Дни и ночи литредактора Симоновой

Ксения жевала мандарин, глотала шампанское и мысленно клялась, что эта вечеринка — последняя, на которую она приходит в одиночестве.

Все издательские дамы были — кто с мужем, кто с ухажером, кто хоть с сыном, как Настя Рыжова. Джульетта Петровна, на правах главной и незаменимой, и одной за всех, приехала «в полном составе. А Ксения ни с кем!

Надо было маму пригласить, думала она, сплевывая в кулачок косточку от мандарина. Черт их знает, эти мандарины, раньше в них никогда не было косточек. А теперь вот что-то развелись какие-то подозрительные — костлявые, в каждой дольке по одной, а то и по две косточки!

Нет, не так — тавтология получается, слишком много «косточек» в одном мысленном абзаце, одернула себя Ксения. Представила кусок «не выправленного» текста, исправила фразу: «по одному, а то и по два семечка», но поморщилась и удалила часть предложения вообще. После «костлявых» решительно поставила точку. Лучше бы этих «костей» там вовсе не было, подумала напоследок.

В оставшихся четырех дольках косточек не оказалось — и на том спасибо. Ксения доела мандарин, допила шампанское, поправила очки и пошла веселиться, по пути скинув мусор в картонную тарелочку, оказавшуюся очень кстати рядом, на шатком «фуршетном» столике.

Она веселилась вовсю — танцевала с чьим-то подвыпившим то ли сыном, то ли кавалером, участвовала в каких-то «конкурсах», где выиграла чупа-чупс и пупса, опять плясала и снова пила.

В разгаре этого веселья Ксению вытащила из танцующего ламбаду круга Альбина и увлекла за собой в курилку, где выбила из пачки «Вог» две тонкие сигаретины, и изрекла:

— Это было душераздирающее зрелище.

— Ты вообще о чем? — отвергая безвкусный «Вог» и извлекая из сумочки «пэл-мэл», спросила Ксения и закурила.

— Твой удалой разгул. Особенно мне понравилось то место, где ты обжималась с Маринкиным новым сыночком.

— Маринкиным новым? То-то я гляжу, ее мальчик опять помолодел, — протянула Ксения.

— Ага, а заодно похудел и поменял цвет волос.

— Как ты думаешь, зачем она их представляет, как своих сыновей? У нее ж дочь, почти взрослая …

— Вот потому, что никого, и представляет! Стыдно признаться, что вот, новый сопляк за бабкины бабки старается… Ну ладно, с Маринкой-то все ясно, а вот ты у меня вызываешь серьезные опасения. Все одна да одна!

— Ну, да. Унылая шалунья Ксюша Симонова, — вздохнула Ксения, — это я.

— Хочешь, я тебе парня одного приведу, — хрипловато спросила Альбина, выпуская из ноздрей дым. — Во такой пацан! Красивый, умный, начитанный, накачанный, фотографирует, как бог, ухаживает, как… как…

— Как черт? — предположила Ксения. Фотографирующий бог увлек ее воображение, даже заинтриговал. — А мне-то этот чертовский бог зачем?

— Ну как зачем? — возопила Альбина. — У меня же муж! Мне же надо мальчика пристроить по-хорошему!

Ксения с огорчением поняла, что подруга уже дошла до «честно-откровенно», а значит, пора сматываться с вечеринки. Следующей стадией Альбинкиного опьянения будет повышенный сексуальный интерес ко всему живому, включая кактусы. В прошлом году Ксению угораздило подпасть под этот интерес, а иголками, в отличие от кактуса, не запаслась, и получила пылкое объяснение в любви и чувствительный щипок в грудь.

… В зале — принаряженной издательской столовке, откуда даже новогодним деликатесным запахам не удалось изгнать благоухания щей и гречневой каши — уже закончились танцы, и вышел «на сцену» любимец публики Феденька. Любимцем он был по многим причинам: во-первых, его неумеренная «писучесть» давала работу издательству даже в самые трудные времена, во-вторых, был он красавец и бабник, а в-третьих, на корпоративках подобного рода он и пел, и произносил тосты, и развлекал — куда там записным тамадам и массовикам-затейникам! Вот и теперь Феденька вооружился гитарой и завел популярную песню, любимую издательскими дамами как за душевность, так и за возможность показать и свои вокальные данные.

ой, как замуж хочется, ой-ой-ой,

— вздыхала героиня песни, и шутовски-жалостные голоса женщин вторили Феденьке, так что с елки сыпалась хвоя.

Ксения не то что бы хотела замуж, но дурацкая песня внезапно разбудила в ней нечто такое чувствительное, а может статься, и чувственное, что, когда Феденька допел до финала:

дыгрызу все семячки и пойду домой,

ой, как замуж хочется, ой, ой, ой…

— подкатила к горлу непрошеная слеза, и Ксения вспомнила, что два месяца назад огрела бабника и красавца Феденьку пачкой гранок, уже упакованной в твердую пластиковую папку: собиралась взять работу на дом…

Больше трех месяцев пылкий ухажер ни с одной из девушек не встречался, но уж этот-то вечер всяко был бы еще проведен вместе с ней, Ксенией, и, наверное, ей было бы не столь тоскливо и тягомотно, как теперь.

Утерев слезинку и поправив очки, Ксения еще раз взглянула на певца и любимца, который, не снимая с перевязи своей блескучей, черно-желтой гитары, чокался с Настей Рыжовой, Джульеттой Петровной и Маринкой одновременно, и подумала, что, если она бы не огрела Феденьку папкой в прошлый раз, то сейчас он получил бы уже чем потяжелее.

Утешенная сознанием собственной гуманности, Ксения оглядела подвыпившее общество и решительно стала собираться домой.

Завтра все-таки Новый год встречать, вставать хоть и не в семь утра, но и не в двенадцать же! Предстоит убраться, нарядить елку, приготовить салаты для себя и такой же одинокой, как она, соседки-инвалидки Тани. Та обещала запечь кролика и притащить какое-то необыкновенное вино, вот и попразднуют они в свое удовольствие. Хотя Танька вино в лучшем случае пригубит, и кроличью ножку в лучшем случае надкусит, а будет жевать яблоки и пить сок…

Надевая короткую курточку-пуховик, Ксения вздохнула протяжно и горестно: ой, как замуж хочется. Ой…

Ах, Таня-Танечка, удивила на этот раз и поразила прямо в самое сердце. В одиннадцать часов вечера Ксения распахнула двери перед противнем с аппетитно благоухающим кроликом и запоздало взвизгнула, когда сообразила, что горячее подано не застенчивой соседкой, а неким мужчиной в полном расцвете сил. Из кармана его пиджака торчало бутылочное горлышко, с запястья свисал прозрачный пакет с фруктами.

Таняха тащила большую бутылку мартини, благодаря которому Ксении удалось хоть как-то, с грехом пополам, запить и залить свое горе в эту новогоднюю ночь. Ибо после сообщений, что кавалер повезет Танюшу в санаторий лечиться, а оттуда на море отдыхать, а оттуда еще — в дом малютки усыновлять ребенка, на Ксению навалилась жутчайшая тоска. Беззастенчиво счастливая Таня увела свое сокровище почти сразу после боя курантов, причем на радостях выпила целый бокал вина и даже не заметила — вот что любовь с людьми делает!

Ксения честно попыталась радоваться за подругу — одинокая, с больным сердцем, даже ребеночка не родит, так пусть хоть в эту ночь хоть у нее будет женское счастье… но мысли отдавали чем-то подозрительно несвежим, Ксении даже казалось, что слова пахнут то ли затхлой тряпкой, то ли подгнившим мандарином…

Так что, раздосадованная и разочарованная, Ксения Симонова напилась мартини, съела огромный кусок запеченной крольчатины и, не обращая внимания на какофонию из музык, хохота и громыхания фейерверков, каковая могла терзать слух еще долго, легла в постель, накрывшись с головой.

Приятное тепло и тяжесть в желудке помогли ей заснуть.

Но сон был странный.

Приснились гранки в жесткой синей пластиковой папке с белой ручкой и двумя кнопками. Этой папкой она защищалась от отряда Феденек, завывающих что-то про «доставай-открывай-наливай» вперемешку с незабываемым «замуж хочется». Разгромив противника наголову, Ксения раскрыла папку и уселась под новогодней елкой, украшенной разномастными авторучками. У украшений имелось нечто общее — все они были красными. Сорвав с нижней лапки единственную черную ручку — «Паркер» с золотым пером — и обнаружив, что она заправлена красными чернилами, Ксения взяла первый попавшийся листок и принялась за вычитку.

Чтение ей не понравилось. Во-первых, она все время «проглатывала» текст, зачитывалась отдельными эпизодами, забывая править, во-вторых, очень жаль было героиню — болезненную девочку, на которую сыпались несчастья, терзая ее и без того надорванное операциями сердечко. Ксения не выносила, когда автор ради прихоти или даже из-за прибыли начинал жестоко обходиться с героями.

Ксения захлопнула папку, из нее выпал один листок — судя по нумерации, один из последних.

То, что ухватил опытный взгляд редактора, было просто противно читать. «Счастье ее будет совсем кратким. Этот красивый, опытный мужчина доведет ее до печального финала, эту маленькую, не очень юную женщину с вечно синеющими от волнения губами. Он не повезет ее в санаторий, как обещал, и не будет ухаживать за ней в дни болезни — просто в один прекрасный день, когда ее «прихватит», он не поднесет ей лекарство и не вызовет вовремя скорую. И этого будет достаточно, чтобы она оставила его навсегда в этой большой и удобной квартире в самом центре города… Она даже не поймет, что ее обманули и предали, она умрет в счастливом неведении…»

Ксения-во-сне воровато оглянулась по сторонам, крепко сжимая «Паркер». Вокруг елки никого не было — ни Феденек, ни Снегурки с Дедом Морозом, ни друзей, ни чужих. Перечеркнув абзац, она решительно принялась вносить недопустимые изменения в текст — черт с ними, с авторскими правами, рассудила она. Это же мой сон, что хочу, тои пишу!

«И если уж я оставляю ее, эту маленькую и не очень юную, с ее неурядицами и синими губами, в счастливом неведении, то уж пускай оно длится не год и не два! Пускай он привыкнет к ней и забудет, что имел виды на ее квартиру, и повезет ее к морю, и вместе с ней усыновит ребенка. Вот».

Полюбовавшись на аккуратные ряды красных буковок, Ксения зажала «Паркер» в кулачке и заснула прямо на осыпающейся хвое.

А в реальности — проснулась и увидела рядом с собой красивую златоперую ручку, заправленную красными чернилами.

Ах да, Таняшин подарок, подумала Ксения, я ведь вчера должна была получить подарок и вручить ей свой?

…Мама так долго звала Ксению в гости, что та наконец наплевала, что холодно, и далеко, и с отчимом она не ладит, и махнула в деревню аж на четыре дня. Дольше она в «глуши» никогда не задерживалась — скучно. Деревенский образ жизни, особенно вот такой — с каким-никаким мужичонкой под боком, обязательно с коровкой, картошечкой и сальцем, Ксения не одобряла молча и бесповоротно.

Дома ждал творческий и просто беспорядок, доживали в холодильнике последние часы останки кролика, и Ксения долго размышляла, стоит ли доедать мясо чуть ли не недельной давности, когда в дверь робко постучали.

Ксения отворила — Таня. Лицо светится, щеки розовые от румянца — натурального! — глаза блестят.

— Я уезжаю лечиться, Ксень, — вполголоса, как обычно, залепетала Таняшка. — Ты вот возьми ключи, ага? Мы в ночь уезжаем, так чтобы тебя не беспокоить… Ой, Ксень, как хорошо все… пусть у тебя тоже все в этом году сложится…

— Спасибо, — немного растерялась Ксения, — я рада за тебя. И за ручку тоже спасибо, такой подарок…

— За ручку? Тебе под елочку кто-то ручку положил?

— «Паркер», — пролепетала и Ксения.

— Это, честное слово, не я, Ксень. Я как обычно — варежки, они у тебя вон, все еще под вешалкой лежат! А такие подарки — это в стиле твоей тусовки, издательской.

Ксения попрощалась с Таней и побрела к холодильнику. Кролик — все, что от него осталось — полетел в помойное ведро, очки — на стол, а хозяйка злополучного «Паркера» — на не застеленную постель: реветь.

Долго плакать Ксения не любила. Поэтому быстро заснула. И увидела во сне папку, все ту же, пластиковую, но, сколько ни пыталась, открыть ее не смогла. Только увидела, как слегка просвечивает через синий пластик название, набранное крупно и жирно: «Ксюша Сим.»

Очень хотелось прочитать и более того — вычитать все, что там про нее, Ксюшу Симонову, написал неизвестный автор.

Но ногти Ксении-во-сне ломались о беленькую кнопку, пальцы пытались разорвать папочку тщетно: не поддавалась.

Альбина все-таки решила проявить инициативу — на Рождество заявилась к подруге на дом в компании ладно сложенного парня в спортивной куртке и голубых джинсах. Ксения втайне не одобряла штанов такого цвета, особенно в сочетании с белыми свитерами грубой вязки, особенно с голубыми снежинками и северными оленями. А именно таковой свитер и обнаружился под спортивной курткой. Видимо, это был именно тот красивый и умный бог-фотограф, которого Альбина жаждала «пристроить».

Ксения долго пила с ними вино и хохотала над байками парня, но потом Альбина не в меру расшалилась, стала делать игривые и не слишком пристойные намеки и Ксении пришлось выставить их под предлогом, что у нее болит голова. И глаза. И все на свете — секс втроем не входил в ее даже самые смелые планы.

Спать улеглась рано, но засыпала на этот раз нервно, вздрагивала, открывала глаза, прислушивалась к шумам с лестницы и с улицы. Папка ей не снилась — снились какие-то люди, но стоило Ксении заснуть крепче, как все они разлетелись бумажными листками, захлопали белыми и не очень крылышками, и вдруг — фррр! — бросились ей в лицо, как колода карт кэролловской Алисе.

Ксения поймала в воздухе листок — с неба мгновенно свалился «Паркер», заправленный красными чернилами, и удобно лег в правую руку.

Отрывок из чьего-то дневника, датированный сентябрем 1999 года — о том, что «никогда не найти чистой, как белый лист бумаги, как первый снег, как родниковая вода, любви, чтобы однажды она заполнила тебя, как сосуд, до самого края, и чтобы ощущение этого волшебного счастья не покидало никогда. И я иду, и чувствую себя странницей, которая не дойдет до искомого никогда!» Поморщившись, Ксения взяла ручку наизготовку и для начала отчеркнула первое и последнее слово отрывка. И еще одно «никогда… Конечно, сам текст тоже мало привлекателен, но Ксения считала, что это уж не ее дело. Она сняла очки, немножко погрызла дужку и вздохнула. Вычеркнула второе предложение и написала: «Но однажды я нашла, и взяла то, что по праву принадлежало мне — страннице, которая всегда знала, что в конце концов дойдет до искомого!»

Хихикнув, Ксения сложила из листка самолетик и запустила его в небо.

Сентябрь 1999… Ах, веселое было время! Кажется, никаких забот не было тогда — Альбинка уже собиралась замуж за своего Радмира, за Ксенией ухаживал то ли Артур, то ли уже Алексей, и было так интересно жить, и начинался последний курс в институте…

Самолетик порхнул и исчез в ярком, разогретом лучами солнца-99 небе.

Хозяйка издательства и главредша, дама неуравновешенная и пылкая, после праздников решила взяться за «разленившихся» работников, чтоб их скромная жизнь не казалась им слишком легкой. Начав с безответных репортеров и журналистов, Джульетта Петровна разошлась не на шутку и к Ксении подошла уже распаленная донельзя.

— Ксения Денисовна, — сказала она литредактору леденящим душу голосом. — Во время праздников мы с мужем перелистали с десяток последних изданий. Две книги, справочник Мередианова и еще журналы… Вы понимаете меня?

— Пока да, — Ксения на всякий случай сняла очки и положила их рядом с «мышкой».

— Мы пришли к выводу, что корректура и редактура у нас не на высшем уровне. В последнем номере «Моделины» мы нашли порядка двадцати ошибок разного масштаба. Меня это беспокоит, а вас? К тому же вы недопустимо посвоевольничали с текстом от рекламодателя, исказили его концепцию… Вы понимаете меня, Ксения Денисовна? Будьте внимательны и не правьте то, что вас не просили!

Высказавшись так, Джульетта переключилась на корректоров, а Ксения потерла покрасневшие вдруг глаза и мрачно подумала: «Твой монолог бы поправить не мешало, это уж точно!»

Полдня ушло на то, чтобы успокоить испуганных угрозой увольнения корректоров, даже Альбину, которая не особенно раньше опасалась гнева Джульетты. И на вечер пришлось все-таки взять с собой вычитанные ими тексты, чтобы проверить еще раз. Джульетта Петровна заглянула в их кабинет перед уходом и, видимо еще не остыв после трудового дня, ядовито сказала:

— Вы, наверное, единственный в мире редактор, который читает с бумаги! Уже давно есть компьютеры! А вы как последний из могикан, все красными чернилами пользуетесь!

И с довольной улыбкой вынесла свое монументальное тело за пределы редакции.

— И не единственный, и не последний, — сказала «Паркеру» Ксения. Хотела еще кое-что добавить, но привычно отчеркнула лишние мысли.

…Когда-то у Ксении была перьевая ручка, и она знала, что запас чернил в ней периодически надо пополнять — и довольно часто. А «Паркер» ее удивил — и во сне, и наяву чернила в нем все не иссякали. Какая-то нетипичная ей попалась ручка, ну, да что удивляться, если и вообще сама жизнь, особенно сонная, пошла такая необыкновенная!

Несмотря на то, что Джульетта Петровна нагнала на всех страху, Альбина с утра ленилась, отрывалась от работы — Ксения даже подумывала сделать подруге замечание, но все откладывала на потом. Лишь когда Альбинкина «аська» закуковала слишком часто, Ксения подняла голову и сказала:

— Может быть, займешься делом? Хватит на рабочем месте со всякими там мальчиками флиртовать.

Умопомрачительный фотограф в бело-голубых одеяниях и ровном румянце с морозца все как-то не шел у нее из головы.

— Да ты что, — возмутилась Альбина, — я Радмирке пишу.

Ксения даже встала и подошла к монитору подруги. «Соскучилась ужасно!» — прочла она. «И я! Заеду в шесть, будь готова!» — «Всегда готова! А куда махнем?» — «В киношку хочешь?» Самое поразительное, что «аська» была точно Радмировская, не чужая.

— Оценила, какое сокровище твой муж? — не удержалась, съязвила Ксения.

— Всегда это знала, — ответила Альбина.

— А как же фотограф?

— Да ну его. И всех остальных вместе взятых. К черту! Ты лучше скажи-ка, долго еще будешь от мужиков шарахаться? Чего ты все боишься?

Второй корректор, Наденька, присоединилась к беседе столь непринужденно, что Ксения и не вспомнила, что изначально разговаривали они с Альбинкой вдвоем.

— Один раз только и обожглась, а уже всю жизнь боится, ужас, — сказала Надя трагическим голоском.

Ксения подозревала девушку в том, что этот голос и свои гримаски она тщательно продумывает перед сном, а потом еще репетирует перед зеркалом.

Надя тронула виски тонкими пальчиками и нервно выдала:

— Другие всю жизнь совершают промашку за промашкой, ошибаются, плачут, но — верят, — в голосе ее зазвенела тоненько жалостная нотка (первая струна, двенадцатый лад), — но — надеются, но — ищут!

— А ты только и можешь, что губу свою оттопыривать да смотреть неодобрительно на чужую любовь, — добавила Альбина.

— Я губу оттопыриваю? — забеспокоилась Ксения.

Она считала, что покончила с этой привычкой — приобретенной как раз тогда, когда совершила тот самый непростительный промах, сделала пресловутую ошибку и вообще…

Надя закатила глаза:

— Боже, да ежедневно!

— Ксюха, ты у нас красавица! — возопила Альбина. — Да если б у меня были твои ресницы….

В кабинет ворвалась Джульетта Петровна, подбежала к Альбининому столу и вперила синие, густо разрисованные очи в монитор.

— Это тот, который утром поставили?

Альбина с некоторым облегчением вздохнула — редакторша прилетела явно не по ее душу.

— Да, а что?

— Вот это серое убожество?

Ксения переглянулась с корректоршами. Ну да… Вася выбрал монитор совершенно не по тем параметрам, которые устраивали Джульетту. Та считала, что техника должна гармонировать с убранством офиса. В ее собственном кабинете все было черно-розовым, например, и «серому убожеству» в нем явно не нашлось бы места. Но корректорши обитали в помещении черно-стальных тонов (угнетающих сознание, по мнению Нади и Альбины, и, слава Богу, не сиреневом или оранжево-бирюзовом, как считала Ксения). Серый монитор Альбины, конечно, отличался от остальных, блистающих благородными металлизированными корпусами, но не так чтобы уж очень. Однако Джульетта на это имела свое твердое мнение.

— Поменять, — распорядилась она в пространство. — На этом работать нельзя! Сейчас же позвать Василия и поменять!

— Но у меня работы воз и маленькая тележка! — возразила Альбина.

— Не мои проблемы, — отрезала редакторша. — Где Вася?

И она вынеслась из кабинета, как бригантина под гордым британским флагом — к берегам мятежных морей.

— Что это было? — спросила Надя.

— Вот жаба, — прошептала Альбина.

Ксения пожала плечами и села на свое место, чтобы распечатать очередную порцию текста.

Ксения-во-сне, обнаружив в руке заправленную красными чернилами ручку, не удивилась и глазами стала искать текст. Очень интересно, подумала она, что на этот раз придется править? Но текста не было. В белой, как простыня, метели плачущий детский голос испуганно кричал в метель: «Джуля! Джуля! Вернись! Ко мне!»

Ребенок, поняла Ксения, ребенок потерял собаку.

А потом метель улеглась, и вокруг стало просто непроницаемо бело, и другой голос, уже постарше, истерически заявил: «Назвала меня в честь суки! Еще и паспорт сменить не даешь!» — «Да не в честь собаки, — отвечал приятный женский голос, — просто — прекрасное имя, а ты упрямишься!»

Ксения тихонько засмеялась. Ей под ноги упала маленькая красная книжечка, открылась на страничке с черно-белой фотографией. Красный «Паркер» отчеркнул имя, вымарал его, исправил на самое обыкновенное. Ксения еще раз хихикнула — а вот посмотрим, что будет! — и зашвырнула паспорт куда-то в белое и непроницаемое.

И проснулась. И было обычное утро. И отличное, между прочим, настроение — никаким Джульеттам его не под силу испортить!

Впрочем, если Ксения не ошибалась, то с Джульеттой будет покончено.

Редакторшу они увидели лишь к вечеру. Но все звали ее — Юлия Петровна.

Новая Петровна потеряла где-то в дебрях неведомого текста не меньше десяти килограммов веса, яркий макияж, напористость и глупую самоуверенность. Теперь это была крайне деловая, строгая и вполне терпимая версия главредши, и Ксения осталась довольна. Кроме нее, похоже, никто ничего то ли не понял, то ли не заметил, да и сама Ксения подозревала, что уже совсем скоро забудет о переменах.

Жаль только, свою собственную папочку она открыть так и не смогла!

Прошел без малого год. Народ носился по магазинам, скупая подарки, мандарины и шампанское. Поздоровевшая Танюшка носилась с бумажками на усыновление пятилетнего малыша по имени Ярослав, Сашик заканчивал ремонт в квартире, в которой упрямо не прописывался — чтобы не вызывать кривотолков. Юлия Петровна похудела до семидесяти килограммов, перестала доставать коллег и подчиненных безумными придирками и одаривала их улыбками.

Кроме того, отчим Ксении бросил пить, некий Павлик из Екатеринбурга написал, наконец, письмо бабушке из второго подъезда Ксениного дома, некая кошка из дома напротив перестала орать каждую ночь, поправился младший ребенок Насти Рыжовой, а неугомонная Маринка стойко перенесла климакс и вышла замуж за Феденьку, решившего остепениться и оставить в покое редакционных дам.

А Ксения готовилась к корпоративной вечеринке, на которую ей решительно не с кем было пойти.

Едучи в тесном автобусе из магазина, где Ксения ради праздника обзавелась платьем и туфлями, она сквозь дрему смотрела на какую-то ссорящуюся парочку средних лет. И думала при этом, что хорошо быть одной. Рано или поздно находящийся рядом мужчина надоест, и будет на него противно смотреть, не то что спать с ним в одной кровати, и придется еще воспитывать каких-то детей, а ведь дети — не урожай яблок, нового ждать не придется, какие уж получатся, такие и останутся на всю жизнь! И обязательно будешь тосковать по другой, более счастливой жизни, и будешь вот так, у всех на виду, пилить своего «благоверного», а вроде бы ничего мужик-то…

— Убил бы тебя, мочи нет, — тихо и злобно сказал вдруг «ничего мужик», и уже почти уснувшая Ксения с ужасом поняла, что он не врет: придет домой, выпьет для храбрости стаканчик-другой, и зарежет эту глупую, зловредную и многословную стерву-жену.

Впервые Ксения сделала то, что сделала — не открывая глаз, зажала в руке неизменный «Паркер» и тут же впилась взглядом в черненькие строки, и принялась за работу так быстро, как только могла. Увы, вся жизнь этого мужчины была так плотно переплетена с судьбой его супруги, что трудно было неимоверно, и казалось — все безнадежно. Убийство все-таки произойдет, и глупая тетка расстанется со своей глупой, но все-таки жизнью, и «ничего мужик» сядет в тюрьму, и все будет плохо!

Объявили ее остановку и пришлось все-таки проснуться. С опаской взглянув на супругов, Ксения вздохнула с облегчением: они, по крайней мере, успокоились, перестали лаяться, хотя сидели надувшись, молча.

Ночь Ксения провела в безуспешной борьбе с собственной папкой.

Ей откуда-то было известно, что все сроки заканчиваются — может быть, это знание происходило оттого, что красных чернил в «Паркере» оставалось уже совсем немного, а она так и не смогла понять, как ее заправить. А линии и буквы, прежде жирные и четкие, стали то истончаться, то прерываться, и иногда на Ксению нападало отчаяние: дни на исходе, а до своей собственной жизни так и не дорваться! Ах, обидно было Ксении, и страшно, что после нее кто-то вдруг обнаружит во сне златоперьевую ручку и листок из ее биографии, и поставит на ней жирный крест, и все!

Утром в автобусе Ксения столкнулась с неумной вчерашней бабой — по отдельности от надоевшего супруга та оказалась вполне милой женщиной, с которой Ксения незаметно разговорилась. Бывает такое в транспорте: слово за слово, погода, праздники — и вроде бы знакомство состоялось, можно продолжать общаться, а можно больше никогда не встречаться либо кивать при входе в маршрутку и все. Уже почти доехали до Ксениной работы — а располагалась она как раз возле конечной остановки автобуса — когда женщина вдруг сказала Ксении:

— А я знаю: это вы.

— Это определенно я, — отшутилась Ксения.

— Вчера мы расстались с мужем. Все никак не могли разойтись по-хорошему. И по-плохому не могли.

— Что, такой гад попался?

— Кто гад? Нет, он разве что неинтеллигентный какой-то. А вчера вы на нас поглядели так-то, пощурились — и все как рукой сняло! Как отрезало! Как… В общем, разошлись. Сегодня вот заявление подаем о разводе. Я знаю — это вы. Вы, наверно, экстрасенс, да? У вас взгляд такой! Он на вас посмотрел вчера — и все.

— Что все? — не дождавшись продолжения, спросила Ксения.

— Все, выхожу я, — невпопад ответила женщина. — Ну, с наступающим.

Обратно она ехала расстроенная.

Завтра уже двадцать девятое! А у нее на «личном» фронте ничего не изменилось! Вон даже у автобусной скандалистки какая-то радость — хотя у той, конечно, все наоборот, но все-таки. Или все дело в том, что после своего небогатого опыта с мужчинами она стала бояться этих проблем — скандалов, измен, скуки, разлук, наконец? Или в том, что обжигающая, притягательная, неземная любовь ей не встречалась ни разу? Но ведь множество женщин как-то устраиваются жить и без этой, обжигающей и неземной? Просто приязни, дружбы, тихой взаимности разве недостаточно для счастливой жизни вдвоем?

Все еще с этими думами Ксения приехала домой и сразу легла спать. Даже не поужинала и не посмотрела телевизор, и не включила компьютер, чтобы поиграть или пообщаться с кем-нибудь. Легла, накрылась одеялом с головой и увидела прямо перед собой кипу листов. Лениво их перебрала, не прикасаясь к ручке, равнодушно пробежалась глазами по строчкам — пускай их будут такими, какие есть!

Подул ветер, и Ксения-во-сне бросила всю пачку, тут же разлетевшуюся в разные стороны. Только один листок все норовил прилипнуть к лицу, не отставал, Ксения отмахивалась от него и убегала — он приставал, не улетал. Видимо, было там что-то для кого-то важное, рассудила Ксения, вооружилась «Паркером» и...

… «Дмитрий внезапно увидел отвращение на лице симпатичной пассажирки и осекся. Ругаться с Райкой расхотелось раз и навсегда. Чего он вообще уперся и не дает ей уйти? Нужна она ему? Давно ведь поняли, что только портят друг другу жизнь… И сыну. Конечно, уже пятнадцать лет вместе — но только к чему превращать их в каторгу, когда можно просто взять и разбежаться, и закрутить хотя бы.вон с той девчонкой, а лучше с этой, глазастой… Дмитрий подумал так и пожалел, что эту глазастую скорее всего более не встретит, а если и встретит, то вряд ли заинтересует ее, умненькую и усталую от своей, ему неизвестной жизни».

Ксения вспомнила вдруг «ничего мужика» — лет тридцать восемь, карие глаза, острый подбородок и густые волосы под сбившейся на затылок ушанкой. «Неинтеллигентный какой-то», — сказала про него глупая жена, оказавшаяся не такой уж и глупой.

Ксения уставилась на листок. И написала: «Дмитрий в последний раз проводил жену — теперь уже бывшую! — до работы и вдруг у киосков увидел смутно знакомую фигурку. «Это она, глазастая!» — сообразил он и подошел к киоску, чтобы рассмотреть девушку получше. Она покупала сигареты.

— Не угостите сигареткой? — спросил он, дождавшись, пока она расплатится.

Ксения хотела добавить что-нибудь.

Но тут у «Паркера» кончились-таки чернила.

Она потрясла ручку-предательницу, и та лопнула, как мыльный пузырь. Все, чудеса кончились, остался один-единственный шанс.

Утром она ехала и думала о симпатичном Дмитрии — в вдруг он решит не провожать «бывшую»? Зачем он вообще-то будет ее провожать? Утешать после процедуры развода? Или надеяться на улучшение отношений? От нервов захотелось курить, и уже перед выходом из автобуса Ксения стала искать в сумке «Пэл-мэл». Пачка нашлась, помятая, с одинокой сигареткой, и Ксения порысила к киоску, освещенному елочной гирляндой и тусклым фонарем.

Купив курево, она оглянулась на оклик: «Девушка! С наступающим!» Наверное, самый популярный сейчас лозунг, под которым можно и встретиться, и расстаться, и развлечься, и поскучать, подумала Ксения и присмотрелась к окликнувшему ее человеку. Да, рядом оказался мужчина, высокий, в вязаной шапке и короткой куртке, ну совершенно непохожий на автобусного Дмитрия. Неужели ошиблась? Неужели кто-то еще ссорился рядом с ней, и она посмотрела на него с отвращением, и…

Парень подошел поближе. Ксения чуть не ахнула — до того он понравился ей, хотя в неверном свете мигающей елочной гирлянды и утреннего фонаря что она могла понять? Разве только то, что он ей нравится.

— Девушка, закурить не найдется? — спросил из сумрака еще чей-то голос.

А вот это был и в самом деле тот самый Дмитрий.

— Свои покупайте и курите, — отрезала Ксения и обратилась к парню в вязаной шапке:

— А вы не меня ли ждете?

В рассказе использованы строки из песни П. Федчуна (г. Белорецк)