Трудности перевода

Практически каждый из среднестатистических обывателей был в ситуации, когда нужно возвращаться на работу после отпуска.

И тогда этот первый день для многих кажется каторгой, особенно если этот день еще летний.

В 90-х добираться на работу, ещё и на суточное дежурство в выходной день, было сущей проблемой.

Перегретые автобусы с разморенными и уставшими от ночной жары людьми, и это уже с утра.

Такие же уставшие и, практически, добитые высокими температурами в палатах больницы, коллегами, которые, отработав ночное дежурство, бьют копытом, чтобы поскорее свентилироваться на свежий воздух, успеть отдохнуть за субботу и воскресенье, а может и оторваться на полную, ведь большинство из них молодые девушки и парни, работающие изо дня в день со смертью и поэтому спешащие жить.

Из всех суточных по душе мне была только суббота.

Никакой спешки, никаких утренних врачебных обходов ни в субботу, ни на следующий день, меньше пациентов после пятничных переводов в другие отделения, размеренный темп дежурства, а если ещё бригада коллег удачная и неургенция, то тогда, вообще, счастье.

Вот именно так мне и повезло в первый рабочий день после отпуска.

Смена была принята, рапорт о состоянии больных получен, работа и задания распределены между собой, и время неспешно потекло.

Само отделение небольшое, на 2 палаты по 3 койки и изолятор на одну. Конечно, в случае необходимости были и дополнительные койки, но очень редко.

У напарницы была вторая палата с тремя пациентами, а в моей первой палате было всего двое.

Дедушка лет 70-ти, уверенно идущий на поправку, после повторной операции на брюшной полости. От него било оптимизмом и энергией, он шутил, иногда фривольно с молоденькими сестричками, поднимая себе и всем вокруг жизненный тонус.

Была одна очень необычная и смешная деталь в его портрете — очки, старые с заклеенным синей изолентой стеклом на левом глазу. Они комично косились на правую сторону, но еще смешнее стало, когда мы поняли, что именно на левый глаз дедушка видит, а на правый — слепой. Мы пробовали отклеить изоленту и закрепить стекло, чтобы он все видел, но это было впустую. Старый весельчак ещё умудрился над нами потешаться и, заодно, получил массу удовольствия от того, что все девушки танцуют вокруг него.

Рядом за ширмой лежал молчаливый парень лет 15-ти, с диагнозом перитонит. Тоненький-худенький на вид, но его руки говорили, что для него норма — тяжелый физический труд. Он говорил только на венгерском языке. А в смене, как назло, никто им не владел.

В работе, чтобы понять состояние пациента, крайне важна коммуникация с ним, естественно, если он в сознании.

Этот парень не говорил, не жаловался на боль, но увеличенная частота пульса и мучительное выражение лица плюс опыт давало нам достаточно информации, чтобы вовремя помочь и обезболить.

Никто к нему не приходил в течении многих дней. Нам, сердобольным девчонкам, было его жаль. Мы старались изо всех сил, но он не хотел говорить.

Периодически, за сутки пациенты от лекарств и жары в палате проваливались в короткий, но глубокий сон. Тогда мы ходили на цыпочках и говорили шепотом. Нам, молодым и здоровым, было тяжело в перегретом густом воздухе, не смотря на сквозняки, а уж им — просто невыносимо.

Жаркий солнечный день покатился к западу, и в воздухе почувствовалась долгожданная прохлада.

Шум города, долетавший до открытых окон 8-го этажа реанимации, постепенно затихал. Персонал, уставший в заданиях и заботах, вздохнул с облегчением — ещё ночь и домой — спать.

По неписаному внутреннему правилу тот, у кого меньше пациентов дежурит ночью с 12 до 4 утра, потом пересменка, и можно поспать часа 3. После подъём и помощь коллеге в завершении дежурства.

Когда тишина, и все спят, тогда появляется непреодолимое желание склонить хоть на минуточку голову и подремать. Но это опасно делать, поскольку сон бывает в этот час очень глубоким, и есть огромный риск не услышать пациента. Каждая из нас это знала и избегала этого желания.

Около 12 часов мы притушили свет в отделении, и воцарилась, практически, полная тишина — все уснули.

Я сидела за столом около окна в своей палате и пробовала сосредоточиться на чтении книги, но глаза всё время устремлялись в окно, в глубокую темноту. Я встала из-за стола, тихонько открыла огромное окно и выглянула в ночь с высоты 8-го этажа.

Парк вокруг больницы не освещался совсем, вдали мерцали огни города, создавая атмосферу нереальности, а небо, цвета лакрицы, усеянное звездами и шум листвы деревьев в ночном больничном саду контрастировали с той больной реальностью, что была у меня за спиной.

Даже на такой высоте воздух был наполнен ароматом скошенной травы.

Вдруг заговорил на венгерском наш молчун.

От неожиданности я резко повернулась, и он замолк. В полумраке блестели его глаза, и, о чудо, он улыбался.

Я ничего не поняла из сказанного, но спросила на своем родном языке: "Тебя что-нибудь болит? Может ты хочешь пить? Тебе мешает открытое окно?"

Он улыбался и снова молчал.

Я улыбнулась в ответ, поправила простыню, укрывавшую его, а он схватил меня за руку и с волнением начал говорить, на венгерском.

Говорил быстро, с жаром, увлеченно, будто хотел все, что знает рассказать мне за минуты. Мою руку держал крепко, а я стояла, слушала и ничего не понимала, кроме его эмоций. Другой рукой он жестикулировал время от времени, помогая мне, и себе тоже, понять его слова.

— О чем ты мне хочешь рассказать? — тихо спросила я, когда он остановился перевести дыхание. И снова полились слова на непонятном языке.

Остановка и мой очередной вопрос —

" Ты говоришь о семье, о маме, отце?"

И парень, потянул меня за руку, показывая другой, чтобы я села рядом на постели и опять продолжил говорить.

В минуту его передышки заговорила я, рассказывая о ночи, ароматах больничного сада и мерцающих огнях города, о том, как люблю летние ночи, а он молчал, держал за руку, и только его глаза говорили, как он старается понять чужой непонятный язык и хотя бы, уловить смысл некоторых моих слов.

Моя передышка, и он ритмично отбивая слова, заговорил медленно, слегка певуче. Было чувство, что я слышу рифму в непонятных словах чужого необычного языка. Это становилось всё интереснее. Его речь плавно и нежно закончилась. Он смотрел с интересом на мою реакцию, а я с удивлением и улыбкой на него.

Какой же это был дивный момент!

Я не понимала его, он — меня, но, всё-таки мы понимали друг друга.

Я глянула на часы — пришло время проверить других пациентов — и встала.

Он отпустил руку и задал вопрос, я ответила, что время обхода больных, через несколько минут я вернусь, и мы продолжим разговор. Он улыбнулся и кивнул головой, потом спокойно произнес несколько слов на венгерском.

Но мне пришлось задержаться дольше.

Дать попить, поправить простынь, поменять капельницы, обезболить, поговорить с проснувшимся пациентом — заняло практически более получаса.

Молчун грустно сказал всего одну фразу.

Ни одного понятного слова!

Но без сомнения, это был упрек!

И удивительно, и смешно, и просто-напросто, невероятно !

Не понимать и понимать!

Мне хотелось продолжить такое общение. Необычность ситуации этого просто требовала.

Я мягким голосом произнесла извинения и спросила, не хочет ли он что-нибудь — пить, обезболить и, улыбаясь, закончила словом — поговорить.

Да! Я получила в ответ улыбку.

И мы продолжили.

За эти три часа с перерывами на обход и помощь другим больным мы рассказали друг другу многое.

Он научил меня произносить его имя с правильным ударением и произношением, я же потерпела фиаско — последний и первый слог моего имени поменялись местами, ударение и произношение вызывало у нас приступы тихого смеха в сонной тишине отделения.

Потом мы рисовали на бумаге цветы, деревья, птиц, насекомых и учили слова. Снова говорили и слушали.

Время просто исчезло в эту ночь.

Это было лучшее общение с абсолютно незнакомым человеком на абсолютно незнакомом языке, но абсолютно приятным и добрым общением, сделавшим нас не только знакомыми друг с другом, но и понятными, понимающими и понятыми.

Мое дежурство закончилось.

Мы никогда больше не встретились.

Но мне повезло ещё раз, когда мои пути пересеклись с дедушкой с соседней постели.

Вот он-то мне и рассказал недостающую часть этой истории.

В ту ночь старик только делал вид, что спит, не желая нарушить наш прекрасный диалог.

Он слушал нас, и абсолютно всё понимал.

Потому что владел обоими языками.

И да, парень читал стихи, как я и предположила, почувствовав рифму.

Стихи о любви и ночи...

Наверное, есть только один способ понять — захотеть понять.