Лешка на диване

Лень. Все лень. Лень даже пошевелить пальцем. Не шевелю. Отлежала — побежали мурашки. Тоже мало приятного. Под потолком маленьким вертолетом нарезает круги жирненькая муха, устала, спикировала на мою коленку. Да, неприятно. Но лень прогнать. Да пусть, в общем, ползает. Главное, чтобы лениться не мешала.

В проеме открытой двери появилась воинственная голова в бигуди и с угрожающе насупленными бровями — мамина.

— Сколько можно лежать? Третий десяток пошел! Ты слышишь меня? — проворчала голова.

Моргнула, давая понять, что слышу. Веки, моргнув, отказались подниматься. Ну и ладно. И не надо. Посплю тогда, раз такое дело.

Правой щеке стало жарко от летнего солнышка, которое что есть мочи жарило за окном. Как сквозь вату слышалось гудение автомобилей, методичный стук баскетбольного мяча об асфальт, вопли опьяненных июльской свободой детей. Нет, все же жарко. Перевернулась на другой бок. Под щекой почувствовала влагу на подушке. Пока спала, пускала слюни. Вот как сладко спиться в полдень. Муха притихла, тоже заснула, наверное.

Часы на кухне пропикали полдень в Москве. Желудок напомнил о себе громким урчанием. Да и ноздри ожили, встревоженные кухонными ароматами. Ну, тут уж сам бог велел вставать. Не хочется, а надо! Встала. Говорят некоторые: сила воли, сила воли… Ерунда! Голод — вот настоящий двигатель!

— Выспалась? — в тарелку, пущенные сильной материнской рукой, одна за другой (всего две) полетели котлеты, сверху плюхнулась гора рожек.

Так-с… Щас наемся-я-я… Рот моментально наполнился слюной, когда остренький кетчуп лениво полился из узкого стеклянного горлышка бутылки. Вилку к черту, не принцесса, чай! Рожки в ложку и вперед! А забавно: рожки в ложку. Хм…

— Ну, чего ты лыбишься? — мама вытирала распаренные руки о засаленный фартук — вот блаженная. Чего смешного-то? Полы хоть бы вымыла, дурында!

Села напротив. Сложила руки на коленях. Вижу: смотрит. Чего смотрит, спрашивается? Поесть нормально нельзя.

— Ну, чего ты на меня, как посторонняя, смотришь? — мама устало размешала сахар в стакане с чаем — ты мне дочь или скотина неродная? И в кого ты такой бирюк? Точно в отца, больше не в кого. Он, дармоед такой, своими генами все испортил.

Мама всегда, когда недовольна, называет меня этим непонятным словом «бирюк». Нет, ну я понимаю, какой смысл она вкладывает в это слово. В ее понимании бирюк — это неразговорчивый человек. А отца она зря трогает. Отец тут не при чем. И гены тоже. Ну, просто такая вот я … загадочная.

Струя воды из-под крана быстро наполняла ведро, в котором уже плавала тряпка. Мерные движения рук убаюкивали: туда-сюда, слева-направо, от одного плинтуса до другого. Глаза закрывались сами собой.

— Да пошевеливайся ты! Раскапустилась! Какая ты квелая, ей-богу…

Мама цветочным ураганом (у нее халат в цветочек) носилась мимо, смешно шлепая босыми ногами по мокрому линолеуму.

Сверкающий унитаз с недовольным урчанием поглотил грязную воду вместе с тряпкой. Вот черт! Задумалась и не заметила.

— Ну, чего ты тут застряла — мамина голова просунулась в дверь туалета. Нет, определенно, она меня сегодня будто преследует — Чего ты?

Цепким взглядом вычислила тряпку, шустро исчезающую в сантехническом чреве, одной рукой схватила её, другой отвесила мне подзатыльник.

— Уйди ради бога, с глаз моих. Элементарного сделать не можешь!

Ну и пожалуйста. Ну и уйду. Я тут полы мыть не нанималась.

Диван жалобно скрипнул, когда я опустила на него весь свой бараний вес, плюс рожки и две котлеты. Мы слишком много времени проводим друг с другом. Почти как муж и жена. Не знаю, как ему, а мне с ним всегда хорошо. Голова улеглась в удобную впадинку на подушке, ноги построили горку, по которой тут же стала ползать муха. Привет, подружка! Хочешь кушать? Я поделюсь. Мне — печенку, тебе — крошки. Все по-честному. Начала накатывать сладкая дрема. Губы сладко причмокнули. Все тело налилось приятной, расслабляющей тяжестью, предвкушая здоровый послеобеденный сон.

Скрипнула дверь. Нет, ну это просто издевательство. Почувствовала, как край дивана прогнулся под маминым весом из двух баранов. С трудом разлепила глаза. Что, спрашивается, надо?

— Доча, ну, сколько можно лодырничать? Придумала бы себе какое-нибудь занятие! Должны же быть какие-то еще интересы, кроме лежки на диване!

По тону чувствуется, что мама настроена на долгий, семейный разговор. Лучше сразу пресечь, чтобы не затягивать. Села, посмотрела на маму сонным, немигающим взглядом: сидит, напряженно выпрямив спину, руками разглаживает свой выцветший халатик. Ждет ответа. Ну, ладно:

— Знаешь, мама, если бы на этом диване был Лешка, я бы с него вообще не вставала!

Мама, осмыслив сказанное, вышла из комнаты, демонстративно плюнув напоследок:

— Ну, нету твоего Лешки! Бросил он тебя! И правильно, между прочим, сделал! Зачем ему такая бестолочь, как ты? Господи, ну за что мне это наказание…?

Еще долго я слышала ее ворчанье. Потолок — белый. Стены — в цветочек. Жизнь — серая. Лешка, Лешка, где ты? Был Лешка, родной, живой, любимый. Сейчас только лежка диванная. Ну и ладно. Не больно-то и хотелось. Вот найду себе Ваньку, и будет у меня не жизнь, а «встанька». Слезы бежали по щекам на подушку. Муха-подружка жужжать перестала. Мокрые ресницы тянули веки вниз. Всё, сплю.