но очень родная. На ногах высокие кроссовки из такого же черного кружева… Крепкое, розовощекое создание… Она тепло чмокнула его в щеку, пристегнулась… Уже отъезжая, он заметил, что не поднял оконного стекла…

Сквозь зыбкий сон он ощутил вдруг, как кто-то в самом деле сел позади него в машину и стал тихо говорить на два голоса, словно передразнивая.

Не выходя из забытья до конца, он различил:

— Доктор ждет вас…

— Ну-с, и что приключилось с вами?

— Зато мебель царапать не будет…

— Ну а что же все-таки было?

— Только тот холодный осенний вечер…

Ему стало страшно. Он силился проснуться, но по щеке провели чем-то холодным. Он почувствовал металлический привкус во рту и провалился — уже окончательно — в глубокий сон без видений.

12

Сквозь стекло било яркое солнце.

Он разлепил глаза и посмотрел на часы — полдень!

«Черт! Проспал!»

Он рывком приподнялся и распахнул дверь машины.

Тело затекло и ныло. Голова кружилась и болела, словно с тяжелого похмелья.

«Я же выпил всего-то граммов сто вчера», — вспомнил, озираясь по сторонам.

Проверил телефон — несколько пропущенных звонков с работы, информационное сообщение из банка. Большего ничего.

«Надо зайти домой побриться и сменить рубашку, — решил он.

Отчего-то сильно чесалась щека.

«Кстати, скоро новая рубашка будет готова, — вспомнил он про мастера. — Завтра вроде можно будет забрать».

Он захлопнул дверцу BMW, щелкнул кнопкой сигнализации и пошел к подъезду.

«Дочке расскажу, как я вчера ее учителя по Москве возил, — усмехнулся он. — А вообще надо будет сводить ее куда-нибудь. Давно обещал».

Краем глаза поймал, как, стремясь взлететь под соседским ребенком, тронулись вверх качели на детской площадке. Вспомнил про ее самолет сегодня…

«Хорошо, что теперь вечерами свободней будет».