Апостол Павел. Ч. 1. Уход от Учителя. Глава 8.

Глава 08. Уход от Учителя.

Несмышленышем Саул любил море. Потом оно стало далеким и чужим. Мальчиком он любил отца с матерью. Вначале перестал любить отца. Потом возненавидел мать. Оба родителя стали ему чужими. В детстве Саул любил Иосию. Потом Иосия стал ему врагом. Юношей Саул любил Учителя. Потом Учитель стал чужим и перешел в стан врагов. С малых лет Саул читал, знал, любил, изучал Тору, и лелеял ее в сердце своем. Зрелым человеком он отринул Тору, Закон отцов, и был противником его всю оставшуюся жизнь. Всем сердцем принял другое учение. Оставался верным ему до конца. Любил. Только учение это стало после Саула другим… Чужим! Противоречия души Сауловой, как же изменили они лицо мира, самому Саулу и не снилось…

После ссоры с Учителем остался Саул на улице. Полное крушение жизни, дальше, кажется, некуда. В дом к Мариам не пойдешь. Муж женщины уж на что терпим, но уход Иосии от Учителя воспринял как личное оскорбление. Все эти годы он принимал прямое участие в воспитании мальчика, считал его родным, наряду со своими растил еще ребенка. Собирался иметь свойственника среди жрецов Храма. А получил свойственника в среде нищих безродных последователей некоего Йешуа. То ли ессеем[1] стал Иосия, то ли еще каким проповедником общего на всех имущества, общих денег и остальных благ тоже общих. Уж если надо было разделить наследство свое на всех, так были же племянники, и Мариам, сестре своей, немало он должен остался, этот неблагодарный мальчишка!

Когда Иосия в дом к Мариам не вхож, то что же там делать Саулу? Он не ребенок уж совсем. В каком качестве возле Мариам ему крутиться?

Отец с матерью живы. Возвратиться в Тарс? Кем возвратиться? Торговые дела отца его совсем не интересуют. Не говоря уже о том, что надо будет заново учиться жить рядом с родителями. Будут настаивать на женитьбе; пожалуй, им самим рядом со взрослым ученым сыном неуютно. Ученым, это верно. Да только не до конца. Он не посвящен. Не получил Саул смиху от Гамлиэля. Согласие рабби из рода Гилеля нужно Саулу для подтверждения соответствия своего к тому, к чему он стремился. Учить Торе, судить. А раз Учитель гневается, то разве даст он Саулу посвящение. Легко сказать: найди себе другого Учителя. После Рабана Гамлиэля к кому же можно идти в Эрец-Исраэль учиться? Столько лет отдано учению, а звание рабби так же далеко теперь от Саула, как когда-то в детстве. Если не дальше. Если простит Гамлиэль, так не станет просить Саул. Никогда не станет.

Крышу над головой он нашел. В доме свойственника своего, Авигдора[2]. Все эти годы помогал Саул Авигдору с шитьем войлочных шатров. Каждый изучающий Тору должен знать ремесло. Плату за обучение Торе никто не взимает, а есть каждому хочется. Тот, кто знает ремесло, подобен винограднику, окруженному забором, или арису[3], окруженному оградой, так говорит Гамлиэль. Дело Саулу знакомое, к нему готовился так же, как к толкованию Торы, с детства. Свойственник, правда, не зря имя свое носит. Установил границы и для Саула. Есть где поспать, есть что поесть, еда простая, небогатая, что сами едим, тем тебя кормим. Да и ненадолго это. Дойдет до отца весть о твоем уходе от наси, вот он решит, чем тебе и заниматься.

— Ума ты большого, со стороны, оно видно. Я человек простой, но вижу, не слепые мы, те, кто попроще. Да только нрав у тебя, мальчик, нелегкий. И не богат ты здоровьем, нет. Болен ты, прямо сказать. С этим-то идти в учителя к людям? Тот, кто врачует тело, должен быть здоров и сам, иначе люди не пойдут к нему лечиться. Тот, кто душу врачует, растит и лелеет, здоров должен быть душой, иначе кто пойдет к нему учиться? Не так это у тебя, не так…

Но, видя, как вскинулся Саул, как глазами повел, рукою махнул Авигдор, не стал говорить дальше. Вздыхал, да покряхтывал, но с того часа молчал уж. Тот, кто от Гамлиэля, с его-то добротой и кротостью, сбежал, тот не станет слушать и Авигдора. А уйдет Саул, так ведь в никуда уйдет, идти-то некуда, а ты ответ держи перед Иувалом. Хороший человек Иувал, но сын у него единственный. Плохой или хороший, это неважно. Только единственный. Вот в том и суть.

А Саул вынашивал, сидя с иглой, планы на будущую жизнь.

Домой не возвращаться. Как бы там ни было, не возвращаться никогда.

Смиху не получить, если не пасть к ногам Учителя, как в детстве. Да и тогда не Саула слушал Гамлиэль. Отец Саула упросил Учителя. И свидетельства нужные представил о семье, и деньгами помогал. Не Учителю платил, конечно. Всегда есть способы оплатить опосредованно. Нужны три больших скамьи для учеников, кто оплатит работу плотника? Мальчиков надо кормить, дух кормится учебой, желудок — снедью всяческой. Еда покупается, и руки, что приготовят ее, тоже. Нужна одежда, и если Саула есть во что одеть, то несколько учеников Гамлиэля были бы босы и голы, когда не Саулов отец. И свитки нужны, нужны для изучения Торы, а работа писца стоит немало. Много есть способов платить опосредованно, за учебу единственного сына, который, к тому же, болен. И кто же в Эрец-Исраэль не знает, что Гамлиэль и врачевать учился? Когда Господь наделяет человека такою мудростью и ученостью, что ему и это знание тела, как души?

Смиху не получить, так ты думаешь, Саул? Только в Эрец-Исраэль есть люди, что повыше Гамлиэля стоят, не так ли? Первосвященник и его семья!

Идти к первосвященнику надо бы не просто так. Первосвященническая семья, Хананом[4] взлелеянная династия, они привычны к дарам и подношениям. Или к услугам, что равно подношению. Вовремя оказанная услуга больше любого дара. Да и все равно у Саула другого нет, нет ничего вещественного, нет денег. Значит, услуга, и важная, вот что необходимо.

Чего легче, если враг у них один, общий. Собственно, есть и другой, римляне-греки и прочие язычники, но с ними борьба не по плечу Саулу, да и первосвященнику тоже. А вот со своими, внутренними врагами можно и нужно справляться. Тут Саул с его знанием своего Закона, с отточенным Гамлиэлем знанием Торы, да он может… все!

Кто знает, где обитает в кварталах Иерусалима Плотник[5]? Да те, кто и сам не более, чем плотник. Кто сам убирает да моет, шьет и строит…

Авигдор действительно знал. Знал, где обитают последователи Плотника, называемого Йешуа-га-Ноцри.

— Зачем тебе это? Вот, сказал я, где бет-ха-кнессет, и там Иаков, что зовет себя братом Машиаха… Так ты туда пойдешь, молиться? Среди этих? Ты, кто Гамлиэлем был взращен? Поистине, в последние времена живем… Хорошо, не дал мне Господь сына. И учить не пришлось никого, чтоб потом не жалеть об этом.

— Не суди о том, чего не знаешь, — отвечал ему Саул. — Я не из тех, кто благодаря шапке знает, что у него есть голова. А рассказывать тебе, зачем мне это нужно… Зачем же показывать половину работы? Увидишь сам, когда закончу.

— Эх, не выказывай всем в округе, насколько ты велик, — отвечал Авигдор. — Уж не настолько ты мал…

Старик сердился, и был прав. Сказано мудрыми: не показывай глупцу половины работы, засмеёт! Сосредоточенный на своих бедах Саул не заметил, что обидел Авигдора. Не до того было юноше, он строил стратегию.

Стратегия привела его в один из дней в бет-ха-кнессет. Нового он там не услышал. Но услышанное поначалу все же повергло его в трепетное волнение. Он был тем, кому эти слова были не чужими, он был из колена Вениаминова…

— Благословен Ты, Господь, Бог наш и Бог отцов наших, Бог Авраама, Бог Йицхака и Бог Йаакова; Бог великий, могущественный и грозный, Всевышний Бог, Властелин мира; воздающий истинным добром и помнящий добрые дела отцов, и по любви Своей посылающий избавителя их потомкам ради Имени Своего[6]…

Он стоял со всеми, когда надо было стоять, и сводил ноги, и сгибал колена, и глаза прикрывал, когда надо, и произносил вместе со всеми «амен», когда было необходимо. Но сосредоточенности сердца, «каваны», не достигал. Внимание его отвлекалось, рассеивалось. Он искал глазами, и нашел того, кого искал. Взор его остановился на одном из членов общины. Мужчина средних лет, уж совсем небольшого роста. Высокий лоб, тем более высокий, что уже проглядывают проплешины повыше. Глаза небольшие, темные, до черноты темные, глубоко посажены. Рот маленький, со скорбными морщинами, идущими от опущенных уголков. Ухоженную, разделенную надвое бороду более чем наполовину посеребрила седина. Облачен в талит гадоль[7], в кисточки цицит[8] вплетена синяя нить. На лбу и на левой руке, повыше локтя, укреплено по тфилле[9]. Благообразен муж, пусть и некрасив, преисполнен сознанием собственной важности. Сознанием благочестия своего и молитвенного. Обычный иудей среднего возраста в доме молитвенном…

Этот — брат Машиаха? Таких-то иудеев в Иерусалиме, городе святости…

Этот не похож на брата Машиаха. Машиах приведет народ к Торе, соберет Израиль из изгнания, построит новый Храм. Изменит язык народов, и язычники будут славить Бога на нашем языке, вавилонское столпотворение народов и языков будет забыто. Он будет умен, он будет силен, он будет… грозен, как Моше, что увидел золотого тельца в стане своем! Речи его будут бичом истинным для всех…

Должна ли пасть тень брата на этого, маленького, да с проплешинами? Должна, если он Машиах! А этот, пусть и разряжен, но простоват, уж очень прост для брата Машиаха! Велико лишь имя его, Ййааков, сам он мал и невзрачен!

Так или иначе, приблизиться к Иакову следует. Он тот, кто возглавил общину после Ийэшуа. Тот, кто несет мысли и поступки брата в мир. Он тот, с кем общался Иосия для погибели своей духовной. Он — враг! И трижды враг, пусть и простирает сейчас руки к Торе, прежде чем унесут свернутый свиток.

Иаков уходил из дома собраний не один. Мужи, бывшие в доме, в большинстве своем следовали за ним. А когда пошли по улице, обратил внимание Саул и на женщин, идущих вслед. Вероятно, они покинули эзрат нашим[10], и теперь шли за своими мужчинами. Почему не по домам? Это и следовало узнать, по существу. Это и есть цель Саула.

Молитвенное облачение мужи скинули. Исчезли и тфилин, и цицит. Обычные люди, спешащие по делам своим. Эти, правда, по двое, а то и по трое идут. Долго довольно идут. Окраина городская. Вышли в поле. Не таясь, идут уже вместе, сливаясь в поток. Впереди Иаков с несколькими мужами, из тех, кто сед. Дошли до холма. На холме — на склоне его, обращенном к городу, стоят камни. Три большие глыбы, поставлены на ребро под прямым углом друг к другу, поддерживают поперечный камень. По знаку Иакова, стали усаживаться люди. Мужчины рядом с женщинами, а женщины некоторые и с детьми. Все вокруг камня, где стоит Иаков.

Вот оно! То, чего ждал Саул. Послушать, о чем говорят.

А Иаков… Можно ли было ждать того, что заговорит брат Машиаха о вещах столь маловажных, с точки зрения Саула? Давняя история, к чему бы она, и кто же ее не знает…

«Холм свидетельства[11]», или сторожевая башня, — надо же! Дочери Лавана[12] покидают земли отца своего, совместно с мужем, Иаковом (неужто сходство имен праотца Иакова и этого, плюгавого, подвигло последнего на рассказ?). Тайком, ночью, уводя с собой стада, и Рахиль, помимо прочего, тащит с собою и домашних божков, отягощая совесть воровством и идолопоклонством. Среди живописных холмов Галаада настигает Лаван зятя и дочерей и развязывает словесную войну. Кто прав, кто виноват, разбирают, и сыплют обвинениями оба. «Украл дочерей и домашних богов, увел стада»…«Дочери — давно мои жены, матери детей моих, и стада мною заработаны»… Не найдя истины в споре, размежевались зять с тестем. Собрали камни, поставили их — в память и во свидетельство того, что ни одна из сторон не пересечет эту межу с враждебными целями. И холм с тех пор называется Мизпа. И не один такой в земле нашей холм, много их. На камне клялись люди. Так испокон веку повелось. Неизменность, прочность камня, должно быть, передаются человеку, и тверд он становится, как камень, когда клянется[13]…

Да, но в пересказе Иакова эта история прозвучала весьма скучно. Иаков говорит так, как жернова перемалывают пшеницу в муку, со скрипом, с натугою. Не обучен этот человек искусству говорить. Не хватает ему слов, движений, страсти. Быть может, Саул и избалован, лучший Учитель Эрец-Исраэль был его Учителем. И, однако, не один Саул напрягся. Откровенно отвлечены женщины, что рядом с Саулом сидят, мать с дочерью. Дети у них на попечении, и давно уж играют в сторонке два мальчика, лет пяти и семи. Гоняют круглый камешек по полю, толкаясь, чуть не дерутся за право ударить. Кричат. Женщины норовят расслышать и проповедь Иакова, и уловить смысл криков подопечных: как бы не перешло у них в открытую ссору. Оглядываются мать с дочерью, теряют нить долгого рассказа. И не одни они, вот уж группка детей, по преимуществу своему мальчиков, двинулась в ту сторону, очевидно с мыслью, не присоединиться ли к играющим?

Убеленные сединами и украшенные лысиной мужские головы начинают вертеться. Кто, разглядев причину интереса, улыбается, кто, напротив, укоризненно качает головой. Нет интереса к проповеднику, и к тому, что он проповедует. Знают эту историю люди. Когда бы пересказ был живым, интересным, может, и послушали бы, повздыхали о былых временах, порадовались бы тому, что все закончилось благополучно.

Не понравилось Иакову происходящее. Стучит посохом по земле, привлекая внимание. Обернулись люди, почувствовав неудобство своего поведения.

— Не клянитесь вы, дети, не к этому призвал я вас. Не к тому напоминание мое. А напомнить вам хотел о другом. Но вы все же не клянитесь, нехорошо это. Не это нам говорил Йешуа, а противное этому. Говорил он, не клянитесь, как и волоса с головы своей не можете сделать белым или черным. Все по велению Его, а не по вашим желаниям, так и клясться не надо, неправильно это[14]…

Вздохнул шумно Саул. Кажется, громче, чем надо бы. Множество взглядов ощутил на себе, в том числе, весьма недобрый, взгляд Иакова. Плохо, что привлек внимание. Но терпению конец пришел. Если рассказ о камнях, о свидетельствах, то, казалось бы, пример приведен правильно. Во свидетельство можно поклясться на камнях. Во свидетельство призывают воду или стены домов, а иногда и глас Божий. А почему клятва неправильна? Если продолжить мысль, то, пожалуй, поймешь. Клянешься и обещаешь, значит, предсказываешь будущее. И утверждаешь, что будет так, а не иначе. А есть ли у тебя право предсказывать будущее, если все в мире по воле Творца, а не тебя, отнюдь не тебя, происходит. Даже волосы на голове седеют не по воле твоей, и не в твоих силах сделать их вновь черными. Вот и не надо приносить клятв, чтобы не идти потом против совести, нарушая их, ведь бывает, это неизбежно.

Но Иаков-то все это слушателям не объяснил. Привел свидетельство слов Йешуа, но смешал в кучу слова, поди, разбери! По чьему велению клясться нельзя? Всевышнего ли, либо самого Йешуа? И дальше путает Иаков. Уж остановился бы! Не каждому дано даже говорить. От лица пророка, Машиаха, тем более. Не поверят!

— Да, дети, не клянитесь, не давайте клятв. Я же говорю вам, что камень тот — Йешуа…

Саул чуть не упал со своего камня, того, на котором пристроился ранее. Таким неожиданным было суждение Иакова. Оказалось, что камень, на котором клялись прародители Иаков с Лаваном, это почему-то Йешуа!

Нет, не то хотел сказать Иаков. Он хотел объяснить людям, что Иисус — человек, воплотивший в себе твердость камня, а его понимание веры — словно новый завет между людьми и Господом всего сущего. Словно на камень опираясь, чувствуя его непоколебимую твердость, можно опереться на Иисуса и строить новую, исполненную добра и света, жизнь. Но, чтобы понять это, пришлось выслушать Саулу много, много малосвязанных между собою слов.

Почему же слушали Иакова люди, пусть и не все? И зачем пошли за ним те, что не хотели его слушать? Недоумевающий Саул получил ответ на вопрос, слушая разговоры по пути назад.

— Нет, не Гамлиэль наш Иаков, не ученый рабби. И сердцем не говорит, как умел Йешуа, тому и ученость была ни к чему…

— Это верно. Если бы слушал ты, как говорил Он нам на горе Курн Хаттин! Я был блажен, и блаженны все, бывшие со мною, и плакали люди, и смеялись от счастья. Я пришел к Нему тогда. И уже не уйду.

— И я не уйду, Йоав. Буду с вами. И сына привел. И жену! Ни в Храме, ни в бет-ха-кнессет не говорят о любви. Идут путем Каиновым, предаются обольщению мзды, как Валаам, — первосвященник и все, кто его семья. Безводные облака, носимые ветром, осенние деревья бесплодные, дважды умершие, исторгнутые — цедуким с перушим[15]. Нет в них истинной любви, ни ко Всевышнему, ни к народу своему.

Слушал Саул, гневом пылал. Но, следуя намерениям своим, улыбался. Попросил у того, что звался Йоав, помочь.

— Не видел я Учителя нашего, не слышал речей Его. Но друг мой, которого братом почитаю, говорил мне о Нем. И других, кто Его дорогой идет, знать хочу, и братом стать, каким был мне Иосия. И прийти к Нему, а как, если не через людей, что уже Его знают?

Говорил, и слеза навернулась. Слеза искренняя, поскольку Иосия вспомнился, как жизнь делили на двоих, как мечтали. Да что из этого вышло: друг к этим ушел, а Саул, вот он! Мало, что на улице, без посвящения и с непонятным будущим… Но тоже среди вот этих. И какая у него роль!

Но поверили ему. Звали приходить.

— Ты не из общины нашей, — сказали, — мы это видим, не числим тебя среди тех, кто живет рядом с нами. Но не в наших обычаях препятствовать приходить к нам, пусть бы и любому. Одно у нас только условие: верный ли ты иудей? Мы не любим «Боящихся Бога»[16], язычников, что считают себя такими же, как мы. Недостаточно чтить Всевышнего, соблюдать субботу, и есть то, что предписано Законом. Много теперь необрезанных, Закону неподчиненных, называющих себя иудеями. «Проказою Израиля» зовет их наш офли[17], а он брат Машиаха, он знает.

Удивился Саул прихотям собственной судьбы. То там не примут, то здесь. Уж тут-то, казалось бы, чего… Кому они нужны, последователи Машиаха нищих и обездоленных? Гордятся собой, чистотой своей! Вот, Иаков, вне дома молений ходит повсюду в одном льняном одеянии, босой, пища его один хлеб, а питие — вода, елеем и благовониями не умащается, не моется, волосы не обрезает. Один посох в руке, как у многих пророков Израиля, вот и все его имущество.

Да имя, имя брата Машиаха! Оно-то как раз богатством и будет, и Иаков им не пользуется.

Будь Саул на месте Иакова, он бы по-другому себя вел. Не в одном бы нищенстве укреплялся. Власть, вот что в руках Иакова, власть над людьми. Она упоительна. Она больше денег, или имущества, больше собственной жизни…

Иосия, бывало, посмеивался. Говорил: «Тебе, Саул, не Тору бы в руки, а меч. Ты был бы вторым Александром, не зря тебя Саулом назвали, в память царя-воителя».

Что же было особенного сделано царем, такого, чтоб и Саулу пригодилось? Если бы удалось встать, как Иаков, над народом. Прежде всего: не стал царь ждать, чтоб приходило к нему ополчение, малопригодное к войне. Он набирал воинов в народе, выбирал тех, кто сложением и душой своей приспособлен к боям, убийству, к лишениям. Царь разбил свою новую армию на сотни и тысячи, поставив командиров над ними. А все вместе подчинялись царю. Правда, среди его отрядов много было членов «одного дома», одного рода-племени.

Что же, и здесь можно бы так. Увлечь людей в новую веру, рассказывать, убеждать, призывать. Общины и сейчас слагаются из людей, родственных друг другу, близких, хотя бы соседствующих. Одна община, вторая. Люди, лишь о Господе думающие, о служении ему, объединенные верой. Город, где много общин. Целые города, слагающиеся из обращенных. Страна общин одного толка. А над ними: начальники, и они в ответе за всех, кто им подчинен, присматривают за каждым. Это воинство Господа. Самому Моше такого не удавалось. Он, в конце концов, только плачущими, беспомощными, неготовыми к лишениям людьми управлял. Которые о Всевышнем столь мало представления имели, что меняли Его то и дело на рукотворных идолов.

Если бы так, так поступали враги, то...

Хорошо, что так они не поступают. Довольно того, что назначили диаконов[18], следящих за распределением доходов, общих для всех членов общины. Ученики, знавшие Йешуа при жизни Его, объявили себя посланниками[19]. И ходят по стране и ближним землям от одного бет-ха-кнессета к другому, рассказывая о чудесах исцеления, о проповедях Его. И этого всего довольно, вполне. И именно с этим следует бороться Саулу, а не строить планы по устроению иудейского мира. На основе учения Йешуа га-Ноцри…

— Еврей я от евреев, и был Вениамин мне предок, — сказал Саул вопрошающим. Нетрудно доказать…

И стал он ходить, как посланники, от дома к дому, от одного молитвенного дома до другого. Смотрел, слушал, запоминал.

Когда показалось, что знаний много, начал строить новую стратегию.

Нынешний первосвященник, Каиафа, по мнению Гамлиэля, человек небольшого ума. Не то чтобы Учитель говорил об этом вслух, нет, конечно, человек он воспитанный. Но при упоминании о Каиафе лицо Учителя менялось, будто вместо чаши вина поднесли ему чашу уксуса. Кто же из учеников не знал, что Каиафа пошел против мнения Гамлиэля в споре о судьбе Ийешуа га-Ноцри…Справедливости ради, следует добавить, не один Каиафа, а весь Синедрион. Как показало время, хорошо это, а не плохо…

Но будь он и большого ума человек, только кто таков Саул, чтоб идти на поклон к первосвященнику? Не станет тот его слушать, ох, не станет, да и не пустят его на порог дома. Не очень-то и хочется объясняться со служителями у дверей, да и с охраной Каиафы. Та же причина не позволит ему прийти на порог Ханана. Тут еще сложней. Бывший первосвященник, сложивший с себя полномочия на словах, был и оставался первосвященником по сути. Оттого, что он умник, большой хитрец и проныра, разве легче? Грозный он противник, и, пожалуй, стоит держаться от него подальше. Что ему Саул, он таких, как Саул, по паре на день пожирает и выплюнуть косточки ленится…

Потом, у обоих власть уже в руках, в той или иной степени. Человеку, у которого власть уже имеется, меньше хочется хлопот. Он всех себе обязанными числит, и любая оказанная ему услуга, почитай, пропала: ты был должен, выполнил долг, чего же еще?

Саул способен услужить, но услуга должна быть предложена тому, кто к власти еще рвется. Такой еще сыплет обещаниями, еще готов на ответные шаги, еще помнит некоторое время, когда должен…

Он перебрал в уме сыновей Ханана. Кто же еще может быть первосвященником, как не прямой его потомок? Не тот человек Ханан, чтоб свое упустить. Пока он жив, члены его семьи будут продолжать династию. Крышка горшка тоже из глины сделана, все сыновья подойдут. Кого же выбрать?

Он остановил свой выбор на том, которого звали Феофил бен Ханан[20]. Может, потому, что этот сын Ханана был приблизительно одних лет с ним, не намного старше. Саул видел его на празднике песах, да и в Синедрионе, когда слушал, как судит Учитель.

Подарок, выбранный Саулом, как подношение, оставлял желать лучшего. Не то, не то совсем. Кто же дарит кусок войлока для пошивки шатра тому, от кого судьба зависит? Да тот, у кого больше ничего нет. Или Феофил это поймет, или нет. И прикажет гнать его взашей от порога. Ну, что же тогда, есть еще два сына на примете. Кто-то из них может оказаться умным.

Но у Феофила, сына Ханана, ума оказалось достаточно. И Саула пригласили в дом. Феофил оказался в меру гостеприимен. Принять принял, но обычных знаков уважения гостю не оказывал. Не приподнялся и с ложа, где возлежал. Рассматривал Саула довольно долго, пожалуй, до неприличия долго. Молчал и смотрел. Пожалуй, Саулу было неудобно, но не от этого долгого осмотра. Просто в прищуренных глазах Феофила горел огонь, губы растянуты в легкой улыбке. Это была ирония, а Саулу она была неприятна. Во всяком случае, обращенная на него самого.

— Итак, Саул, сын Иувала, перушим из рода Вениаминова, что воспитан у ног Учителя нашего, наси Гамлиэля…

Феофил потянулся за куском войлока, протянул его Саулу.

— Этого мне не надобно, гость. В доме отца моего довольно всего. Я мыслю, что это знак.

Саул молча кивнул. Настала его очередь рассматривать Феофила. «Пойми, — думал он, — пойми меня, и обретешь слугу, обретешь верного слугу! Когда не друга…».

— Ты хотел сказать, что отдашь и последнее, чтобы я выслушал тебя? А нужно ли это мне, решать лишь мне самому?

Он понял!

Феофил бен Ханан понял Саула. Он был истинным сыном отца своего, хитроумного Ханана. Из этого взаимопонимания выросло много бед в Эрец-Исраэль. Были истязаемы бичеванием, сорока ударами без одного, сидели в темницах, подвергались каменованию последователи Йешуа Га-Ноцри. Следствием этого взаимного согласия было море пролитых слез…

[1] Ессеи (греч. Εσσηνοι, Εσσαίοι, Οσσαιοι или кумраниты) — одна из иудейских сект, получившая начало в первой четверти II в. до н. э. Первоначально ессеев было около 4000. Рассеянные в Иудее, они жили сначала в городах и деревнях, под именем ассидеев, и, как думают новейшие учёные, составляли ту национальную партию в еврействе, которая боролась с другой, более могущественной партией — эллинистов. Затем почувствовав отвращение к испорченным нравам городов, а по мнению новейших исследователей, потеряв надежду на успех в борьбе за национальные начала еврейской жизни, ессеи удалились на северо-запад от Мёртвого моря и, составив там обособленные колонии, избегали встречи с остальными соплеменниками даже в Иерусалимском храме, образовали из себя строго замкнутый орден, жили безбрачно, но принимали и воспитывали в своих понятиях чужих детей; принимали в своё сообщество и других — после трёхлетнего испытания.

[2] Авигдо́р (ивр. אביגדור‎) — еврейское мужское имя. Омофон имени Виктор.

[3] Арис — 5 виноградных лоз, посаженных в ряд.

[4] Ханан или Анна, сын Сета (22 год до н. э. — 66) — первосвященник Иудеи с 6 по 15 год. Тесть первосвященника Каиафы. Даже уйдя с поста, Анна продолжал цепко держать в руках власть и по сути дела единолично распоряжался храмовыми должностями и казной. О его пятерых сыновьях, которые тоже были первосвященниками Иудеи, упоминает Иосиф Флавий: Елеазара, сын Анны (первосвященник в 16-17 годы); Ионафан бен Анна (37 год): Феофил бен Анна (37-41 годы); Матиас бен Анна (43 год); Анна, сын Анны (63 год).

[5] Плотник — один из множества эпитетов, применяемых по отношению к Иисусу. Иосиф, отец Иисуса, согласно евангельскому рассказу, по прямой линии происходил из рода Давида-царя, но находился в бедности и, проживая в глухом городке Назарете, занимался плотничеством. И сам Иисус в детстве освоил профессию плотника.

[6] Молитва Рош hаШана.

[7] Тали́т или та́лес (также таллит, ивр. טַלִּית‎) — в иудаизме молитвенное облачение, представляющее собой особым образом изготовленное прямоугольное покрывало. Облачение в талит рассматривается как облачение в святость предписаний Торы и символическое подчинение воле Бога. Существуют две основные разновидности еврейского молитвенного покрывала: «талит гадоль» — то есть большой талит, который следует надевать для молитвы, и «талит катан» — маленький талит, который верующие евреи носят под одеждой в течение всего дня. Талит катан имеет вырез посередине, в него продевают голову. На большом талите по краям помещаются полосы синего или черного цвета; количество и толщина этих полос бывают разными, им придаются различные символические значения.

[8] Цицит— (צִיצִית, мн. צִיצִיּוֹת, цицийот), пучок нитей, выполняющий, согласно Галахе, определенную ритуальную функцию. Цицит — слово аккадского (см. Аккад) происхождения — первоначально обозначало часть ткацкого станка. В библейском иврите цицит — кисть, служащая для украшения ткани (I Ц. 6:18), иногда этим словом обозначают пучок, в том числе например, прядь волос, чуб (Иех. 8:3). Цицит на одежде еврея имеют ритуальное значение. О заповеди ношения цицит говорится в книге Числа (15:38-41). Из библейского текста следует, что цицит нужно поместить на «четырех концах» всякого платья.

[9] Тфиллин (תְּפִלִּין; ед. число תְּפִלָּה, тфилла; по-гречески филактерион, откуда русское название «филактерии»; аналогично и в других европейских языках), две маленькие коробочки (баттим, буквально `домики`) из выкрашенной черной краской кожи, содержащие написанные на пергаменте отрывки (паршийот, см. Парашат ха-шавуа) из Пятикнижия. При помощи продетых через основания этих коробочек черных кожаных ремешков тфиллин накладывают и укрепляют одну на обнаженной левой руке («против сердца»; левши — на правую руку), вторую на лбу — во исполнение библейского предписания: «Да будут слова сии, которые Я заповедую тебе сегодня, в сердце твоем… и навяжи их в знак на руку твою, и да будут они повязкою над глазами твоими» (Втор. 6:6-8; ср. Исх. 13:9, 16; Втор. 11:18). Святость тфиллин уступает лишь святости Сефер-Торы (ср. Шву. 38б).

[10] Женское отделение Храма (Эзрат нашим) ."Азара" — огражденная площадь, наподобие двора. В Храме была особая "азара" для женщин — "Эзрат нашим", сто тридцать пять локтей в длину и сто тридцать пять локтей в ширину (Мидот XI, 5). В синагогах в наше время женщины молятся, как правило, отдельно от мужчин за невысокой перегородкой. Это отделение тоже называется "эзрат нашим".

[11] каменный памятник был воздвигнут обоими родственниками (Лаваном и Иаковом) не в знак любви или дружбы, а как свидетельство их недоверия и подозрительности: эти собранные в кучу камни давали материальную гарантию соблюдения договора; они являли собой как бы каменную запись, документ, к которому обе договаривающиеся стороны приложили свою руку и который, в случае несоблюдения договора должен был свидетельствовать против нарушителя. По всей видимости, этот холм рассматривался ими не просто как собранные в груду камни, а как некое существо, могущественный дух или божество, призванное зорко следить за заключавшими между собой договор, дабы они точно выполняли свои обязательства. Это вытекает из слов Лавана, обращенных к Иакову после окончания церемонии: "Да надзирает господь надо мною и над тобою, когда мы скроемся друг от друга; если ты будешь худо поступать с дочерями моими, или если возьмешь жен сверх дочерей моих, то, хотя нет человека между нами, но смотри, бог свидетель между мною и между тобою". Поэтому памятник был назван "сторожевой башней" (mizpah), а также "холмом свидетельства", ибо он одновременно являлся и стражем, и свидетелем.

[12] Лаван (לָבָן; буквально `белый`), сын Бетуэля, сына Нахора, брат Ревекки, жены Исаака, и отец Лии и Рахили, жен Иакова. Лаван был скотоводом, владельцем стад мелкого рогатого скота. Лаван впервые упоминается в Библии (Быт. 24) в повествовании о переговорах между слугой Авраама, сватавшего Ревекку, и семьей Бетуэля. В доме Лавана возле города Харан нашел пристанище его племянник Иаков, бежавший в Месопотамию от гнева своего брата Исава (Быт. 27:43; 29:13-14). Иаков отработал семь лет на Лавана за его дочь Рахиль, но был обманут дядей, который подменил Рахиль ее старшей сестрой Лией, и был вынужден служить Лавану еще семь лет за право жениться на Рахили.

[13] См. предшествующую сноску.

[14] От Матфея 5:33-37.

[15] Цедуким, перушим. Саддуке́и (ивр. צְדוּקִים‎, ц(е)дуки́м) — название одной из трёх древнееврейских религиозно-философских школ, возникших в эпоху расцвета династии Маккавеев (ок. 150 г. до н.э.) и просуществовавших вплоть до разрушения иудейского государства римлянами (70 г. н. э.). Фарисе́и (ивр. פְּרוּשִׁים‎, перушим, прушим) — религиозно-общественное течение в Иудее в эпоху Второго Храма, одна из трёх древнееврейских философских школ, возникших в эпоху расцвета Маккавеев (II в. до н. э.), хотя возникновение фарисейского учения может быть отнесено к времени Ездры. Учение фарисеев лежит в основе Галахи и современного ортодоксального иудаизма.

[16] Многие исследователи (А. Кробель и другие) долгое время отрицали историчность существования так называемых квази-прозелитов — язычников, которые почитали Бога Израилева, принимали монотеизм, однако не становились прозелитами и не входили в иудейскую общину. Лука в Деяниях уделяет таким людям особое внимание, называя их «боящиеся Бога» и «чтущие Бога». Примером такого квази-прозелита на страницах Деяний является сотник Корнилий до своего обращения в христианство. Главным аргументом Кробеля было отсутствие упоминаний о таких людях в археологических источниках. Однако в 1976 году при раскопках в Карии была обнаружена стела, на которой были перечислены имена квази-прозелитов, названных при этом «те, которые чтут Бога».

Под полным прозелитизмом мы разумеем прямой переход в еврейство, символом которого было совершение трёх обрядов: 1) обрезания, 2) очистительной купели и 3) (для палестинских прозелитов) жертвоприношение по ритуалу Моисея (для женщин, разумеется, только последних двух). Новообращённые обязывались соблюдать все законы наравне с настоящими евреями: это были «прозелиты» в тесном смысле (pros ê lytoi). При неполном прозелитизме этих актов (особенно обрезания) не требовалось; обращаемые обязывались только чтить единого Бога, соблюдать субботу и воздерживаться от запрещённых в законе яств. Это были «боящиеся Бога» (phobumenoi или sebomenoi ton Theon). Последних было особенно много при еврейских общинах, к великому огорчению правоверных евреев, которые видели в прозелитизме «проказу Израиля».

[17] Сподвижники Иакова, из первых иудеохристиан, именовали его Обли или Офли, что значит: "ограда, утверждение людям", или же называли его праведнейшим из всех.

[18] Ещё до разрушения Второго храма в Иерусалиме при каждой синагоге состояло трое служителей, называемых парнасин (ивр. פרנסין‎ — раздаватели милостыни) или габа́й-цедака́ (габа́й ивр. גבאי‎ — собирающий, цедака́ ивр. צְדָקָה‎ — благотворительность), чьей обязанностью была забота о бедных. Габа́й цедака́ должен был также хорошо знать писание. Организационная структура ранней христианской церкви, перенявшая структуру синагоги, по всей видимости включила в себя и должность габа́й-цедака́, ставшую прототипом христианского диаконского служения (на это может указывать и созвучие др. — греч. διάκονος (диа́конос) и др. — еврейского צְדָקָה (цедака́). Впервые слово «диакон», как обозначение определённого служения в христианской церкви, встречается в Послании апостола Павла к Филиппийцам (1:1), а также в более позднем 1-м Послании к Тимофею (3:8). Христианское предание относит возникновение диаконского служения к первым годам существования иерусалимской церкви.

[19] Апо́столы, ед. ч. апо́стол (др. — греч. ἀπόστολος — посол, от глаг. посылать др. — греч. ἀποστέλλω) — ученики и последователи Иисуса. В узком смысле термин апостол относится к двенадцати непосредственным ученикам Христа (Мф. 10:2-4; Лк. 6:13-15); в более широком — также и к 70 ближайшим сподвижникам Его Церкви, называемым также апостолами от семидесяти.

[20] Феофил бен Ханан — третий из пяти сыновей Анна (Ханана, сын Сета (22 г. до н. э. — 66 г. н.э.) — первосвященника Иудеи с 6 по 15 год. Феофил бен Ханан был первосвященником Иудеи в 37-41 гг. н.э.