Когда устанем жить

Киноповесть «Когда устанем жить»

(Посвящается светлой памяти верного друга, надёжного товарища и доброго брата

Жаудата Каюмова)

Глава первая: Солёные выборы

В старинной сибирско-татарской деревне Янтарка кричал на улице человек — Халим-абый, староста аула. Он был убеждённый и принципиальный коммунист, известный в округе своими резкими высказываниями в адрес местной властной «верхушки». Главы районной и сельской администраций при виде него всегда теряли наигранный оптимистичный настрой во время плановых встреч с жителями.

Дело происходило на следующий день после выборов депутатов в Государственную Думу.

— Это диверсия! Разве так может быть? — с криками разводил руки Халим-абый, увидев на улице члена местной избирательной комиссии Тобыр-ака. — Больше половины аула мне лично сказали вчера, что проголосовали за нас, коммунистов. А нам посчитали только двадцать процентов. Как такое могло произойти? Кто мог вбросить в урну бюллетени за «партию власти»? Я же сидел наблюдателем почти сутки. Урны после голосования при мне вскрывали…

Искренне возмущённый, но очень наивный возмутитель спокойствия, не мог поверить, что в глухом ауле при нём могли устроить «карусели с хороводами», или произвести какие-то махинации с подсчётом голосов избирателей…

Янтарка — своеобразная деревня в Сибири! Издавна расположен этот, по-местному, аул на живописном и крутом берегу реки Вагай, и административно входит в территорию одного из таёжных районов Западной Сибири. Проживают в нём около 200 человек. Большинство из них заняты рыбалкой, охотой да собиранием дикоросов в лесу. Население составляют татары (себерлар) периода дожития, а люди среднего и молодого возраста ездят на заработки по северным вахтам.

С давних пор аул отличался своими певцами, поэтами и сказочниками. В разное время здесь жили свои ясновидящие-целители. Не обошла природа талантами и Халим-абыя, который увлекался не только творчеством стихосложения, но и местной политикой. Вступив в партию в последние дни существования СССР, он не только сохранил партбилет, но и не поддался ни на какие соблазны, когда чиновники районного уровня пытались его сманить в ту или иную партию власти. Приезжие узнавали его дом по красному флагу, который он никогда не снимал с крыши своего дома.

Собрав через три дня группу единомышленников,

Халим-абый с горечью известил их, что агитация, которую они вели за коммунистов в течение нескольких месяцев никаких хороших результатов не принесла. «Разбор полётов» продолжался почти неделю, пока местному «вождю» по секрету один из членов избиркома не рассказал простой механизм вбросов. И это расставило все точки над «и»!

Оказалось, около восьми вечера, когда до конца дня голосования оставалось совсем немного времени, председатель деревенского избиркома Хуснинур-апа пожаловалась бывшему директору школы, а ныне пенсионеру Сауд-абыю, что на этих выборах им не видать никаких премий.

— Этот Халим-абый глаз не сводит с нас! — возмущённо говорила предизбиркома. — Если за коммунистов в нашем ауле посчитаем все голоса, «партия власти» получит намного меньше половины запланированного. А у нас план из района, не выполним, — получим копейки за бессонную предвыборную ночь. Что делать, посоветуй мне, абый?

Отчаявшуюся почти до слёз женщину Сауд-абыю еле-еле удалось успокоить.

— Вы приготовьте бюллетени! — уверенно заявил старый функционер, много лет руководивший избиркомом. — Сейчас решим вопрос…

Уважаемого аксакала в Янтарке слушались до сих пор, несмотря на то, что он отошёл от дел.

Подойдя к наблюдателям от компартии, Сауд-абый принялся им рассказывать деревенские байки. Затем, как бы невзначай, Халим-абыю и его напарнику Мирхази от него поступило предложение зайти в гости на пять минут попить чаю. Проголодавшиеся наблюдатели, ничуть не сомневаясь в искреннем гостеприимстве аксакала, радостно согласились. Дом Сауд-абыя с резными окнами стоял совсем рядом со школой, где проходило голосование. Остальное для опытных членов избиркома, как говорится, было делом техники. Урна для голосования за время непродолжительного отсутствия двух приверженцев компартии с нужными результатами уже стояла, как ни в чём не бывало, дожидаясь начала подсчёта результатов голосования. И вскрытие ночью показало: подавляющее большинство янтарцев, как и в предыдущие годы, горячо поддержало «партию власти», отдав за них около 80 процентов голосов. Ну, а члены избиркома не остались внакладе, получив каждый свои кровные 30 тыщ рупь за свою очень эффективную работу.

Халим-абый после выборов сперва замкнулся в себе, «переваривая» произошедший казус. Укоряя себя за то, что поддался на хитрое приглашение Сауд-абыя, он в то же время был возмущён такой откровенной наглостью членов избиркома.

— Это называется незаконный захват власти! — выговаривал Халим-абый своей супруге Мунзире. — Это конституционный переворот: те, кто такое беззаконие делают, должны сидеть по статье «измена родине»!

— Тебе какая разница, кто победил? — сердито вопрошала Мунзиря-апа. — Зачем ты лезешь, куда не просят? Ты взял двадцать процентов, в райкоме партии тобой довольны. Раньше почти все поголовно за «партию власти» голосовали, а сейчас и за компартию есть, ведь так?

— Ты не понимаешь ничего, женщина! — со слезами в голосе, мрачнел аульный староста. — Надо в следующие выборы переизбрать весь избирком. Да и всех старух-пенсионерок давно пора выгнать из медпункта, школы и библиотеки, — они что, до смерти хотят сидеть там и зарплату получать? Пусть дорогу молодым дают!

Один из старожилов, Халим-абый был из той когорты активистов, кто ещё в советские времена не давали покоя ни начальству, ни своим землякам-селянам. Сухой и подвижный, небольшого роста человек, он никогда ни перед кем не стеснялся, не молчал, и резал, как говорится, «правду-матку в глаза»!

Именитые мастера пера из газет и журналов советских времён называли таких неугомонных личностей «солью земли российской»! Применительно к Халим-абыю это определение можно было бы продолжить и так: «соль земли сибирских татар»!

Особенно возмущал старосту запрет на вывоз из леса упавших деревьев. Горький опыт его соседа и друга Джана, которого таскали в полицию из-за того, что он подбирал в лесу на дрова валёжник, принесла компартии не один десяток голосов на выборах. Жалоб на запрет было очень много: другой сосед привёз три упавшие лесины берёзовые на дрова — его осудили на 200 часов общественных работ! В другой деревне житель ходил-ходил в сельскую администрацию, и просил, чтобы убрали с лесной дороги большую сосну с корнем, упавшую после сильного ветра. Никто не шевельнулся, пришлось самому идти с бензопилой и убирать с дороги, так ему вовсе присудили 65 тысяч рублей штрафа…

Халим-абый поставил тогда перед своей комячейкой задачу: в случае победы компартии добиться отмены запрета на использование сухостоя и буреломных деревьев для заготовки дров. Правда, с горечью думал он, с таким результатом на голосовании теперь добиться решения этой задачи вряд ли удастся!

Спустя время, страсти по выборам улеглись. Жизнь пошла своим чередом: селяне дружно потянулись за грибами, коих в конце лета тоннами повыскакивало из-под колючего соснового дёрна. Затем пришла пора бить кедровые шишки, за которыми приезжали покупать предприимчивые горожане.

Глава вторая: Сибирский шулюм

В один из погожих дней вместе с Валихан-ака, Джаном и Рафиком поехал в Наумовский кедровник и Халим-абый. Там на берегу реки Вагай стояла небольшая избушка рыбаков. Место было шикарное, поэтому друзьям нравилось бывать здесь вместе на рыбалке. Совсем недалеко был и кедровник, куда ездили собирать шишки жители близлежащих деревень.

Здесь на реке всегда водились щуки, и многие рыбаки недоумевали из-за такого скопления. Джан выдвинул свою версию: чуть ниже по течению речку пересекал по дну нефтепровод, который рыба почему-то не хотела переплывать вниз. Как всегда, после удачного улова, когда каждому рыбаку перепало по пять-шесть голов щурогаек, друзья уселись за стол возле избушки. Никто не знал, кто, откуда и когда привёз этот небольшой, но достаточно уютный и не старый ещё балок. Внутри стояла металлическая печка «буржуйка», а топчан был застелен хорошими и добротными матрацами. Подушки и одеяла также хозяин балка не забыл пожертвовать на благо рыбацкого общества.

Рассказав ещё раз про злополучные выборы в ауле, Халим-абый печально сказал Валихан-аке:

— Понимаешь, друг-тузым, до сих пор валится из рук, за что ни возьмусь. Они мне в душу плюнули своими подтасовками выборов! Я теперь понимаю, как и почему в семнадцатом большевики в кожаных куртках и при маузерах наводили порядок в России… Я бы тоже этих кровососов из избиркома ставил к стенке и только так бы шмалял. Да я только старый уже для таких дел, и вряд ли доживу уже.

— Халим-абый, не пори чушь! — рассудительно вмешивается Джан, — Ты ещё нас переживёшь! Давайте, егетляр, я вам сейчас сибирско-татарский шулюм по случаю моего праздника сварю. Хоть раз в жизни надо такое попробовать. До вечера ещё далеко, успеем покушать и потом домой поедем.

— А какой у тебя праздник, а Джан? — не удержавшись от любопытства, спросил Валихан-ака.

— Ты чего, ака? — делая серьёзное лицо, возмутился Джан, — Живёшь столько лет и не знаешь, какой сегодня день? Я же в парашютных войсках служил, дворец Амина брал в Кабуле, ты чё не знал, что ли? Сегодня День парашютиста!

— Опять Джан-тузым по ушам вермишель раскидывает! — хохочет Рафик от души. — Какие парашютные войска? Я служил в Военно-Воздушных Силах, и почему-то не слышал о таких подразделениях в армии… ВДВышники всегда на парашютах прыгали!

— Ты, Рафик-туз, служил в начале 80-х, а я в 85-м. — ничуть не смущаясь, на полном серьёзе парирует Джан. — Как раз тогда и были они организованы. Я же ветеран парашютных войск, ты чё не знал?

— Ладно, ты! — махнув рукой на его нескончаемые шутки, отвечает Рафик. — Ты ещё расскажи про пенсии сибирским татарам, которые дают по достижении 50 лет, как малым народностям. А ведь я тогда тебе поверил, даже в Комитет по делам национальностей области звонил, узнавал. Там только посмеялись надо мной…

Ну тебя, пойду к реке щурогаек чистить. А Дворец Амина штурмовали, когда ты в школе ещё учился, ё-моё…

Костёр разгорелся, когда время было около пополудни. Пока котелок вскипал, Джан быстро распотрошил подстреленную Валихан-ака по пути на рыбалку перепёлку. Обжарив на огне уже голую птичку прямо до появления корочки, Джан кинул её в котёл. В это время Рафик на речке чистил самую большую пойманную сегодня щуку килограмм на семь весом. Незаметно для него Джан также кинул в кипящую воду шматок сала, и принялся, весело напевая, разливать водку:

— Давайте, старшие братья мои, поднимем наши кружки за человека, который живёт на крыше.

— Какая крыша, какой человек? — недоумённо спрашивает его Валихан-ака. — Опять будем пить непонятно за что, и не зная никого…

— Да ты чё, Валихан-ака, — пафосно возмущается банкир «поляны», — вчера вечером моя Наненька спрятала на чердаке мои удочки, чтобы я сегодня не ездил с вами на рыбалку.

— Но ты же приехал, ё-моё, — не понимает юмора всё ещё Валихан-ака.

— Вот я и предлагаю выпить за Карлсона, — смеётся в ответ Джан, — который живёт на крыше! Если бы он не подсказал, где удочки, меня бы с вами сегодня здесь не было…

В это время из речки на берег поднялся Рафик и положил куски свежей рыбы на стол.

— Чего шумим, а драки нету? — спросил он. — Может рыбу кинуть в котёл?

— Рано пока, — останавливает его Джан, — давай пей свой чай с зеленью, и радуйся: нам, татарам, чаю даром!

Через полчаса в котёл он положил разделанную щуку, потом добавил немного помидоров с огурцами и кусочки вымытых свежесобранных подберёзовых грибов. В конце своего кулинарного действа Джан вылил в почти готовый шулюм полкружки водки, заправив всё это варево зелёными пучками лука и укропа.

Когда с холодными закусками было покончено, и чувство голода приглушилось, главный повар дня пригласил всех продегустировать горячую похлёбку.

— Ну что, егетляр-джигиты, — торжественно вопрошает Джан, — как вам шулюм?

— Слушай, Джан-тузым, — осторожно спросил его Рафик, — ты сюда в котелок точно своё сало не кидал?

— Да ты что, Рафик-туз, — делает Джан возмущённое лицо. — Я же знаю, что ты сало не ешь! Наяривай, что наложили, там всё нормально…

— У меня такое чувство, — говорит Халим-абый, — что жизнь только начинается. Как ты можешь из таких несочетаемых продуктов так вкусно готовить, а, брат? Это же как-то надо додуматься, чтобы грибы, мясо и рыбу в одном котелке варить? Я вот из детдома, и привык, чтобы меня как в столовой повара кормили. Или жду, когда жена покормит. А сам даже яичницу не могу дома пожарить, обязательно у меня пригорит всё!

Валихан-ака, привстав и несколько раз прокашлявшись, тоже решил обратиться к сидящим за столом товарищам.

— У меня такой чисто рыбацкий тост, — как всегда, смущаясь, и кашляя по привычке, говорит Валихан-ака. — Давайте выпьем за то, чтобы клёв всегда рано начинался, и долго не заканчивался!

— Ну ты, ака, голова! — выпив из кружки водки подбадривает его Джан. — Сказанул так сказанул…

— Великий тост! — смеясь, соглашается с ним Рафик. — Такое можно пожелать и супругам перед сном…

Когда время пришло собираться домой, на глаза Рафику попался газетный обрывок со статьёй о рыбалке, лежащий на столе избушки.

— Вот это да, егетляр, — удивлённо проговорил он. — Прикиньте, нам, рыбакам, запретили ловить рыб сетями! Вот что пишут: «Правилами рыболовства для Западно-Сибирского рыбохозяйственного бассейна установлена суточная норма на одного гражданина, которая составляет 5 кг рыбы. Департамент агропромышленного областного комплекса информирует жителей региона, что в соответствии с заключением Тюменского филиала ФГБНУ «ВНИРО» («Госрыбцентр») установленная норма суточного вылова 5 кг связана с уровнем естественного состояния рыбных запасов и направлена на их сохранение. Поэтому, применение жаберных сетей рыболовами-любителями приведет к дополнительной промысловой нагрузке на водоемы и на рыбные запасы в Тюменской области».

— Это что получается, — сразу в Халим-абые заговорил большевистский дух, — мы не можем больше пяти кило рыбы домой привезти? И будем теперь ловить только удочками, — сетями нельзя?

— Ну да, — отвечает ему Рафик, — щука семь кило — надо ему отрубить голову и хвост, иначе менты оштрафуют!

Рыбаки, только что суетливо бегавшие вокруг своих рюкзаков, замерли. Самый горячий из них, Валихан-ака, тут же принялся припечатывать чиновников непечатными выражениями.

— Послушайте, — заявил успокаивающе Джан, — давайте напишем обращение к депутатам областной Думы. Это же издевательство: такое не только в советское время, которое мы все тут хорошо помним, не было, но даже в царское не запрещали. Думаю, в ауле все поддержат и подпишут письмо. Поручим это дело нашему старосте: Халим-абый возьмёшься, а?

— Я всех подыму, — тут же оживился аульный староста, — по домам везде пройду. Мы тут подножный корм ищем, пенсий на прожитьё не хватает, а эти буржуи нас совсем хотят заморить, что ли?..

Джан с Рафиком весело переглянулись между собой: надо было вытащить Халим-абыя из депрессии, и это им удалось.

Дело близилось к вечеру, а им ещё надо было успеть зайти в кедровый бор, пособирать опавшие шишки.

Глава третья: Сухой остаток

Год выдался тяжёлый, а весна ранняя и без дождей. Лесные пожары полыхали со всех сторон. Три раза огонь подступал к аулу Янтарке, но безветренная погода и добровольные пожарные команды из местных жителей сумели отстоять жилые населённые пункты. Чего не скажешь про соседний Кордон, в котором лесному огню удалось разгуляться вволю. Бывший посёлок лесопромышленников опустел примерно лет двадцать назад. Когда фермера Николая Созонова, последнего жителя Кордона, по пьяни из ружья убил его наёмный работник, всё имущество и технику вывезли его родственники. Дома пришли в негодность, их разобрали жители близлежащих деревень.

В далёкие 60-е годы прошлого века в этом посёлке кипела жизнь, функционировали лесопильный завод, почта и магазины. Некоторые пенсионеры и сейчас вспоминают, как на красивое и чистое озеро посреди посёлка одно время еженедельно приводнялись гидросамолёты АН-2 на поплавках.

В этом году лесной пожар, разгулявшись не на шутку, прошёлся по некоторым бывшим улицам Кордона. МЧС-ники дежурили на окраинах: после того, как целая бригада из свердловских десантников чуть не сгорела в огненном кольце, всем огнеборцам был дан приказ не лезть в огонь на рожон. Тогда те ребята выжили благодаря простому лесничему Ринату, который чуть ли не силком загнал их всех в небольшой болотистый водоём. Верховой пожар прошёлся поверх голов пожарников, отметив таким образом их второй день рождения. Героя Рината, который сам серьёзно обгорел, обещали по-геройски отметить наградой, но, как всегда, отметили, кажется, только его начальство.

Помогавшие почти месяц в тушении пожаров, Джан и Валихан-ака оказались в июле вблизи Кордона. Огонь бушевал километрах в трёх от них. Но на уговоры Джана идти и потушить разгоравшийся заново очаг пожара, никто из командированных вояк не захотел. «Нам платят за пожары, а не за тушение», — говорили они.

Все ждали, пока огонь, дойдя до реки, озера или болота, сам собой не начинал гаснуть. Самое главное, говорили бравые пожарные, не дать огню пересечь асфальтовую автотрассу. Там можно задержать пожар, не то что на лесных дорогах. Это было понятно и местным жителям, потому что проложенные более полувека назад, они пришли в негодность, заросли травой и бурьяном, а для их ремонта ни из областного, ни из федеральных бюджетов не выделяются ни рубля денег. Такое состояние лесной территории района привело к тому, что тушить пожары оказалось весьма затруднительно. Огонь удавалось сдержать лишь на асфальте, и то верховой пожар иногда без проблем перекидывался на другую сторону автотрассы. И всем тогда приходилось беспомощно наблюдать со стороны, как сами собой догорают очаги природного огня, уничтожая сотни гектаров тайги.

Джан, разругавшись с пожарными, вышел вместе с Валихан-ака через лес на автотрассу. Проезжавшая мимо иномарка вдруг, увидев двух местных жителей с рюкзаками и лопатами в руках посреди дороги, затормозила.

— Садитесь! — скомандовал, высунувшись из салона, представительный водитель в галстуке и белой сорочке. — Подвезу вас попутно.

Обрадовавшиеся добровольцы-дружинники не стали себя долго уговаривать, юрко усевшись на заднее сиденье. До аула Янтарки от места пожара было километров семь.

— Ну что, джигиты, — тронув машину, спросил водитель Hyundai, — как с огнём боретесь? Одолеем или нет?

— Как его потушить? — спросил Джан. — Никто не тушит пожар, нет никакой помощи…

— Как нет? — возмутился сидевший за рулём мужчина. — Сколько вон бригад МЧС-ников, техника есть, даже вертолёты задействованы.

— А что толку от этих КАМАЗов, — завязал оживлённо разговор Джан, — если у них в цистернах даже воды нет. Кругом пересохло, а подъезжать ближе к водоёмам они не хотят — боятся завязнуть. Вертолёты летают только для того, чтобы фиксировать новые очаги пожара. А мы чем поможем, если у нас даже нет противопожарных ранцев? Вот и ходим со своими лопатами да топорами.

Мужчина, сидевший за рулём, вдруг резко затормозил и повернулся к сидевшим сзади Джану и Валихан-ака.

— Как это нет? — переспросил он. — Я же больше сорока ранцев закупил, велел всем жителям, которые тушат пожары, раздать.

На переднем сиденье рядом с водителем сидел ещё один пассажир в белом костюме.

— Да врут они, Раим Фарихович! — уверенно заявил он. — Видите мужики домой бегут от огня.

— Давайте выходите оба! — скомандовал водила. — Я бездельников не намерен возить, пешком топайте.

Корейский внедорожник газанул и скрылся за поворотом, оставив двоих обескураженных друзей вместе с рюкзаками и инструментом на обочине асфальтовой дороги.

— Это что такое было? — возмущённо и, как всегда, опосля спросил Валихан-ака. — Да я столько дней бесплатно хожу пожары тушить, и вместо спасибо меня оскорбляют, и бросают посреди тайги…

— Ты что, ака, не узнал его, что ли? — спрашивает его Джан. — Это же глава нашего района Раим Сунгалиев.

— Да какой это глава, ё-моё! — не унимался Валихан-ака. — Гнать надо такого «деятеля» из Вагая, пусть едет нахрен в своё Яровое коровам хвосты крутить! Он же раньше бригадиром фермы, кажись, был?

— Ладно, ака, угомонись! — удручённо, но твёрдо заключает Джан. — Нам с тобой топать до деревни километров пять не меньше в эту жару. Раимку Аллах накажет, а мы лучше всего на красоту полюбуемся. Помнишь, вон там небольшая старица была, в прошлом году после «большой воды» мы там щук руками вытаскивали?

— Да какая там старица, какие щуки? — переключился на другую острую тему Валихан-ака. — В этом сухом году всё пересохло от жары, даже река обмелела. Зимой снега не было, и лето проходит без дождей. Так мы вообще всухую без ничего останемся, рыбу везде потеряем, стухнет на мелководье. Куда идти, где ловить?

— А слушай, Валихан-ака, — оживился Джан, — давай рванём как-нибудь на Кюйганкуль (озеро Горелое), а? Соберёмся все вместе, там и избушка есть. Сколько лет там не рыбачили, не сосчитать ведь…

Глава четвёртая: Кому на земле жить хорошо?

Ароматный запах таёжных болот на берегу глухого, одичавшего без рыбаков озерка Кюйганкуль, на закате августовского солнечного дня действовал на них покруче поллитра «первака». Можно было просто сидеть и слушать крик всполошившихся чаек, обрадованных появлению четверых невысоких, но уверенных в себе людей. Сейчас они наловят карасей, разожгут на топком берегу костерок, выпьют и закусят. После ночёвки в полуразвалившейся избушке, куда надо было заползать почти на карачках, ранним утром они свернут свои сети и уйдут туда, откуда появились так неожиданно. Птицам и другим обитателям этих живописных мест на радость в виде праздника останутся остатки еды, запаха и шумного веселья.

— Рафик, пойми меня, — словно светясь на вечернем закате, говорит Джан, — ради этой красоты только стоит жить. Я вот иногда ложусь на берегу, и просто смотрю вверх на далёкие облака, и мне ничего не надо для жизни. Не нужен твой город, не хочу даже туда ездить к детям в гости. Мы всю жизнь тратим на них, — когда-то надо же и для себя пожить, да?

— Конечно, я люблю их, — словно оправдывается он, — но мне реально хорошо здесь: один хожу в лес, на речку, озёра, испытываю такое, что словами и не выскажешь. Мне жаль нашего брата Зиннята, он при жизни не врубился в эту красоту, и повесился. Нельзя чересчур запиваться, егетляр, а надо почаще уходить в тайгу, на природу. Говорят, про счастье, что это такое, ищут его, спорят, а оно вот где!

Халим-абый молча слушал разговор, но, когда «витаминная» добавка доходила до необходимой кондиции, заводился так, что становилось горячо и без трескающихся искр костра.

— Вы мне оба скажите, — не мудрствуя лукаво, загибает он тему для вечернего разговора, — вот уже полтора года «ковид» нас косит. Раньше годами не было слышно цынасы (призыв к похоронам в ауле) по утрам, а сейчас чуть ли не ежемесячно хороним кого-то. Мы уже привыкаем к смерти, как наши бабки-дедки в «сороковых-роковых». Вы вот помоложе меня, сидите на интернет-телефонах. Россию что ли америкосы хотят угробить, чтобы забрать наши нефть и газ?

— Да ты что, — подливает «первака» в одноразовые стакашки Джан, — это китайцы своих пенсионеров убирают. Их вон полтора миллиарда, скоро к нам в Сибирь полезут с голодухи места искать для житья. Американцам нужны наши деньги, китайцам — наши земли. Вот и попробуй России сделать выбор между Западом и Китаем, между явной агрессией и мягкой силой…

Ты думаешь, они там в Поднебесной не видят вот этого пустующего рая? Скоро у них не то что еды, но воды для питья не останется… Опасно иметь такого соседа, поэтому Путину тут не сильно позавидуешь!

— А чё ему не завидовать, — запальчиво, как всегда, выкрикивает Валихан-ака, — он весь мир держит вот так, в одной руке, а второй гребёт себе в карман. Что думаешь, ему плохо там, в Кремле, живётся? Мы здесь на этом озере бываем по нужде, еду себе добываем, а они там жируют. Хорошо сейчас, что далеко ходить не надо, — рыбы и дичи рядом с деревней сейчас полно стало. Мужики поумирали, старых рыбаков-охотников не осталось, а нас, любителей тайги, всего-то сейчас по пальцам одной руки можно пересчитать. Вот молодёжь и убегает из аула в города, либо вахтуют на северах.

— Я путинистом был, — как всегда старается всех примирить Джан, — и буду, потому что уважаю его: страну поднял, Крым вернул, все считаются с нами, не то, что в 90-х. Есть у меня, конечно, и на него обиды — пенсионный возраст поднял, хоть и обещал не трогать. И зачем-то ввели при нём в школах ЕГЭ, превратив детей в неучей и дебилов. Их спрашивают: кто такой Ленин? Это дедушка Лены, отвечают… Позор!!!

Что ещё? Помнишь, «вор должен сидеть в тюрьме» — говорил Высоцкий? А он друзей своих не трогает, те совсем берега попутали: воруют открыто, и осаживать их некому! Как сингапурский президент коррупцию победил? Говорят, посадил троих своих лучших друзей за то, что воровали, несмотря на его предупреждения. И сразу перестали все чиновники обирать народ!

— Конечно, ты прав, Джан-тузым, — поддерживает его Рафик, — Россию поднимет только россиянин, который не ворует. Человек, который вернёт народу нефть и газ, или хотя бы поделится доходами от них, даст нормальное советское образование, медицину. Вот все говорят про национальную идею: мне интересно — а есть она у тебя?

— Я не умею рассуждать и говорить так, как ты, — парирует ему в ответ Джан, — это ты у нас грамотей-философ — всё знаешь. Я переехал сюда в аул, и мне кажется, что именно здесь наши корни, — это мой дом, и озеро, где мы сидим сейчас, и куда, несмотря на прожитые где-то вдали годы, мы возвращаемся доживать свой срок.

— Согласен с тобой, — пускается в рассуждения Рафик, — мы с тобой эту тему когда-то обсуждали. Я размышляю так: национальная идея — это возврат к родовым местам, где и есть наша малая Родина. Называю это определение просто — РОДСТВО РОССИЯН! Нам всем надо вспомнить, что все МЫ — РОДОМ ИЗ РОССИИ. Мы вышли из СССР, но не вошли по-настоящему в Россию. Здесь вина, конечно, лежит на наших правителях, не сумевших привить нам за 30 лет вирус единокровного родства между собой. Они упустили такое понятие, как идеология для российского народа. Мы привыкли за 70 лет к коллективизму, а получили после развала великой империи одиночество и нищету. Нас разделили на нации внутри страны, приучили к чувству унижения и стыда за Россию. У нас потерялось чувство самосознания — для чего мы живём и существуем?

Это ведь касается не только нас, родившихся и выросших на селе, но и городских, которые утратили чувство Отчизны. Ты, Джан-тузым, любишь петь старые советские песни, не только татарские, но и русские. Но ведь не поют сегодня о защитнике Серёжке с Малой Бронной, да и о Витьке с Моховой тоже позабыли! А Арбат, говорят, весь скупили торгаши да богачи…

Сталин знал, как привить людям идею: он всегда уделял большое внимание артистам и певцам! Хлеба и зрелищ, вот что хочет народ. А в 90-х это всё пустили на самотёк под откос! Нельзя отдавать музыку и песни на откуп толпе, как и книги и кинофильмы. Народное творчество превратили в шоу, которое не учит «разумному, доброму и вечному», а разносит духовные скрепы напрочь! Мы что, животные, чтобы только жрать, срать и детей делать? Забрали идею, а к вере ещё не пришли…

СССР больше нет, нас обзывают «совками». А ведь совок — это был самый добрый, надёжный и толерантный человек, который стремился всем помогать!

— Сталину удалось то, — уверенно твердит Рафик, — чего никому из правителей России не удавалось ни до, ни после него: он был Отцом нации, а советские люди — его детьми, братьями и сёстрами. Такую войну выиграли, потому что чувствовали друг друга родственными душами! Фронтовики не соврут: они бы не шли в атаку с криками «За Родину, за Сталина», если бы его не любили, и не уважали… Вспомните, какие в ауле у нас были ветераны войны с медалями и орденами: достойные и уважаемые люди! Они прошли фронт, видели смерть в глаза, и жили гордо, но в то же время просто! И вот он исчез, его нет, этого советского человека. Остались только манкурты, не помнящие родства, у которых ни Родины, ни флага, ни отчего дома! Наших детей приучили думать только о деньгах, квартирах и машинах. Они могут с лёгкостью менять свой дом на квартиру, село на город или даже страну…

— Я считаю, — отчаянно продолжает Рафик, — что произошёл насильственный отрыв человека от родного края, от места, где он появился на свет, глотнул пахнущего мамой воздуха, и где его на сильных руках качал отец. Произошло «великое переселение (народов) душ», я говорю не только о миллионах мигрантов и беженцев. Нас внутри своей страны оторвали от этих любимых дедовских мест, от земли, где наши отцы сеяли зерно и убирали урожай, косили сено для домашней скотины, доили молоко и пекли хлеб, готовили и собирали про запас на зиму кедровые орехи, малину и клюкву. Сегодня нашим детям это всё «впаривают» в магазинах! Почти никто сейчас дома в ауле не печёт хлеб, мало у кого есть своё домашнее молоко, сметана и масло...

А что вместо этого нам дали в руки? Сотовый телефон! Нет, конечно, я за научно-технический прогресс, связь нам нужна, полезна. Здесь другое имею в виду: через сотовый телефон нам просто пудрят мозги, влияют на нас. Забери от нас сотовый телефон, и всё — нас уже нет! Мы уже не можем жить без трубки, без этого маленького карманного приборчика, который без конца напоминает о своём существовании, незаменимости, и превосходстве над нами! Телефон заменяет нам всё, и, может быть, скоро даже будет возведён в ранг какого-то божества. Я не провидец, но телефон и правда скоро заменит всё: не только радио и телевизор, но и паспорта с удостоверениями, со всеми снилсами и ИНН. Банки исчезнут, как и сами наличные деньги, потому что все денежные потоки будут идти через сотовый телефон… У каждого в кармане будет своя «машина времени»: идол современности, ёпть тя!

Друзья-рыбаки, конечно, были разные по характеру и темпераменту, но они любили такие нечастые встречи и разговоры по душам. Таких откровений между ними случалось не один десяток раз! Некоторые из них в те моменты не понимали даже, насколько этот тесный дружеский круг общения важен, насколько он дорог, потому как отмеренное им время так быстро и неожиданно уходило, что могло оказаться последним. Правда, иногда градус разговоров чересчур повышался из-за выпитого лишнего горячительного, потому бывало доходило и до повышенных тонов. Особенно такое случалось, в основном, из-за обсуждения мировой политики, которая даже здесь, мало кем посещаемых местах, умудрялась стать камнем преткновения в задушевных беседах.

— Понимаете, егетляр, — затягивает свою очередную речь Рафик, — там у них, конечно, в Америке и Китае и без нас хватает проблем. Но с чем согласен, где-то читал, что признаки скорого мирового кризиса видны на поверхности, как наши сети над волной этого озера. Мировые рынки перегреты, электроэнергетический голод, гиперинфляция по целым промышленным секторам экономики и большая волатильность валют налицо.

— Ты постой, — возмущённо перебивает его Джан, — прекращай свои заумные речи, мы здесь сидим и слушаем тебя, а не помощника землячки Набиулиной из Центробанка. Говори проще, и жить будешь дольше!

— А я и говорю о том, что знаю! — раздраженно отвечает Рафик. — Столько газет перечитал, сколько ты в бане своей для растопки не использовал ещё… Ты разве не видишь, что везде у людей перекредитованность и долговые проблемы?

— Скажи мне, Джан-тузым, — спрашивает вдруг Рафик, будто меняя тему, — почему арабы сильны духом, и не боятся ничего? Я сам отвечу тебе: потому что им помогают вожди, списывают кредиты, при рождении открывают валютные счета в банках, и они не думают с ужасом, как им прожить завтрашний день. Мусульмане пять раз в день молятся и уповают на Всевышнего, который всегда рядом, и не оставляет их никогда в одиночестве. И нам надо к этому стремиться, по крайней мере, я лично пытаюсь соответствовать…

— Ты вспомни, — расходится вовсю Рафик, — когда хотя бы раз в России списывали людям долги и кредиты? А цены на товары и продукты так и лезут вверх, как пузырьки шампанского в бутылке! И никто не боится из тех, кто наверху, что пробка народного гнева может лопнуть! Ведь полыхнёт когда-нибудь так, что мало властям не покажется!

Бензин и соляра растут в цене, как на дрожжах, не то что в Кзахастане — там в три раза дешевле! Неужели в Кремле не учитывают горький опыт Украины и Беларуси, а? Всё закручивают и закручивают гайки: за что ни возьмись, ничего нельзя, сразу подпадаешь под статью уголовную. Воду артезианскую глубже выроешь — штраф, рыбу поймаешь сетями — присудят общественные работы, упавшее на дорогу дерево распилешь и подберёшь — посадят! Сколько можно ужесточать законы, слушай? Ведь если сильно резьбу затягивать, — может сорвать, это каждый механизатор в ауле знает.

А ведь при Сталине цены снижали даже несмотря на прошедшую разрушительную войну в 45-м. Почему перестали даже к юбилею Победы объявлять амнистию для сидельцев на зонах? При Советах этого не боялись, ведь?

Сила государства — в уверенности в завтрашнем дне, а мощь держится не на страхе перед начальством или полицией, а на уважении граждан своих руководителей страны. Сталина простые люди не боялись, а уважали за умение держать в «ежовых рукавицах» чиновников! И здесь надо всем нам честно признать факт того, что Россия не может существовать без сильного правителя, у нас такая страна, такой менталитет. И неважно, как его зовут — царь, генсек или президент…

— Согласен с тобой, Рафик-туз, — соглашается Джан, — только объясни, раз уж такая тема пошла у нас сегодня, почему в мире все гнобят больше всего Россию? И почему мы не можем жить лучше, чем в Китае или Америке?

— Знаешь, что тебе скажу, Джан-тузым? — говорит на это Рафик. — Есть такое мнение, только не помню, кто её высказал. Может, это я сам придумал, но, на мой взгляд, это понятие имеет право на жизнь. Так вот, в любой стране мира примерно 10 процентов из всего населения — это самая активная и предприимчивая часть людей. Так называемый костяк нации, элита, мозг… Они приводят в движение остальные 90 процентов работяг, которые им верят и делают то, что им внушают.

Теперь простая математика: в России примерно 145 миллионов живут, так? Из них вычитаем 10 процентов самых умных — примерно около 15 миллионов человек. Это столько активных людей на всю эту огромную территорию! Вывод: умных в России мало, а земли больше почти в два раза, чем у китайцев. В Китае из населения в 1,5 миллиарда набирается 150 миллионов умных, то есть больше всех россиян вместе взятых. Вот и весь ответ, нравится это или нет тебе! Ну и соответственно, в Америке и Европе то же самое, если пересчитать на доли населения.

— Конечно, есть ещё и мировая политика перенаселения! — продолжает Рафик. — Вот ты думаешь, Джан-тузым, что оформился на пенсию, ушёл в леса, и тебя здесь никто не потревожит. Не получится, потому что если не ты, то тебя!.. Вот и коронавирус всплыл здесь тоже, как описторхозный карась в твоих сетях… Нас, россиян, мало на одной шестой части планеты, но в других краях люди живут чуть ли не на головах друг у друга. А знаешь почему? Ответ прост и опять заключается в математике: почти 8 миллиардов людей на планете, и не только китайцы, но и куча индусов и негров! А вот и представь, — если вдруг разом они все родят по одному ребёнку? Кирдык будет нашему круглому шарику! Учёные считают, что нужно сдержать рост населения, располовинить землян, — иначе ни подножного корма, ни кислорода на всех не хватит. Как говорится, «меньше народа, больше кислорода»!

— Конечно, все разом не родят, — ржёт по-конски Рафик, — потому как, кроме женской половины, носить детёнышей в животе, — нас, мужчин, не научили ещё! Да, наши сибирские татарки рожать меньше стали: скажи теперь мне, а кто будет после нашего поколения жить здесь, рыбу ловить, мясо лесное добывать? Китайчата сюда припрутся??? Нет, я лично не согласен на это, и не подпишусь никогда! Сколько было детей у твоих родителей, Халим-абый?

— Тогда света не было в ауле! — сразу принялся шутить Халим-абый, внимательно слушавший до этого беседу. — У всех в то время рождались как минимум по 6-7 спиногрызиков. Да и у меня ненамного меньше наплодилось… А сейчас двоих если родят, — хорошо, всё как у китайцев, ё-моё! А вы знаете, говорят, что остров Даманский, за который в 69-м погибли наши погранцы, в том числе и татары, официально уже давно отошёл им?

— Я бывал в Китае, в Хэйхэ, что напротив Благовещенска стоит, — разоткровенничался на это Рафик, — посмотрел на их культуру и быт. Там коммунисты за 70 лет не смогли менталитет желтолицых победить: каждый китаец считает себя выше любой власти! Они могут перейти улицу на красный свет, когда захотят, везде открыто и при всех пердят, кидают бычки и плюются прямо под ноги прохожим — будь это самая дорогая гостиница или самый крутой торговый центр… Единственное, что понравилось мне, так это их поголовная трезвость: они не пьют спиртного от слова совсем. Потому и работящие, подняли так страну свою, несмотря на их такое явное безкультурье. Да и пенсию долго там экономили: старикам-китайцам начали платить только лет 10 назад, по-моему…

Представляете, мужики, что могут сделать эти полтора миллиарда трезвых и работящих людей? Они могут перевернуть весь мир! Самое главное, мужики, у китайцев есть идеология: им с рожденья внушают, что они самая великая нация на планете, — им пять тысяч лет. Правда, если судить по их поведению в быту, я китайцам, конечно, всё равно не завидую!

— А нас ведь при Советах, — утверждает Рафик, — коммунисты сумели окультурить, такое образование дали каждому, что китаёзам и не приснится! Не то что сейчас… Кстати, тамошние мужички сами говорят, что у них нет ни одной китаянки, которую невозможно было бы купить для секса! Встречался с ними, сами-то они мелкие, глазами испуганно хлопают, боятся, что цветочки могут им порвать, но из-за денег, и вправду, готовы на всё. И, слушай, в свою очередь смеются над своими мужьями, утверждая, что один сибирский медведь сразу напугает 100 китайцев…

На гладь круглого водоёма падали сумерки, где-то в камышах покрякивали утки. Костёр едко-горько вдруг задымил, приправленный ветками сосны. Джан всегда живчик, как будто у него под задницей закололи хвойные иголки, подскочил и шустро метнулся в лесок за новой охапкой топлива. На дощатом кривом столике с полусгнившими ножками были разложены кусочки сыра с хлебом, дымилась в мисках свежая желтопузая снедь, и стоял наполовину опустевший пузырь водки.

— Упал уровень жизни, — не унимается в это время Рафик, прихлёбывая зелёный чай из термокружки, — нет мирового порядка, кругом климатические аномалии. Зимой если неделю мороз постоит, сразу все кричат, что холодно. Забыли поговорку, что «если земля твёрже, то и душа крепче»!

— Нас, землян, в своих странах разделяют на элиту, — распирает его от возмущения, — то есть, «золотой миллиард», которым надо питаться хорошей и здоровой едой, и на обслугу, живущих в городах, на стройках и заводах, питающихся химикатами — искусственной едой под видом колбасы без натурального мяса да пепси-колы, годной разве что для очистки автодвижка. Первые хотят жить до 150 лет, работягам отводят не более 60-70 лет трудоспособного времени. Чтобы не платить пенсии в «период дожития», и придумали коронаэпидемию! Ладно хоть у нас вакцину сумели первыми изобрести! Вот только не понимаю Путина: почему не ввёл до сих пор обязательную вакцинацию, ведь у нас народ такой, — обязательно выдумают против, что-нибудь типа того, что нас чипируют, сделают роботами, и откажутся колоться…

— Антиваксерам бесполезно объяснять, — возмущается главный оратор вечера, — что к чему, то же самое, что барану про только что поставленные новые хозяйские ворота. Забыли, как в СССР всех с рожденья прививали от оспы и свинки, даже не спрашивая! А ведь от эпидемии в прошлые века одной только «чёрной смерти» — чумы, почти полЕвропы не стало… Говорили, что живые тогда не успевали хоронить мёртвых! Вот ты, Халим-абый, ещё полгода назад возмущался: от вакцины люди тоже умирают, а медики не дают медотводы, — так ты до сих пор против вакцинации?

— Почему? — отвечает вопросом на вопрос Халим-абый. — Мы все здесь уже укололись! Мне срочно ехать надо было к сыну в Татарстан, а там не вакцинированных никого не пускают…

— Ну вот видишь, — обрадованно восклицает Рафик, — стоило воздух зря портить пустыми криками. Всё равно система заставит всех прививаться, другого варианта одолеть эпидемию нет. В то же время я согласен, что корона эта — придуманная диверсия! Что интересно, мы боимся сегодня здороваться друг с другом за руку, а обняться — не моги, а то точно заболеешь… Люди разучились доверять друг другу: такими легче управлять, потому что они разобщены. Надо возрождать клановое родство, дух семейного рода, потому что родственные и дружеские взаимоотношения исчезают! В то же время ты работать должен, и обязан подчиняться работодателю.

— Ты думаешь они там, на Западе, — спрашивает риторически Рафик, — ломают такие устои, как семья, отношения между мужчиной и женщиной, насаждают «голубизну», ЛГБТ, просто так, что ли? Педерасты друг от друга не рожают, как и лесбиянки тоже! И политики их всегда могут одёрнуть, поставить на место, надавив на их слабые места, потому что командовать прирученными людьми с голубой или розовой окраской легче всего…

Темнота над озером сгущалась, дул несильный ветерок, стояла тёплая и по-летнему благостная пора. Друзьям хотелось, чтобы эти тихие, первобытные края никогда не потревожили мировые проблемы, так живо, а иногда и яростно обсуждаемые за рыбацким столом.

— Конечно, экологическая катастрофа рано или поздно будет и без третьей мировой, — напористо говорит Рафик, — но небожители привыкли к комфорту, к райской жизни. У них нет выбора, — либо всем упасть, и «пропасть на дне колодца, как в Бермудах навсегда», либо резко сокращать численность народонаселения. Доживи Семёныч до наших дней, совсем бы охрип, да?

— Мы можем, ребята, многое наговорить на Путина, — всё также защищает президента Джан, — но ведь мы не можем знать того, что знает он. Путин владеет миром, потому что у него собирается вся информация о происходящем в мире, то, о чём мы не знаем. Да и не узнаем, возможно, никогда… Я чувствую, Рафик-туз, не знаю, как ты, но запах пороха! Нет, не от ружья нашего великого охотника Валихана-ака, а от ракет и снарядов. Может, это войной пахнет, а?

— Горячая война опасна для всех, — уверенно отвечает ему Рафик, — поэтому взрывать атомную бомбу где-то в Китае или Иране америкосам боязно. Вот почему нет сейчас в «европах» разговоров про продолжение рода, и болтают без конца про вредные выбросы в атмосферу, да «голубых» толкают в верхи… Самое безопасное — это новая чума 21 века: помрёт миллиард-другой, будет им счастье! Я думаю, что гибель лишних людей уже запланирована, и это неизбежно! Весь вопрос в одном: какая страна в мире пострадает больше всех, когда рванёт новая эпидемия, и кто они, — эти лишние?

— Ты хочешь сказать, — задумчиво спрашивает Джан, — что мы все приговорены, что ли?

— Да нет, конечно, — пытается успокоить его Рафик, — нам в Сибири не надо ничего бояться. Пока до наших болот доберутся, ноги сотрут, соплями захлебнутся! Да и баба Ванга, говорят, про Россию только хорошее нагадала… Я её предсказание слушал в конце позапрошлого года про коронавирус: она говорила, что люди без лица будут ходить, и многих похоронят. Недавно опять от неё говорили, что следующей весной должно всё закончиться. Так что живы будем, — не помрём!

— Нам здесь, егетляр, — под сон грядущий заключает Рафик, — сегодня хорошо возле костра у горелого озера. Я чаем балуюсь, вы — водкой. Мы сегодня можем переночевать в этой древней избушке, а послезавтра поехать на Курмонкуль или на большое озеро Имда. Там избы поновее, дорог уже почти нет, можно схорониться. Как говорится, «нам, татарам, трын-трава, как война, так фыр тайга»…

Джан, доливая остатки «первака», не стал смеяться над этой «бородатой» шуткой, он вдруг опасливо оглянулся на ночной лес. Халим-абый густо и жадно тянул сигарету за сигаретой. Валихан-ака вопреки обыкновению тоже не спорил ни с кем, молча уставившись на красные угли костра. И почему-то никого из них после долгого разговора не тянуло сегодня на веселье...

Время уходило быстро, и ночь опустилась над ними чёрным слепым куполом. Подняв голову, можно было увидеть далёкие искорки звёзд, но рыбакам сейчас было не до них. Огонь на мшистой топи догорал, а в избушке их ждал топчан, на который днём ещё были разложены мягкие берёзовые ветви.

Глава пятая: Как обустроить аул

— Пошли в клуб, Рафик-туз! — не успев перейти порог дома, вскричал Джан. — Там скоро начнётся собрание. Говорят, Вань Ваныч приедет отчёт делать…

Несмотря на полуденный зной, которая ближе к вечеру становилась вязкой и тягучей, в ауле шло движение. Встреча с чиновниками — мероприятие событийное, знаковое. Правда из более чем двухсот жителей на встречу к главе сельской администрации собралось не более двадцати человек. Хотя, впрочем, и такого количества активистов было достаточно для головной боли «председателя сельсовета», как по-старинке, по-советски, здесь часто именовали Ивана Иртышцева.

Это был достаточно молодой руководитель, успевший до назначения на должность «командира пяти деревушек» поработать в местном лесничестве. Он научился «держать зал», отвечал на вопросы уверенно и деловито, перенаправляя все претензии куда-нибудь повыше.

В принципе, Вань Ваныч был прав, когда говорил, что «сельсоветам подрезали крылышки»! После известных реформ в начале 2000-х в области местного самоуправления, вертикаль власти в регионе резко встала прямым столбом: основные полномочия сельской и районной уровней перешли наверх, к областным руководителям. А на местах остались лишь исполнительские обязанности. Да и то в сильно урезанном виде. Федералы посчитали, что люди на самом низу властной иерархической лестницы слишком много взяли на себя самостоятельности в вопросах местного значения, чересчур вольно распоряжаясь налоговыми поступлениями. Интересы жизнедеятельности населения, конечно, лучше видны из Москвы: в результате глава сельской администрации практически ничего не может решить, впрочем, также, как и районные административные функционеры.

Именно это и хотел донести до жителей Янтарки Вань Ваныч, когда его начали спрашивать про строительство дорог, улучшение качества электроснабжения и водоотведения или стройку начальной школы в ауле. При этом Иртышцев, как и любой другой функционер — начальник, не мог говорить об этом открытым текстом.

Особенно остро высказались по газу: как в самом богатом нефтегазовом краю России можно жить без газа? Почти сто лет назад как открыли месторождения, а газифицируют жилые дома там, где газа и нефти не добывают. Так мало того, что нет газового отопления, — лес на дрова не дают, а если выделяют, то «за тридевять земель» от дома.

— Давайте писать заяву Губернатору! — возмущённо заявил Халим-абый на крыльце клуба после отъезда Вань Ваныча. — Много было слов, а в сущности ни о чём. От этих сельсоветов нету никакого толку. Раньше нами командовал пьяница и картёжник Микола Холод, от которого было ни жарко, ни холодно. Думали хоть от Ваньки будет польза, а оно вон как…

— Зачем обращаться к губеру? — спрашивает его Джан. — Он спустит в район, те сюда к Вань Ванычу, и всё вернётся на круги своя. Давайте лучше к президенту напрямую, там хоть спрос с местной власти построже?

— Наверное, сейчас хотят вернуться к советской командно-административной системе. — подключился к обсуждению Рафик. — Разве нормально, когда для того, чтобы построить дорожку к школе или поставить новый трансформатор, нужно ехать за разрешением к губернатору? Скоро будем спрашивать, где лучше всего посадить дерево в лесу.

— Единоначалие всё равно лучше, чем раздрай! — развернул любимую тему Джан. — В принципе, мужики, наверное, и вправду надо жёстко держать страну в одних руках, как это делали цари, или Сталин. А то ведь не с кого сегодня спрашивать: ни Вань Ваныч ни за что не отвечает, ни районный глава Раимка…

Знаешь, почему я так рассуждаю, Рафик-тузым? Наше с тобой поколение пережило смутные 90-е. Не дай бог такое детям и внукам нашим испытать!

— Ты прав! — соглашается Рафик. — Как говорил Конфуций, не позавидуешь тем, кто жил во времена великих перемен… Сегодня энергию мужикам девать некуда, маются в ауле бездельем! А ведь раньше любое дело им поручи, они землю носом рыли, но делали!

— А как там насчёт рыбалки с сетями? — вдруг неожиданно вклинился в разговор Валихан-ака. — Осенью перед холодами надо ехать на озёра: пустят нас туда или нет?

— Написали заявление к областным депутатам, — начал теперь делать свой отчёт аульный староста Халим-абый, — в газетах через райком партии статьи напечатали. В области мужики-рыбаки гудят, все против этого решения. Без рыбалки сетями ноги протянем, говорят…

Халим-абый поведал товарищам и про то, как дорогу к вновь построенной школе он заставил губернатора доделать.

— Хорошо, что улицу к новой школе засыпали щебнем, — заявил Халим-абый. — а то грязи было по колено. Да по аулу пустили грейдер, ямки заровняли. По электричеству два месяца бегал, подписи собирал. Этот рыжий чёрт Чубайс там намутил такое, что света теперь днём с огнём не отыскать. Добился реакции только после того, как в область письма отправили. Сказали, что будут зимой изучать мощности аульного трансформатора, нагрузки замерять. А то, что он уже полвека стоит, с советских времён ещё, никого не волнует. Сгорит, только тогда зашевелятся!

— От тебя больше пользы, Халим-абый! — говорит Джан. — Вот кого и надо было избрать председателем сельсовета. Без тебя и дорог, и новой школы бы не было в ауле…

— Вот теперь скажи, Джан-туз, — спрашивает Рафик. — Так кто может навести порядок в стране — партия власти?

— Я вот смотрю на Халим-абыя, — смеётся Джан в ответ. — он один бегает, задрав штаны, за янтарцев! Что-то куда-то пишет, тревожит органы заявами…

А если серьёзно, то у власти требовать справедливость, кроме него, некому. Надеюсь, что компартия наведёт порядок прежде, чем наш Халим-абый устанет от этой жизни!

В завязавшемся разговоре вдруг все вспомнили, как в ауле безо всякого указания сверху проводятся самодеятельные концерты, устраиваются вечера отдыха с чаепитием по праздникам. И даже спектакли, которые показывают старожилы, привлекают немало молодёжи. Много было споров между различными родственными кланами — тугумами, по поводу участия в концертных показах, но и тут сам собой нашёлся выход. В особые торжественные дни выступали теперь группами от двух-трёх тугумов с разными постановками по очереди. Джан шутил, что он смотрит бесплатно по праздникам два-три концерта вживую, такого даже в городе мало кто себе может позволить. Он только сетовал, что нет в ауле своего караоке, — талантов местных хоть отбавляй, и песню спеть и сплясать могут.

Было уже послеобеденное время, когда собравшиеся селяне начали расходиться. Кому-то надо было ехать за бензином в соседнее село Светлое, кто-то собирался искать грибы. А кому-то надо было в город по своим делам…

Глава шестая: Место невозврата

Спозаранок, тихо кряхтя, Джан встал с постели, посмотрел на жёнушку Нанию, свернувшуюся возле стены в тёплый шерстяной клубочек, и, поправив на ней тонкое верблюжье одеяло, тихонько проскользнул на кухню. Одеваясь, он мельком по привычке посмотрел на настенные часы: 5 утра, и на улице в это время ещё прохладно. И хоть лето ещё не на исходе, но до полудня возле речки северо-восточный ветер часто старался взбодрить организм, норовисто залезая под рубашку. Джан любил тепло, особенно париться в бане, приговаривая: «жару хочу!» И он в любое время года старался приодеть на себя немного лишней одёжки, чтоб потом не маяться простудой.

На улице было ещё пасмурно, но росы на траве не было. В это странное пожароопасное лето всё было не так, как надо. Он прошёл мимо небольшой теплицы, где Нания сумела всё-таки вырастить целую гирлянду огурцов. Ещё ранней жаркой весной в закрытой полиэтиленом самодельной теплице первые ростки огуречной рассады получили тепловой удар, после чего долго не могли прийти в себя. Ему тогда пришлось съездить в районный центр, приобрести фунгициды, чтобы потом опрыскать все заражённые кусты. Саженцы, конечно, спасли! Правда, урожай в этом году небольшой, но главное, что он есть…

УАЗик старательно заурчал при выезде из узких ворот, но вдруг, на дуге поворота к улице, глухо толкнув мосты, неожиданно заглох. Выжимая сцепление, водитель снова завёл движок, и тревожно подумал, что же он забыл взять с собой на рыбалку. Набор удочек в чехле у него всегда лежал в кузове, вещмешок с полным комплектом необходимых рыбацких вещей тоже никуда из салона не девался. Спиннинг Ультралайт, подарок Рудика из Ёбурга, с пробковой рукоятью и карбидными вставками также оказался на месте.

Выезжая из аула около поворота на автотрассу, Джан потом всё-таки вспомнил, что забыл долить свежий чай в термос. Со вчерашней вечерней рыбалки в этой китайской посудине болталось что-то на донышке, но он сегодня по этому поводу не стал сильно заморачиваться. Часа через два-три всё равно надо возвращаться домой, чтоб покормить кур, и помочь своей Нание по хозяйству. Тогда-то и можно покушать!

Ближе к вечеру супруги ожидали гостей — дети из города приедут за внучками, и заодно погостят на выходные. Ещё вчера вечером он, обсуждая эти предстоящие приятные события, пообещал жёнушке, что, когда они останутся одни дома, обязательно пойдут гулять по аулу. Любовь к вечерним моционам у них зародилась ещё с юности, когда в школьном интернате удавалось сходить на свиданье. Тогда за ними следили не только строгие воспитательницы, но и вездесущие старшие сёстры Нании.

Спустившись под мост, Джан бросил своего верного автоконя прямо на крутом склоне речки Вагай. Он достал из кармашка рюкзака баночку с червями, в который раз мысленно поблагодарив Рудика за позавчерашний удачный поход по огородам односельчан. Всё-таки запас карман не тянет, а найти в засушливое лето живой корм для рыб не так и просто.

В утренние часы на этом речном перекате всегда клевало хорошо, но сегодня что-то окуньки и чебачки не торопились бросаться на крючок. Через некоторое время выглянул из-за деревьев ослепительный солнечный диск, обещая ещё один жаркий день. Несмотря на этот мелкий поклёв, Джан, как зрелый и опытный рыбак, не гонялся за большим уловом. Ему доставляло несказанное удовольствие находиться наедине с природой, наблюдать за течением реки, и размышлять о жизни. Воспоминания одолевали его в это утро!

Наблюдая за быстрым течением воды, он вдруг вспомнил, как друг Рафик позвал его учиться в Омск. И как он, окончив речное училище, ещё до призыва в армию, успел походить по северным рекам на буксирном катере «Ярославец». Вспомнились ему и первые годы после женитьбы на Нание после дембеля. Поколение 80-х, как сейчас любят говорить его одногодки, пришлись на самый его молодой расцвет! Тогда всё всегда получалось, работа спорилась и была в радость, да и всего хватало для доброй и славной семейной жизни. Какие это были прекрасные времена!

Промаявшись на быстрине часа два и, поймав с десяток мелких рыбёшек, Джан заторопился домой. На подъезде к мосту его поджидали…

«Старость не в радость», — заранее оправдывал сам себя Джан, остановив УАЗик возле автофургончика Валихана-ака. Сегодня день и вправду был особенный, потому что ещё с вечера он обещал поехать с друзьями в Наумово за щурагайками. И, конечно, подзабыл, отправившись на утренний речной поклёв. Выслушивая дежурные упрёки старшего брата, Джан только посмеивался, но садиться к рыбакам на их машину, и ехать с ними он почему-то не хотел. Еле успокоив сердитого Валихана-ака, он пообещал присоединиться к их компании в наумовской избушке, а сам решил ехать в аул за своей резиновой лодкой.

Подъехав к дому, Джан быстро кинул корм курам, поставил ведёрко с рыбками в тенёк возле беседки, и загрузил лодку в кузов. В это время во двор вышла Нания, спрашивая: куда он так торопится?

— Может, не надо сегодня ехать так далеко? — тревожилась жёнушка. — Ты помнишь, что скоро гости приедут, надо подготовиться…

— Да я ненадолго, Наненька, — уже из кабины прокричал муж. — Свежих щук как раз привезу, может успею и немного кедровых шишек насобирать.

УАЗик взвыл на первой передаче и, рывками меняя скорости, скрылся за поворотом. Нания подумала, что он даже не поцеловал её на прощанье, как это было у них заведено с первых дней совместной жизни.

Подъезжая к магазину в центре аула, Джан свернул налево к дому Рузяна. Время поджимало, а он обещал забрать пятого рыбака с собой. Бибикнув сигналом, и, дождавшись товарища, автоконь Джана развернулся и выехал в путь.

Проезжая через мост, он с высоты с любовью взглянул на текущую мирно и спокойно речку, на которой совсем недавно ранним утром успел встретить рожденье нового дня. Сообщив об этом Рузяну, Джан уверенно рулил в сторону севера.

Отъехав всего лишь около километра от моста, водитель и пассажир УАЗика заметили выезжающий навстречу из-за поворота огромный белый грузовик «Фрейтлайнер» с полуприцепом — автоцистерной для перевозки сжиженного газа. Такие «американцы» -газовозы уже несколько лет, как колесили по автотрассе из северных автономных округов в город Омск. Бартерные рейсы «нефть и газ в обмен на топливо» были выгодным делом как для нефтегазовиков, так и для омских заводов по переработке природного сырья. Местные жители-автолюбители ругались почём зря на «водил» этих гигантских автомобилей, которые, как им казалось, старались не уступать им дорогу на довольно узком полотне проезжей части.

Газовоз стремительно приближался, а Джан попал ему навстречу как раз на визуально узком участке автотрассы. С обеих сторон высокой дорожной насыпи двухполоску ограждали металлические барьерные ограждения, так называемые «колесо-отбойники». При встречке двух автомобилей в таких местах у водителей возникает выбор: либо уйти направо ближе к отбойнику, рискуя зацепить боковину машины и, как минимум, поцарапать, либо держаться ближе к середине дороги с риском «поцеловаться» левой боковиной с едущим навстречу длинномерным автотранспортом.

Когда оставалось до грузовика метров двадцать, находящиеся в УАЗике рыбаки с изумлением увидели, как газовоз поворачивает им навстречу на их полосу движения. Через широкие лобовые стёкла Джану отчётливо были видны полузакрытые глаза человека, склонившего голову за рулём большегруза. Как потом выяснилось, тот был нетрезв, и на несколько секунд попросту заснул.

Все остальные события показались для Джана остановкой времени. Он видел, как наяву, что грани, отделяющие прошлое, настоящее и будущее, исчезли. Время, ему показалось, — остановилось на этом месте. Затем прошлое и настоящее повернулось кругом, и всё перемешалось не доступным его пониманию образом. Но в этом застывшем и словно замершем времени Джан отчётливо видел, что у него нет шансов успеть за оставшиеся доли секунд проскочить эту грань, отделяющее прошлое, настоящее и будущее. Как будто сейчас кто-то над головой ему чётко и внятно в виде метронома повторял, что для него это место на автотрассе и есть та самая точка невозврата. Мысль у него остановилась так, словно и самого времени уже не стало! Он будто проник своим взглядом внутрь себя, до самого дна, и ощутил, как с невероятной силой наваливается холодное ощущение смертельной опасности этого момента.

За оставшиеся полторы секунды до удара в лоб, Джан успел крикнуть Рузяну: «Прыгай». УАЗик повернул вправо к отбойнику, но это уже не могло изменить траекторию катастрофы: пассажир моментально вылетел из кабины, а водитель принял удар на себя. Откидывая несколько раз, как футбольного мяча, к отбойнику, газовоз смял гармошкой левую часть УАЗика, и с визгом запоздало затормозил, съехав в кювет на встречной полосе движения. Как позже выяснится, автоцистерна была пустая, и поэтому тормоза удержали «американца» от опрокидывания.

Джан очнулся, когда его вытащили из разбитой кабины, и положили на асфальт. Он не чувствовал ни боли, ни страха… Ему хотелось только отдохнуть от навалившейся откуда-то усталости! И всё происходящее вокруг напоминало ему чёрно-белый кинофильм, который он когда-то видел, правда, с непонятным концом.

Стоял по-настоящему тёплый летний день, а Джан ещё пытался узнать столпившихся вокруг него чужих людей. Он попросил, чтобы его положили на бруствер кювета. Ему казалось, что в животе внутри скопилось целое озеро воды. Перед глазами у него стояла белая рощица небольших берёзок, и это была последняя картина, которую он ещё видел. Джану хотелось спать, но он ещё долго и упорно не хотел закрывать свои, ставшие неподъёмно тяжёлыми, усталые веки.

Глава седьмая: Точка притяжения

На «сороковины» к дому Джана собралась почти вся взрослая мужская часть аула. По местным обычаям был сварен в большом казане жертвенный баран, мулла читал молитвы. Каждому из сидевших за тесным поминальным столом налили бараний суп, чай с баурсаками. Родственники погибшего по очереди обходили всех с подношением — садака в качестве милосердия.

Ближе к вечеру на любимом месте Джана возле речки собрались его самые близкие друзья. Тут были сегодня и Рудик из Екб, и Рафик из Тюмени, и Халим-абый с Валихан-ака.

Вспоминая самого близкого им друга, каждый спрашивал, почему случилась такая трагедия.

— Как могло так сойтись, — горько вопрошал Валихан-ака, — что Джан не поехал с нами? И почему не смогли уговорить его утром возле моста оставить УАЗик? Зачем он вернулся в аул, забирать лодку и Рузяна?

— Я бы этого водилу из газовоза там же на месте и убил! — горевал Халим-абый. — Если бы не сын мой Рудик, ножом бы зарезал гада…

— Я его без ножа задавил бы там! — яростно опуская голову, вторил Валихан-ака. — Вытащил его из кабины, ударил и не попал. Чуть себе руку не сломал об его капот. Вёрткий гад, хоть и пьяный, уклоняется и пинает меня ногами.

— Вопрос не в том, кто виноват сейчас? — проговорил Рафик. — Там уже всё понятно, водилу посадят… Вопрос: почему Джан оказался именно там на месте удара газовоза? Ни до, ни после, а именно тогда!

Рафик сломал берёзовую ветку, и начал рисовать на песчаной земле чертёж места происшествия. Потом он обратился к собравшимся:

— Видите место поворота газовоза на встречку УАЗика Джана? Давайте оставим его выезд на этом месте, и зафиксируем время. Этот урод — пьяница-водитель, в любом случае в 10.30 должен был заснуть и свернуть на это место на встречную полосу. И возможно, он бы там же и погиб, перевернувшись и взорвавшись со своим грузовиком, если бы УАЗик не попал под удар. Он, очнувшись после столкновения от сна, успел нажать на тормоза. И это значит, что Джан-тузым спас его, как и Рузяна?

Но вот то, что я не понимаю: у Джана оказалось всего лишь полторы секунды, чтобы попасть в это место. На это мгновение он ведь мог задержаться в ауле? Или наоборот выехать раньше и успеть проехать точку невозврата? А он попал ни до, ни после, а ровно в эти полторы секунды в это место… Как это объяснить, а? Вот этот вопрос меня все эти дни мучает!

— Это ёзмыш-судьба! — вмешался Халим-абый. — Не надо никого винить, ни себя, ни Рузяна… Джана вели сверху, он, может быть, спас наш аул! Если бы газовоз взорвался, километров пять-шесть всё снесло бы нахер. Даже пустой домашний баллон газа опасен при взрыве, мы водой заливаем, когда режем их под печки. А тут целая цистерна газового конденсата!

Да, Джан и сам, когда хоронили Сурия-апа, умершую две недели назад от коронавируса, там, на кладбище, себе место нам указал. Прямо так и сказал, чтобы его, если что, похоронили на этом месте, так как ему там понравилось. Предчувствовал он, что ли?..

Рафик с трудом, но признал правоту друзей:

— Да все мы понимаем, что Джан-тузым сам нашёл свою смерть! Я сейчас вспоминаю, как он несколько раз оказывался в таком положении. Года два назад в Тюмени ещё позвонил он мне из своей дачи ночью, и попросил приехать к нему. Оказывается, у него были какие-то гости, которые разошлись и оставили его одного спать. А ночью он проснулся из-за того, что его душила чёрная тень. Мы с ним долго тогда сидели, я поил его минералкой, и он говорил, что боится этой тени, и не хочет умирать раньше времени.

— А прошлой зимой тоже было, что он чуть не замёрз! — вспомнил и Валихан-ака. — Уехал в мороз под сорок в лес на УАЗике за дровами и застрял там. Я почти ночью поехал искать его, думаю, куда он пропал. Оказывается, сидит в сугробе, костёр не может разжечь, а пешком в мороз идти далеко до аула. Привёз его к себе, еле-еле водкой отпоил…

— Знаете, что я вам скажу? — признался Рафик. — Джан, где бы он ни жил, столько людей между собой связывал, кого только не привечал у себя. Он всегда являлся центром притяжения, всех притягивал к себе не только в ауле, но и цементировал землячество, где бы ни жил. Увидев его, люди всегда улыбались! Он был человеком, умеющим устраивать вокруг себя праздник, потому что энергия в нём била через край. Он старался в каждом разглядеть прежде всего человека.

Джан был единственный, которому я рассказывал практически всё, что творится в моей жизни. Мы с ним сдружились ещё в школьном интернате, сумев за прошедшие почти 50 лет не разбить дружбу, не дать пропасть или утерять…

— Раньше среди нас, сибирских татар, — утверждает Рафик. — были обычаи: считалось великим делом иметь туз-ота (друг-отец) и олыш-ина (вторая мама). Сейчас это почти утеряно, но мы с Джаном это возродили, показали всем, что дружба бывает ближе родни. Позвали муллу, читали молитвы на чаепитии, выложили пост в соцсетях. Мы хотели, чтобы земляки увидели это, и потянулись к своим обычаям.

Я ему первому рассказал, как Данияр-стукач, которого кормил, поил и одевал целых пять лет, крышу дал и работу, как говорится, пригрел на своей груди, — так открыто и нагло предал меня, заявления против меня начал писать. А ведь Данияр наш земляк! Он же из одного аула, и из его, Джана, тугума — сельджуков!

— Я уж не говорю про зятька Ромчика Хрипатого. — с обидой в голосе продолжает открывать душу Рафик. — Тот вовсе оказался последним подлецом, с гнилым нутром! И хоть он чужой, пришлый, но как за меня переживал Джан, если бы вы знали… Ему было стыдно за этих двоих гадёнышей, которые прилюдно меня братом называли, клялись, что будут всегда горой за меня, а сами в тюрьму хотели всеми силами запихнуть. Пусть Данияр и говорит, что ему всё равно — «две монеты — одна копейка» (ике тимер быр акча), но напрасно они думают, что не будут наказаны за свои грехи. Всевышний всё видит: либо совестью сгрызёт изнутри, либо притянет в их жизнь таких же беспринципных людей, которые устроят им адовую жизнь. Никогда тот, кто предаёт и лжёт, не будет счастливым человеком! Я считаю, что ад (тамук) есть, и он внутри — это муки совести!

— А с Джаном мы ощущали взаимное притяжение своих душ и сердец! — рассказывает далее Рафик. — И поддерживал он меня всегда, как мог, как умел… Столько силы давал! Посижу с ним, поговорю, пообщаюсь, и еду обратно в город, как будто, заново рождённый, получив положительную энергию… Такого друга, как он, больше у меня не будет, — после него некому уже открывать свою душу!

Не остался в стороне без воспоминаний и Халим-абый:

— Мы с ним вдвоём тоже часто ходили на рыбалку, ночевали даже не раз на озёрах. Обсуждали, какая память останется после нас, что нужно сделать, чтобы помнили. Я ему говорил, что наши дети, — вот кто будет помнить, не забудут своих родителей. Рассказал ему и о своей личной мечте: открыть в ауле музей декоративно-прикладных искусств наших предков — сибирских татар! Как он горячо поддержал эту идею, если бы вы видели… У меня собрано очень много раритетов, предметов быта, интересных книг и рукописей. И Джан-брат тоже говорил, что принесёт музею свои подарки, не пожалеет. А как он радовался, когда я организовал концерт в клубе нашего знаменитого певца и гармониста Расика! А потом всю ночь после концерта мы сидели у Джана во дворе, и все вместе пели песни. У Джана был хороший голос, и любил он петь не только татарские, но обожал и русские народные песни, советскую классику…

— Я думал, что люди умирают от усталости! — вдруг признался Рафик. — От того, что им не зачем жить, так как все дела уже сделаны, дети выросли, а дальше небо коптить смысла нет. Думал, что люди от безысходности, от болезней и неудач сами отказываются встречать утреннее солнце. Но вот с тем, как умер Джан-тузым, я согласиться не могу, и не хочу. У него ведь всё внутри было разорвано от удара, кровоизлияние страшное, внутреннее. Да и медики местные там на месте зря его трогали, делали массаж сердца. Только ускорили его смерть! А ведь он хотел жить, ездить с нами на рыбалку, ходить по лесу и просыпаться рядом со своей любимой Наниёй. Нет, он не заслужил такой участи, не заслужил, егетляр!

Стояла уже осенняя пора, но на берегу реки было тепло, как будто бабье лето хотело задержаться подольше. Самые сентиментальные и старшие друзья — Халим-абый и Валихан-ака, не скрывали своих слёз. Рафик и Рудик спустились к реке, берега которой поросли мелколесьем. Вода казалась тёплой, и Рафик, чтобы скрыть смятенье, поселившееся в душе после похорон Джана, решил искупаться. И он прыгнул в осеннюю воду, несмотря на то, что его отговаривал Рудик. Течение было несильное, а освежающая вода по пояс.

— Слушай, Халим-абый, — одевшись и еле забравшись на крутой берег, призвал неожиданно старосту Рафик, — как думаешь, если прикинем, можно облегчить похоронный обряд в ауле? Джана мы все уважали и любили, поэтому несли его от дома до сирата (кладбища) пять километров пешком на носилках. Мы подняли его над собой на вытянутых вверх руках, и он был достоин этого уважения!

Знаешь, я был также на похоронах в городе, там при мечетях есть готовые табуты — специальные носилки, которыми несут покойного до могилы. Ими пользуются, а потом после похорон их возвращают обратно в мечеть. Я не говорю про колоду для тела покойного, там пусть каждая семья самостоятельно делает под свои размеры… И надо будет сесть всем вместе с муллой Расихом и обсудить, даже расписать на бумаге последовательность похоронного дня. А то возникают какие-то споры, недопонимания во время самого обряда похорон!

И ещё, давай подумаем, как всё-таки идею насчёт музея, сработать, а, Халим-абый? Дети, может, и будут помнить нас, но после поминальных сорока дней им надо свою жизнь налаживать. Не до нас им будет, пусть свою дорогу на этой земле сами находят. Память — она короткая у людей, даже если они нам родственники! А идея с музеем оставит по тебе память, Халим-абый! Думаю, что найдём, куда обратиться за помощью в этом деле, к кому и как…

Прошёл ещё месяц, было раннее ясное утро начала зимы. Снег хоть и выпал, но оказался мелким и неглубоким. Речку и озёра сковало толстым и надёжным льдом. В старинном сибирско-татарском ауле Янтарка ходил по улицам и громко кричал человек. Это вновь звучал утренний цынасы — призыв на похороны! Умер Булган-ака, которому было немногим чуть за 70 лет.

(Имена и события вымышлены, совпадения случайны)

Автор Радж Назырбай