Подари мне звезды

Душный город пахнет бензином и совсем немного — листвой. Асфальт плавится. Битум при тридцатиградусной жаре почти жидкий и разлетается из-под колес грузовиков. Вит видит брызги, перебегая через дорогу, чудом не попав под фуру. Он торопится. Небольшая задержка в офисе — и вот, приходится бежать.

Скоро солнце станет красным, а затем и вовсе скроется за горизонт. У Вита еще есть немного времени, чтобы заскочить домой: принять душ и проглотить что-нибудь простенькое. Картошку в мундире или, если уж совсем повезет, пельмени перехватить раньше, чем это успеет сделать сосед по квартире. А потом он соберет рюкзак. Тщательно, но быстро расфасует по многочисленным отделениям несколько баллонов краски, перепроверит кэпы, по привычке сунет в уши плеер, затем, усмехнувшись себе в зеркале, вспомнит, что до ночи будет ловить каждый звук за спиной и откажется от затычек наушников.

И вперед.

В другую, не менее значительную часть жизни.

Уже несколько лет жаркие июльские ночи пахнут резко — красками. В этот раз, правда, ему несказанно повезло. Такое бывает как парад планет — раз в двадцать лет.

Виту заказали стену. Ничем не примечательную стену двухэтажного дома в старом, нет, пожалуй, даже дряхлом дворе. Такие, знаете, есть в каждом городе. Двухэтажки, построенные какими-нибудь рабочими местного завода на болоте, напротив — унылые четырехэтажки. Типовые квартиры, ничем не примечательный быт, у стен стоят ряды автомобилей. Да еще вот лавочки. Старые громоздкие уродины на железных массивных ногах.

Сюжет из серии «Добро пожаловать в российскую действительность».

Одно радует, работать можно, невзирая на время суток. Не под покровом ночи, не боясь полиции. И стена большая. Но платят мало, сумма едва покрывает купленные материалы. Впрочем, Вит уже привык, что его давно занимающее весомую часть жизни хобби денег не приносит. Зато приносит красоту. И это — главное.

Может, потому в убогом дворе и захотелось неба. Сокрушительно контрастного чего-нибудь. Выходило, конечно, темновато. Пока не показались снизу первые облака, а вверху, там, у второго этажа, не зажглись луна и звезды. Дом стал куда лучше и опрятнее. Вит доводил до совершенства, добавляя подсвеченных луной облаков и глубокой синевы, не щадя ни себя, ни красок. Мотаясь то вверх по выделенной ему местным ЖЭКом деревянной лестнице, то вниз.

Пока все не закончилось одномоментно.

Райтер не услышал шагов за спиной, занятый оттиранием пальцев. На его перепачканное в красках потное плечо невесомо легла ладонь. Он обернулся. И мир крутанулся, сверху вниз упали звезды. И те, нарисованные, и самые настоящие, уже потихоньку зажигающиеся в небе.

Тонкая, тоньше только что проведенной линии лунного света. И куда белее. Тряхнула темными кудрями, рассмеялась. А с плеча упала широкая лямка светлого сарафана. И Вит смутился. Никогда бы не подумал, что в нашем мире, при том опыте, что может приобрести мужчина к двадцати пяти при наличии крепкого тела и уверенности в себе, можно вот так… будто мальчишка.

Она провела пальцами по коже на лбу. Там, видно, нарисованы еще одни брови — ярче и толще, чем у восточных красавиц. Вит усмехнулся, представляя, как будет оттирать эту «монобровь» утром.

— Красивое небо получается. Но неточное. Ни одного созвездия. Взгляните вверх. Ну надо вот хотя бы «ковш» изобразить. Видите, какой он прекрасный? Я живу напротив. Я бы любовалась каждый день на ваши звезды. И каждую ночь — тоже…

Лида странная. Ее кожа словно никогда не загорает. Волосы мягкие. Она будто не видела солнца. У самого Вита уже к середине июня короткий еж на голове выгорел в золотистую проволоку — настолько жесткий. А обнаженная почти всегда шея приобрела едва не шоколадный цвет.

Глаза у Лиды темные и кажутся невероятно глубокими. Она говорит о звездах. О том, когда на небосводе видны планеты.

На вторую ночь принесла ему кофе в термосе. Он и правда засыпал уже. Слишком длинный день. Днем — работа, приносящая деньги, ночью — призвание, приносящее удовольствие.

Вит никогда и ни с кем так долго не смеялся. Рассказывая, как все началось, как мальчишкой на спор оставлял первые свои, странные и непрофессиональные рисунки на стенах центральных улиц города. Каким-то неведомым чудом не попался.

На третью ночь он ждал. Понимая, что не может уже без нее обходиться. Где тут должна быть Венера? Голубоватая, этот цвет? От Лиды пахнет жасмином, вся она словно укутана туманностями и звездными облаками. Дает ему самое важное, самое прекрасное — вдохновение. Заставляет творить. Творение — это его жизнь. Не вот скучное существование в офисе, а полночная кипящая бездна затягивающих образов. Он — никто без стен и измазанных в синем рук. Мир станет чуть ярче и чуть лучше, если его раскрасить. Лида смеется. Возможно, станет, если ты в это веришь. Но краска смывается, Вит. Стены не вечны. Ничего, не жаль, отвечает он, раскрасим еще раз. Нельзя, чтобы серость съела нас окончательно. Она переводит тему.

Смотри, вон там видно Марс.

Лида приходит часа на два, не больше. Только после двенадцати. Почему не остается дольше? Засыпает. Она сама положила голову ему на плечо, на пятую ночь, на той самой монстроподобной лавке. Вит замер, стараясь не спугнуть прикосновение. Как же с ней все иначе. Она не муза, уже больше, много больше.

— Жаль, что сказки заканчиваются. Но все равно спасибо тебе. Я почти поверила в твои звезды, Вит.

Почти. Вит нахмурился. Это «почти» не давало покоя. Царапало внутри, заставляло упрямо сжимать губы и цедить:

— Увидим.

Сегодня он должен закончить. Лида пришла раньше обычного и сидела под лестницей, ожидая, когда Вит дорисует последние штрихи. Небо вышло прекрасным. За облаками виднелась светлая луна, звезды необыкновенно хороши, некоторые складывались в созвездия. Вит добавил немного флуоресцентной краски, со значением произнеся:

— Это тебе. Чтобы ночью любоваться на звезды.

— Спасибо, — отозвалась Лида. — Ну, идем?

— Куда?

— В гости, — сказала она как-то слишком печально.

Взяла его за руку и повела в соседний подъезд. Пальцы ее дрожали. За тяжелой железной дверью обнаружились дурно пахнущая лестница и обшарпанные стены. Типичная мерзкая зеленая краска, по-больничному страшная, показалась Виту зловещей. Что-то он сейчас такое увидит, чтобы лучше не видеть. Его тащили на самый верх, на четвертый этаж. Раскрылась, скрипнув, коричневая деревянная дверь. Лида обернулась и приложила палец к губам.

— Только тихо.

Что там? Другой мужчина?

Вряд ли. Темная бедная прихожая со старой мебелью, с которой местами уже слезла полировка, мелькнула за мгновение. И он оказался перед раскрытой дверью в крошечную комнату. На кровати слева, перед открытым окном, лежала девочка. Такая же бледная, как Лида, с рассыпанными по подушке темными кудрями. Лунный свет щедро заливал и ее, и тонкие ножки, неестественно тонкие, лежащие на странном, явно сделанном вручную валике. В правом углу комнаты, у стола, заваленного старыми книгами, Вит со все большим ужасом обнаружил инвалидное кресло.

Он шагнул назад. Ужас сжал горло.

— Она не ходила и никогда не будет, — шепнула Лида отчетливо.

Вита затрясло отчетливо. Его размазало о стену ее маленького внутреннего ада.

А Лида улыбнулась.

— Тебе пора, да?

Он кивнул, не в состоянии даже говорить. Лида выпустила его так легко, что показалось, не руки опускаются, а крылья. Дверь распахнулась, выпуская его в полную звезд ночь. Вит снова стал свободен.

Он качался вперед-назад, упираясь в лавку. Старое иссохшее дерево почти трещало под его пальцами. Все казалось сном. И разговоры о звездах, и маленькая девочка. Кошмаром, вернее. Непроходящим ужасом стоящее перед глазами инвалидное кресло. Ненависть. Вит испуганно озирался по сторонам. Может быть, кто-то заметил его, вот такого, жмущегося в собственную тень от непереносимого чувства горечи. Трусливого. Гадко. Что же он наделал? И эта печальная улыбка тонкой красивой женщины, которую не пришлось назвать своей. Теперь все понятно. Наверное, их было немало. Тех. Кто пытался влезть в ее дом и ее душу. И каждое движение, каждый запах смывать с себя потом, после трех минут стояния над спящей дочерью, так невыносимо, должно быть.

А она большая. И значит, Лидия просто не может спустить ее с четвертого этажа. Это заточение в четырех стенах похуже любого выдуманного наказания. Выхода нет. Совсем.

Вит ударил по скамейке кулаком. Боже, как же непереносимо гадко. Кто вот он теперь, после такого? Ведь она же та! Та, с которой не то что звезды, все можно нарисовать, что угодно. А он испугался стать частью этого сюжета. Обделался. Вот взял и обделался. Школьник. Снова вспомнил. Она ни разу не упомянула о своей беде. Только смеялась, ловила каждую его улыбку.

Сказки проходят, Вит. Стены будут разрушены, от твоих звезд не останется следа. И можно сколько угодно раскрашивать мир, но если женщина, в которую ты влюблен, вот так отпускает, то все вокруг — черное. До самого горизонта. Нет ничего. Как это много — сделать кого-то счастливым? Какой ценой?

Вит согнулся, закрывая голову руками. Вот она ему дана, чтобы завершить то темное небо над вторым этажом. И не только. Она ему подарила звезды. А он? Он им — уже им, она не сама по себе, а с девочкой, и только так, он им — для чего? Чтобы окончательно убедиться в подлости мужской, выходит? Но он же не подлец. Так почему?

Как они живут сейчас? На какое-нибудь пособие? Этот вечный, никогда не прекращающийся ад. И его наивное желание сделать все на свете ярче. Раскрась ее ноги, Вит, сможешь?

Больно. Нужно перекроить всю свою жизнь, чтобы быть рядом. Отказаться от опьяняющей опасности ночных вылазок, от легкости передвижения, от всего, к чему он так привык.

И даже этим ничего не исправить.

Ничего? Он зарычал на себя зверем. Так, дано: все живы. А остальное: не можешь, значит, не хочешь. А Вит эту хрупкую женщину очень хочет. Да и, скажем прямо, он имел право на оторопь. Полное. Кто угодно от такого сползет по стенке.

Но нельзя, непростительно оставлять все, как есть. Вот уж это будет настоящей подлостью.

Вит грубо рванул рюкзак, закидывая на плечи, и решительно направился к подъезду.