Начало

Часть первая. Автобус.

Всякая правильно устроенная голова размышляет о том, что может носителю ее в жизни как-то пригодиться. И если жизнь человека идет вслед за решениями правильной головы, то она обычно и сама принимает устроение правильное.

Андрюша, главный герой повествования сего, имел голову, скажем мягко, устроения крайне неправильного. Она, Андрюшина голова, жила своей, самостоятельной жизнью – и из каких-то, только ей понятных принципов — никогда не задумывалась о тех вещах, которые Андрюше могли бы в чем-то пригодиться.

Заметив за головой своей такие странности, Андрюша перестал с ней советоваться; более того — он даже перестал с ней дружить. Он просто ее терпел; – и понемногу приучил к этому окружающих.

А сейчас Андрюша ехал в армию. Потому «Андрюша», что так его до самого дембеля и называли. Ко всем другим солдатам пристали клички колоритные, а Андрюша как начал службу в своем репертуаре, так и закончил – без изменений в стиле поведения и прозвище.

Ехал в армию Андрюша в пыльном неинтересном автобусе, и степи вокруг были так же пыльными и неинтересными. Призывники обсуждали свои «проводы» — и говор их был скучнее однообразных степей; иногда, правда, между словами «телки-водка-анашаполтазика-я ему в рыло сразу с правой»… проскальзывало новое слово – «покупатель». Люди глупо гадали, в какой конец Союза, в какие войска увезет их этот загадочный офицер. И это было Андрюше скучно. Ему была прямо скучна и вся прошлая своя жизнь, и вся будущая. «Ну, вот… и началось двухлетнее приключение» — только и подумал Андрюша. И ушел в свои грезы.

Мудрый Конфуций говорил, что «учиться и не мыслить – бесполезно; а мыслить и не учиться – опасно». Но Андрюша не читал Конфуция; он вообще на тот момент ничего хорошего не читал. И в школе почти не учился. Он был, скажем прямо, пустоголовым – а чтобы на это определение он обиделся не сильно, мы добавим: иногда и в хорошем смысле пустоголовым. Весь багаж его знаний и умений был настолько мал и убог, что в нем нечего было ценить; и от того Андрюша ничего и не ценил. Он начинал жизнь каждый день с чистого листа; набравшись за день пустых впечатлений, он все забывал легко; следующий день жизни был так же глуп. С чистым листом сознания Андрюша ушел в армию, с чистым и вернулся. Но при этом всем, при всей своей пустоголовости, при незнании предупреждения Конфуция, — Андрюша мыслил; и мыслил космогонически, глобально! И почти обо всем на свете. Скудный лексикон не мог дать ему построить фразы для выражения найденных истин; Андрюша этим не смущался; он запоминал идеи чувством и был уверен, что со временем слова подыщутся сами.

Основных тем для размышления было две: теория эволюции и музыка.

Об эволюции.

Андрюша верил всему напечатанному в книгах; он строил свое мировоззрение в возможно точном соответствии с научной картиной мира; он всегда и во всем искал самый корень, самую суть жизни – и видел окружающие его предметы мира едва ли ни атомарно. Его, как древних, мучили своей загадкой «Начала».

О музыке.

Также заняла Андрюшу тайна такого явления, как музыка. И никак он не мог понять связи между «ля – семьсот сорок герц» — и влияния созвучий на эмоциональный мир человека. «Как же так… — думал он абсолютно пустой своей головой – частота колебаний воздуха в разных вариациях передает глубокие идеи и чувства… И только тем передает, чье сознание восприимчиво к этим идеям… Связь, изначальная органическая связь сердца и музыки… Они существуют вместе, они интегрированы друг в друга своим бытием. Их тайна взаимна; их происхождение вне-временно!

Вместо того, чтобы думать о чем-то полезном, Андрюша часами мог думать о том, как Моцарт, оглядывая свои симфонии, слышал их, на заключительном этапе творения, в один миг – а музыка-то во времени разворачивается; это необходимая ее, казалось бы, категория! «Семьсот сорок герц – в секунду»! И в то же время – нет у нее времени при взгляде на ее идею разумом… Чувствуется бездна какая-то в этом явлении, непостижимая и невыразимая».

Подобными размышлениями занимал себя Андрюша всегда и везде; занимал невольно – и от того нигде не выглядел толковым парнем. Ни в подъезде с друзьями-анашистами, ни на работе, ни КПЗ… До камеры были еще детство, школа, пионер лагеря, горы, походы, море… снова подъезды… И везде Андрюша пребывал полностью абстрагированным от реальности. Он или размышлял о глупостях, или жил в своих грезах. И самыми связанными с реальным бытием грезами были грезы эротические. Блондинки, пышные блондинки на море – лишь они как-то связывали Андрюшу с жизнью земли.

И, скажем прямо – Андрюша не любил жизнь. Не любил полностью. Как явление. Он ее отверг. И всю свою пустую жизнь, и жизнь всего мира. И весь почти мир в частностях, кроме блондинок и некоторых других людей. И на это были веские причины!

Во-первых, Андрюша не любил жизнь за ее неблагородное происхождение. Сцепились случайно дурацкие атомы, которых и нет в сущности, раз уж материя есть лишь форма энергии. Сцепились, подрыгались, сделали слизь питательную и сбились в протоклетку, пропади она пропадом. Жрали эти клетки друг друга, как торгашки на базаре, без смыслу, жрали, жрали да и сбились в организмы – чтобы вместе сподручнее жрать. Дожрались до рыб, рыбы выползли на берег траву жрать, и по траве забегали. Ногастыми стали и еще более уродливыми. И жрали все друг друга миллионы лет, и только недавно, от обезьян отшедши, с трудом научились курить анашу, слушать Пинк Флоид и блондинок кадрить. Хоть это хорошо, не все же время жрать…

Неблагородное происхождение жизни научило Андрюшу ее даже слегка презирать. Он шел по ней так же, как идет человек в нежеланную квартиру заплеванным подъездом – ничего вокруг не видя, ни за что не цепляясь заинтересованным взглядом. Желая поскорее закончить этот досадный путь. И если человеку этому, для сравнения взятому, и было куда возвратиться – уют домашний его ждал, к примеру… то Андрюше возвращаться было некуда. Вся его прошлая жизнь была тусклым заплеванным подъездом. Так уж к нему повернулся мир — и Андрюша отверг мир с детства. Набираемый жизненный опыт способствовал только силе этого отвержения. Именно в этом смысле, пустоты нравственных и духовных ориентиров, мы и будем считать Андрюшу пустоголовым.

— Товарищи призывники! Выходим и строимся!

Построения, пересчеты, пыльные кровати призывного пункта… Поезд, ползущий на Украину… Все это, как подъезд с окурками, прошло мимо, сторонясь Андрюши. Отвергнутое мироздание катилось к своей энтропии, катился поезд в город Чернигов – и нет разницы, каким было это качение в деталях. Пропади все пропадом; Андрюша видел своих блондинок и пляж. Но иногда, с находом особенного настроения… внутренний порыв, неистребимый никакими эволюциями и Дарвинами порыв духа к прекрасному – выражался в Андрюше тем, что не только блондинки жили в его грезах.

Временами в нем жил своими творениями Моцарт.

Часть вторая. Стройбат.

Неизвестно почему — но при всей своей пустоголовости Андрюша был наполнен амбициями. Может быть, около-дворянские корни предков делали свое дело; а может быть – именно от той же пустоголовости. И очень скоро, еще в «учебке», Андрюша познал, что амбициозность плохо отражается как на эмали зубов, так и на их количестве. Поскольку истина эта стоматологическая дошла до него без посредства усилий разума, а напрямую, посредством ощущений тела физического — то и осталась она в Андрюше прочно, как врожденная. Наверное, на этом и закончилась для Андрюши вся полезность армии. Впрочем, две-три подобных истины усвоив, солдат становился не по годам мудр – тут можно выходить на гражданку. Школа жизни пройдена.

А пока до гражданки было — далеко-далеко; стрессы первых дней службы затмили даже блондинок. Началась какая-то суетливая, полуживотная и истерично-веселая жизнь. Слово «дурдом», занесенное в сержантскую учебку из роты, прочно вошло в обиход и объясняло все. В армейской службе не осталось ни одного явления, не подпадавшего под это универсальное определение. Советская власть доживала последние годы, и распад всего ощущался всеми. Все было дурдом. Распорядок дня, зарядка, занятия с изучением гимна, мешковатая форма, зычки двадцатисемилетние в одежде «духов»… Ночные работы; скользкая, вызывающая омерзение баня, марширование в столовую с песней и бег на месте при входе в нее… и кругом – торопливая суета, крики вместо команд и прочие проявления армейской субкультуры. У солдат вырывались шедевры юмора – особенно востребованные в моменты физического износа от недосыпания и общей усталости. Пошли болячки и болезни, нагноения от перемены климата и авитаминоза; командиры были добры и заботливы – и в основном все беды проходили мягко. Нужно сказать, что Андрюше и еще тридцати человекам повезло с первых дней: он попал в сержантскую учебку, а не в роту, и ужасов дедовщины избежал.

А может, и дедам повезло, что к ним не попал Андрюша; в его тихом болоте водилось полное пренебрежение и к своей жизни, и к чужой, и к жизни мира вообще. Особенно это касалось некоторых народностей. Какая разница, кто когда перестанет жрать и начнет опять распадаться на молекулы? В общей картине мироздания, которая есть распад и движение к тепловой смерти вселенной, смерть дембеля-кавказца от удара утюга есть не заслуживающий внимания эпизод. Да и само внимание – эпизод ненужный. Не армия дурдом, дурдом мир, без спросу у Андрюши начавший существовать. Зачем, зачем вы, слизистые сгустки, скучковались в клетки? Кто просил вас переходить из неорганики в органику вообще? Мир минералов – как он прекрасен! Сияют правильностью граней – и все. А биожизнь… Роды, начало жизни – кровь и нечистота; затем забегал хачик этот по селу своему горному, научился на курортах русским девкам жизнь портить; в армейке всех давит, всего требует, морда наглая; и существовать-то права не имеющая; и лучшие его порывы – презренны! Так вернись же поскорей в царство неорганики, тупой набор тупых молекул, не мешай нам распадаться изящно…

Никто никогда не вкладывал в Андрюшу нацисткие идеи – они были на его чистом листе написаны водяными знаками; он их сам-то не видел; но при случае вырывалась какая-то генетическая ненависть. И не столько к конкретным людям в частности, сколько к горному менталитету вообще.

Кавказцы ненависть эту чуяли. И всегда желали по Андрюшиной интеллигентской, безусой, очкастой мордочке — съездить кулачищем. Желать-то желали, на людях порывались, но один на один животным своим чутьем понимали смертельную опасность. Драться Андрюша не умел, он никогда и не дрался. Он просто начинал убивать. Недостаток способностей делал убийство незаконченным – и оно выглядело как драка.

Время дуэлей ушло, мир сполз до рукоприкладства. Андрюша понимал, что в старые времена было лучше. Там задеть честь безнаказанно не проходило. Трупов больше – разногласий меньше. Но люди жили, время шло… Общество «развивалось»… Эволюционировало… И застрелить дага стало практически невозможным! Проклятая эволюция, уйдя от царства минералов, продолжала уродовать мир – невозможностью застрелить она множила несовершенство отношений!

С таким вот мироощущением Андрюша и существовал – и трудно это претерпевание своего бытия назвать жизнью.

Впрочем, были у Андрюши, как и у всякого мечтательного юноши, свои надежды. Ими он питался всегда, когда его оставлял Моцарт.

Андрюша видел себя в будущем альпинистом-одиночкой. Собирающим в горах Тянь-Шаня мумие. И сдающим мумие в аптеки. Красиво, чисто, благородно. Романтично. Денег куча, и блондинка добрая ждет его у теплого очага. Сам очаг Андрюша воображал плохо, а горы и блондинку – отчетливо, во всей своей обнаженной красоте. Горы Кавказа Андрюша ненавидел за то, что там живут кавказцы; а горы Тянь-Шаня любил за то, что вообще там не встречал человеческих поселений. Царство минералов, редких и скромный эдельвейсов… Чистейший воздух, непередаваемая атмосфера красок льда, скал, пиков, просторов, полета взгляда! Какие пейзажи…

Прочь, прочь! Поди прочь, пошлое слово «пейзажи»! Болота с тобою упоминать…

Какие миры! Что не перевал – то мир. Что не день – то все времена года. И снег, и жару, и град в один день застанет измотанный походом — но истинно счастливый путник! Только там, высоко в горах, где нет и травы, а есть лишь мох на скалах… Только там и можно жить. И творить. Собирать людям лекарство. Против всех болезней.

И лечить мирами гор свою болезнь — апатию к жизни.

— Э, «сержанты»! Через три дня – командировка. Готовьтесь!

Андрюша возвращался с сияющих пиков в войсковую часть 44140. Возвращался в дождь. И сырость, дающую гнойные раны до костей.

Возвращался частично. Часть стояла на Украинской равнине, и по ней бродили кавказцы. Возвратиться полностью было невозможно. Андрюша был далек и от Украины, и от кавказцев. Горы Тянь-Шань всегда были на голову выше гор Кавказа.

Они высоки, как Моцарт.