Моисей, кто ты? Глава 2. Азазель. Начало легенды.

Глава 2. Азазель. Начало легенды.

Стоя на коленях, приветствовал Мозе восход Светила. Так начинал он свой день, — двадцатый, тридцатый, а потом и сотый, и тысячный в пустыне — любой. Солнце было лишь ликом великого существа, которому он поклонялся, одним из многих ликов. Не Солнцу кланялся пророк, а той сути, которая стояла за ним. Объяснить это толпе, которую вел, он затруднился бы, пожалуй. Кто-то мог ненароком решить, что предводитель, весьма почитаемый ими, именно к солнцу несет свои молитвы, в то время как сам Мозе просто предпочитал этот великий лик Существа более других. Он знал, что можно заглянуть в глаза другу, или ухватить случайно пласт желто-розового песка пустыни, и при этом встретиться взором с тем, чья сущность непостижима человеку. Все вокруг было пронизано Существом, называемом людьми и самим Мозе Богом…

Именно поэтому Мозе прятался ото всех во время молитвы. Лишь Аарон прикрывал спину брата. Что он думал при этом, кто же знал? Мозе, понимая, что не прав по существу, не хотел вникать, тем не менее, в то, что думает брат. Казалось, что Аарон понимает. Кроме согласия Божьего, необходимо человеку и согласие, понимание человеческих существ рядом, близких духом. Мозе мог обманывать себя, но был рад обманываться. Брат молчал, соглашаясь с поступками Мозе, и хотелось думать, что он-то понимает…

«Слава тебе, о великий Атон! Слава тебе, что, создавая всех людей по своему подобию, ты создал их такими разными. Слава тебе, и благодарю, что создавая меня, ты не пожалел своего драгоценного времени. Вложив в меня частичку мудрости и сознания твоего… Слава твоему терпению, ибо только сейчас я осознал, как необходимо оно тебе… Слава тебе, что не оставляешь меня одного посреди этой толпы, и даешь мне ответы на все поставленные вопросы…».

Он не чувствовал боли в коленях или в согнутой спине. Когда он размышлял, обращался к Божеству, его человеческая сущность — слабая, податливая, несовершенная — молчала.

«Прошло немало времени с тех пор, как я покинул Черную землю и вывел свой народ за ее пределы. Сделано нами это. Впрочем, все относительно, и мой брат до сих пор со страхом вглядывается в ту сторону, на север, страшась разглядеть за холмами египетских воинов. Время для него остановилось где-то на границе нашей свободы и нашего рабства. Для меня же за это время многое произошло…

Произошло именно то, чего я ждал с таким нетерпением. Они, кого я вывел из неволи и кому дал такую трудную, но все-таки свободу, уже не один раз падали на колени, провозглашая меня богом. И столько же, если не более раз, проклинали меня, упрямое существо, лишившее их крова над головой и привычной жизни. Многие, пугая по ночам моим именем своих чумазых отпрысков, добиваются повиновения от самых непокорных. И это ли не доказательство тому, как сами они меня боятся?».

Мозе невольно оглянулся на брата, тут же встретил ответный непроницаемый взор. Сила Аарона — не в размышлении, не в вере, но в беспрекословном подчинении. Так учил его Мозе, воспитывая безупречного воина. Воспитал! Конечно, Аарон — часть того, чем стал для своего народа Мозе. Часть большого насилия, обрушившегося на их сознание, лишившего их воли. Они боятся Аарона и его воинства как огня. Но разве не более боятся они Мозе, человека, знающего волю Бога? Мало кто из них, из народа рабов, способен встретить его взгляд без колебаний, без дрожи невольного ужаса, как это делает Аарон. Ибо Аарон служит, а они боятся. Боятся Мозе и его всесильного Бога, сумевшего поднять их с насиженных мест, погнавшего их искать доли свободных людей, не рабов…

«Оба отряда, оставленных мною защитой от египтян, вернулись в наш огромный, постоянно убегающий от судьбы лагерь. Радость от их благополучного прибытия скрасила для меня известие о событии, которое потом еще много месяцев преследовало мой народ. Да, теперь я смело могу сказать…Это мой народ!».

Мозе улыбнулся. Распрямил плечи, впервые за долгое время ощутив, что сведенные руки и согнутая спина беспокоят, ноют. Пожалуй, и колени уже онемели. Он столько дней шел впереди своего народа, самым первым, самым заметным. Шел так, что растянувшейся по пустыне бессчетной толпе и с равнины, и с холмов непременно была видна его спина, его бодрая поступь, его посох. Тело устало, и никакая прежняя тренировка уже не в силах справиться с нагрузкой. Если бы еще спать всю ночь, отбросив заботы дня, как его люди. Увы, отдых не давался.

Одиннадцать дней, первые из числа тех, которые прошли не в рабстве, но в бегстве от него. Что было в них главным? Мозе вспоминал…

Оба отряда действительно пришли почти целыми. Поначалу никто не посмел сказать Мозе, что каждую ночь отряд терял часть охраняющих его людей. Их находили всегда под утро с перерезанным горлом и вспоротым животом. Еда, оружие, нехитрый скарб всегда оставались нетронутыми…

Страх поселился в душах, но страх перед пророком оказался сильней, и все молчали.

То, что свершалось каждую ночь, утром представало перед ними в своей обезоруживающей, кровавой правде, сея сомнение в душах. Даже Аарон, воин без страха и упрека, отводил свои привычные ко всякой мерзости глаза…

Это продолжилось. Каждый ночлег уходящего все дальше от Кемет лагеря заканчивался кроваво, страшно. Скрывать более не было возможности, крики ужаса и рыдания близких доносились до ушей Мозе каждое утро. Лагерь по ночам озарялся всполохами огня костров, факелов. Но это не помогало, каждое утро находили пять-шесть человек с перерезанным горлом и вспоротым животом. Измученная страхом и бессонницей толпа обрушила поначалу весь свой гнев на мужчин, которые были в отрядах, защищающих основной лагерь от солдат фараона… Их обвинили в бесчинстве и нарушении воли богов. Но, быстро разобравшись, что в отряде было около шести тысяч мужчин, и они представляли почти каждую семью, толпа ненадолго затаилась, видимо, в поисках нового врага.

Людское сообщество не может существовать без двух явлений — страха, плохого божества, и надежды на преодоление страха, доброго божества. После недолгого раздумья более сорока тысяч пар глаз устремили свой взор в сторону Мозе. Он ощущал всей своей кожей, что если он не объяснит им все, и значит, покажет им причину бед, плохого бога, все мечты о великом будущем его народа и великом Боге так и останутся мечтами, и даже дарованная им свобода не остановит их.

Он верил в Атона. Но знал также, что есть в мире нечто, мешающее простым смертным склониться перед его всепобеждающей силой. Иначе как же случилось то, что отвернулся Египет от прекрасного лика? Со смертью Эхнатона рухнула возвеличенная им вера. И теперь Мозе с горсткой своих египтян уводил чужой народ, в котором хотел возродиться Атон. И врагов у них было немало. От преследующих сил фараона до того, кто похищал чужие жизни в лагере.

Что-то подсказывало Мозе: то, что происходит по ночам — дело рук человеческих. И лишь потом — проявление малопонятных, но вездесущих сил противления добру. Он не хотел проиграть этот бой. Чем отличается великий человек от обычного, незаметного? Великий человек даже свой проигрыш превращает в победу.

Ему нужно было подчинение народа своей воле, исполнение его мыслей, и для этого нужен был страх. Осознание большинством того, что только при исполнении всех приказов их оставит преследовать злое божество. Но оно будет существовать вечно, вечно на страже их неповиновения и неподчинения.

Злое божество, не обладающее силой творить, но всякое чистое и доброе творение Атона могущее испортить, заронить в него зерно зла. Источник бед, болезней, неурожая, ядовитых растений, хищных зверей.

Всякое, обнаруживаемое в человеке или по лености души, или по вялости духа безразличие в отношении к Богу, знаменует отвращенность от добра и открытость злу. Потакание какой-либо склонности, например, означает потворствование злу.

Существование зла — своего рода условие или непременное сопутствующее обстоятельство существования добра. Зло только следует использовать разумно, вот и все.

Что бы или кто бы ни были источником смертей в лагере, «это» надо найти. Следует прервать череду бед, следует объявить, что они возникнут снова, если найдутся отступники от общего дела, которое называется: единый Бог.

Искать они искали, и ещё как! Каждую ночь вдвоём с Аароном набивали синяки и шишки, ползали по окрестным скалам. Болела спина, и немилосердно болело место под спиною, которым обтирали они скалы, съезжая вниз.

Мозе вспоминал…

Мозе был не один, когда создавал нового Бога для народа своего. Помимо Аарона, был у него помощник. Говоря по правде, он уже не ждал возвращения Мери-та-Атон[1] к жизни. Но это случилось, к счастью!

Приемная мать была измучена до крайности, истощена. Ничто не волновало ее, казалось, в первые дни их бегства. Мозе сомневался, видит ли она что-то вообще, ощущает ли. Она предпочитала молчание разговорам, всем существом стремилась уйти подальше ото всех. Женщина, чьи ноги ступали ранее лишь по изразцовым плитам, месила, как все, этими нежными, балованными ножками песок, не жалуясь ни на что, ни о чем не прося. Ей была выделена повозка. Но Мозе и Аарон видели часто, что соскальзывала она со ступенек, и шла, шла, и на лице ее было выражение такое, что даже они боялись сказать ей что-либо, остановить. Ей было тяжко, наверно. Той, что в жизни своей была обожествлена, была владычицей Верхней и Нижней земель, быть окруженной стадом человеческим, ей чуждым совершенно. Здесь, в пути, уединение было невозможно, даже в минуты, когда человеческие естественные потребности настоятельно требуют уединения, отсутствия кого бы то ни было рядом. Это должно было смущать ее, по мнению Мозе, более всего. Он пытался дать ей больше, чем другим: и уюта, и еды сложней, чем у других, и тишины…

Но Мери-та-Атон, жрица Атона, худая, высокая женщина с миндалевидными глазами, в которых навсегда поселилась печаль по ушедшему мужу, по маленькой дочери, по величию, которое отобрали у ней, возражала. Однажды, когда вечером ей принесли еды, чуть более сложной, чем опресноки и поникшая зелень, и пытались подоткнуть под спину что-то мягкое, по приказу Мозе, она легко оторвалась от скалы, у подножия которой устроилась на ночлег. Подошла к костру, где Мозе советовался с Аароном. Почтительно стояла поодаль стража Аарона, его воины; отряд жрецов Атона, расположившись у других костров, несколько в стороне, занимался чтением гимнов, тихим распеванием строк, по очередности, по старшинству.

Шумел, кашлял, чихал, храпел, блеял, мычал, смеялся и плакал стан за ними, растянувшийся на тысячи и тысячи шагов в сторону севера, откуда они пришли…

Никто не осмелился бы прервать разговор Мозе с Аароном, кроме нее. А она могла. Мужчины взглянули на нее с уважением, Аарон привстал, чтоб устроить ее у ног Мозе.

— Ты дал мне больше, сын, чем я могла ждать — сказала она. — Ты дал мне надежду. А хочешь добавить к этому такие пустяки. Несущественно, что есть, несущественно, где спать. Не страшно, что сбиты ноги, все равно, я не чувствую их. Та боль, что жила в сердце, она уходит. А что такое ноги в сравнении с сердцем?

Они помолчали, ощущая оба, что тепло, ничего общего не имеющее с теплом от костра, согрело обоих. Впервые Мери-та-Амон говорила о своем горе. Те короткие фразы, которыми она отделывалась все последнее время, беседой не назовешь.

Мозе коснулся ее головы, провел рукой по волосам. Она не отстранилась, божественная и неприступная до сих пор женщина. Его приемная мать. Раньше он не осмеливался ласкать ее. Но раньше она была египетской принцессой, а потом женой фараона, божеством Кемет. Жрицей Атона, наконец…

Жрицей Атона она осталась. Об этом свидетельствовали слова ее.

— Я не брала ничего из прошлой жизни. Не хотела, и не успела бы, когда бы и хотела. Но в стане твоем, Мозе… нет, в нашем стане, сын, найдется ли кто-то, кто даст мне тимпан^[2]? У жрецов, конечно, есть систры^[3], я слышала бряцание их. Я буду петь завтра. Прикажи жрецам Атона помочь мне. На рассвете мы будем петь Ему. Мать моя, Нефер-Неферу-Атон Нефертити[4] голосом своим, как говорят, сводила Атона с небосвода в храм. Я сделаю то же для наших людей. Они достойны этого: они ушли из обеих Земель.

— Завтра на рассвете мы будем служить Атону, Мери-та-Атон — взволнованно отвечал ей Мозе. — Ты низведешь нам сияние Его в стан. Люди должны знать, что они все-таки ушли, ты права. Пусть завтра будет праздник…

[1] Мери-та-Атон — Меритатон (др. — егип. Mr.jt-Jtn — «Возлюбленная Атона», «Любимая Атоном») — старшая изшестидочерей Эхнатона и Нефертити. Её отец Эхнатон дал ей титул «Великая жена царя», неизвестно формально или фактически. То есть, по некоторым данным, дочь являлась супругой собственного отца, что было нередким явлением в Древнем Египте. Затем Меритатон сочеталась браком со Смеркарой, соправителем фараона Эхнатона. Дети неизвестны, но есть неясные упоминания, что она была матерью двоих дочерей.

[2] Тимпа́н (греч. τύμπανον, лат. tympanum) — древний ударный музыкальный инструмент-мембранофон, предшественник современных литавр. На натянутой на резонатор кожаной мембране играли кистями рук. Подобные инструменты были известны в Древнем Египте и в странах Ближнего Востока шумерам и иудеям, а также племенам, населявшим Семиречье, откуда тимпан проник в греческие земли вместе с оргиастичным культом Диониса (распространился во Фракии) и Кибелы (во Фригии) — богини производит. сил природы (греч. tympanismos обозначает и барабанный бой, и служение богине Кибеле). В древности на тимпане часто играли женщины.

[3] Систр (др. — греч. σεῖστρον, лат. sistrum) — ударный музыкальный инструмент, древнеегипетская храмовая погремушка. Состоял из металлической пластины в форме продолговатой подковы или скобы, к более узкой части которой прикреплена ручка. Сквозь небольшие отверстия, сделанные по бокам этой подковы, продевались металлические прутья разной величины, концы которых загибались крючком. Надетые на крючки металлических стержней тарелочки или колокольчики звякали или бряцали при встряхивании. Навершия систра обычно украшали изображением кошки с человеческим лицом, а на рукоятке изображали лицо Хатхор и богини-кошки Бастет. Огромный золотой систр стоял в главном святилище Хатхор — в её храме в Дендера (египт. Иун-та-нечерт). Плутарх приписывает систру магическую роль — с помощью систра отпугивают и отражают Тифона (Сета). Систр использовался в религиозных процессиях и имел символическое значение. Он считался даром Хатхор.

[4] Неферти́ти (Нефер-Неферу-Атон Нефертити, др. — егип. Nfr-nfr.w-Jtn-Nfr.t-jty, «Прекрасная красота Атона, красавица пришла») — «главная супруга» древнеегипетского фараона XVIII династии Эхнатона (ок. 1351— 1334 до н.э.), время правления которого ознаменовалось крупномасштабной религиозной реформой. От Эхнатона родила шесть дочерей. Старшая из них — Меритатон («возлюбленная Атоном»). После отстранения от власти Нефертити стала главной женой Эхнатона.