Трудно быть богом (впечатления от фильма Алексея Германа)

Посмотри под ноги — там твои подвиги,

Там твои голоса — под тобой небеса.

Может быть никогда не вернешься сюда,

Это так, просто боль — над твоей высотой…

Посмотри под ноги — там твои промахи,

Там твои холода — по рукам провода.

Это там высоко — для меня не закон,

По глазам не вода — подо мной высота.

Светлана Гейман (Линда). «Подвиги»

Но чудо есть чудо, и чудо есть Бог.

Когда мы в смятенье, тогда средь разброда

Оно настигает мгновенно, врасплох.

Дон Румата. «Чудо»

(по другой версии — Юрий Живаго)

(еще по одной версии — Борис Пастернак)

Известный исследователь литературного языка Михаил Михайлович Бахтин считал, что художественное произведение выступает посредником между сознанием (картиной всего мира) автора и сознанием реципиента — читателя, зрителя, слушателя.

Если следовать его мнению, то фильм А.Г. Германа «Трудно быть богом» является промежуточным звеном передачи нам, зрителям, мира братьев Стругацких с безымянной планеты из их одноименной повести. А точнее, передачи из сознания уважаемого Алексея Георгиевича сигнала, поступившего в свое время туда из сознания не менее уважаемых Аркадия и Бориса Натановичей.

Однако я всегда считал, что красота мира, как и линзы, находятся в глазах смотрящего. И задача писателя или режиссера — передать нам по возможности незамутненную картину своего произведения, не разжевывая и не навязывая своего личного видения.

Разжевывать и навязывать — работа критиков. Это их задача — вглядываться в чужие произведения через свои окуляры, превращать произведение в эрзац, а потом важно рассказывать про полученный суррогат. Это их хлеб.

Наверное, хорошо, что я пока не читал повесть Стругацких «Трудно быть богом» и мне не пришлось, пусть и машинально, сравнивать книгу с фильмом. Я не читал повесть, но уверен, что Герман старался показать нам не город Арканар Стругацких, и даже не свой Арканар. Он сделал все, чтобы показать нам настоящий город Арканар. Настоящий и из-за этого столь неуютный, непонятный и тяжелый в восприятии. Фактически это высокохудожественная документальная съемка, с полным погружением во все происходящее. Кажется, что режиссер лишь мастерски расположил камеру (то ли на лбу главного героя, то ли чуть в стороне) и растворился в фильме, чтобы не мешать зрителю. Однако известно, сколь скрупулезно и долго снимался этот фильм. Герман, не сторонник современных компьютерных технологий, снимал по старинке. Многие эпизоды, несомненно, можно было снять проще и дешевле. Но Герман сделал по-другому. Он показал, как могло бы выглядеть киноискусство при ином, альтернативном развитии. Киноискусство без компьютерного моделирования и технологий 3D. Он, словно Буденный, выступил на коне против танков, как самурай с мечом, против пулеметов — и, как минимум, не проиграл. И в этом не чувствуется никакого позерства — видно, что человек просто не мог иначе.

Считается, что Герман показал в своем фильм эпоху сродни нашему Средневековью, а точнее этапу мучительной попытке зарождения Ренессанса. Добавлю, что он вдобавок умудрился снять фильм как раз изобразительными средствами того времени!

Ведь что представляет собой типичная картина времени Ренессанса? Это всегда пространство присутствия наблюдателя. На ней нет «пустого» места, независимого от зрителя. Вычурные жесты и позы персонажей, не вполне мотивированные ситуацией, слабо связывают изображенных людей между собой, а демонстративно обращены к нам, словно позы манекенщика. Все значащие компоненты картины адресованы конкретному актуальному зрителю-интерпретатору и фиксируют связи с его сознанием. Такая картина может и не обладать собственным единством времени, места, действия и смысла. Подобное единство достигается только в восприятии реального зрителя, прилагающего усилия ее самостоятельного осмысления.

Для картин того времени характерно наличие сразу нескольких несовпадающих и несовместимых точек перспективного сокращения для переднего и задних планов. Персонажи переднего плана аж «вываливаются» из системы перспективных сокращений в сторону зрителя. Именно это делает фильм Германа объемным, но не современными технологиями 3D, а средствами живописи эпохи Возрождения!

Уже потом, на рубеже XVI и XVII веков, вместо выраженной границы между важным передним планом и остальным содержанием картины появляется четко выраженная ментальная граница между пространством событий картины и пространством зрителя. Эта граница, расположенная в плоскости рамы, никогда более не появляется за спиной персонажа, она теперь разделяет, а не соединяет пространства картины и зрителя. Отныне пространство картины освобождается от заинтересованности определенного зрителя ради соответствия интересам любого неопределенного, «потенциально-возможного» зрителя. Такой новый способ фиксации зрительных впечатлений мы и наблюдаем до сих пор в массовой культуре, когда картина или фильм представляет собой не пространство присутствия определенного зрителя, а пространство отсутствия определенного зрителя. Мы воспитаны на отчуждаемых формах изобразительности и, возможно, поэтому нам трудно понять, какими они по существу являются противоестественными.

Первый час смотреть фильм было нелегко: картинка эстетически отталкивала, а времена чересчур отталкивала, казалось, что режиссер перемудрил, а актеры переиграли. Зато потом (когда половина зрительного зала благополучно ушла с премьеры) у меня открылось второе дыхание (благо фильм идет целых три часа!). И вот тогда я позавидовал актерам, которые видели этот мир несколько лет, а не каких-то три часа! Невозможно бегло понять всю глубину этого фильма.

Однажды я несколько дней монтировал любительский получасовой ролик, вставляя видеофрагменты «задом наперед». Думаю, всем интересно бывало посмотреть, как выглядит кино, запущенное в обратную сторону. Весьма забавно, когда мелкие осколки хрусталя взлетают с асфальта и склеиваются на ладони в целые фужеры, потом наполняются шампанским изо рта пьющих, которое затем фонтанчиком затекает из бокалов обратно в горлышко бутылки. Однако через пару дней монтирования что-то щелкнуло у меня в голове и я начал совершенно естественно воспринимать реверсивный фильм. Удивительно, но я даже четко начал воспринимать там причинно-следственную связь! Скажем, если люди посмеялись и резко стихли, то сейчас обязательно последует какая-то шутка (рассказанная естественно «задом наперед»).

Так и в фильме Германа — через час с небольшим я полностью свыкся с манерой подачи информации и до сих пор недоумеваю: а разве можно снимать кино как-то иначе?

Это сродни переходу с пережаренной, переперченной, пересоленной еды на пресную, но оставляющую после себя комфортное ощущение наполненности и здорового послевкусия. В такие моменты понимаешь, как сильно все вокруг нас «пере»: перенасыщено, перегружено, перепутано…

И еще я понял, насколько мы привыкли, чтобы авторы книги или фильма обязательно сразу же выступали и критиками собственных произведений. Ждем, чтобы они заранее разложили все четко по полочкам, чтобы шаблонно построили сюжет, чтобы недвусмысленно намекнули нам, где добро, где зло, а где надо начинать смеяться. А как иначе? Все уплачено!

Братья Стругацкие неоднократно повторяли, что в фантастической литературе «ничего не надо объяснять». Не надо, поскольку объяснения убивают предложенную ими в их творчестве триаду: «Чудо-Тайна-Достоверность».

А мы жертвуем достоверностью в пользу легкости восприятия. Нам хочется откинуться в кресле, удобно сосать колу, хрустеть попкорном, ненапряжно потребляя разжеванную картинку с экрана…

Однажды на конференции по гражданскому праву я услышал любопытное высказывание: «Юридические законы не имеют родителей». Речь шла о том, что хотя любой законопроект и имеет конкретных авторов, но после принятия он начинает трактоваться и применяться совершенно другим кругом лиц: в первую очередь судьями, специалистами и преподавателями. Сложно взаимодействуя с другими многочисленными правовыми актами, новый закон зачастую начинает жить не совсем по задумке авторов. Комментарии «родителей» о том, что именно они старались вложить в него, могут уже ничего не значить, никого не интересовать и уж точно не будут иметь юридического значения.

Так и автор фильма, конечно же, имеет мнение о своем произведении, но, каким бы талантливым он ни был, он точно такой же человек, как и все мы, — Primus inter pares, первый среди равных, и красота мира по-прежнему в глазах каждого из нас.

И Герман сделал фильм как раз достоверным в ущерб понятности (при этом, не стараясь умышленно усложнить!). Да, я не смогу сказать, что полностью уловил сюжет и взаимоотношения героев. Но полностью ли мы понимаем нашу обычную жизнь за пределами уютного зрительного зала?

А я расскажу, что понял.

Леонид Ярмольник прекрасно сыграл драматическую роль дона Руматы — некого куратора в затерянном во времени и пространстве государстве, населенном весьма отсталым и малосимпатичным народом.

Ярмольник в этой роли отчетливо похож на Христа (на мой взгляд, он идеален для роли Иисуса). Фактически он и есть полубог для местных жителей, способный учить, наставлять, карать, награждать, любить и прощать. Однако, значительно превосходя любого жителя государства в интеллекте и силе, дон Румата оказывается слабей неких фундаментальных законов местной жизни. Несмотря на старания героя Ярмольника привить людям культуру, в стране следует мятеж за мятежом. «Серые» убивают «грамотеев», свергают власть, еще более отвратительные «черные» вырезают «серых», умерщвляют его возлюбленную…

Дон Румата может уничтожить и тех и других и в конце концов сгоряча это делает, прекрасно понимая, что на выжженной грязной земле вновь вырастет людской сорняк. Эти фундаментальные законы вновь приведут в действие систему мракобесия.

Пожалуй, даже всемогущий Бог, создавший каждого человека по отдельности, оказывается бессилен перед коллективной проекцией архетипа Зла. И на известный теологический парадокс «Может ли всемогущий создать столь тяжелый камень, который сам не сможет поднять?», неоднократно, кстати, рассматриваемый Стругацкими в своих произведениях, при таком раскладе тянет ответить: «Увы, может»…

Не уверен, что буду читать после фильма оригинальную повесть Стругацких. Но в любом случае я увидел настоящий Арканар, настоящего дона Румата и насколько трудно быть богом.