Клоунов не хоронят в цирках

Неуклюже щупая себя за нос и оттягивая уши, он громко смеялся. Клоун. Нет, никаких оскорблений. Это его профессия.

Вот, у правого края арены он, заливаясь хохотом, вылил на себя ведро воды и поскользнулся на образовавшейся луже. Дети в восторге. И даже некогда серьёзные взрослые на миг позволяли себе помолодеть, весело поддерживая первых весёлым смехом.

Обратившись к другой части зрителей, клоун гримасничал еще несколько минут и лупил себя по голове пластмассовой сковородой. Эмоции при этом, несмотря на всю комичность, были вполне естественными. Со всех сторон раздавались рукоплескания. Поклон, и новый взрыв аплодисментов.

Шут начал собирать по арене разноцветные игрушки, огромный колпак и круглый красный нос — важнейшую часть образа. Закончив, он, в очередной раз, поклонился и ушёл. Ему в спину полетели цветы.

— Черт возьми, ну ты клоун! Зал просто сходит с ума! — Нелепо пошутил местный неудавшийся акробат, который за свою жизнь слышал только вялые овации. И те раздавались ради приличия.

— Обхохочешься. Они всегда безумствуют. Им нужно вечное шоу. — Грустно отметил клоун.

Они немного помолчали, прислушиваясь.

— Слышишь? — Из зала до сих пор доносились крики. — Это всё тебе. Ну же, не кисни! Ты же клоун, в конце концов. — Продолжал упражняться в остроумии неумеха.

По пути в гримёрку, шуту еще не раз пришлось выслушивать комментарии к представлению от своих коллег.

— Господи! Каждый раз одно и то же. — Сказал он, едва войдя в нужную комнату: “327. Подготовительная” — гласила надпись на двери. Он остановился напротив зеркала и некоторое время недовольно себя разглядывал.

На стол упал колпак, нос, очки и парик. Смытый макияж воронкой убегал в раковине. Перед зеркалом предстал совсем уж странный человек. Непонятный. И кто бы мог подумать, что у него такое необычное призвание? Серое лицо и серые глаза, маленький иссохший рот и острые скулы, немного седых волос на висках и неестественно худое тело.

Он вновь посмотрел в зеркало и разочарованно покачал головой.

— Бывало и лучше? — Скорее спросил сам у себя, чем сделал вывод, шут.

В гримёрку с шумом вошел еще один артист. Он уже успел полностью избавиться от грима. Клоуна в нём выдавали лишь цветные сапоги и большие штаны на подтяжках.

— Ты гений! Удивительно!

Серый человек у зеркала лишь недовольно покосился на восторженного друга. И тот продолжил:

— Ладно, брось дуться. Я знаю, как сильно ты не любишь похвалу. Но ты выступил, в самом деле, прекрасно! — Он подумал, что сказать дальше, закусив губу. — Теперь лучше скажи мне, как ты себя чувствуешь?

Клоун изобразил удивлённое лицо, показал на свою местами лысую голову, потом ткнул пальцем на тощее тело и закончил указанием на свои измученные, покрасневшие глаза.

— Мог бы просто сказать, что неважно, а не в очередной раз иронизировать! Мне больно смотреть на тебя. — Друг сделал паузу. — И всё же, не лучше? Хоть чуть?

— Нет. — Сухо, но вежливо ответил недавний весельчак.

— Послушай, если тебе когда-нибудь потребуется моя помощь, я…— Но его перебили.

— Я знаю, спасибо.

В гримёрке наступила неловкая пауза.

— Следующее выступление только в среду, так что завтра можешь отдохнуть, как следует. И да, будь добр, пройдись, наконец, по адресу, что я тебе дал в прошлую субботу.

Печальный клоун уже преобразился окончательно, став почти обычным человеком, только более худым и грустным, чем все остальные. Он молча завязывал шнурки и сопел. После, он вздохнул и медленно заговорил:

— Прости, настроение ни к черту, ты и сам знаешь. Я подумаю, и может, наведаюсь туда. — Он уже почти подошёл к двери. — Счастливо оставаться.

— Эй! Л.! — Окликнул его еще не превратившийся клоун. — Не пропадай!

— Принято. — Ответил он с натянутой ухмылкой и тут же хлопнул дверью.

***

Вечер Л. провёл в одиночестве, в своей вечно тихой комнате. Он несколько часов, как часто бывало, молча чего-то ждал. Будто бы просто завтра. Когда приходило время, он садился за стол и что-то писал. Закончив, он вкладывал исписанный лист в конверт, иногда приложив к нему еще что-то (чаще всего, он делал это после своих гонораров) и уходил спать. Утром же, относил конверт на почту, когда шел к месту своей работы. Он проделывал эту процедуру с неизменной регулярностью. Однако никогда не получал ответных писем.

На следующее утро Л. встал, по обыкновению, рано, несмотря на свой выходной. Выйдя на улицу, он твердо решил заглянуть в то место, что так усердно советовал его друг. Конечно, прежде он должен был разобраться с письмом. Он не мог поступить иначе. Но решил сделать это как можно быстрее.

И вот, уже через двадцать минут, он стоял на пороге ветхого здания, никак не решаясь войти. Табличка на двери служила своего рода приговором: “Центр психологической помощи больным раком”

Л. неуверенно сжал холодную металлическую ручку.

Не трудно догадаться, насколько сильно преисполнены отчаянием места, подобные этому. Еще с порога чувствуется гнетущая атмосфера. И со взглядом первого же обреченного, надежда покидает тебя. Место, порою намного более тяжелое, чем больницы. Конечно, здесь можно было найти сухое сочувствие, если пересилить себя и решиться миновать того первого обреченного, что угрюмо обтирал стены у входа. Но хотел ли Л. сочувствия?

Тем не менее, он все же прошел дальше, стараясь не думать о том, что его ждёт. Вокруг было тихо, чисто и неприятно пахло дешевыми благовониями. Кажется, корицей. Видимо, всё это обязано создавать благоприятную атмосферу. Вот только эффект был прямо противоположным. Во всяком случае, для тех, кто способен увидеть это притворство. Таким был и Л.

В дальнем конце коридора было что-то наподобие справочной стойки. А вернее: стул, стол и скучающая пожилая женщина с газетой в руках.

— Добрый день. — Начал Л.

— Ах, Вы по поводу пожертвований, да? — С надеждой спросила женщина и даже отбросила газету.

Возможно, она так решила из-за весьма опрятного внешнего вида Л. Действительно, сегодня он выглядел хорошо и вполне мог сойти за здорового и счастливого человека. Но исключительно внешне.

— Нет, я по поводу болезни…

— А, Вы из этих… — Разочарованно перебила женщина. — Вон туда.

Следуя по направлению её пальца, Л. оказался перед дверью кабинета, из которого доносились еле слышные, напуганные голоса.

Он робко постучал.

Дверь открыл жалкого вида паренёк. Слишком молодой, чтобы утешать таких как Л. Слишком довольный.

Внутри помещения чересчур пахло чем-то сладким, а на стенах висели уродливые картинки со смеющимися людьми. Этакий лживый кабинетишка со лживым ведущим этого лживого шоу.

“Это уже перебор” — подумал Л., и чуть было не собрался пойти прочь, но откуда-то из глубины донеслось:

— Здрасте-здрасте! Проходите, прошу!

И Л. прошёл, не задавшись вопросом “зачем”.

Несколько грустных лиц сидели в центре комнаты и просто разговаривали. А паренёк, что встречал у двери, лишь свысока передавал право голоса, непрерывно кивая головой, выражая поддельное сочувствие.

Два часа были потрачены впустую. “Нужно бороться!”, “Будь выше этого!”, “Смирись с судьбой!” — ничего кроме подобных пустых, примитивных, противоречащих друг другу фраз и выставленного напоказ страдания.

“Если бы я вот также сидел и плакался кучке обезумевших от горя людишек, насколько бы сильно я себя возненавидел? И неужели такие собрания кому-то помогают? Да тут же никому дела нет ни до тебя, ни до твоих проблем. Все плевать хотели, и заняты только своим несчастьем. Да и помощь от всех этих ненастоящих слов такая ничтожная, что становится только еще хуже. Все лишь ждут, покуда очередь дойдёт до их собственного горя.” — Думал Л., в спешке выбежав из здания, и отправляясь домой в совершеннейшем недоумении.

Лишь один человек оставил о себе положительное впечатление. Л., к своему сожалению, не спросил его имени. Это был средних лет профессор, доктор наук, безмерно глубокий ум и бесконечно добрая душа. Такая характеристика сложилась после первых часов общения. Он не улыбался, постоянно крутил ручку между пальцами, закрывал глаза и по большей части молчал. Но если и говорил, то искренне. Они сразу нашли общий язык, а профессор, в свою очередь, был восхищен родом занятия Л. Поэтому они договорились встретиться в ближайшие дни и побеседовать об этом. Шут в нетерпении ждал намеченной даты.

Придя домой, Л. сделал себе, крепкого чёрного чаю, написал, уже по привычке, письмо и назначил приём к врачу на следующий вечер. Лишь только дойдя до кровати, он провалился в сон.

***

Утро было обычным, в самом плохом смысле этого слова. Одинаковость во всём рябила в глазах, заставляя их закрывать. Несмотря на периодически сменявшие друг друга незначительные события, ощущение повторения не покидало ни на миг.

Л. нехотя выпил безвкусный кофе и начал собираться на работу, где ему предстояло совершить очередное превращение из угрюмого больного человечешки в жизнерадостного, не обремененного умом шута.

Больно было каждый раз надевать эту маску. Противно ведь улыбаться, когда хочется плакать. Со временем из-за этой необходимости, теряется интерес к улыбке и смеху как к таковым.

Переборов наступавшие сомнения вновь, Л. закрыл дверь своей квартиры и отправился в цирк, не забыв для начала посетить почтовое отделение.

Л. шел по улице, и всё вокруг казалось ему каким-то медленным, протяжным, расплывающимся. И даже моргал он непривычно долго. Он так сильно потерял себя в наблюдении, осознании окружающей картины дня, что и не заметил, как уже добрался до работы, до места своего спасения и своей казни.

— Будь добр, поторапливайся, у тебя всего полчаса до выхода! — обратился к Л. сценарист сегодняшнего представления.

— Да-а, конечно. Уже иду. — Л. почти забыл, о чем размышлял еще минутой ранее. Главное сейчас — грим, успешное выступление и смех, как награда. Нельзя давать чувству печали подойти к себе, иначе всё пропало. Он знал это, и думал только о том, достаточно ли комично он выглядит.

В гримёрку зашёл друг Л. и крепко пожал ему руку.

— Как дела?

— Нормально. Ты же знаешь.

— И вправду. Ты был в центре?

— Был.

— И как?

— Ничего более кошмарного я в жизни не видел.

— Жаль, мне говорили, такие места могут помочь… — Друг запнулся, стараясь избежать фразы “Таким как ты”. Он счел её неуместной, хоть и произнести собирался с самыми добрыми намерениями.

— Что ж, значит, неправильный я человек. — Почти по-настоящему усмехнувшись, ответил Л.

— Не глупи. Ладно, может, еще поговорим об этом. — Некоторое время, он наблюдал, как гримируется Л. — У меня к тебе разговор. Будь добр, зайди ко мне после выступления.

— Зайду. — Нарочито серьёзным голосом ответил клоун.

— Тогда удачи. — И друг удалился.

Лишь только стоило Л. выйти в центр арены, повсюду уже раздавались аплодисменты. А кто-то даже невольно начал смеяться просто от внешнего вида. Но разве могли все они хотя бы подумать, что смотрят почти на труп? Смотрят немного в будущее. И смеются над ним.

Меж тем, Л. свалился с велосипеда и непредвиденно больно ударился о пол. Всюду раздался оглушительный хохот. А восторженная, внушительных размеров женщина даже выкинула мороженое вверх, не справившись с эмоциями.

Л. был в выигрышном положении. Он клоун, и что бы с ним сейчас не произошло, это будет вызывать только неудержимый смех. Он не знал, плохо это или хорошо. И был вынужден лишь продолжать кривляться.

Его номер закончился. Но Л. с досадой отметил, что выступления даются ему с каждым разом всё труднее. Он пока не мог осознать, в чем именно заключалось это затруднение. Но чувство было явным.

Погруженный в свои мысли, забыв смыть грим и снять радужную одежду, он отправился к своему другу. В комнату “328”.

— Ты когда-нибудь задумывался над справедливостью? Существует ли она?

Они стояли плечом к плечу и пристально смотрели в окно.

— Ты задаёшь вопросы, на которые заранее знаешь мои ответы. Взгляни на меня. Я потерян! Я пуст! — Л. поперхнулся. — Справедливость? А чья? Твоя? Моя? Или кого-нибудь еще? Не могу судить о том, чего быть не может. Задайся лучше вопросом, что вообще существует. И существуешь ли ты сам? Да и что ты вкладываешь в понятие “существование”?

Они оба ухмыльнулись, постаравшись сделать наиболее непринужденный, и даже ветреный вид. Но на самом деле, каждый из них глубоко задумался.

Затем, через пару минут, друг продолжил:

— Мне кажется, она есть.

Л. вопросительно посмотрел на своего друга. И тот объяснил:

— Справедливость. Что бы под этим не подразумевалось. Я думаю, она всё же есть. — Он почувствовал, что в комнате стало слишком холодно, и закрыл окно, на секунду уловив в отражении грустное лицо Л.

— Я так понимаю, справедливость и толки о ней — всё же не та причина, по которой ты попросил тебя навестить.

— Верно. Послушай, друг, я о твоём состоянии…

Л. перебил его:

— Нет, довольно, я уже наслушался! Не нужно меня жалеть, я справлюсь со всем самостоятельно!

— Да послушай же! Лишь только потому, что ты каждый день просыпаешься, находишь в себе силы выйти на улицу, начать работать — тысячи людей улыбаются. Осознай это! Тысячи! Они по-настоящему хохочут, вне себя от счастья в этот момент. Это не поддельные эмоции. Нет. И причиной этому — ты. И только ты. Подумай, сколько у каждого из них проблем, сколько скуки, сколько боли, сколько горя выпало на долю каждого. Возможно, многие из них разуверились в жизни и оказались здесь случайно. Но они смеются. И это не может затмить ничто иное.

Грустный клоун слушал молча со всё возрастающем недовольством. А его друг продолжал.

— Ну, неужели это не является поводом, чтобы улыбнуться самому?

Л. скривил лицо, саркастически пытаясь изобразить улыбку.

— Нет, я не о конвульсиях на лице. — Расстроился друг. — Я о внутреннем состоянии!

— Вот только ты забыл одну небольшую деталь.

— Ты умрёшь. Да. Возможно, скоро. Да. Но разве это должно печалить? Я не вижу на прилавках в магазинах настоек для вечной жизни. Так какая разница, десять дней или десять лет? Ну, ты же сам мне говорил, что есть что-то более высокое, чем жизнь! Отдайся этому сполна, что бы это не значило. Заберись на этот верх и растворись там!

Л. опустил голову вниз и тихо проговорил:

— Ты не знаешь, каково это.

Они молчали, не зная, что сказать. Л. смотрел по сторонам.

— Ты прав. Я не знаю. Но, молю тебя, подумай над тем, что я тебе сейчас сказал.

— Договорились.

— Пообещай.

— Обещаю. Ты доволен?

— Еще бы. — Усмехнулся друг. — Знаешь, еще одна вещь, о которой я давно хотел тебе сказать. В последнее время, я чувствую, будто скоро случится нечто плохое, ужасное. Трудно объяснить. Но я уверен в этом, и мне не по себе.

— Я с этим ощущением живу уже долгие годы. Всё стабильно плохо. Ничего, что выходило бы за рамки, не волнуйся. — И Л. впервые за долгое время изобразил что-то, похожее на искреннюю улыбку. И тем же ответил его друг.

Они разговаривали до самого вечера. Так что Л. чуть не забыл, что ему нужно наведаться в больницу, поэтому попрощавшись, он выбежал на улицу.

Вслед он услышал ожидаемое “Не пропадай”.

***

Всю дорогу к врачу, Л. тягостно размышлял о недавнем разговоре. Пытался дать оценку всему, что его окружало, оценку своей жизни, в частности. В его голове всплывали странные образы. Так всегда происходит, при попытке осмыслить что-то истинное.

Действительно, человек не думает об уходе. Существует себе, пустой внутри, пустой снаружи. Но стоит сократить его срок хотя бы на день, и он загорится отчаянием. Всепоглощающим. Зрители впервые увидят, как горит пустота. А может, еще и по глупости уйдёт из жизни самостоятельно. Посчитав мир недостойным его присутствия. Пребывая в унынии, он жаждет, чтобы на него обратили внимание. И таких пустых людей, поверьте, большинство.

Л. вспоминал своё утреннее выступление. Старался воспроизвести происходящее в мельчайших деталях. Перед глазами предстали лица зрителей, в которые он так тщательно вглядывался на протяжении всего выступления. Мысль, внезапно пришедшая ему в голову, заставила его остановиться посреди улицы.

“Даже я не настолько болен” — Прошептал он себе. И эта, отчасти жестокая, но правдивая идея заметно испугала его. И дышать стало несколько тяжелее.

В больницу Л. заходил, когда солнце грозилось вдребезги разбиться о землю и багровое небо заранее печально ждало утраты.

Дожидаясь своей очереди, он непрестанно думал о своём недуге. Некоторое время назад, Л. проходил всевозможные обследования, мотаясь из одной части города в другую. И сегодня он должен был узнать окончательный прогноз, относительно своей жизни. Подвести черту.

Коридор остался пустым, вокруг совсем никого не было. Это означало, что подошла очередь Л. Он не двигался и с опаской смотрел на дверь, стараясь вспомнить что-то такое необходимое в этот момент. И в ушах послышался его недавний разговор с другом. Голоса звучали так отчетливо, что он невольно оглянулся.

“И вправду. Какая разница?” — Крутилось в голове у Л.

За дверью послышалось недовольное “Войдите!”.

Л. развернулся и быстро зашагал к выходу. Его ждали дела. Сегодня, завтра, всегда. Он не боялся правды. Просто она была ему не нужна.

На улице было слишком много суеты. Слишком много людей, предметов, которые видят Л. без шутовской одежды и грима. И от этого ему становилось не по себе — прижимало чувство какой-то необъяснимой неловкости. Хоть и, на самом деле, никому не было до него дела.

Чем ближе был он к своему дому, тем больше становилось вещей. Казалось, что всё вокруг будто намеренно толпится прямо около его персоны. Весь мир собрался посмотреть, как клоун бежит от правды. Бежит от правды к истине.

И Л. только ускорял шаг.

Добравшись, наконец, до дома, он влетел в квартиру, будто за ним по-настоящему кто-то гнался, и захлопнул за собой дверь. Ключ он проворачивал до тех пор, пока пальцы с болью не соскользнули. Он прислонился спиной к двери. Теперь всё было позади, и миру не добраться до него. Представления только на работе.

Убедившись, что в дверь никто не пытается ворваться, Л. устало пошёл в кровать. Но не спать. Ему вновь предстояло много над чем поразмыслить. К тому же, скоро встреча с профессором, и он хотел определить, о чем именно хотел бы побеседовать.

Ах, да. Он совсем забыл про письмо.

Ночь обещала быть длинной.

***

На следующее утро весь цирк облетела ужасная весть. Смерть! Смерть прямо на сцене во время выступления! Ничего криминального: просто сердечный приступ. Обычное дело, казалось бы. Вот только случилось это с тем, с кем не должно было. И совсем некстати.

Здоровый физически и здоровый умственно, умер друг Л.

Новость за каких-то пару часов разнеслась по всему городу.

“Кошмар! Шут замертво упал прямо во время циркового представления”; ”И смех и грех. Смерть на сцене!” — Кричали заголовки газет.

Л. пришел на работу в то время, когда приехавшие слишком поздно врачи уже забирали тело, нехотя и позёвывая.

О случившемся он узнал из уст директора цирка и пары своих коллег. В каждой комнате, каждом коридоре, в каждом углу слышался напряженный шепот.

“Что за вопиющая несправедливость?” — сетовали разочарованные работники и разочарованные зрители, отпущенные на перерыв. Вот только неясно было, печалила ли их смерть или приостановка представления. А женщины напоказ рыдали, давая повод скопившимся вокруг ухажерам.

Первое, что испытал Л., стало непониманием. Разум твердил, что это невозможно.

“Как? Он не мог просто взять и умереть! Что, его теперь нет, и всё тут?” — терзал себя вопросами Л. Но жизнь решила иначе.

Вслед за непониманием последовало неприятие, грусть, отчаяние. Комната “328”, где работал и жил когда-то его друг, потому что дома у него не было, теперь пуста. Не будет больше задушевных разговоров, добрых рукопожатий и искреннего желания помочь. Скоро сюда войдёт совсем другой человек. А о прошлом все забудут. И память о нем исчезнет. Клоунов не хоронят в цирках.

Л. стоял посреди комнаты, не в силах заставить себя уйти. Позади он услышал робкие шаги и хотел уже начать сердиться, потому что попросил всех оставить его в покое хотя бы на пару минут.

— Я соболезную. — Коротко и мягко сказала вошедшая. Л. сразу узнал её, когда, наконец, решился обернуться. Она также работала в цирке — мим. Причем, весьма талантливый. Миловидная, тихая, добрая девушка лет двадцати пяти из бедной семьи. И сейчас, не зная, что сказать дальше, она ясными влажными глазами смотрела на Л. По её разукрашенному лицу и нарисованной улыбке аккуратно скатывалась слеза. В этом человеке было больше истинного сожаления об утрате и искреннего сочувствия, нежели у всех, кто был сейчас рядом.

— Как это было? — Л. не хотел слышать, но убеждал себя, что должен знать.

— Он…просто, — Запиналась девушка. — Просто упал. Все сначала засмеялись, а потом раздались крики и визг.

В комнате опять наступила тишина, нарушаемая лишь редкими всхлипами.

— Но у нас же есть в цирке бригада врачей, разве нет?

— Да, но один сегодня не вышел на работу, а другой валялся весь день пьяным где-то в подвале.

Л. смотрел на скованную фигуру около двери. Его глаза заблестели в свете лампы. Теперь девушка не выдержала.

— Прости, я не могу! — И, закрыв лицо руками, убежала прочь.

Следом ушёл и Л. Комната осталась пустой.

По другую сторону развернувшейся драмы, были свои неурядицы. Зрители, несмотря на происшествие, жаждали продолжения циркового выступления. Ведь они платили деньги за полный показ клоунов. Разве могла одна лишь нелепая смерть утолить их аппетит?

К тому же, отмена шоу повлечет за собой крупные убытки, а скандал с гибелью клоуна достигнет невиданных масштабов. Но если же зрители останутся довольными — все забудут это горестное недоразумение, жадно заедая его сладкой ватой и громко смеясь.

И заставить их это сделать предстояло именно Л.

Он не хотел, но его умоляли, чуть ли не вставая на колени. В голове всё перемешалось, Л. плохо соображал. И уж тем более был не в состоянии понять, что от него хотят все эти люди, столпившиеся вокруг. Он вспоминал слова своего друга о смерти, об улыбке. Вспоминал также и о справедливости. Вернее, о её отсутствии. Л. должен был подумать, должен был осмыслить, но его силой выпихнули в центр арены. Воздух вновь наполнился радостной атмосферой, отовсюду слышались аплодисменты и крики.

Л. поклонился. И ненавидел себя, ненавидел зрителей, администрацию цирка и этот чертов колпак, что неуклюже болтался на голове. Он ненавидел всё вокруг и щупал себя за нос, изображая боль. Но слёзы были настоящими.

***

Небольшой парк, раннее утро, никого вокруг. Лишь тишина, а вернее сказать — пустота. После смерти друга прошло несколько дней. Находиться в цирке было невыносимо. И Л. взял пару выходных, чтобы хоть немного отдохнуть и поразмыслить над прошедшими событиями, да и над всем остальным тоже. Эти дни он только и делал, что лежал на кровати. Редко ел, мало спал. И сейчас он счел необходимым выйти на улицу, прогуляться; к тому же сегодня была назначена встреча с профессором. Поэтому он позвонил ему еще вечером и договорился увидеться как можно раньше с утра. Маячащие перед глазами толпы народу только бы раздражали и не давали сосредоточиться.

Л. пришел к месту встречи несколько ранее назначенного времени и задумчиво сидел на скамье. С самого утра он с досадой отметил появившееся недомогание — становилось ясно, что его состояние ухудшается.

“Только не сейчас” — попросил он умоляюще, еще вставая с кровати.

Парк будто бы застыл на месте. Не было ветра, солнце не двигалось, и сам Л. сидел в оцепенении. Он хотел, чтобы поскорее пришел профессор и одновременно, чтобы этот момент покоя длился вечно. Он посмотрел вдаль и увидел, как солнце пронзает воздух, проходя сквозь листву, и лучи рассеиваются, упираясь в землю. На ней оставалось лишь нелепое, но яркое пятно. Тень окружила его, но не смела даже прикоснуться.

Л. не заметил, как пришел его сегодняшний собеседник и уселся рядом с ним. Разбудить его смог только твердый голос.

— Умиротворенно, не правда ли?

Л. молча кивнул.

— Полагаю, Вы неспроста выбрали именно это место для встречи. Часто тут бываете?

— Весьма часто. — Он сделал паузу. — Здесь можно подумать.

Профессор усмехнулся, у него было явно хорошее настроение, но это не мешало ему сохранять трезвость ума.

— Да тут нужно подумать! Вы только гляньте на пятно под теми деревьями. Вот уж правда, луч света в тёмном царстве.

Солнце совершало свой обычный маршрут по небу, и свет начал обходить листья дерева, делая яркое пятно всё шире.

— Позвольте спросить. — Л. ясно посмотрел на профессора. — Вы не похожи на человека, которому нужна поддержка. И тем не менее, ходите на эти ужасные собрания. Зачем?

— Вы уж точно не похожи на такого человека. Однако мы с Вами встретились именно там. Что же касается меня, то я наблюдаю, оцениваю, стараюсь что-то найти. Даже там. — Он некоторое время поразмыслил и продолжил своим привычным сосредоточенным голосом. — Разве не благородное занятие для человека в нашем положении?

Вопрос был риторический.

— Так что же, Вы смирились?

— К смерти, как и к жизни, нужно подойти достойно. — И профессор сменил тему, явно не желая отвечать прямо. — Расскажите о Вашей работе. Мне, правда, очень интересно.

“К смерти, как и к жизни…Что бы это значило?” — Не выходило из головы у Л.

— Нечего рассказывать. Я шут. Это моя жизнь. И от неё не деться никуда, даже у себя дома, даже в одиночестве. Я пронизан этим с головы до пят, и мне не спрятаться. Всё бы ничего, но есть одно “но”, до боли Вам известное, в прямом смысле.

— Вот как! Что ж, я заранее извиняюсь за излишнюю прямоту. — Он искал глазами, стараясь поймать взгляд собеседника. — Каково это, смеяться, когда не знаешь, откроются ли завтра твои глаза?

Солнце продолжало своё восхождение. Теперь лучи упирались в ветки, и пятно на земле немного сузилось. Л. долго думал, наблюдая за ним.

— Не самое приятное чувство, которое я когда либо испытывал. — Сказал он сухо, так как спокойно относился к такому рода вопросам. Затем добавил. — Мягко говоря.

— Так что же это? Отчаяние?

— Быть может, первое время. Теперь только пустота. А её разве можно описать?

Они очень долго сидели в полной тишине. Каждый знал, что сейчас можно обойтись без слов. Профессор закрыл глаза, но лишь для того, чтобы сконцентрироваться сильнее. Л. же безразлично смотрел в пол, тоже думая над чем-то очень важным. Наконец, профессор продолжил.

— Я слышал печальную весть про Ваш цирк, читал в газете. — И он вопросительно посмотрел на Л.

— Веселого мало. — Равнодушно подметил тот.

Однако равнодушие было поддельным, слишком наигранным, и профессор заметил это.

— Он был Вам другом?

Л. помедлил с ответом, прокручивая в голове минувшие события. Этот вопрос больно кольнул его в грудь.

— Единственным.

— Смерть клоуна, — Профессор говорил сам себе, видимо, не найдя место в голове для этой мысли. — Вздор!

Настала очередная пауза. Разговор явно не клеился. Слишком много мыслей, слишком много нужно было сказать, но по неясной причине не было ни слов, ни желания.

— Как Вы думаете, профессор, есть ли справедливость?

— Вы задаёте вопросы, на которые сами знаете мои ответы. Как я могу думать о том, чего быть не может? — И они оба задумчиво ухмыльнулись. А голову Л. посетили воспоминания.

Солнце спряталось за тучу, и пятно окончательно исчезло.

— Я хотел бы помочь Вам.

— В самом деле?

— Конечно!

— Тогда доставьте письмо по адресу, лично. Мне это, правда, поможет. — С этими словами, Л. достал из пальто плотное письмо, которое носил с собой уже давно, не в состоянии найти в себе силы, чтобы доставить его самостоятельно.

— Я сделаю. Но прежде, хочу Вас спросить, не собираетесь ли Вы наделать глупостей?

— Я просто слишком плохо себя чувствую.

Профессор крепко сжал руку Л., поблагодарил его и заявил о своём желании встретиться вновь. После чего, ушёл. И Л. остался один.

***

…Достигнув нужного адреса на следующий день, профессор позвонил в дверь. На порог вышла женщина. Выслушав объяснения, она взяла конверт, но взглянув на него, тут же окрикнула профессора, который уже успел отойти от дома.

— Она здесь больше не живёт. Девушка, которой адресовано письмо, здесь больше не живёт.

— И как долго? — Сильно озаботившись, спросил профессор.

— Уже несколько лет. — И женщина закрыла дверь, оставив профессора мёрзнуть с открытым письмом в руках.

На улице было необычно холодно и промозгло, после недавнего дождя. Поддавшись странному чувству, профессор начал читать.

“Дорогая …

Я вновь отправляю тебе небольшую сумму. Здесь совсем немного. Это всё, что я могу сделать. Ты знаешь, моё положение всегда было не самым лучшим. Особенно теперь, когда болезнь берёт верх.

Я чувствую, как что-то приближается. Что-то громадное, всеобъемлющее. Но это не конец. Нет. Скорее развязка. Кульминация. Во всяком случае, я надеюсь, что это так. Я настолько устал и запутался, что у меня кружится голова и трясутся руки. Каждый день я ощущаю нечто страшное. Будто из меня ежечасно выдергивают небольшую часть. По ниточке. Я живу так уже слишком долго. И наверное, скоро совсем исчезну. Испарюсь. Но и после этого я буду думать лишь о тебе. Знай.

Если тебе интересно, я был вчера у врача. Простоял в очереди несколько часов, развернулся и пошёл домой. Я решил, что любой вердикт ничего бы не поменял. А значит, это всё не имело смысла. И я живу. Прямо сейчас. Этого достаточно.

Меня научил этому мой друг. Он умер, кстати, пару дней назад. Сердечный приступ, представляешь? А я только говорил с ним о справедливости! Как она может существовать после такого?! Интересно, что бы он сказал теперь…

Он ушёл, и мне больно. Я одинок. Я был не способен оценить его присутствие. А теперь, я просто жду. И даже не знаю, чего именно.

Я устал терять. Когда тебя не стало, когда я перестал чувствовать тебя рядом, я чуть было не сошёл с ума. Найти себе место в опустевшем мире оказалось невозможным. Я не виню тебя. Клоуны, больные раком, всегда были не лучшей перспективой.

И вот, я работаю простым цирковым шутом. Вернее, это уже даже не работа. Я — цирковой шут. Это сущность. Настанет мой час, и я посмеюсь вдоволь в последний раз.

Признаю со всей ясностью: меня вскоре не станет. Но я верю, понимаешь, я верю, что есть нечто более высокое, чем существование. И я предаюсь этому нечто полностью.

Не знаю, напишу ли тебе ещё раз. Поэтому помни: Я люблю тебя. Я любил тебя. И я буду любить тебя всегда. Несмотря ни на что. И прошу у тебя прощения.

Мои трепетные, нежные чувства не иссякли ни в гнилом теле, ни в потухшей душе. Их не сломит смерть, не сокрушит и жизнь. Мне не страшны насмешки. Не дрогну я и от страданий. Моя любовь к тебе слишком вечна, чтобы дать мне вот так просто упасть.

Столько времени прошло, а я всё помню. Правда, каждую нашу секунду.

… С сожалением признаю, что мне опротивело всё вокруг. В особенности, жизнь. Господи! Я же клоун! Жизнь преисполнена иронией!

Я бы хотел многое поменять. Многое сделать иначе. Сказать чуть больше, чувствовать чуть ярче. Но сейчас уже поздно даже думать об этом.

Да, я отчаялся. Я — пустая, потерянная оболочка. Везде лишний, навеки один. Прости за мои несуразные объяснения. Я уже слишком плох, и теряю способность мыслить.

Я был бы рад твоему ответу, хотя бы раз. Просто дай мне знать, что я пишу не впустую. Это важно для меня.

Завтра моё последнее выступление. И я буду счастлив, если ты придёшь.

Зал охватит смех. Голова предастся размышлениям. И грусть наполнит сердце.

Навеки твой Л.”