Моисей, кто ты? Глава 3. Мери-Ра. Верховный Жрец.

Глава 3. Мери-Ра.

— Ты должен мне, жрец, — сказал Мозе. — Я знаю только то, чем обязан тебе. Но давно догадываюсь, что и ты мне должен. Ты решал за меня много лет. Я покорялся: всё было не так уж и плохо. А теперь скажи, могло ли быть лучше? Или хуже? Кто я? Была бы судьба моя другой, когда бы ни ты?

Но прежде, чем сказать все это Мери-Ра[1], Мозе сделал немало другого.

Он оставил свой лагерь в долине, долго шел один по гористым холмам. Он оставил их всех, даже Аарона, укорявшего его за неосторожность неоднократно, в местности возле вод, что были теплыми. Можно было омыться, залечить царапины и раны, вдоволь напиться, отдохнуть. «Сладкая» вода для питья и купания, чего еще больше желать?

К Храму Хатхор просто не мог привести Мозе всех. Он не мог указать перстом на Мери-Ра, сделать его прибежище явным. Тем более, не мог он это сделать… будучи окружен рабами. Он не признавался себе в этом, молчал даже в мыслях. И, тем не менее, он знал: выдать Мери-Ра и Храм Хатхор в горах нельзя.

«О Херу[2], — думал он, — Бирюзовая владычица[3], убереги моих спутников от соблазна твоих камней, от сияния их и блеска¸ ибо они всего лишь дети малые, могущие променять на этот блеск истинное и вечное сияние Атона в небесах».

Он шел достаточно, чтоб утомиться, но усталости не чувствовал.

Он шел к той, что ждала его в разных храмах — одною и той же. Мозе знал, что поднявшись по ступеням, ведущим к Хозяйке Бирюзы, увидит её милое, родное лицо с удлиненными глазами, с чувственными губами, которых едва коснулась улыбка. Обязательно проведет рукой по основанию колонны, которую венчает лицо Хатхор; всего-то чужого в ней, отличающего богиню от обычной девушки, это её коровьи уши, но даже они милее ему, кажется, чем…

Брак Мозе едва ли можно было назвать удачным. Сепфора[4], дочь Мери-Ра, стала его женою. Несколько лет назад Мери-Ра распорядился: «Пусть приведут Сепфору в дом Джехутимесу[5] следующей ночью, я пошлю с ней превосходные дары!». Когда могли бы сказать они оба «нет»? В то мгновение, когда распаренный пивом и гранатовым соком на празднике Хатхор[6], Мери-Ра прилюдно сказал это? Или потом, когда пышная процессия, сопровождавшая Сепфору в новый дом, смеялась и пела, вокруг раздавались поздравления и пожелания? Когда вообще мог он сказать «нет» Мери-Ра?

Мозе подарил ей цветы, когда шел к своему дому, оглушенный всеобщей радостью поздравляющих, и впервые коснулся её руки своею. Ничего, кроме прикосновения. Ничего. А один лишь взгляд на ту, которую он любил, вызывал в нем такую смесь чувств от восторга до отчаяния, такое головокружение и боль в груди; он задыхался от горя, что не любим, но радовался одной только возможности быть рядом…

Сепфора стала хорошей женой. Несмотря на очевидное его равнодушие, на холодность, которые она, по-видимому, просто не замечала. Мозе осознавал: не то, чтоб не хотела замечать, тогда был бы другой расклад. И впрямь не замечала. При том, что не была она глупой, могла бы и осознавать свою беду, и быть в ответ хотя бы колючей и злой, высказывать обиды. Или таить их, подчеркнуто от Мозе отстраняясь.

Ничего этого не было. Она защищала его, казалось, и в сердце своём. И во мнении других людей.

Однажды слышал он, как говорила она с сыном. Гершом[7] спросил:

— Как вы узнали друг друга, мама? Ты и отец, сестра и брат?[8]

Мозе ждал ответа с интересом. Что можно было сказать о том, как они узнали друг друга? Он не мог бы вспомнить, когда бы и захотелось. Одна из дочерей Мери-Ра, одна из многих дочерей. В те времена, когда он уже был вхож в их дом, видел каждую по нескольку раз, не заботился о том, чтобы помнить имена.

Он услышал в ответ то, что поразило. Никогда и ничего подобного он не мог бы придумать, и он не знал, что она способна слагать любовные песни.

— У твоего деда, которого знаешь ты, Гершом, как Рагуила[9], друга Бога, были богатые стада овец. И какие были овцы, мой мальчик: и шерстистые, и мясистые… Мы помогали отцу во всем, а было у него семь дочерей. Однажды вышли мы к окрестному колодцу за водой, чтоб напоить своих овец. И даже набрали воды, только насмеялись над нами окрестные пастухи. Отняли они у нас воду, и ушли мы было, совсем ушли от колодца. Злые слезы закипали в наших глазах. Я просила сестер своих удержаться от слез, чтоб не обрадовать наших обидчиков, и поспешили мы к отцу своему за защитой. Но тут возник твой отец, видел он, как посмеялись над нами негодники-пастухи. Он разогнал наших обидчиков, палкой гнал он их, не оскверняя свой меч, который берег для других, великих дел…

Конечно, говорить мальчику о том, кем был его дед, вначале пленник своей страны, а затем беглец из неё, было рано. Конечно, следовало приукрасить весьма блеклую историю их любви, её и Мозе. Но чтобы рассказать такую небылицу!

Может быть, вот так преподнесла она действительную историю их спасения, Мери-Ра и его дочерей, не без помощи Мозе случившегося, иносказательно, так, как мог бы услышать и понять её ребёнок. Но такого яркого, чудного рассказа он не мог ждать от Сепфоры. От молчаливой Сепфоры, от Сепфоры-несчастливицы. Что-то вроде уважения проснулось в его душе, но он смолчал, не проявил свою благодарность ей за то, что приподняла она их обоих над печальной действительностью…

Дорогу осилит идущий. Мозе дошёл до храма Бирюзовой Хат-Хор, и прижал к себе зардевшуюся Сепфору, и обнял сына, и поклонился Мери-Ра. А потом прозвучали все эти вопросы. Стоя перед Мери-Ра, спросил Мозе:

— Ты должен мне, жрец. Я знаю только то, чем обязан тебе. Но давно догадываюсь, что и ты мне должен. Ты решал за меня много лет. Я покорялся: всё было не так уж и плохо. А теперь скажи, могло ли быть лучше? Или хуже? Кто я? Была бы судьба моя другой, когда бы ни ты?

Мери-Ра был оскорблен в определенной мере. Уже очень давно никто не позволял себе называть его просто «жрецом» и требовать ответа. Или, вернее, как только разрешили, он покинул родную страну, оставшись тем самым в среде тех, кто не позволял себе подобного. Пусть число его поклонников стало значительно меньше, но требующих от него отчёта среди них не было.

Но и этот человек, его зять, тоже был теперь тем, кому подчинились люди. Кто бы они ни были. Сегодня рабы, завтра… нет, сразу завтра не получится. Через поколение, через два, три — начнется отсчет. Пятьдесят, шестьдесят тысяч человек смотрят на Мозе если не как Бога, то как на пророка и предводителя. Они не зовут его Тутмосом[10], зовут Мозе. Да, они зовут своего пророка «малышом», «мальчиком», ведь это и есть «мозе» по-египетски. Составная часть имени стала полным именем, только звучит иначе, не так, как звучит в устах египтян. Они говорят «Моше». Это, правда, не самое важное. Важнее то, что мальчик и впрямь уж не мальчик. Он вырос куда более, чем можно было предположить. И, кажется, надо дать ему ответ. Просто потому, что уже надо. Ещё полтора, два, тем более три года назад можно было бы отмахнуться, как от мухи. А сегодня надо ответить. Он это заслужил…

— Я расскажу тебе, Джехутимесу.

Жестом руки он предложил Тутмосу-Мозе устроиться на подушках. Мозе не возражал, впрочем, опускаясь, поморщился недовольно: напоминали о себе старые раны, плохо гнулась нога, и в боку тянуло. Прилегли. Но долго молчали. Им подали вино, и фрукты, и сладости. Когда удалились все, и Сепфора, тревожно выглядывающая из-за угла, тоже была изгнана отцом движением то ли глаз, то ли бровей, он начал свой рассказ. Временами, когда уставал, прикладывался к чаше, черпая в ней то мужество, то источник вдохновения. Мозе же забыл обо всем. Он устремился всем своим существом к тому, что было его прошлым. Настолько давним прошлым, что он его не знал. Такое давнее своё прошлое не помнит никто из людей. Но, по крайней мере, есть вокруг те, кто расскажет. Ему же, Мозе, дорога в прошлое была совсем закрыта до сегодняшнего дня. Он испытывал небывалое волнение и подъём…

— В могущественном городе лучезарного Атона, великом в своём очаровании и полном богатств, узрел ты свет, Джехутимесу. Вас было двое, сын мой. Два мальчика у матери, которая любила вас безмерно, но очень недолго. Просто потому, что не дали, а она бы хотела…

Мозе взволновался донельзя. Он встал на колени; руки сжимали подушку, шитую золотом; по лбу катились капли пота. Внимательный наблюдатель заметил бы проблеск догадки, полыхнувший в глазах, но всё еще не подтвержденной догадки, а спросить он не осмеливался, не мог; губы сводило судорогой.

Но Мери-Ра на Тутмоса не смотрел. Он тоже ушёл в прошлое. Быть может, не столько в прошлое Мозе, сколько в своё…

— Для тех, кто приветствовал рождение детей фараона в то мгновение, настал трудный час. Час, когда решалось многое в судьбе Кемет и его людей. Мальчиков было двое. Впервые два наследника оказалось у страны, рождённых одною женщиной, когда её час настал. Но не было ещё, чтоб у Кемет стало в один час сразу две судьбы.

— Я — сын фараона? — спросил Мозе потрясённо. — Я — брат Тутанхатона?[11] Близнец! Мери-та-Атон знала, и потому, потому ласкала, потому берегла… Но почему? Почему я здесь, когда так? Ты, жрец? Ты, любитель решать за других? Это ты?!

Мозе вскочил на ноги. На лице его изобразилось крайнее негодование. На сей раз он не почувствовал ни того, как плохо разогнулась нога, или как потянуло в боку слева. Не до того было. Он чувствовал, что вздулись жилы на лбу, и слышал биение крови в ушах.

Но жрец даже не видел Мозе. Глаза в лучах множества морщин были погружены в прошлое, которое он как раз видел, но которое недоступно было его собеседнику. Впрочем, он ответил своему зятю, ответил уклончиво, сказал полуправду:

— Нет. Нет, не я.

Потому что правдой было то, что не он решал судьбу ребёнка в то мгновение, но не в другие.

— Родись ты первым, всё было бы иначе. Странно, что так решила судьба. Твой брат проявил себя созданием, склонным к тишине, покою и благополучию. Ты же с малых лет был задирист, шумен и не склонен к покою. Что стоило тебе подраться там, в её теплой утробе, за то, чтобы выйти? Зачем обвинять меня в том, в чём я не могу быть повинен? Судьбы людей в руках Атона, но не моих. Пусть я и Верховный Жрец его, но человек, а посему…

Раздавленный сознанием потери, Тутмос-Мозе застыл над жрецом. Слёзы стояли в его глазах, и он с трудом удерживался от рыдания.

— Я стал говорить с тобой, Джехутимесу, потому, что полагал тебя взрослым. Так будь же им, сын мой. Разве не учили тебя тому, что судьба твоя вовсе не твоя судьба на деле, а то, что выбрано для тебя Иным. Разве знаешь ты, что хорош был бы твой выбор, а не Его? Я полагал, что уж этому мы тебя научили…

Мозе тоже полагал, что это так; только уж слишком многое дали и отняли, вот прямо сейчас, а не тогда, много лет назад. Какие-то сомнения жили всё это время в нём. Одно дело сомнения, другое дело знание. Точное знание оказалось совершенно неподъёмным для него. А ведь было время подготовиться.

— Присядь, ты мешаешь течению моих мыслей, — сказал жрец. — Не люблю я этого. Когда делают вид, что совсем ни о чем не догадываются, ничего не знали. Ты не был вне семьи. Ты был рядом с отцом, и ты знал о своем сходстве с его наследником. То, что это сходство старались стереть, ты тоже видел, мог догадываться. И не в разных мастерах, бривших вам голову, не в одежде главное. Тебя воспитали сильным, крепким, ты рос на воле. Оттого мышцы твои налились, и рядом с наследником ты выглядел вдвое большим. Но черты лица, но телосложение¸ и даже общий недостаток, из-за которого вам так трудно говорить… И после этого ты делаешь вид, что не догадывался ни о чем!

— Я думал о том, что была тайная встреча фараона с женщиной высокого рода, но это был предел мечтаний. Чаще думал о том, что одна из замужних сестер его… поддалась телесному стремлению…хотели сокрыть и оказали милость мне. Милость! Я думал, что это была милость! Ты не видишь разницу, жрец, между отнятием права и подачей милостыни?

Мери-Ра молчал ещё некоторое время, всё не мог собраться, даже после того, как Мозе, устав ждать ответа, сел.

— Со временем твоего рождения тоже сложилось как-то трудно. Ещё не закатилась звезда той, что звали Нефер-Неферу-Атон Нефертити, но было и это далеко не за горами. Умерла Макетатон[12]. Великое то было горе для семьи фараоновой. Женщина, что рожала девочек, была любима твоим отцом. Но тут она сломалась. Потухли её глаза для властелина, а женщина, которая плачет, рыдает и жалуется на судьбу, поначалу бывает ещё интересна, потом её жалеют; потом она надоедает, затем противна…

— Не нашлось для неё учителя? — с недоумением спросил Мозе. — Или мне только показалось, что ты бывал повсюду, где было нужно утешить? Или необходимо научить!

— Ты волен не любить эту женщину, и будешь прав, поскольку и она тебя невзлюбила, ещё в утробе матери. Ревность — плохая почва для любви. А фараон дал ей повод для ревности. Вначале это была Кийя[13]. Казалось, нет ничего более противоположного Нефертити, чем эта азиатка, хоть и были они одного народа и одной крови. Та высока и стройна, эта — приземиста и плотна. Та умна и образованна, поёт, покровительствует искусствам. Придворный скульптор Тутмос благословлял Нефертити за одно то, что часами могла она стоять напротив него, пока мял он пальцами глину, лепил её высокий образ. И дорожил её советами. А Кийя! Что она против Нефертити. Но великий фараон будто с ума сошёл… Молодость, молодость Кийи… и слишком долгая его любовь к Божественной. Он словно вынырнул из глубокого омута, в котором чуть было не задохнулся. И это был именно омут его любви к Нефертити. Он задышал полной грудью рядом с Кией…

— Пока она не родила девочку?

В голосе Мозе достало язвительности, Мери-Ра покачал головой. Потёр переносицу, хмурясь Потом вдруг снова улыбнулся.

— Пока она не родила девочку, да. И это было горько ему. Она видела, начала плакать… Дальше ты знаешь. — Дальше я знаю, — улыбнулся и Мозе. Пусть коротко, сквозь неохоту и неприязнь к жрецу, но улыбнулся.

— В доме повелителя обеих земель достало женщин. До того скучали они, теперь ожили. А потом взор его упал на Небетах[14].

— Мать Тутанхатона. И моя…

— Да, — отвечал жрец. Так. — И сестра фараона, родная. Ты знаешь, как много это значило. Она стала его женой с радостью. Он не был плохим братом. Что её ждало? Увядание? Замужество с одним из вельмож, быть может, из немху[15]? Так случилось с Мери-та-Атон, которую звал ты приёмною матерью, а она была тебе сестрой. Что из этого вышло, ты тоже знаешь, и предположить заранее это было можно. Её муж и дитя убиты. Сама она отстранена от власти, всё равно, что мертва…

Они помолчали оба, хмурясь, всею душой противясь быть может справедливой, но жестокой мысли. Мери-Ра продолжил:— Небетах была сестрой фараона, и выросла у его коленей. Мать оставила ей немало. Нашёлся бы тот, кто разделил её долю. Но дочь фараона слишком дорогой цветок, чтоб расти в придорожной пыли. И не этого ей хотелось.

— Как они… Как он…

— Не так, как к Нефертити. И даже не так, как к Кийе. Они были ровны друг к другу. Знаешь, масло, бывает, чадит в светильнике, шипит и брызжет, а иногда горит ровно, освещая всё вокруг пусть неярким, зато постоянным светом. Он был нежен с ней. Она был его крови, родная. Это чувствовалось. Он не пылал, не страдал, не рвался. Но было ему хорошо. Он дал ей имя Бакетатон[16], как полагалось, но звал её «птичкой» своею, светом…

Долго говорил в ту ночь Мери-Ра, долго. Всё меньше перебивал его Мозе, меньше оставалось у него вопросов. И речь жреца приобретала характер монолога. И рассказывал он не Тутмосу даже, а как бы себе, уставляясь взором во что-то ему одному видимое, дальнее. Только хлебал вина иногда. И вздыхал, тяжело, глубоко, освобождаясь, казалось, от какого-то очень тяжелого груза.

«Трудные то были времена. Божественная теряла свою силу. Больше не пел с нею вместе Эхнатон гимны в Храме, не служил у жертвенников. Не являли они свои светлые лица Атону по утрам, выйдя из опочивальни. Её голос, что сводил самого Атона к земле ради нас, не был более слышен.

Эхнатон, Божественный твой отец, почти отвернулся от нас в те дни. И вернулся к старым богам. А вместе с ними к тем, кто служил им. И прежде всего, к жрецам Амон-Ра. Твоя бабушка, великая Тийе[17], немало поспособствовала этому. Но много было и других причин. Не разлад с Нефертити, хотя, конечно, и это важно: Божественная оставалась верна до конца. И пыталась помочь. Но отец твой отвернул лицо своё от нас, гневался. Ты достаточно умён и образован, чтоб помнить: враги Кемет подняли головы повсюду, где только можно. Страна нищала. Не было наследника… роптали многие, даже из немху. Забывая, что Атон повсюду. Что «Любимец царя благословен, но нет могилы для человека, враждебного его величеству, тело его будет брошено в воду».

Мы просили Атона, мы приносили жертвы и молились. Всё было тщетно.

А как все начиналось, Джехутимесу! Совсем по-другому, всё было совсем по-другому вначале… Всё начиналось в Нэ[18] для нас, хоть Иуну родина наша духовно, только вышли мы на свет солнца в Нэ, в столице царства. Там родился Атон навсегда…

Мы — выходцы из трех больших храмов Атона в Нэ. При Са-на-уасре[19] ещё был заложен в Нэ храм Амон-Ра, но всё еще не завершён, когда выросли рядом с ним три ещё более величественных храма Атона. Гемпаатон[20], Рудменуенатонернехех[21] и Тенименуематонернехех[22]. И эти храмы были завершены, и имели жертвенники, и много богатств дал им сын фараона, благословенно Имя его.

В них начинали мы службу Атону, и главным жрецом был у нас сам Божественный сын фараона Аменхотепа III[23], к тому времени соправитель отца. Мы соскребали имена других богов со всех камней храмов, мы были теми, перед кем упадала ниц вся Кемет. Жрецы Амона, уходя в тень, становясь всё более слабыми, огрызались. Не упускали они власть, держались за неё. Божественный сын фараона, Аменхотеп IV[24], настаивал на преимуществе Атона перед другими богами, отец его сердился и возражал, подкрепляемый доводами разобиженных и обделенных жрецов. А когда и впрямь вконец разошлись их дороги (ведь сын и отец часто выбирают разное!), отец был рад, что сын решил уйти. Он был сломлен уже своим бессилием, своим безвластием, и радовался, что мятежный сын сойдёт со двора, тот, который стыдился писать имя отца, содержавшее имя Амон…

И имя матери писал иначе, чтоб не упомянуть имя Мут[25] великой, не прославить триаду Нэ[26]. Трудно любить сына, который отвергает всё, что есть ты сам!

И печалился отец, вместе со своим двором. Осиротел Нэ с отъездом. Веками был фараон отцом народа, защитником и Богом его. С горсткой избранных удалялся он теперь куда-то вдаль, пусть возмутитель спокойствия, но царственный властитель и отец народа…

Джехутимесу, закипели воды Нила под ударами весел. Тысячи кораблей, барок и лодок, нагруженных людьми, их имуществом и скарбом, двинулись навстречу судьбе. На золотой корабль свой взошла Нефертити Божественная, и села под балдахином. Руки её были прижаты к животу: беременной была женщина. В третий раз. Сияли её глаза, обращённые вдаль, и ни на миг не обернулась она к городу, который оставляла. Она ждала ребёнка, мечтала о сыне. Начинала жизнь заново, что ей горожане, выстроившиеся у причала, на берегу, а ведь многие простирали к ней руки в тоске….

Балдахин, украшенный её собственными изображениями, Джехутимесу, о, что это был за балдахин. Эта женщина рождена была для власти, Джехутимесу. Она не боялась никого и ничего, и лишь предначертания самого Атона сумели свернуть её с пути. Атон не дал ей сына; всё остальное было у неё. Вот балдахин, например, балдахин, вышитый её изображениями. Она не была дочерью фараона, но стала его женой; другая бы удовольствовалась этим. Но не женщина по имени Нефертити, нет. На балдахине были сцены её жизни, недопустимые для Кемет. Нефертити с фараоном у жертвенника, Нефертити, поющая гимны, Нефертити в кругу семьи, на коленях у мужа, о Джехутимесу! Нефертити на охоте! Неприемлемо для Кемет, и многие, в том числе я, отводили глаза от балдахина. Но отвести глаз от неё, Божественной, прекрасной женщины, я не мог! Не могли и другие. А она поводила своей шеей, что с лебединой только и сравнишь, и каждый поворот головы её был царственным, исполненным величия, чьей бы дочерью она не была; пронизывала жгучими глазами, повелевала и повиновения ждала в ответ, и той, что дочерью фараона не была, повиновались безусловно… Единое всеозаряющее животворное солнце! Она была подобием твоим на земле!».

Глаза Мозе устремлены были к лицу жреца. Он видел то, что было явным: любовь. Немыслимую и невозможную, да ещё и к женщине, что была самому Мозе ненавистна. Но вот кто-то пылал же к ней страстью. К ней, что была злой судьбой Мозе. Ведал ли сам Мери-Ра, какое чувство пытал к Нефертити?

— Жрец, будто бы я не знаю, каким был исход из Нэ. Об этом написано, рассказано несчётное число раз. Я слышал стенания Пареннефера[27]: он оставил свою гробницу в Нэ. Не мог и продать её, ведь уже приготовил и расписал стены. Пришлось готовиться к смерти дважды, вначале в Нэ, потом в Ахет-Атоне. Он находил это разорительным. Многие находили этот отъезд досадным…

— Но не я. И не мы.

— Это было бы странно. Ты выигрывал всё.

— Нет — поначалу. Я не первый Верховный, ты ведь знаешь. Первым был твой отец.

Они помолчали, осознавая то, что свершилось между ними. Мозе впервые слышал это: «твой отец», по отношению к тому, кто был богом Египта. Это не просто поднимало ввысь, это давало преимущество перед самим Мери-Ра, который не мог не осознавать этого. И он осознавал. Сегодня вместе с Мозе он испытывал влияние перемен: Мозе поднимался, жрец опускался. И ощущалось это обоими.

— Каким он был для тебя? Для тебя, который всё знал…

Жрец смотрел на Мозе с пониманием. Он сказал с придыханием:

— Он тот, кто умножает добро, кто умеет дарить. Он Бог, царь Богов. Он знает всех, кто его знает. Он вознаграждает тех, кто ему служит. Он защищает своих сторонников. Он — Ра, чье видимое тело — солнечный диск, и который живёт вечно. Я происходил из бедной семьи и небольшого города, но владыка обеих стран оценил меня. Я занял большое место в его сердце. Царь, подобие солнечного бога, в великолепии своего дворца призрел меня. Он нашел меня, весть обо мне дошла до его сердца. Я не хочу знать ничего о том, что его не стало. Я сожалею о том, что не стало также и меня…

Мозе был вынужден слушать жреца долго. Когда плотина долго сдерживаемых мыслей и чувств прорвалась, не остановить заговорившего, а жрец молчал долго, десятилетия. Совсем неважно было Мозе знать, как стал Мери-Ра верховным жрецом Атона. Ни к чему были длинные описания церемоний. Как выстроились домашние и соседи, приветствующие отъезжающего во дворец счастливца. Как ждали все, кого награды манили и почести, появления фараона в верхнем этаже. Как слуги фараона выбрали первым Мери-Ра. И когда у обрамленного цветами лотоса окна появилась царственная пара, сановник вскинул обе руки в приветствии, и упал на колени. «Встань, — сказал фараон. — Выслушай меня стоя, мой верный слуга. Я посвящаю тебя в верховные жрецы Атона в моем храме Атона в поднебесном городе Атона. Я делаю это из любви к тебе и согласно желанию твоему, ибо ты был слугой моим, который был послушен учению моему во всём, что говорилось. Сердце моё радуется от дел твоих. Я передаю тебе эту должность и говорю тебе: ты будешь вкушать пищу фараона в храме Атона!».

Жреца подняли на плечи потрясённые небывалой его удачей друзья и враги. Владычица обеих земель обласкала Тинро[28], назвав её «любимицей своей». Потерянная, потрясенная супруга Мери-Ра плакала от небывалого счастья…

[1] Мери-Ра I (иначе Ми-Рэ, Ра-мери — древнеегип. «Возлюбивший Ра») — второй по счету Верховный жрец Атона (с ок. 1347 г. до н. э., то есть с 4-го года правления Эхнатона). Согласно сохранившимся надписям, он оставался в этой должности как минимум в 16-м году правления Эхнатона (ок. 1335 г. до н. э.), а также видимо в 1-й год правления первого преемника Эхнатона (ок. 1333 г. до н. э.). Очевидно на 4-м году своего правления царь-реформатор Аменхотеп IV Эхнатон, поняв, что физически уже не может эффективно совмещать в своих руках высшие государственные и религиозные функции, передал полномочия «Верховного жреца Атона в городе Атона», своему сподвижнику в деле распространения верховного культа Атона по имени Мерира. На одной из стен амарнской гробницы Мерира изображено его вступление в должность верховного жреца. На росписи царь Эхнатон и царица Нефертити с одной из их дочерей (по нашей версии — Меритатон, старшей из дочерей) стоят у обрамлённого цветами лотоса окна, и приветствуют своего верного сановника Мерира, а также иных присутствующих.

[2] Херу — Хатхор, или Хатор/Гатор («дом Гора», то есть «небо») — в египетской мифологии богиня неба, любви, женственности, красоты, веселья и танцев. А также супруга Хора. Первоначально считалась дочерью Ра. Термин Хатор — греческий, египетское имя этой богини — Херу. Иногда упоминается под именем Атор.

[3] Бирюзовая владычица — разрабатывать синайские бирюзовые рудники египтяне начали еще в эпоху Среднего царства, когда на плато был поселен постоянный египетский гарнизон. Фараон Сенусерт I близ священной пещеры, что символизировала лоно богини Херу (Хатхор), дающей вечную жизнь, приказал построить храм, где почиталась «владычица бирюзы».

[4] Сепфора — вернемся к фигуре Мери-Ра. Ветхий Завет повествует о том, что бежавший из Египта Моисей встретил на Синае мадианита или кенита (Суд.1:6), по имени (Исх.2:18) «Рауэл», «священника Мадиамского». Он же (Исх. 3.1) — Итро (Иофор), тесть Моисея, который, не будучи под влиянием проповедей Моисея, тем не менее, поклонялся тому же «Богу живому» («И принёс Итро… жертвы (хлебные) Богу (Элоhим)» (Исх.18.12)).

Заметим, что имя "Рауэл" ("רעואל"— Ра-у-эл), в силу его фонетики (со слуха), может быть переведено с иврита, как "Ра — он бог", т.е Мери-Ра. В нашем исследовании мы выдвигаем гипотезу, что Семфора дочь Мери-Ра

[5] Джехутимесу — Тутмос (Тутмес, Тутмосис) — греческая версия древнеегипетского имени Джехутимесу, означающего «Рождённый богом Тотом (Джехути)» («Бог Тот рождён»).

[6] В мифе об истреблении людей Ра отправляет Хатхор (в образе своего Ока, Сехмет-Хатор) наказать людей, прекративших повиновение богам. Однако богиня демонстрирует неуправляемую жестокость, и верховный бог решает спасти человеческий род, напоив на следующий день «Своё Око» смесью пива и гранатового сока. Приняв его за человеческую кровь по цвету, Хатхор в образе Сехмет напивается, таким образом удается усмирить богиню. На ежегодном празднике Хатхор было принято пить именно этот напиток из пива и гранатового сока.

[7] Гершом — информаци о двух сыновьях Моисея — Гирсоне и Елиезере — очень мало. Они упоминаются в Исх.2-22, в Исх.18-3, а также и в 1 Паралипоменон гл. 23-15\17.

[8] В Древнем Египте слово «сестра» означало и возлюбленную, слово «брат» — возлюбленного. «Брат» и «сестра» являются в египетской любовной поэзии обычными обозначениями любящих.

[9] В Библии приводятся два имени тестя Моисея — Рагуил (см. Исх.2:18) и Иофор (см. Исх.3:1). Имя Рагуил означает «друг Бога», и, вполне возможно, оно было священническим званием этого человека. Мы уже встречались с тем, что у некоторых ветхозаветных героев было более одного имени (Исав/Едом, Иаков/Израиль). Быть может, это отражение египетской традиции менять имена людей, знаменуя тем самым определенные моменты их жизни.

[10] Тутмос (Тутмес, Тутмосис) — греческая версия древнеегипетского имени Джехутимесу, означающего «Рождённый богом Тотом (Джехути)» («Бог Тот рождён»). Авторы вынуждены применять греческую версию имени, т.к. она более употребляема в литературе и исследованиях о Древнем Египте.

[11] Тутанхамо́н (Тутанхато́н) — фараон Древнего Египта из XVIII династии Нового царства, правивший приблизительно в 1332-1323 годах до н. э. Надписей, в которых указано точное происхождение Тутанхамона, не существует. Египтологи выдвинули две теории о происхождении Тутанхамона. Большинство египтологов принимают версию, что он был сыном фараона Эхнатона, эту версию разделяем и мы. Однако существует версия о том, что его отцом был фараон Сменхкара, брат или, по другой версии, сын Эхнатона. Тутанхамон был женат на Анхесенамон, третьей дочери Эхнатона, мумией которой с большой долей вероятности является KV21A[en]. От неё имел двух мертворождённых младенцев, найденных в его гробнице.

[12] Макетатон («Хранимая Атоном») — вторая из 6 дочерей, родившихся у египетского фараона Эхнатона и его главной супруги Нефертити. Она, вероятно, родилась на 2 или 3 год царствования Эхнатона. Хотя о ней мало известно, она часто изображалась со своими сёстрами, сопровождающими своих венценосных родителей в первые две трети семнадцатилетнего царствования Эхнатона. Первые изображения Макетатон появляются на стенах храма её матери Нефертити Хут-бенбен, где она и её старшая сестра Меритатон изображаются рядом с царицей. Она также былаизображена на пограничной стеле, указывающей пределы Ахетатона, новой столицы фараона Эхнатона. Макетатон переехала туда с семьей, когда была ещё маленьким ребёнком. Макетатон умерла в 13 или 14 год царствования своего отца. В 12 год она была ещё жива, поскольку была изображена с родителями и сёстрами на приеме иностранной дани — церемонии, которую можно увидеть на некоторых изображениях в гробницахвысокопоставленных чиновников.

[13] Кийя (егип. Kijˁ, Киа, Кия (возможно домашняя форма имени)) — вторая, побочная жена фараона Эхнатона. Большую часть жизни провела в тени главной жены Эхнатона — Нефертити. Предположительно, имела дочь, называемую условно Кийя-Ташерит, то есть «Кийя Младшая», так как имя девочки не сохранилось. Надписи были сильно повреждены в третьей части правления Эхнатона. Однако окончание имени « — атон» уничтожено не было, что дает исследователям выдвигать различные версии.

[14] Небетах (егип.«дворцовая леди») (XVIII династия Древнего Египта) — младшая сестра Эхнатона. Возможно была самой младшей в царской чете, так что её даже не изображали на памятниках, в отличие от её старших сестёр о которых сохранилось много упоминаний за время правления царя. Единственная её статуя имеется в ансамбле колоссальной скульптуры в Мединет-Абу, где она изображена слева возле ног Аменхотепа III и Тийи. В отличие от её сестёр Ситамон и Исиды, она никогда не была возведена в сан царицы, известен только её титул «Любимая дочь царя» (обычный титул принцесс). Следуя нашим исследованиям, что Небетах тождественна принцессе Бакетатон, получив это имя время реформаторского атонизма её брата Эхнатона. О Бакетатон ни разу не упоминается до начала реформ. Итак, матерью Тутанхамона и брата его Тутмоса (Мозе) была юная Небетах, получившая имя Бакетатон в ходе «атонизации» Египта. Вероятно, она пала жертвой заговора, нити которого вели к Нефертити. Этим объясняется нахождение ее в усыпальнице KV35 в Долине Царей в столь юном возрасте.

[15] Немху — древнеегипетский термин. В эпоху Среднего царства обозначал бедняка, сироту, человека порвавшего с общиной. В период Нового царства Немху — простолюдин, свободный, незнатный, служилый человек. Борясь с родовой аристократией, Эхнатон попытался опереться на Немху. Позднее фараоны также покровительствовали Немху и наделяли их земельными участками (с правом отчуждения). Отчуждаемая земля при этом, как частная, носила название "земля Немху".

[16] Бакетатон — см. Небетах.

[17] Тийе (также Тий или Тейе, она же Тиу, Ти, Тай, Тий, Тхии, Туаа, Туйя и Тхуа. ок. 1398 до н. э. — 1338 до н. э.) — «великая супруга» египетского фараона Аменхотепа III, сыгравшая посредством сильного влияния в детстве на сына важную роль в установлении Эхнатоном культа Атона вкачестве государственной религии. Считается, что Тия прямо не принадлежала к царской семье, хотя её мать Тую иногда называют потомком царицы Яхмос-Нефертари.

[18] Фи́вы (др. — греч. Θῆβαι, Διὸς πόλις ἡ μεγάλη) — греческое название столицы Верхнего Египта. Город располагался в 700 км к югу от Средиземного моря, на восточном берегу Нила. Первоначально он назывался Но-Аммон, или просто Но (копт. Нэ). Был столицей Уасета — IV нома Верхнего Египта. Столицей всего Египта этот город стал в эпоху XI династии (Среднее царство) и оставался таковой вплоть до прихода к власти ливийских династий (22-й и 23-й) в X в. до н. э.

[19] Сенусерт I (правильнее Са-на-уасра) — фараон Древнего Египта, правивший приблизительно в 1971 — 1926 годах до н. э., из XII династии (Среднее царство). Сенусерт I строил по всей стране и в различных храмах. Он был первым фараоном, который систематически перестраивал все храмы страны, возводя их из камня, а не из глиняных кирпичей как было принято ранее. Сенусерт I начал возведение в Фивах святилища Амона, которое в надписях называется храмом Апету (то есть «Храм востока»; это знаменитые развалины Карнака).

[20] Гемпааатон — «Атон найден».

[21] Рудменуенатонернехех — «крепки памятники Атона навечно».

[22] Тенименуематонернехех — «возвышены памятники Атона навечно».

[23] Аменхоте́п III (1388-1353/1351 до н. э.) — фараон Древнего Египта, правивший в 1388 — 1351 годах до н. э., из XVIII династии. Сын Тутмоса IV и царицы Мутемуйи (Мут-ма-уа). Время правления Аменхотепа III рассматривается как один из величайших периодов расцвета древнеегипетской цивилизации. Но несмотря на обилие этих свидетельств, Аменхотеп III всё ещё остаётся фигурой во многом загадочной и противоречивой. С одной стороны, он как никто другой почитал традиционных египетских богов и сооружал им роскошные храмы, с другой стороны, именно в его эпохе, когда царское самообожествление достигло невиданного размаха, лежат корни грядущей амарнской реформы, проведенной его сыном — Эхнатоном (Аменхотеп IV) .

[24] Аменхоте́п IV (позднее Эхнато́н) — фараон Древнего Египта (1375-1336 гг. до н. э.), правивший приблизительно в 1353 (или 1351) — 1336 (1334) годах до н. э., из XVIII династии, выдающийся политик, знаменитый религиозный реформатор. Царствование Эхнатона стало временем невероятной религиозной реформы, которая потрясла все устои традиционного древнеегипетского общества, цивилизации и культуры. Причины этой реформы Эхнатона, которую иногда называют атонистической революцией, до конца не ясны.

[25] Мут, египетская богиня (собственно «мать») — древнеегипетская богиня, царица неба, второй член фиванской триады (Амон-Мут-Хонсу), богиня-мать и покровительница материнства.

[26] Триада Нэ, великая фиванская триада — три самых почитаемых бога древнеегипетского города Фивы: Амон, его супруга Мут и их сын Хонсу. XVIII и XX династии Нового царства стали временем расцвета триады. Эти боги выступали в качестве главных объектов для поклонения в массивном храмовом комплексе Карнака. Храмы и святыни триады существуют на всей территории Египта, один из них находится даже в Дейр эль-Хагаре, вблизи оазиса Дахла.[1] Аменхотеп I, фараон построивший в Карнакском храмовом комплексе монументальные храмовые ворота и колоссальную статую, часто изображался среди этих богов.

[27] Параннефер — один из сподвижников и архитектор Эхнатона. Существует легенда, что е детстве Эхнатон болел, а возможно, его жизнь была в опасности из-за решения Фиванского оракула, которым ведали жрецы бога Амона. Позже, уже будучи фараоном, он возвысил слугу по имени Пареннефер, оказавшего ему в детстве какую-то неоценимую услугу, а к своему собственному имени часто добавлял прозвище, означавшее «Выживший, чтобы жить долго».

[28] На одной из стен амарнской гробницы Мерира изображено его вступление в должность верховного жреца. На росписи царь Эхнатон и царица Нефертити с одной из их дочерей стоят у обрамлённого цветами лотоса окна, и приветствуют своего верного сановника Мерира, а также иных присутствующих. На росписях гробницы присутствует жена Мерира по имени Тинро, которая названа «великой любимицей Владычицы Обеих Земель». Сам факт её присутствия на стенах гробницы указывает на её высокое положение, тогда как в амарнский период в гробницах знати было принято изображать не членов своей семьи, а семью фараона.