Всадник на белом коне

ВСАДНИК НА БЕЛОМ КОНЕ

« Предвиденье отрава — вот Вещего удел.

Молва разносит славу, но даже слава тлен…»

Дорога Водана.

« Когда задует наши костры — вас станет знобить».

Дмитрий Ревякин.

« Напрасно забываем мы доблесть прошедших времен

И бредем неведомо куда».

Книга Велеса.

Глава 1

Ой ты, гой еси, Солнце Красное! Щит Даждьбога Трисветлого, ты еси свет во свете белом, радость сердца вещего! От зари утренней до вечерних сумерек являешь ты лик свой всем народам, живущим на земле-матушке, и сияешь в небе синем и над стольным Киевом, матерью городов Русских, и над Преславом — столицей земли Болгарской. Дуют ветры над высокими каменными стенами крепости, реют стяги над Тронной палатой, блестят паче самого солнца купола на Золотой церкви и несет со скалистых балканских гор свои буйные воды Голям Камчий на восток, в далекое Русское море.

И снова приходит в мир весна, спешит, торопится, гонит со двора Мару-зиму, и вот уже тает снег на проталинах, трещит лед на реке и тянется упрямо ввысь навстречу солнцу трава, словно сама жизнь, проснувшаяся после долгого сна в светлом Ирии. Как тут не вдохнуть полной грудью, глубоко, во всю широту небес, раскинувших свои синие крылья до самого виднокрая, и не восславить Рода Всевышнего за каждый прожитый день.

Свенельд стоял на крепостной стене, подставив лицо, иссеченное многочисленными шрамами, теплому весеннему ветру и жмурился от яркого солнечного света. Воистину, хорошо то, что хорошо кончается. Вот и этот поход на Царьград, уже третий на его счету, закончился. В первый поход Рюриковичей на Византию, который организовал еще его отец — Олег Вещий — он не попал, ибо еще не родился тогда, но оба похода Игоря прошли с его участием. И тот первый, когда флот византийцев пожег «греческим огнем» ладьи россов и многие воины, попавшие в плен к ромеям, были впоследствии казнены, и второй, победоносный, когда войско Игоря вместе с варягами, половцами и печенегами подошло к Дунаю и заставило трепетать Империю.

После этого похода князь назначил Свенельда и старого волхва Асмунда воспитанниками своего маленького сына Святослава, которому тогда исполнилось три года. Боги, как летит время! И вот уже Святослав разгромил хазар, сравняв с землей Саркел и Итиль, стремительно захватил Болгарию и, словно барс, подступил к Византии. «Иду на вы!» — грозно прозвучало с севера, однако и император Цимисхий не терял зря времени, заключил мир с арабами, с которыми был в состоянии войны, что позволило ему собрать огромное войско, и двинулся навстречу Святославу.

Свенельд смотрел на своего воспитанника и не узнавал его. В молодом князе появилась целеустремленная сосредоточенность, собранность дикого зверя, всегда готового к прыжку, внутренняя убежденность в собственной правоте и беспощадное хладнокровие. Святослав спешил, торопился, словно бы опасался потерять драгоценное время и боялся не успеть. Иногда он впадал словно в оцепенение, сидел подолгу неподвижно и смотрел на шестиконечный Громовник, который подарил ему много лет назад старый Асмунд. Свенельд часто подступал к князю с расспросами, но тот словно не замечал его, смотрел мимо него своими пронзительными, голубыми, как само небо, глазами, в которых все отчетливей проступала вороненая сталь.

Обе армии сошлись в чудовищной битве при Аркадиополе, всего в двух днях пути от Константинополя, в которой войску Святослава противостояло войско ромеев под предводительством Варды Склира, по численности вчетверо превосходящее его. Жутью веяло от бескрайнего моря вражеских воинов, расплескавшегося перед россами — закованными в грозную броню клибанофорами, легкими и стремительными акритами, тяжелой генуэзской пехотой. Князь выехал вперед и стал перед своим войском, приподнялся на стременах и громко крикнул:

— Некуда нам деться, надо биться — волею или неволей. Не посрамим земли Русской, но ляжем здесь костьми, ибо мертвые сраму не имут. Если же побежим — будет нам срам. Так не побежим же, но встанем крепко. Я буду впереди вас. Если паду я — сами о себе позаботьтесь.

В предутренней тишине еще громче прозвучал ответ верной дружины:

— Где твоя голова ляжет, там и мы свои головы сложим!

В жуткой сече византийцы с трудом остановили Святослава. Послы Цимисхия запросили мира, предложив заплатить дань, и князь согласился, поредевшему и измотанному войску нужен был отдых, без которого Царьград мог оказаться ему уже не по силам. Этот мир стоил князю союза с печенегами.

Свенельд поежился, то ли от прохладного весеннего ветра, веющего над крепостью, то ли от еще не зажившей раны, полученной в той битве. Сзади неслышными кошачьими шагами подошел патрикий Калокир, сын стратига Херсонеса, посланный еще прошлым императором Второго Рима Никифором Фокой к Святославу с тайной целью втянуть Русь в войну с Болгарией, и таким образом ослабить оба славянских государства. Однако молодой посол не пожелал играть в грязные дипломатические игры, о чем прямодушно и заявил Святославу, предложив свою помощь в завоевании византийского престола. Удивленный смелостью, честностью и решительностью Калокира Святослав сделал его своим побратимом, поговаривали, что патрикий является тайным последователем культа Митры и люто ненавидит христианскую Византию, но правда это или досужие выдумки, знали очень немногие.

— Здрав буди, воевода! — громко приветствовал он Свенельда, — Еще не начинали?

— Нет, не начинали, — ответил старый варяг и, улыбнувшись в густую бороду, добавил, — Что-то задумался я. Наверное, старею.

Воевода поднял вверх руку и городские ворота начали медленно, со скрипом, отворяться. Из крепости один за другим стали выходить полки россов, одетые в блестящие кольчуги, вооруженные длинными копьями, острыми мечами и боевыми топорами, могучими палицами, укрытые большими, почти в человеческий рост, червлеными щитами, над которыми реяли красные стяги с изображением Солнца. Полки строились в боевой порядок, словно бы собирались вступить в схватку с невидимым врагом, который притаился где-то там, за Карпатскими горами.

— Никогда не понимал вашего пристрастия биться в пешем строю, — произнес Калокир, восторженно глядя на совершающие маневры войска, — Но всегда восхищался этим умением!

Действительно, россы предпочитали биться пешими, хотя, конечно, была и конница, да и для передвижения у каждого воина был конь. Большие щиты, упирающиеся в землю, длинные копья при правильном построении являли собой непреступное препятствие для любой вражеской конницы, с флангов же дружину прикрывали конные либо печенеги, либо мадьяры. Но в этот раз все складывалось не лучшим образом. В битве при Аркадиополе передовые отряды печенегов попали в засаду и многие были убиты, оставшиеся же рвались в бой, желая отомстить византийцам. Мир, который заключил с ромеями Святослав, они восприняли как свое личное оскорбление и покинули князя, мадьяры же вовсе отказались участвовать в походе, ибо враждовали с печенегами с давних пор.

Таким образом, фланги русского войска остались оголенными. Это и было одной из причин, по которой десятитысячная часть русского войска под предводительством воеводы Свенельда отошла к Преславу. Горные дороги, ведущие в город-крепость, были труднопроходимы и даже небольшое войско, вовремя предупрежденное, могло успешно сдерживать огромную рать Византии. Основное же войско россов во главе с князем Святославом отошло к Доростолу. И теперь Свенельд приказал вывести из крепости шесть тысяч воинов и совершенствовать действия пехоты против вражеской конницы, вел их старший сын воеводы Ратибор.

Глава 2

Как быстро летит время! Не успеешь оглянуться, и вот, уже седина в волосах, нестерпимо ноют раны на непогоду и все чаще хочется просто жить, вспоминая былые брани, дальние походы, снова и снова переживая радость побед и горечь потерь верных друзей, которые бились с тобой плечом к плечу. Хочется просто гордиться своими сыновьями Ратибором и Лютом, гордиться молодым князем, которого именно он, Свенельд, воспитал воином и обучил ратному делу. Эх, видимо и вправду пришло время старому воеводе снять боевые доспехи и отправиться на покой. А пока он все так же стоял на высокой крепостной стене внешнего города и наблюдал за тем, как его старший сын руководил полками, занимающимися воинскими упражнениями за пределами крепости.

— Послушай, воевода, — снова обратился к нему Калокир, все это время стоявший рядом и с нескрываемым удовольствием наблюдавший за ратными занятиями россов, — А кто руководит стражей на дорогах в Преслав?

— Известно кто — князь Глеб, брат Святослава, — ответил старый варяг, — Но его сейчас нет в Преславе, он в Доростоле. А что не так?

— Князь Глеб — христианин? — пристально глядя в глаза Свенельду, спросил Калокир.

— Да, христианин, в его дружине много христиан, как, впрочем, и в самом Киеве. Не понимаю — куда ты клонишь, патриций?

— И ты им доверяешь? — не отступал Калокир, — Мы воюем с христианами, а у нас в войске их единоверцы, воевода, ты бы поговорил со Святославом, предостерег его.

Свенельд наконец не удержался:

— Да о чем говорить, Калокир? — раздраженно бросил он, — Неужели ты думаешь, что брат способен переступить через свою кровь и предать брата своего на смерть? Много на Руси христиан, живут они бок о бок с нами, и, хотя конечно, смешная вера их, но ничего плохого я от них еще не видел.

— Очнись, воевода! Запомни — нет у тебя больше брата, если он отверг веру предков и обратился в христианство! Ибо они сами за себя свидетельствуют: «Предаст брат брата на смерть, и отец — сына; и восстанут дети на родителей, и умертвят их».

— Послушай, Калокир, — Свенельд большим усилием воли взял себя в руки, — Я знаю, у тебя с христианами, скажем так, непростые отношения, но это в Византии, а у нас на Руси все совсем по-другому. А что касаемо верности стражи, так давай у них самих спросим, ибо вот, они сами едут нам навстречу, — он протянул руку и указал на группу всадников, выехавших вдруг на большое поле перед городскими стенами, — Смотри!

Действительно, десяток конных воинов вынырнул внезапно из узкого горного ущелья, остановился, словно бы осматриваясь на незнакомой местности. Один из всадников обнажил саблю, сверкнувшую в лучах яркого солнца словно молния, поднял ее над головой и взмахнул клинком в направлении крепости. В следующее мгновение на поле выехала уже сотня всадников, потом тысяча, потом десять тысяч, двадцать, тридцать… Непонимающим взглядом Свенельд смотрел на разливающуюся из узких горных ущелий лаву воинов, одетых в грозную броню, в ушах нестерпимо нарастал страшный гул от топота тысяч ног, ржания коней и глухих ударов мечей о щиты, которыми византийцы гнали себя вперед.

— Тревога! — закричал Калокир, — Тревога! Византийцы! — он судорожно схватил воеводу за рукав, — Ворота, Свенельд! Надо закрывать ворота!

В ужасе варяг отшатнулся от патриция, ибо закрытие ворот означало верную гибель росских воинов, находящихся за пределами крепостных стен. Гибель сына. Он глубоко вдохнул и во всю силу своих легких закричал, стараясь перекричать страшный грохот приближающегося врага:

— Ратибор, скорее заводи войско в крепость! Скорее! — он впился взглядом в высокую фигуру своего сына, который в это самое время, привстав на стременах, вглядывался в глаза надвигающейся смерти, — Умоляю, скорее…

Ратибор смотрел на византийскую орду, которая наваливалась словно страшный, липкий кошмар, приснившийся накануне. Вот впереди «бессмертные» — личная гвардия императора Цимисхия, отборная конница, тяжелая пехота, наемники-франки, арабы, за ними осадные машины и камнеметы. Он прикинул расстояние до передовых отрядов византийцев — нет, не успеют они вернуться в крепость под защиту высоких городских стен, быстрая вражеская конница нагонит их и на плечах бегущих ворвется в город. Как все-таки быстро бежит время. И не будет уже никогда седины в волосах, не будут ныть старые раны к непогоде и никогда не захочется просто жить, вспоминая былые битвы и верных друзей, с которыми бился плечом к плечу.

— Закрыть ворота! — громко закричал Ратибор городской страже и в тот же миг на него устремились тысячи глаз, у которых он вдруг разом отнял последнюю надежду. Но на самом деле надежды не было. Осталась только честь и слава предков, которую нельзя посрамить даже перед лицом гибели.

— Сомкнуть щиты! — скомандовал он и шесть тысяч червленых дубовых щитов, оббитых железом, сомкнулись в грозном ожидании. Ратибор выехал вперед перед строем и остановился, глядя на тех, с кем пойдет он сегодня дорогою смерти:

— Велесова суда никому не избежать! Днем раньше, днем позже — нам то не ведомо. Но одно знаю точно — еще до захода Солнца все мы будем в полку Перуновом, и негоже нам предстать пред лицом Его, покрытыми позором, так станем же крепко друг за друга, да за тех, кто ждет нас там, в светлом Ирии!

Ратибор спешился, отпустил коня, потрепал его по длинной гриве в последний раз и встал в строй как простой воин. Дружина изготовилась, собралась внутренне, сомкнула строй и сделала первый шаг вперед. Потом второй. Потом еще и еще, и вот уже шесть тысяч руссов, ревя, словно дикие звери, понеслись навстречу византийскому войску.

Глава 3

Печально осеннее солнце. С тяжелым сердцем возвращались россы из первого похода князя Игоря на Царьград, когда византийцы пожгли их суда неведомым огнем, отчего объединенное войско славян, варягов и русичей не смогло одолеть греков. Но для Свенельда та осень стала самой счастливой, потому что той осенью его молодая жена родила ему его первенца Ратибора.

Память сохранила все до мельчайших подробностей. Вот малыш в первый раз садится на коня, вот стреляет из лука и бьется на еще детских деревянных мечах с маленьким Святославом, ибо они были ровесниками и росли вместе, будучи к тому же еще и родственниками. И когда Ратибор возмужал, отец отдал ему свой собственный меч, с которым он ходил во второй поход Игоря, из которого они вернулись, покрытые славой. Меч, который выковал лучший кузнец Киева, сам Славимир, маленькому же Святославу его отец князь Игорь подарил меч своего отца Рюрика, выкованный в далекой Арконе мастером Ульфбертом. В первом своем бою Ратибор сражался плечом к плечу со своим отцом. Это было тогда, когда…

— Свенельд! Свенельд! — громкий голос Калокира заставил его вздрогнуть всем телом, — Очнись! Оплакивать мертвых будем потом, если сами будем еще живы!

Воевода с трудом пришел в себя. Он снова стоял на крепостной стене болгарской столицы, которую атаковали византийские войска, выходящие из горных ущелий и с ходу устремляющиеся на штурм Преслава. Миру живых не ведом покой, но и смерть еще надо заслужить. Свенельд крепко, до хруста, сжал рукоять своего меча:

— На стены, — хрипло прошептал он.

— На стены! На стены! — разнеслось вокруг и четыре тысячи россов устремились на свои боевые позиции. Натиск византийцев усиливался с каждым часом, латники Второго Рима остервенело лезли на стены, осыпая защитников крепости кучей стрел, рубились на лестницах и били таранами в городские ворота. Русичи экономили стрелы и силы, били наверняка, лили на противника кипяток и раскаленную смолу, держались из всех сил. Только к утру следующего дня войско православного владыки Иоанна Цимисхия прорвало первый круг обороны россов, и ворвалось в крепость. Рухнули под напором огромных таранов ворота и муравьиное полчище ромеев захлестнуло стены.

— Калокир! — громко крикнул Свенельд, — собери всех оставшихся воинов, оружие, коней и отступай во внутренний город, я с дружиной сдержу греков!

Преслав состоял из двух частей — внешнего города, окруженного десятиметровыми стенами с главными городскими воротами и сторожевыми башнями, и внутреннего города — комплекса царских зданий, также окруженного каменной стеной. Во внутреннем городе было три дворца, сложенных из крупных камней, в том числе краса и гордость Преслава — Большой дворец или Тронная палата. Именно во внутреннем городе и укрылась оставшаяся часть войска Свенельда.

Цимисхий был в бешенстве — положить столько сил на преодоление казавшихся неприступными внешних городских стен, понести огромные потери и снова оказаться перед не менее неприступными стенами дворца! Укрывшись во внутреннем городе и укрепившись, русичи оказали ромеям отчаянное сопротивление. В конце концов, император, на исходе вторых суток штурма, не желая более терять наемников, приказал закидывать дворец горшками с зажигательной смесью.

— Что будем делать, воевода? — воины обступили Свенельда, с тревогой вглядываясь в сполохи огня, мечущегося на крышах дворцов, которые в наступающих сумерках казались грозными зарницами, несущими погибель.

— Останемся здесь — сгорим, а если и не сгорим, все равно умрем! Если нашлись те, кто привел ромеев по ущельям, найдутся и те, кто откроет им ворота, или покажет тайные ходы, которым тут несть числа. Выход один — прорываться в Доростол с боем!

— Но ведь это верная смерть! — в напряженной тишине голос Калокира предательски дрогнул, выдавая полное напряжение душевных сил патриция и всех, кто остался в строю и мог держать в руках оружие.

И тут вдруг Свенельд рассмеялся, громко, заразительно, от всей души:

— Не спеши хоронить себя раньше времени, друг мой! Ты все время спрашивал меня, почему мы сражаемся пешими, сегодня ты увидишь, как мы сражаемся конными, — и добавил, возвысив голос, так, чтобы его слышали все:

— Седлайте коней! Возьмите с собой только самое необходимое — оружие и доспехи! Все лишнее не отпустит вас из мира мертвых!

И когда огромные чертоги царей Болгарии были уже объяты пламенем, главные ворота дворца вдруг отворились, и во вражеское войско врезались две тысячи всадников, сметающих все на своем пути. Византийцы, среди которых более половины были наемниками, уже приступили к грабежу, стремясь побыстрее добраться до царской казны, и не ожидали решительных действий горстки смельчаков, запертых за стенами. Страшным смертельным плугом прошли россы по царьградскому войску, и пробились к главным воротам, оставляя за собой окровавленную борозду из трупов вражеских воинов.

Несколько тысяч всадников противника бросились в погоню. На подходе к ущелью воины Свенельда разделились, одна половина продолжила путь далее, вторая укрылась за камнями, и когда ромеи пронеслись мимо них, увлекшись погоней, ударили им в спину. Византийцы заметались в узком пространстве, падали на землю, пронзенные мечами и копьями, оглушенные топорами, пытались спастись на отвесных склонах, срывались и падали вниз.

Русичи, не задерживаясь, неудержимо неслись вперед, рубили с седла, пробивая себе дорогу сквозь вражескую рать. В вечерних сумерках, словно бы вослед уходящему солнцу, дружина Свенельда, подобная раненому, истекающему кровь зверю, ушла в Доростол, где стоял с основным войском князь Святослав Храбрый.

Глава 4

Наступает время и снова приходит весна в мир, дуют теплые ветры с далекого юга и юное солнце, словно израненный в бою воин, напившись живой воды, набирает былую силу. И льется с небес яркий свет, подобно дождю, разливается по крышам, каплями стекает вниз, падает на светлые пряди волос, на едва пробивающуюся бородку, на красный камзол, украшенный затейливыми узорами из парчи, на сафьяновые сапожки, со слегка загнутыми вверх носками. Он сидит на стуле напротив Святослава, щегольски закинув ногу на ногу и весело щурится от солнечного света. Княжич Глеб, любимец матери. Младший брат и предатель.

А может быть нет? Может, не прав Свенельд? И почудилось все старому воеводе и не виновен Глеб? И не было горящего Преслава и восемь тысяч павших там русичей не смотрят теперь пристально на него с немым укором, требуя справедливого суда, если уж не на том свете, то хотя бы на этом. С трудом гнал Святослав от себя эти мысли, пытался убедить себя в необоснованности своих подозрений, оправдывал брата, но где-то в самом глубине сердца знал — это он, Глеб, виновен в самом тяжком преступлении, которому нет прощения — в предательстве. И теперь он сидел перед ним, гордый, надменный, боготворимый городской чернью, обласканный знатью и купцами киевскими, христианин сам и покровитель христиан, предводитель дружины крещенных варягов и руссов, которых в войске князя было немало.

Постепенно, шаг за шагом, Святослав начинал осознавать связь между событиями в его жизни, которая прежде ускользала от него, но и непознанная, мучила и тревожила. Странная смерть отца, брошенного своей дружиной в землях древлян и жестокая месть матери, которая будто бы заметала следы совершенного преступления, ее отчаянные метания по чужим землям якобы с целью нового замужества, подлая Хазария, торгующая русскими невольниками на рынках Византии, и, наконец, сам Второй Рим, плетущий интриги и здесь, в Болгарии, и в далеком Киеве, почитающий себя центром вселенной, с императорами, в славе своей подобными лишь солнцу.

— Что смотришь, брат? — усмехнулся Глеб, — или не признал?

Святослав не ответил, словно бы ничего не слышал, все еще пытаясь оправдать молодого княжича, если не как князь, то хотя бы как старший брат.

— Что они посулили взамен? Киев? Новгород? — наконец спросил он.

Глеб вспыхнул, дернулся, словно бы от удара, впился глазами в Святослава, подался было вперед, но под взглядом князя отпрянул назад, откинулся на скамье, снова издевательски ухмыльнулся:

— Не понять тебе! Не вместить в свою варварскую голову, как мать не старалась, — постепенно он воодушевлялся, увлекался все больше, любуясь самим собой в своем красноречии, будто в зеркале, — Царствие небесное! Слово Божие нести, данное Господом нашим Иисусом Христом, свет Истины, чтобы верующим в Него не погибнуть, но войти в жизнь вечную!

Но Святослав уже не слушал его. Три дня назад, когда оставшиеся в живых воины Свенельда, вырвавшись из осажденного Преслава, израненные и измотанные в боях, вернулись в Доростол, князь тотчас велел произвести дознание и узнать, почему ромеи смогли подойти к городу незамеченными. И сегодня он уже знал о сношениях знатных христиан Болгарии с Иоанном Цимисхием, императором Византии, о вовлеченности крещенных варягов во главе с Глебом в этот заговор, о его намерении убить Святослава и сесть на княжении в Киеве, истребив всех его наследников, овладеть всей Русью, присягнув на верность Византийской империи.

Святослав не случайно оказался в Доростоле, этот город был резиденцией патриарха Болгарского, церковным, христианским центром Болгарии, и князь интуитивно чувствовал опасность, исходящую от него. Дурные предчувствия оправдались в самое неподходящее время и самым жестоким образом. Дело стремительно шло к развязке. Утром дозорные сообщили о приближении византийского войска. Времени больше не было. Суд был быстр, жесток и справедлив. Около трехсот заговорщиков были казнены, среди них были высокопоставленные служители церкви, болгарская знать и русичи, принявшие христианство, остальных неблагонадежных заперли в городской тюрьме до дальнейшего расследования.

Кроме того, князь послал гонцов в Киев с приказом разрушить все христианские церкви, а священнослужителей изгнать из города. Некоторые воеводы попытались было возразить ему, но князь был непреклонен:

— Разве не видите, что наш нынешний враг гораздо сильнее, изворотливей и опасней, чем все предыдущие? Он не стоит с войском под стенами наших городов — он точит, словно червь, сами основы, на которых стоят наши крепости, саму нашу Веру; не уводит в полон наших жен, стариков и детей — он порабощает души людские, дух народа нашего, рвет верви памяти нашей, кои тянутся с незапамятных времен от Богов наших, кои суть предки наши славные. Враг наш не служит Богам, но служит лишь самому себе, ради славы своей, власти и богатства, и нужен ему весь мир под единым Царем, что пасет народы жезлом железным. И не будет нам покоя, пока стоит Византия!

Воеводы смотрели недоуменно, хмурили брови, но перечить князю не смели, зная его крутой нрав и горячность. Занялись приготовлением к противостоянию с войском Цимисхия — вдоль городских стен вырыли глубокий ров и заполнили его водой. Не дожидаясь осады Доростола, Святослав вывел войско из города, чтобы встретиться с противником на открытом пространстве лицом к лицу.

— Иду на вы! — грозно прозвенело в воздухе, напоенном жарким полуденным солнцем.

Жаркая сеча не выявила победителей, несмотря на многократное численное превосходство, византийцы не смогли одолеть россов, но и тем в свою очередь не хватило сил опрокинуть ромеев. Много раз инициатива переходила от одного войска к другому, но ни одни, ни другие так и не смогли одолеть врага. Наконец уже под вечер войско Святослава отступило под стены крепости.

Утром Цимисхий отдал приказ возводить напротив городских стен укрепленный военный лагерь, его обнесли рвом с насыпью, гребень укрепили дополнительно щитами и кольями, воткнутыми в землю и направленными в сторону противника. Между тем по реке прибыл византийский флот, в составе которого были и суда для переброски солдат, и знаменитый «греческий огонь», таким образом, путь отступления по воде для русичей был отрезан. Началась осада.

Глава 5

На третий день византийцы пошли на приступ. Россы без потерь отбились, нанеся противнику немалый урон, всеобщее воодушевление, охватившее после этой победы все войско, князь несколько поубавил:

— Это всего лишь разведка, Цимисхий послал в бой самых слабых, неумелых воинов, которых не жаль, с одной лишь целью — найти наши слабые места. Поищем же бреши и в его обороне. Седлать коней!

Вскоре несколько тысяч всадников, одетых в грозную броню, вышли из Доростола, легко преодолели заградительные укрепления и ударили по передовым позициям византийцев. Вражеская пехота заметалась, паника охватила ряды противника, россы, ведомые воеводой Свенельдом, прошлись клином вдоль лагеря ромеев, сокрушая все на своем пути. Лишь через полчаса Цимисхию удалось восстановить управление своим войском, собрать многочисленную конницу и пойти навстречу противнику. В короткой схватке был тяжело ранен сам Свенельд, больная рука, так и не зажившая до конца после битвы под Аркадиополем, предательски дрогнула и не смогла удержать щит, подставленный им под удар византийского воина. Дружинники не позволили пленить своего предводителя, ощетинившись копьями, всадники русичей организованно отступили за стены крепости, византийцы же не решились преследовать врага, помня меткость их лучников.

— Подвел я тебя, князь, — ворчал, морщась от боли, Свенельд, когда его осматривали лекари. Левая рука висела плетью, сломанные ребра мешали дышать, но жизнь старого варяга была вне опасности, чему Святослав был рад, улыбаясь, подбадривал своего учителя:

— Хорошему воеводе прежде всего нужна голова, а руками твоими пока пусть побудет кто-нибудь, вот, скажем, Калокир?

Патриций, улыбаясь, согласился:

— Конечно, если уж голова моя ни к чему, пусть хоть руки пригодятся!

Между тем продолжили военный совет, Свенельд обстоятельно рассказывал о недавней битве, в которой получил свое злополучное ранение:

— Лагерь византийцев укреплен неплохо, тем более, после нашей сегодняшней атаки они укрепят его более основательно, в лоб их уже не возьмешь. Теперь будут наготове, подтянут резервы, станут держать наготове конницу, тяжелую пехоту.

— Откуда же они все это возьмут? — спросил Святослав и тут же сам и ответил, — Только из лагеря на той стороне Днестра, стало быть, он теперь не так укреплен, как этот. Ударим по нему. А чтобы не попасть под «греческий огонь», пойдем ночью малым числом на нескольких ладьях, высадимся на берег и ударим в лоб, подожжем ромейские суда, сколько сможем, но главное — добудем запасов еды, необходимой нам для того, чтобы выдержать осаду.

Следующей же ночью около трехсот отборных дружинников под предводительством самого Святослава, погрузившись на корабли, спустив паруса, на веслах пошли на противоположный берег Днестра. Ночь была безлунной, шел мелкий дождь и сквозь клочья тумана, который стелился по-над водой, словно снежная поземка, с трудом угадывались очертания византийских судов, стоящих вдоль кромки воды. Тихо высадились на берег и молниеносно ударили по страже, охранявшей склады с продовольствием. В то же время лучники своими огненными стрелами подожгли несколько десятков ромейских судов, отчего на пристани началась настоящая паника, которой и воспользовались воины Святослава. Все ладьи, на которых приплыли россы, были заполнены зерном, овощами, рыбой и прочими припасами, так, что вода едва не перехлестывала через борт.

Византийцы, наконец, сообразив, в чем дело, приготовили «греческий огонь», но из-за неразберихи и плохой видимости ударили по своим, чем еще больше добавили паники в свои ряды. В это время русичи уже были на другом берегу, где неожиданно для себя обнаружили большой обоз, идущий из ограбленных византийцами провинций Болгарии в лагерь противника. Могучий Икмор с пятью десятками дружинников разметал охрану обоза и увел его в крепость, где уже находился Святослав. Теперь длительная осада была не страшна.

Цимисхий был в бешенстве. Последовали скорые расправы над виновными, но вскоре император сменил гнев на милость, когда узнал о прибытии аръергарда своей армии под командованием Василия Нофа. Он доставил из Преслава осадные стенобитные орудия, командовал которыми родственник Цимисхия Иоанн Куркуас. Вскоре последовали первые обстрелы Доростола, большие разрушения и жертвы среди воинов Святослава, что при многократном численном превосходстве византийцев не сулило ничего хорошего.

Решили сделать вылазку с одной лишь целью — уничтожить орудия, и утром десять тысяч русичей под предводительством воеводы Икмора пошли на неприятеля. Мощным клином они врезались в ряды ромеев и вскоре пробились к камнеметным машинам, принявшись сходу рубить их и жечь огнем. Наученные горьким опытом, византийцы вскоре отправили подкрепление в виде своих самых опытных и свирепых воинов — так называемых «бессмертных», которые являлись личной гвардией Императора, ведомые арабом Анемасом, сыном критского эмира. Они выстроились полукругом, ощетинились копьями и, гарцуя на своих великолепных конях, понеслись навстречу россам. Вдруг из императорского шатра выбежал человек, одетый в роскошные доспехи и вооруженный дорогим оружием, сел на коня и в окружении «бессмертных» помчался в атаку.

— Это Цимисхий! — воскликнул Икмор, — Император!

Такая удача выпадает только раз в жизни, воспользоваться суматохой и стремительным рывком достать предводителя неприятеля, одним ударом меча решить исход битвы. Он привстал на стременах, еще оценивая обстановку. Камнеметные машины — грозные чудовища, несущие смерть и разрушения — были изломаны, изрублены в клочья и их остатки догорали на земле, оставалось довершить еще одно дело, раз уж сам Бог войны показывает свое благоволение.

Икмор велел войску отступать в крепость, сам же, взяв с собой три дюжины всадников из своей дружины, указал им на фигуру византийского императора:

— Клянусь именем Громовержца, сегодня мы покроем себя немеркнущей славой, которая не перестанет сиять и через века!

Острым клинком врезались они в строй «бессмертных», рубя их с седла длинными мечами, опрокидывая копьями, прикрываясь тяжелыми щитами, продвигались вперед, получая удары со всех сторон, прокладывая себе путь среди падающим наземь тел неприятеля. И с каждым новым шагом вперед их становилось меньше, но русичи шли вперед, презирая смерть, продолжали биться, крушить врага, неумолимо продвигаясь к намеченной цели. Вот и император, в окружении всего лишь нескольких телохранителей, на расстоянии одного удара меч, в золотых доспехах, сверкающих, будто само солнце.

Икмор обрушился на охранников Цимисхия всей своей мощью, разметал их, одного пронзил копьем, двух других поразил мечом, опрокинул императора и тот вылетел из седла, свалился наземь, словно мешок, набитый требухой. Икмор соскочил с коня, шагнул к нему и со всей силы вонзил свой меч ему в грудь. Слава Перуну! Слава Златокудрому! Со смертью Цимисхия вся его армия рассыплется в прах, поражение под Преславом обернется победой, и гибель многих храбрецов из числа русичей будет не напрасной! Он снял двумя руками шлем поверженного врага, отбросил его в сторону и обомлел. Черные курчавые волосы, коротко постриженная борода, характерные южные, маслянистые глаза, ибо сам Цимисхий был армянином, но это был не Император Византии.

— Во имя Рода Всевышнего, кто это? — прошептал одними губами потрясенный воевода.

— Это Куркуас, двоюродный брат императора, — раздался рядом тихий, низкий голос, — Ты сильно ошибся, рус.

Икмор медленно поднял глаза. Он стоял над телом поверженного противника, один из трех десятков воинов, бросившихся навстречу славе, которые пали на поле битвы, так и не сумев достичь цели. Вокруг него верхом на своих восхитительных скакунах не спеша кружили «бессмертные», замыкали кольцо, словно старый матерый хорт, сужающий круги, перед последним прыжком. Посреди этого круга, напротив Икмора, спешившись, стоял высокий черный араб, могучий, неутомимый и безжалостный, с обнаженной сверкающей саблей из великолепной дамасской стали. Это был Анемас, предводитель «бессмертных».

Воевода глубоко, во всю грудь, вдохнул, посмотрел в бездонное синее небо и, плохо скрывая подступившую к горлу досаду, попытался улыбнулся. Только теперь он понял, как неимоверно устал. Его доспехи были буквально искорежены от многочисленных ударов, которые приняли русичи на себя во время своей стремительной атаки, плечи и руки нестерпимо болели от усталости, а из кольчуги, разорванной под правым боком, медленно текла темная, липкая кровь.

— Негоже опаздывать на службу в Перунов полк, — тихо проговорил Икмор, весь подобрался, поднял меч, пристально посмотрел в глаза врагу и они медленно начали сходиться…

Уже в сумерках несколько византийский всадников, с гиканьем и улюлюканьем, приволокли его обезображенное тело к стенам Доростола и бросили напротив городских ворот.

Глава 6

Морозный северный ветер с размаху бьет в лицо, пробирает до самого нутра, железной хваткой сжимая легкие, наполняя их безудержным восторгом и радостью. Яркое солнце слепит глаза и сверкает на белоснежном снегу, который укрыл все на свете, покуда хватает глаз, густой пар валит из конских ноздрей, и они, совсем еще дети, несутся во весь опор по главной городской дороге. Зазевавшиеся прохожие шарахаются в стороны, неуклюже валятся в снежные сугробы и что-то кричат им вслед. Потом старый Асмунд, уже тогда старый и седой как лунь, отчитывает их, грозно глядя из-под своих кустистых бровей, пряча улыбку в густую бороду. Пока они еще все вместе, неразлучны и преданны той дружбе, которая бывает только в детстве, юные Ратибор, Икмор и Святослав. Казалось, что все еще впереди, но впереди было лишь то, что соткано на прялке судьбы великой богиней Макошью.

И вот теперь он остался один. И все чаще Святослав ловил на себе взгляды, в которых скользило непонимание, неприятие, а то и откровенное осуждение этого похода, принесшего неисчислимые жертвы неведомо за что, на чужой земле, так далеко от родного Киева.

Князь смотрел на кровавое красное солнце, заходящее за горизонт, на медленно разгорающееся звезды, пылающие, словно угли в костре, на багровый закат, догорающий там, внизу, за стенами крепости, смотрел и молился. Приближалась ночь накануне Перунова дня и как только солнце окончательно скрылось из глаз, ворота Доростола распахнулись и россы, обнаженные по пояс и вооруженные одними лишь мечами, вышли из крепости и при свете факелов стали искать по всему полю тела своих павших товарищей. Вскоре под крепостными стенами зажглись огромные погребальные костры, пламя от которых достигало самих небес, слизывая даже высокие звезды, склонившиеся над осажденным ромеями городом.

Русичи стали полукругом перед кострами и запели свои погребальные песни, от которых кровь стыла в жилах, затем привели пленных, захваченных во время своих вылазок, и тут же стали приносить их в жертву. Византийцы, поднятые по тревоге во всем вооружении, с ужасом смотрели на кровавое священнодействие, не в силах пошевельнуться. Что-то темное, смертельно опасное, бездонное, полузабытое и родное веяло от всего этого, и некоторые после клялись, что видели огромного Великана, ростом до самого неба, одетого в длинную волчью шкуру мехом наружу, с белыми, как снег, волосами и бородой, развевающимися на ветру, в шапке, увенчанной турьими рогами и с посохом в руках, на который Он опирался, когда шел по звездам.

На следующий день назначили совет, на который пришли все князья, воеводы и знатные воины. Были здесь и новгородцы Волк с Горыней и Волхом, древляне Избор и Кудеяр, лютич Осмол с сыновьями Белояром и Воиславом, словене во главе с Яросветом, варяги Ставр, Коловрат и Рогволд и еще многие храбрые вои, которые пошли в этот поход со Святославом. Воевода Волк предлагал в одну из безлунных ночей погрузиться на ладьи и тайно покинуть Доростол, памятуя о том, как он ушел из Переяславца во время мятежа, устроенного сторонниками ныне покойного императора Византии Фоки, когда Святослав был вынужден вернуться в Киев, внезапно осажденный печенегами. Но с этим многие не согласились, ибо греки, после молниеносного нападения россов на их корабли, наверняка учли свои ошибки и умножили охрану и могли сжечь своими огнеметными машинами весь флот князя.

Варяги настаивали на переговорах с Цимисхием, что по их мнению выглядело скорее ничьей, чем поражением. С их предложением были согласны многие, кто уже не видел смысла в продолжении похода:

— Одну дань мы уже от ромеев взяли, как и предки наши делали, можно и домой воротиться, тут ничего постыдного нет, ведь возвращаемся мы непобежденными. Да и зачем нам мир с Болгарией при войне с Византией? Ведь купцы киевские и новгородские торгуют с ромеями издревле, да и воины многие наши служат у императора, пользуясь его большим расположением. Так стоит ли продолжать войну, княже?

Но Святослав уже не слушал, память уносила его в такую далекую теперь юность, когда он в первый и последний раз был в столице Византии Константинополе. Его мать княгиня Ольга ездила в Царьград с посольством, через два года после своего первого визита, когда и приняла там крещение. Жалкие попытки сватовства императору Константину Багрянородному не увенчались успехом, и она попыталась женить старшего сына Святослава на греческой царевне, однако и это предприятие закончилось грандиозным провалом. Император в открытую унижал ее, оказывая внимание не как к правительнице великой северной державы, а как к рядовому послу, сыну же ее и его людям и того меньше, как к прислуге. Однажды, на очередном обеде, он, смеясь, поднял кубок с вином, которого выпил уже изрядно, и громко произнес:

— Если когда-нибудь, какой-нибудь народ из этих неверных и худородных жителей Севера потребует войти в свойство с царем Ромейским и взять его дочь в жены, то немедля надлежит такое их неразумное требование отклонить!

Последние его слова потонули в дружном хохоте придворной знати. Княгиня, согласно этикету, стоящая сбоку от трона, где восседали императрица и ее невестка, глупо улыбалась, сдерживаясь изо всех сил, чтобы не разрыдаться от стыда. Юный Святослав покинул Константинополь, не дожидаясь окончания визита.

Презрительно смотрел он на раскинувшийся перед ним Город городов, сидя на носу ладьи, отплывающей от пристани — смотрел на омерзительных рахдонитов, торгующих рабами на городском невольничьем рынке, на наемников со всего света, воюющих за звонкую монету, служителей новой веры, готовых за деньги боготворить любую власть, лишь бы быть обласканными сильными мира сего и возвышаться над чернью. Взгляд юноши упал на городские ворота, где еще совсем недавно висел щит, прибитый самим Олегом Вещим в знак победы свободного Севера над глумливой империей Юга. Теперь же на воротах висел герб Второго Рима, уродливый двуглавый орел, увенчанный двумя императорскими коронами и держащий в лапах своих меч и крест.

Старик Асмунд, сопровождавший Святослава в этой поезде, сидел рядом с юным князем на скамье и молчал. Наконец, тяжело вздохнул:

— Не печалься, княже, все образумится. Все, что ни посылают нам Боги, все к лучшему.

Святослав резко повернулся к нему, сжав кулаки, засопел, раздувая ноздри, подался вперед, на глазах его блестели слезы:

— Почему же Они позволяют свершаться такому? Почему терпят эту мерзость и срам? Почему не уничтожат это гнездо, в котором змеи поедают даже самих себя ради власти над себе подобными и ради богатства?

— А зачем Боги дали тебе в руки меч? — твердо спросил Асмунд, — Или ты думаешь, что Они должны все делать за нас самих? Сварожье Коло вертится, время Светлых Богов уходит, и сила Их слабеет, потому все теперь зависит от нас. Суть Византии первым понял Олег Вещий, но сил разгромить ее у него не хватило, надо было строить Русь, укреплять границы, многое заново создавать. Отцу твоему Игорю не суждено было завершить дело, начатое Олегом, руки наемных убийц византийских дотянулись до самого Киева, поэтому теперь это твой жребий, князь. Ибо нет у нас надежды, кроме как на князя нашего Святослава Игоревича, и нет князя, кроме него. Возмужай же, Святослав, и прими власть, данную тебе самим Родом Всевышним, заверши дело, начатое твоими предками славными, Олегом Вещим и Игорем Рюриковичем!

Дружинники, сидевшие на веслах, перестали грести, один за одним вставали со своих мест и полукругом обступали молодого князя. Те, кого он знал с самого своего рождения, с кем ел с одного острия ножа и пил из одной братины, стоял плечом к плечу во время жаркой битвы и с кем вместе смотрел в глаза Смерти. Наконец, Свенельд вышел вперед, крепко взял его за плечо и громко сказал:

— Святослав, твоя дружина пойдет за тобой и в огонь и в воду!

Глава 7

И вот теперь, много лет спустя, он не знал, что сказать своим братьям по оружию. Что сказать тем, кто шел в самый кровавый бой только потому, что впереди них шел сам князь, а теперь эти люди просто не понимают самих замыслов Святослава, его призвания и его выбора, сделанного им много лет назад. Медленно, взвешивая каждое слово, в глубоком раздумье, словно бы разговаривая сам с собой, он наконец произнес:

— Неужели погибла слава, которая шла вслед за войском россов, легко побеждавших соседние народы и без кровопролития завоевывавших целые страны, и мы теперь позорно отступим перед ромеями? Говорите, что довольно нам дани от Византии, но разве мы какие ремесленники или оратаи, добывающие хлеб в поте лица своего, или же мы мужи крови, берущие оружие в руки для исполнения своего священного долга? Итак, братия, проникнемся же мужеством, которое завещали нам наши предки, вспомним о том, что мощь россов до сих пор была несокрушимой, и будем сражаться за свою жизнь. Не пристало нам возвращаться на Родину, спасаясь бегством; мы должны либо победить, либо умереть со славой, совершив подвиги, достойные мужей доблести. Последний раз я зову вас на бой, ибо память павших, оставшихся неотомщенными, вопиет во мне, и не смогу я обрести покой ни на этом свете, ни на том. Кто со мной?

Следующим утром городские ворота распахнулись, русичи стали выходить из крепости и строиться в боевом порядке. Задача стояла практически невыполнимая, против свыше ста пятидесяти воинов империи Святослав мог выставить лишь тридцать тысяч. Зная, что в отсутствии печенегов прикрывать фланги руссам будет некому, Цимисхий наверняка попытается охватить войско князя стремительным ударом конницы с фланга, поэтому предстояло ликвидировать опасность встречной атакой. Но как это сделать? Единственный выход был в том, чтобы собрать почти всех всадников, которых в войске руссов набралось немногим более шести тысяч, в единый кулак и ударить на противника в самый решающий момент. Решили отрядить в засадный полк пять тысяч воинов, остальные же выразили твердое желание сражаться на поле брани рядом со Святославом. Оставалось придумать, где спрятать такое количество конницы на поле боя, ведь за три месяца осады местность была хорошо изучена противоборствующими сторонами.

Ответ оказался неожиданным — внутри крепости, в самом Доростоле. Действительно, общее количество руссов было не известно Цимисхию, да и на отсутствие конницы ромеи вряд ли обратят внимание, ведь было общеизвестно, что руссы предпочитают сражаться в пешем строю. Резервный полк остался в крепости под предводительством Свенельда, который из-за полученной раны не мог участвовать в битве лично, но, обладая огромный опытом и чутьем, был, пожалуй, единственным, кто мог ввести воинов в бой в самый нужный момент.

— Не ошибись, воевода, ошибка твоя будет подобна смерти, — сказал напоследок Святослав, выезжая за городские ворота.

— Будь спокоен, княже, стар я уже ошибаться, — засмеялся Свенельд.

Битва началась тяжело. Полки Святослава медленно продвигались вперед, в надежде раздробить войско ромеев, яростно сопротивлявшихся, лишить его инициативы и разбить по частям. Цимисхий же, наоборот, ждал этого момента, ждал, когда руссы вклинятся как можно глубже, чтобы сокрушающим ударом с фланга закончить бой победой. И когда этот момент наступил, пятнадцатитысячная конница, усиленная «бессмертными» во главе с самим Анемасом, обрушилась на левый фланг руссов. Удар противника был настолько силен, что смял большие боевые щиты, которыми воины Святослава оборонялись от атак вражеских всадников, и длинные тяжелые копья, сделав их в мгновение ока ненужной, обременительной обузой. Строй начинал рассыпаться на глазах, и византийская конница стремительно обходя руссов, неумолимо заходила в тыл. Над войском князя нависла смертельная опасность.

Святослав развернул свою дружину, которая наотрез отказалась сидеть в засаде и изъявила желание быть рядом со своим князем, и киевляне ударили навстречу «бессмертным». Ромеи не сбавляли натиск, пользуясь численным превосходством, набрасываясь на россов по нескольку человек сразу, рубили саблями, кололи копьями. Дружина держалась, но силы были слишком не равны и воины князя медленно, но отступали.

— Святослав! Святослав! — ревело над полем брани. Это Анемас искал князя для поединка, надеясь, как некогда могучий Икмор, одним ударом решить исход битвы. Князь тоже жаждал сойтись с ним лицом к лицу, но в пылу битвы потерял его из виду. Внезапно предводитель «бессмертных» появился откуда-то сбоку и на всем скаку налетел на Святослава. Тяжелое копье ударило в щит, разбило его на части, скользнув по ноге, ушло в сторону, конь, вздыбившись, завалился на бок и придавил князя. Анемас соскочил на землю, выхватил меч, и, прикрываясь щитом, бросился на врага. Святослав же неимоверным усилием смог освободиться от придавившего его коня, но по-прежнему находился на земле.

Между тем араб был уже рядом, предчувствуя скорую и такую долгожданную победу, поднял меч, прицеливаясь, выглянул из-за щита поверх его верхнего края. Вдруг князь, изловчившись, распластавшись на земле, неожиданно со всей силы ударил своим мечом по нижней части щита Анемаса, от этого верхняя часть щита ударила тому по челюсти, послышался жуткий хруст ломающейся кости, и алая кровь брызнула изо рта на сверкающие доспехи. Святослав мгновенно вскочил на ноги, размахнувшись, со всего плеча ударил врага еще раз, выбив из его рук меч, и, наконец, в прыжке, вонзил свой меч Анемасу в горло. Предводитель «бессметных» захрипел, рухнул на колени и упал лицом вниз, в траву, щедро политую его собственной кровью.

Князь вынул меч из горла врага, не спеша вытер от еще горячей крови лезвие, легко вскочил в седло и посмотрел на византийцев, которые стояли вокруг плотной стеной и с ужасом и благоговением смотрели на него — Владыку Севера, Князя Россов, Сына Бога Войны, только что, на их глазах, тремя ударами повергшего в прах их лучшего воина, непобедимого Анемаса. И тут ворота Доростола распахнулись и из крепости, в тыл ромеям, так неосторожно пытавшимся обойти войска Святослава с фланга, ударила пятитысячная конница, свежая, стремительная и беспощадная. Обстановка на поле боя менялась буквально на глазах — русичи, воспрянув, теснили врага, который в панике бежал уже не помышляя о сопротивлении. Cвятослав летел впереди на своем коне в окружении верной дружины, круша врагов, еще немного и он завершит дело, начатое его славными предками, Византия с ее самозваными императорами, работорговцами-рахдонитами, черными колдунами новой Церкви, наемниками со всего света, торгашами, публичными домами будет уничтожена до самого основания. Сгинет, вслед за Хазарией, уродливая химера, циничная, лицемерная, подлая и жестокая, подмявшая под себя полмира.

Но, когда до вражеской ставки было уже рукой подать, неожиданно в лицо россам ударил сильный ветер, едва не опрокинувший их с коней, поднялась настоящая буря, взявшаяся невесть откуда, сверкнула нестерпимо яркая молния, и грянул гром. Впереди, прямо на них, несся Всадник на белом коне, огромный, могучий, в золотых доспехах, сверкающих как само солнце, от топота копыт его коня тряслась земля, в глазах полыхало пламя, а знаменем его был дым, стелящийся за ним подобно следу, по которому идет зверь, почуявший добычу. Всадник во весь опор скакал навстречу воинам Святослава, и ромеи, удивленные, останавливались, глядя на Него; павшие было духом, ободрялись, поднимали брошенное на поле брани оружие и снова строились в боевые порядки, готовые к новой битве.

Всадник остановился прямо напротив князя, осадил своего коня, сильным ударом, от которого вздрогнула земля, воткнул в землю копье, снял ослепительно золотой шлем и посмотрел ему прямо в глаза.

— Здравствуй, Святослав! — сказал Он и время остановилось.

Глава 8

Cеребристые волосы рассыпались по плечам, по доспехам, украшенным драгоценными камнями, позолоченные усы сверкали ярко, слепя глаза, слева к седлу был приторочен щит с изображенным на нем Громовым колесом, в правой Он сжимал обоюдоострую Секиру, сохраняющую свою силу в обоих Мирах, нашем и Ином, куда нет дороги живым. Из колчана Его торчали стрелы, подобные молниям, которые разят врага ведомого и неведомого, осмелившегося нарушить Границу, которую прочертил во Всемирье сам Отец Небесный. Конь под ним, словно Буря стреноженная, от которой веет мощью неведомой, бил копытом во Сыру Землю, и дрожали звезды высоко в небе, более не в силах удержаться на своих местах.

Усмехнулся тут зло князь киевский, тряхнул головой и не смог сдержать обиды своей, горечи и досады, подкатившей к горлу словно ком:

— Не Твоим ли именем водил я дружину свою в походы боевые? Не Твои ли идолы стоят в стольном Киеве, в Новгороде, в Ростове и всех других городах на Руси Светлой? Не Тебя ли почитаем мы Предком нашим, защитником родов русских, родов славянских, кои верви земные от тебя ведут? Так почему же Ты теперь идешь против меня?

Всадник тяжело вздохнул, князю на мгновение показалось даже, что Он как-то осунулся, сгорбился, от усталости или от еще чего, неведомо, словно был болен, как дряхлый старик, Срок которого близок.

— Я пришел не против тебя, Святослав, я пришел за тобой, — сказал Он тихо, будто ветер пробежал по опавшей листве, что лежит кровавым ковром под ногами, поздней осенью, от которой уже никуда не деться.

— За мной? — эхом отозвался князь, растерянно, словно оглушенный вестью, которую ждешь давно, так давно, что уже и не веришь, что она когда-нибудь придет, втайне надеясь на это, — Разве мое время вышло?

— Наше с тобой время вышло, — снова вздохнул Всадник, с сожалением развел руками и попытался было улыбнуться. Вышло неестественно и неискренно, словно первый снег, выпавший вдруг в октябре, который тает, еще не долетев до земли.

— Как же так? — Святослав отказывался верить, судорожно искал точку опоры, твердь, на которой можно крепко встать на ноги, — Почему?

— Как вращаются колеса Великого Круга одному лишь Роду Всевышнему ведомо. Уходят старые Боги, на их смену приходят новые. Будет Новое небо и Новая земля, ибо тому, кто следует Стезею Прави необходимо научиться ходить во тьме, — Он немного помолчал и добавил, — Тебе не выиграть эту битву, князь. Ты найдешь Меня на Волчьем острове, у Черной Скалы.

Всадник тронул поводья, Его конь снова вздыбился, разворачиваясь, но сделав несколько шагов, Он вдруг остановился, повернулся к Святославу, и, глядя куда-то вниз, то ли под ноги Своего коня, а то ли просто не хотел встречаться глазами с князем, вдруг тихо сказал ему:

— Ты прости…

Шум битвы снова ворвался в голову, забарабанил ударами тяжелых топоров о щиты, звоном мечей, хрустом поломанных копий, ржания коней и предсмертных хрипов умирающих, и пронзительные взгляды живых, смотрящих на него, кто со страхом и отчаянием, кто с трепетом и надеждой, окрыляющей перед последним шагом, словно благословление матери.

Всадника нигде не было видно. Византийцы, окрыленные было Его появлением, теперь были в явном замешательстве, в недоумении пребывали и россы, не зная, как объяснить появление необычного Всадника, так и Его внезапное исчезновение. Все смотрели на Святослава, в надежде, что он знает, что надо делать. Князь медленно, с натугой и нечеловеческим усилием, будто на него вдруг навалилась неземная тяжесть, обернулся к своим воинам, и, еле шевеля губами, чуть слышно произнес:

— Отступаем, всем укрыться в крепости, — лишившись последних сил, упал с коня на руки дружинников. Руссы организованно отступили в Доростол. Князь до вечера пролежал в беспамятстве, чем сильно напугал Свенельда, но с появлением первых звезд, что высыпали серебряными зернами на черной скатерти высокого южного неба, пришел в себя. Старый воевода долго не решался заговорить со Святославом, наконец, видя, что князю гораздо лучше, не выдержал:

— Княже, Русская земля далече, печенеги, сам знаешь, теперь с нами ратны, кто же нам поможет? Не пристало ли нам заключить мир с императором? Никто не хочет помирать на чужой земле.

Святослав, казалось, не слышал Свенельда, снова смотрел прямо перед собой невидящими глазами, и все так же сжимал в руке Громовое колесо, подаренное ему Асмундом в далеком детстве.

— Так что, княже, посылать послов Цимисхию?

Святослав в задумчивости только лишь кивнул головой, будто вглядываясь во что-то, ранее неведомое, которое надвигалось на него с пугающей скоростью из ниоткуда, словно стрела, летящая точно в цель.

На следующий день на берегу Дуная произошла встреча византийцев во главе с Цимисхием, и россов под предводительством князя Святослава. Император был в приподнятом настроении, в самом деле, мир, предложенный русичами, являлся лучшим выходом из создавшегося положения. От бесконечных вылазок воинов Святослава войско Византии таяло буквально на глазах, и следующая битва могла стать для Цимисхия последней. Кроме того, в самой империи было неспокойно — Лев Фока, дядя недавно поверженного мятежника Варды и брат убитого Цимисхием в борьбе за императорский трон Никифора, готовил вооруженный мятеж.

И тут, словно подарок небес, — россы хотят заключить мир! Более того, историю с Всадником на белом коне, появление которого решило исход битвы, Император Византии воспринял как знак свыше. Он долго искал этого Воина, но в его войске о Нем никто никогда не слышал, в конце концов, Цимисхий во всеуслышание объявил, что это был Федор Стратилат, христианский великомученик, день памяти которого был накануне.

Делегация византийцев, во главе с самим императором, в дорогих парадных одеяниях, в сверкающих золотом доспехах, с удивлением смотрела на руссов, которые прибыли на обыкновенной ладье, на великого князя, сидевшего на веслах наравне с остальными дружинниками. Коренастый, широкоплечий, он показался Цимисхию мрачным и даже угрюмым, хотя условия, на которых заключался мир между Русью и Византией, были выгодны скорее россам, чем самой империи.

Весь разговор князь сидел в ладье, не почтив императора даже вставанием, в то время, как в самой империи и в подвластном ей мире императора предписывалось встречать, падая пред ним ниц, все время о чем-то сосредоточенно думал, хмуря брови, смотрел сквозь Цимисхия. По договору, добыча русов оставалась при них, и выплачивалась еще и мера зерна, два медимна на человека. Вернуть требовалось только пленных, тех, что пережили Перунов день в Доростоле. Главное условие византийцев было в том, что россы покидали Болгарию. Князь, едва взглянув, отрешенно подписал составленный договор, казалось, он был совершенно равнодушен к нему, сел обратно в ладью, и руссичи отбыли обратно в крепость. Следом за ними к печенегам, из захваченного Преслава, тайно выехало посольство ромеев во главе с Феофилом, епископом Евхаитским.

Глава 9

В Доростоле царило оживление, войско застыло в радостном ожидании окончания затянувшегося похода, в воздухе витало то особое состояние приподнятости и воодушевления, которое обычно предвосхищает волнение перед дальней дорогой. Заканчивалось лето, и, поторопившись, можно было поспеть в родной Киев, отягощенными дорогой добычей, увенчанными воинской славой и доблестью, добытыми потом и кровью. Однако князь все медлил и не давал приказа выступать. Пытаясь предотвратить тайный ропот и недовольство войска, порядком поредевшего и уставшего, Свенельд решил сам поговорить со Святославом:

— Так когда же выступаем, княже?

Святослав не торопился с ответом, сосредоточенно думал о чем-то, словно бы не знал, как объяснить необъяснимое своему старому учителю.

— Кто-то должен остаться, Свенельд, — наконец сказал он.

— Остаться? Где? — не понял воевода, — Здесь? Зачем?

— Чтобы дождаться помощи из Киева и продолжить войну, — ответил князь, пристально глядя на Свенельда, будто сомневаясь, понимает ли его собеседник, — Ничего еще не закончено, и, если не мне, то тебе надо довести все до конца.

Воевода вздохнул, тяжело, сокрушенно, так бывает, когда неминуемое осознается таковым и уже нет никакого пути назад. Они cидели друг против друга — молодой князь, последний Владыка Севера, наводивший ужас на своих врагов, и старый варяг, проведший всю свою долгую жизнь в боевых походах, смотревший на все с высоты прожитых лет, которые убегают сквозь пальцы, как песок, что лежит по берегам Русского моря под жарким Южным солнцем.

— Не будет никакой помощи, Святослав, никому не нужна эта война и никому не нужна наша смерть. Слишком уж крепко все повязано одно с другим, так, что и не распутать теперь этот клубок без большой крови, которую больше никто не хочет проливать.

— Ты же знаешь, что византийская зараза сожрет нас изнутри, как чума, которая не оставляет в живых никого, ни старых, ни малых, — голос князя зазвенел, словно тетива боевого лука, дрожащая в ожидании выстрела, — Она сделает из нас рабов и заставит презирать своих отцов, словно те были ворами и разбойниками.

— Главное, чтобы отцы наши не презирали нас, — спокойно ответил Свенельд, — А чтобы не заразиться чумой, может быть лучше блюсти чистоту в своем доме, а не разрушать чужих, словно в этом и есть лечение от заразы.

— Мы с тобой не волхвы и знахари, мы с тобой воины, мужи крови, наше дело — битвы и сечи жестокие, боронить Правду от Кривды, подобно Богу нашему…

Святослав вдруг осекся на полуслове и замолчал. Долго сидел, крепко, до боли сжав кулаки, нахмурившись, сосредоточенно думал о чем-то, наконец, сказал, обращаясь к Свенельду:

— Собирай войско, возьмите всю добычу, что взяли в боях, дань, полученную от ромеев, пленных и идите степью в Киев. Брось клич, что Великий князь собирает охотников воевать Византию, и весной возвращайся с новыми силами. Я же останусь здесь со своей дружиной и с теми, кто по доброй воле присоединится ко мне. Если же помощи не будет, то весной уйду в Киев на ладьях через пороги.

Старый воевода нахмурился:

— Не ходи через пороги, князь, — вполголоса продолжил он, — Говорят, весьма дружны стали печенеги с ромеями, посольство их было принято самим Курей, и за голову твою Цимисхий обещал много золота и благосклонность Империи. Сказывают также, что зимовать печенеги будут на порогах днепровских, и, думаю, найдутся люди, которые сообщат им, когда ты решишь пойти этим путем.

— Откуда знаешь? — зло усмехнулся Святослав, глядя на воеводу.

— Знаю, — ответил Свенельд, — Уж поверь.

Через три дня войско россов отправилось на Русь. С князем осталась часть его дружины и другие воины, пожелавшие остаться с ним, всего около пятисот человек. Сам Святослав выглядел подавленным, хмурым и каким-то странно отрешенным. Вскоре задул холодный, пронизывающий насквозь ветер, пошли затяжные дожди, и постепенно, шаг за шагом, осень стала закрадываться в сердце.

На нескольких ладьях князь отправился в Белобережье, где и зазимовал. Запасы хлеба, выданные византийцами, очень быстро кончились, и русичи вынуждены были покупать у местных жителей мясо, платя за него огромную цену, ибо болгары, видя отчаянное положение, в которое попали Святослав и его воины, пользовались этим. Наступила весна и все яснее становилось ожидавшим помощи русичам — помощь не придет. В Киев придется возвращаться самим.

Решили идти через пороги, не опасаясь печенегов, ведь известно, что они — народ кочевой, и с появлением свежей травы отправляются в Большую Степь, которая является их домом. Шли тяжело, воины были истощены, ладьи через пороги волокли с большим трудом, подолгу отдыхая. Наконец, подошли к Хортице. До Киева оставалось не так уж и далеко, россы заметно повеселели, чувствуя близость Руси:

— За Черной скалой, за Перуновым дубом, где стоит старое капище варягов — уже наша земля!

При последних словах Святослав вздрогнул. Тревога, смутные предчувствия и дурные предзнаменования терзали его все последнее время. Вспомнились слова Всадника, которые Он бросил напоследок у стен Доростола, прощаясь с князем:

— Ты найдешь Меня на Волчьем острове, у Черной Скалы.

Пристали к берегу, высадились, приготовившись тянуть волоком ладьи, как вдруг впереди из тумана показались всадники. С гиканьем и свистом они, числом в несколько тысяч, пронеслись берегом мимо россов и скрылись за поворотом реки.

— Печенеги! — раздалось со всех сторон, — Они отрезают нам путь назад!

А впереди из тумана выступали все новые и новые всадники, на невысоких степных лошадях, в длинных остроконечных шапках, с круглыми кожаными щитами и кривыми саблями, заточенными до остроты взгляда орла, что кружит высоко в небе. Россы встали в круг, закрывшись щитами и выставив впереди себя копья. Численный перевес был настолько огромен, что все было ясно — живым никто из них не уйдет.

Святослав вышел вперед, поклонился дружине и громко сказал:

— Вот и пришло наше время уходить в Перунов полк! Разве дивно, что муж умер на войне? Умирали так лучшие из предков наших! Так умрем же достойно, чтобы потомки наши гордились нами и преумножали славу русского рода!

Он снял с себя шлем, скинул кольчугу и щит, оставшись с одним мечом в руке, то же сделали и остальные воины. Утренняя прохлада бодрила, будоражила кровь, ликующая обреченность звала в бой обрести бессмертие и славу. Святослав обернулся, посмотрел на своих воинов, готовых броситься на врага и вдруг рассмеялся:

— Иду на вы! — разнеслось в последний раз на днепровских порогах.

Эпилог

В 2011 году возле острова Хортица в реке Днепр был найден меч так называемого каролингского типа, когда рукоять меча делали с коротким перекрестием. Такие мечи часто использовали варяги и древние славяне. Меч великолепно сохранился, имеет в длину 96 сантиметров и весит около килограмма, при его изготовлении использовались цветные металлы. Все вышеперечисленное позволяет датировать его серединой десятого века. На рукоятке отчетливо видна надпись мастера, выковавшего этот меч — Ульфберт…