Танцующая цыганка

Танцующая цыганка Чердак Н.

Я презираю её. Ненавижу так сильно, как только может презирать человек другого человека. Днём мне хочется сжать её изящную шею собственными руками, чтобы больше никогда не видеть этих трогательно-печальных глаз.

Я презираю её каждый день. Секунды моей жизни пронизаны ненавистью, клетки мозга как губка пропитаны неприязнью к этой нежной девушке. Постоянно — во сне или наяву, но только не сейчас, когда вижу как играют блики костра в её зелёных глазах. Только не в эту замечательную по значению минуту, когда она похожа на ожившую картину.

Наконец-то эмоции на её обычно окаменевшем лице. Живая статуя сходит с постамента и начинает танцевать. Одурманенная, она движется в такт музыке, и я не могу отвести глаз от её прекрасного лица. То, что оно отражает естественно и трогательно, выражение как у слишком юного влюблённого создания, которому ещё не довелось столкнуться с бытовыми реалиями. Вся она будто закована в тончайший костюм из золота, кем-то бережно пришитый к её коже. Стежок за стежком, ручная работа, эффект будто она сверкает счастьем, переливается и на мгновение пропадает, чтобы вновь озарить всех светом.

Последний раз я видел её такой искренне-радостной несколько месяцев назад. Долгое время мы все вынуждены были довольствоваться задумчивым, даже угрюмым молчанием, и печально скрещенными на груди руками. А сейчас, полная живой, сочно бьющей через край энергии, она танцует, и я не могу запретить себе смотреть на её ноги.

Стройные, точёные, сильные ноги балерины. Припоминаю фото, где она девочкой сидит около зеркала, с кичкой на голове и пуантами в руках, внимательно рассматривая большими задумчивыми глазами фотографа. Да благословит Бог того, кто вывел её тогда из задумчивости фотовспышкой камеры! Если бы не он, этот случайный благодетель, карие глаза не застыли бы навечно в моей памяти. Фото, что причиняет столько сладостных страданий, я нашёл на её тумбочке, когда случай предоставил возможность, хоть и ненадолго, посетить её дом. Аккуратно, как вор, взял кончиками пальцев образ на бумаге и засунул под свитер, в то время как она любезно разливала чай. Пот проступал на лбу. Я так боялся быть пойманным с поличным. Но она, впрочем, как всегда, мало обращала на меня внимание. Выйдя из парадной, засунул вспотевшую руку под грубую шерстяную ткань, и нащупав фото, изъял его на свет. С того момента она стала моей спутницей. Я бы возвел алтарь и возвысил ее образ, поставив фото в его главе, однако, моя прелестница вынуждена лежать в кармане брюк, сумке или покоиться у меня на ладони. Рядом с монетами и бумажками — символами власти хозяина над рабом, прячется загадка.

Наваждение длится всего минуту, и я начинаю опять ненавидеть…

Всё больше и больше попадаю под обаяние причудливо движущихся рук. Кисти цыганки, унизанные браслетами и кольцами, изящно сплетаются и привлекают не только моё внимание. Волосы до плеч, непослушными локонами спускаются как ядовитый плющ по её тонкому стану, кончиками доставая до мягких ямочек, скрытых под платьем.

Она танцует неистово и с жаром, огоньки пляшут в её глазах, пламенем сжигая мою любящую душу. Адский огонь… не я один чувствую его прикосновение к коже. Он тоже прекрасно всё ощущает…

«Он» это Артур. Мой друг. Мы живём в одной квартире. В мире, где главными считаются мужчины все просто. У нас три комнаты. Две маленькие — одна моему брату, вторая, что чуть больше, девушке — нашей общей подруге. Никакого секса, просто удобно. Она тенью ходит по квартире и никому не мешает. Я обитаю с другом с гостиной, которая часа в три ночи превращается в спальню. Одна и та же картина, тот же самый сценарий изо дня в день, ни разнообразия, ни выхода. Примерно с двух до четырёх мы все рассаживаемся по компьютерам и закутываемся каждый в свой кокон одиночества.

Всё по-другому если приходит она.

Мы как улитки. Моллюски, заточённые в раковине, прикреплённые к конкретному месту и, время от времени, раскрывающиеся чтобы вода с растворённой в ней солью жизнью проникла под спасительную кольчугу. С её появлением каждый преображается: вылезает наружу, высовывает усики и идёт на контакт. Так делают все кроме меня. Я заползаю только глубже в панцирь и одним глазом наблюдаю.

***

Улавливаю чувственный аромат духов и с жадностью втягиваю воздух. Тонкой струйкой запах в мои ноздри. Сегодня я опять ненавижу её, презираю и думаю что нож, который мирно лежит в нашем столе довольно острый.

Все собрались вокруг этого стола, на котором стояла бутылка водки и красивые тарелочки с аккуратно нарезанными фруктами. Резала не она. Я знаю точно, что пока её подруга точила нож, она сидела на табуретке и, подогнув колени, увлечённо щебетала. Как птичка. Как маленькая, свободная птичка с острым клювиком и красивыми чистыми пёрышками.

Только когда она с подругой на кухне я слышу ноты искреннего смеха. Слышу, но не вижу. В эту минуту меня охватило бешенство, сжимаю кулаки, гляжу, как он сидит рядом с ней. На том месте, где должен находиться я. Невысказанные чувства проще всего обратить в творчество. В каждом из нас наверняка есть ведёрко, которое переполняется эмоциями, являющихся в свою очередь несказанными словами. По капле они попадают в холодное пространство, ударяясь о медную поверхность, заполняют собой дно ведра и далее, перемешиваясь, поднимаются всё выше и выше, пока не начинают вытекать через край. Это называется последняя капля терпения. Когда твоё ведро заполнено, необходимо, как можно быстрее, опустошить его, вылив жидкость на холст или бумагу. Некоторые не обращают внимания и просто живут, пока их мир полностью не заполнится несказанными словами и скрытыми от других эмоциями. Подобных неумех нарекают умалишёнными.

Им не удалось вовремя заметить, что ведерко давно полно. Я это знаю, поэтому, до того как успеет капнуть последняя капля, судорожно хватаю бумагу и выливаю туда всё, что должен был сказать.

«Как его рука обнимает её за плечи, а она то стыдливо,

то без опаски принимает холодные ласки.

Смотрит на собравшихся удивлённо. Как в первый раз

дрожит под его рукой, пытается сохранить самообладание,

быть собой. Наблюдаю как не получается и она начинает сначала,

а потом как ни в чём ни бывало, встаёт и идёт курить с ним.

Хоть уже не курит. Она, вероятно, верит, что он её любит.

А он только губит».

Иногда я пишу стихи. Запершись на кухне, обвожу взглядом кафель с мелкими жёлтыми цветочками, представляя то, что происходило около этих стен. Тело начинает трясти. Танец, неподвластный мне, вызываемый воображением. Как судорога у эпилептика. Это неконтролируемо.

Детали сегодняшнего вечера. Я одноглазая улитка. Все остальные беззаботно развалившиеся на креслах и диванах слизняки с очками на глазах. Они пьяны и выглядят глупо. Она одна из них. Только немного грустная, впрочем, в последнее время как обычно. Ведь до того, как она перестала смахивать его руку со своего плеча, там покоилась совсем другая лапа. Другая ручища сжимала не только её плечи, но ещё много чего другого. Другие глаза пожирали её и уж точно другие губы говорили: «нам пора спать».

Сейчас у меня нет времени думать об этом, и детализировано вспоминать острые мелочи, которые способны причинить дискомфорт, выдав меня капельками пота на ладонях. Склизкая вода, терпкий неприятный другим запах и закрытое окно. Подумаю лучше о важных вещах, к примеру, нужно вспомнить, как давно мы точили нож.

***

Бренчащие браслеты, танцующая цыганка. Очарование юности. Стройность её ног и стана. Сложно противиться. Да и зачем? Я опутан этими руками как невидимыми сетями, которые она ловко набросила на мои плечи.

Ещё недавно мы сидели у нас. Она была беззаботна, речь лилась потоком, голова отключила цензуру. Мат, конечно, проскальзывал, но под цензурой я имел в виду то, что обычно скрытная и загадочная она рассказывала то о чём нужно молчать, плотно сжав губы. Без умолку болтая, она была весела. Весела, потому что пьяна.

Обожаю её пьяную. Она может многое рассказать о себе и других людях. Её истории о Востоке… Мы все, затаив дыхание, слушали их вечерами. Увлечённость и энтузиазм, с которым она рассказывала о вышитых серебряными нитями подушках и полных мужчин с кальяном в руках, унизанных перстнями, толкнули меня на покупку кальяна. Теперь у нас иногда свой Восток, где она танцует немного пьяная, а я курю кальян и любуюсь ею.

Чаще всего её глаза закрыты. Говорят, что люди закрывают глаза, когда им особенно приятно. Во время секса или сна. Я точно не знаю. У меня никогда не было женщины. Все они как-то пугали, отталкивали. Я стыдился их и смущался. Загонял себя в угол и не мог предложить второй встречи. Я робок и нерешителен. И это бесит меня.

В этот раз мы курили кальян все вместе, провожая общего друга в другой город. Он съезжал, чтобы вернуться домой. Уже тогда я чувствовал, что беда совсем близко. Никто не думал, что он вернётся, но все, конечно же, верили и надеялись. Все кроме меня.

Она была в автошколе, когда это произошло. Звонок подруге с вопросом «когда увидимся?». Трубку поднял он. Секунды тишины и радостное «здравствуй» после настороженного «Артур, это правда ты?».

Через час она уже была у нас. Опять эта ночь Востока, реальность в которой он сидит на моём месте и его рука на её плече.

— В общем, за тебя! — бокалы со стаканами вверх. Алкоголь проникает внутрь. Струйками стекает вниз, попадая в пищевод, пытается отравить человека изнутри. Добровольное принятие яда. Маленькими порциями или большими глотками внутрь. У каждого своя доза.

— Пойдём, покурим? — он сказал ей это, приоткрыв дверь комнаты девушек. Она выскользнула с кровати, оставив подругу теплым комочком лежать под одеялом и, пока в потёмках шла на цыпочках до платья, улыбалась. Я этого не видел и он не видел. Но мы оба знали, что в темноте сейчас стоит улыбающаяся девушка.

Вернулись они через минут 15. Я не хотел стоять у дверного замка и высматривать как он целует её, как она запрокидывает голову и подставляет шею знакомым губам. Мне даже противно думать о том, что он посадил её на холодный подоконник и после долгого поцелуя взасос, решил запустить свою руку ей под юбку. Возможно, одной рукой он гладил её по волосам, прижав к своей груди, а другой держал сигарету и затягивался, каждый раз сладостно закрывая глаза.

Сегодня я ненавижу их обоих. Смотрю аниме и не думаю об этом. До меня доносятся голоса, делаю звук тише. «Не могу, это неприлично. Прости». Она вбегает с лестничной площадки в комнату. Волосы чуть взъерошены, её взгляд мне в лицо. Мы смотрим друг другу в глаза. Всего секунда и, пробурчав «спокойной ночи», нимфа скрывается в комнате подруги.

Пять месяцев без него были раем для меня и лёгкой пыткой для неё. Никто не знал об этом, лишь однажды, она произнесла его имя и спросила у нас «вернётся ли он?». Пять месяцев я довольствовался письмами в контакте и редкими встречами. Сейчас человек, которого я страстно желаю на расстоянии нескольких метров. Дверь закрыта изнутри. Я это понимаю, потому что он, проходя по коридору, как бы невзначай дёргает ручку. Стена непонимания. Сейчас нам всем пора спать.

***

Она любила его. И он тоже любил. Это было видно невооружённым глазом. Всем.

Их считали счастливой парой и утверждали, что они подходят друг другу.

Сначала она спала с подругой, но в один вечер он протянул руку и сказал «пойдём со мной». И она пошла. Робкой поступью направилась в его комнату. Лёжа на диване, я представлял, как она стягивала футболку и подставляла грудь его поцелуям, закидывала ноги на плечи и гладила по голове, когда он обмякший и тяжёлый лежал у неё на груди, шепча клятвы любви.

Под утро, когда всех уже одолевал сон, я лежал, не смыкая глаз. Ждал. Минуты всегда текли вяло, и мне не верилось, что она видением ступит в эту комнату. Но она приходила, всегда примерно в одно время — 5 утра. Будто внутри неё тикали часики, которые звенели и просили встать с постели и, никого не потревожив, дойти до кухни. Путь через гостиную — не самое лучшее решение. Чтобы избежать пути между спящими, перед сном можно поставить на прикроватный столик стакан, доверху наполненный водой. Как только отворялась дверь и мелькала она, я прикрывал веки и делал вид что сплю. Поначалу опасливо, но с каждым разом всё увереннее она шла полуголая или закутанная в простынь к кухне и, лёжа под своим одеялом, я слышал как вода льётся в стакан, как она жадно пьёт, наблюдал за дорогой назад — в комнату, где ждал он.

Он постоянно её ждал, а она опаздывала. Он кричал, она молчала. Он злился и топал ногой, она тупила взгляд и рассматривала свои пальцы.

Иногда я становился свидетелем того как он издевался над ней. В такие моменты мы все её защищали. Красный, злой и разъярённый как медведь, он выкрикивал ругательства и говорил гадости. Иногда хлопал дверью и уходил на улицу, а она, подавленная и жалкая, сидела на кровати, закрыв руками лицо.

Он курил. Много. Каждый день. У неё болело сердце.

Он унижал её перед нами — друзьями. Она терпела.

Он говорил, что она глупая, а она прощала. Подходила и с улыбкой, обнимала. Он таял.

Иногда обижалась, порывалась уйти, выкрикивала ругательства сама. Тут уже пугался он. Подходил, виновато смотрел в пол и, садясь на кровать, давал гладить себя по голове. Это то, что заставляет женщин плакать. Так они сидели неподвижно и долго. Застывали как статуи. Текли минуты и, наконец, он поднимал глаза и смотрел на неё внимательно и неподвижно, выискивая прощения. Мольба. Просьба не покидать и быть рядом. Просто не уходить и простить. «Потерпеть его характер, который со временем наладится».

Улыбка или слёзы. Она плакала, потому что прекрасно понимала, что ни сейчас, ни со временем ничего не изменится: он всё также будут измываться над ней пока она не примет решения уйдти. Он знал что любящая женщина готова превратиться в рабу лишь бы быть с объектом своей страсти, потому шептал «моя хорошая заинька», «ребёночка», «ласточка», когда гладил по волосам, когда тянул за рукав платье, когда входил в неё. Пользовался. Если ты тиран по натуре, удобно быть с человеком который не может ни защитить себя, ни попросить помощи.

Она ненавидела его так же сильно, как я ненавидел её. Любовь маньяка и жертвы, тирана и кроткой овечки, покорно молящейся, когда к ней подходят с ножом. Страсть к женщине, которая всё же иногда отчаянно сопротивляется, когда ты подавляешь её. Упоение и наслаждение зрелищем загнанной в угол девушки, которая с каждым божьим днём становится всё более незаметной. Я точно знаю, они любили друг друга. Это было так же очевидно как то, что я был влюблён в неё. Для меня. Другие могли только строить догадки. Впрочем, никому это было не нужно.

***

Месяцы без него она переживала легко. Иногда грустила, однако обычно не выдавала себя словами. Эмоции принадлежали только ей, и делиться своими переживаниями с кем-либо другим она не собиралась. Как справлялась не знаю, вероятно всё выливалось в личную жизнь или истерики, свидетелем которых лично мне доводилось быть всего раз.

Мне всегда казалось, что её окружал целый полк мужчин, впрочем, так оно и было. Я догадывался, где она пропадает, почему не звонит и редко заглядывает.

Свобода — она окрыляет и развращает. Экзотический цветок. Её волосы — дикие кустовые розы. Дотронешься и палец в крови. В любовь она играла и часто выигрывала.

Прыщавые сосунки, похотливые молодые юнцы и мужчины за 40 были готовы задаривать её цветами, лишь бы однажды увидеть это гибкое тело в своей постели. Так мне казалось. Так оно и было.

Сегодня я встретил её с работы. Мы уже несколько месяцев трудимся на одной станции метро. Она в своём офисе, я в своём. Сидим в маленьких комнатушках, замкнутые цепями, приковывающими к компьютерам, и горбим спины, хоть и пытаемся сидеть прямо.

Попивая чай на кухне, она однажды сказала мне: «21 век искривляет человеческое существо. Кажется, скоро все превратятся в горбатых роботизированных монстров без чувств и эмоций. Рамки, вечные рамки. Узники своих убеждений и трудовых договоров. Выйти за пределы системы, понять чего хочешь именно ты, а не родители — вот высшая цель человека!»

Я улитка. Мне страшно и не по себе. Однако, интересно. Высовываю усик, одним глазом рассматриваю кухню. Жду. Ничего не происходит. Она молчит. Опасаясь, всё же решаюсь на отчаянный шаг: второй усик медленно вылезает из-под раковины. Она неподвижная статуя. Я — жаждущая правды улитка.

«Божественный дар, который не зависит ни от общества, ни от социума, ни от времени», — добавила она, всё так же осторожно прислоняя губы краю горячей стеклянной чашки. Отпила глоток и замолчала, сжав плотно губы. Ни слова на эту тему я больше из неё не вытянул.

С того вечера я не принимал попыток заговорить с ней о чём-то серьёзном, только сегодня я решился на это. Мы в метро. Она едет к нам. Безуспешно. Попытки разбиваются о нежелание рассказывать о личном. Эта девушка не разрешала заходить за черту дозволенного, обрекая других наталкиваться на рамки. Её мир — огромный сад. Самое интересное в центре, однако его огораживают непроходимые деревья. Ровным квадратом они очерчивает сокровенное и никто не в силах разглядеть ценное за густой листвой выращенных с любовью и болью ветвей. Они как верные стражи выполняют возложенную на них миссию.

Не так давно это был маленький ряд стройных стволов со светло-зелёными листками, ныне превратившимися в мощные плотные стволы. Выходим из подземки и попадаем под ливень. Ищу в телефонной книжке мобильного телефона номер своего брата, нажимаю «вызов». Теперь нас пятеро — он, я, она с подругой и мой друг. Ещё недавно в этой машине был ещё один человек, у которого она сидела на коленях, который говорил ей «хорошая моя» и во время общих гулянок пораньше ложился с ней спать, утаскивая девушку в свою комнату. Как паук тянет жертву, приближая неизбежную смерть. Вырваться практически невозможно, но шанс есть. И, как ни странно, ей сказочно повезло.

Мы выгнали его, потому что этот брехун не умел держать слово, подставлял нас и кидал слова на ветер. Все ненавидели этот голос, потому что он изменил ей, а она, дура, простила. Однако после этого их отношения прожили недолго, им суждено было умереть.

По дороге домой заезжаем в магазин. Сегодня она грустна: молча подходит к полкам с алкоголем и набирает бутылки.

Двигаем диваны поближе к компьютеру, ставим столик посередине, режем фрукты, пялимся в жидкокристаллический экран. В этом фильме люди говорят только правду. Однажды она захотела узнать правду… Похоже, до сих пор не может смириться с ней. Пробел и картинка на мониторе застыла. Первый вопрос летит в моего друга.

— Скажи мне, ты счастлив, — это уже не первый стакан в её руке, — вы все скажите мне — счастливы ли? Давайте по кругу, — говорит она, делая глоток мартини.

— Нет, — подруга уставилась в пол.

— Нет, — мой брат изучает свои коленки.

— Нет, — внимательно рассматриваю ладони.

— Нет, — отвечает мой друг, — ну а ты-то сама счастлива? — глаза в глаза.

Молчание. Все чего-то ждут. У каждого свои догадки. Мы пауки, кругом сомкнувшие свою жертву.

— Нет.

Её лицо олицетворение печали. Её голос полон скорби. Её руки унизаны браслетами, а пальцы закованы в кольца. Добровольные оковы.

— Нет, я несчастна. Потому что поняла что вы были правы. А я так не хотела верить в это, — очередной глоток и руки замком скрещиваются на груди.

***

— Неправда, всё наглая ложь и клевета. Ты говоришь так потому что завидуешь.

Улица. Длинная тропка, ведущая к дороге, редкие прохожие в плащах. Весна. Слякоть под ногами обутых в резиновые сапоги. Они идут с подругой и болтают. Остановка. Какие-то, наверняка жестокие слова, активные жесты, выразительная мимика. Две чёткие морщинки прорезали кожу на лбу. Неверие… Глаза в глаза.

— Клевета, ложь, — сейчас она растерзает подругу. Набросится хищной птицей и переломает кости. Вдруг всё успокаивается: рукb девушки прекращают жестикуляцию. Теперь они безвольно свисают по бокам, лицо ничего не выражает. Бешеная пляска мышц прекращается. Только застывшая маска, как бы говорящая «отрицать бесполезно, сама знаешь».

Неожиданно девушка срывается с места и бежит. Хлюпая по грязи разбрызгивает воду из луж, задевает плечами несколько прохожих и, не извинившись, бежит дальше, пока не достигает дома в котором сидит он.

Чувствуя неладное, выглядываю из окна во двор. Смотрю из окна на её длинную, ниже колена, развевающуюся на ветру юбку. Странно, кажется, они ушли гулять. Чего это она так растрёпана?

Звонок в дверь и искажённое злобой лицо прямо перед моими глазами. Не по себе от этих разгневанных зелёных глаз, выражающих дикую агрессию. Кажется я догадываюсь в чём дело. Моё лицо выдаёт его. Увидев ответ на свой вопрос, фурия злится ещё больше.

— Отойди, — недобро рычит она и, тесня меня, просуживается в коридор. Врывается ураганом в кухню, где сидит он и беззаботно курит, стряхивая пепел в чашку. Недоумение, застывший вопрос.

— Ты изменил мне семь раз? — отчаяние, боль, злоба.

Он — олицетворение мерзости, похоти, грязи и бесстыдства. Сам себя короновавший червяк, водрузивший железку на голову.

Я знал, все знали и молчали, чтобы избежать того, что происходит прямо сейчас. Никто не шевелился, когда она избивала его. Никто не сказал и слова, когда её маленькие кулачки били по плечам, бокам, рукам. Пощёчины. Все просто стояли и смотрели не предпринимая попыток повлиять на ситуацию. Пускай червяк, удобно устроившийся на троне, получит наказание.

Он даже не пытался оправдываться, просто стоял и принимал удары, не обороняясь. Знал что виноват.

Только когда, выбившись из сил, она ударила ещё раз и выбежала на лестничную площадку, в порыве наступив мне на ногу, только тогда мы побежали за ней. Схватили. Она кричала, кусалась, царапалась и выбивалась, извиваясь всем телом, кричала «Ненавижу» так громко, что соседи начали подходить к дверным глазкам и одним глазом наблюдать за ситуацией.

Плачущая, как ребёнок, она казалась мне ещё прекраснее. Навзрыд, выкрикивая проклятия, а затем незаметно исчезнувшая, отсутствующая.

Он подходил, она поначалу огрызалась, а потом, кажется, уже не понимала чьи руки несут её на кровать, раздевают и укладывают спать. Мне до сих пор жаль, что это сделал не я.

Наутро, проснувшись с ним рядом, она закричала так пронзительно, что подняла всех обитателей квартиры. Выглядывая из-под одеял, мы не понимали в чём дело. На этот раз проклятия посыпались в наш адрес.

— Как вы могли оставить меня с этой скотиной? Друзья называется… — ещё один красный след на его щеке. Она оделась и ушла. Мы стояли вокруг него, я лично зверем смотрел на это ничтожество. Как и все остальные. Без жалости и чувств.

— Выметайся. Пришло время.

Он — олицетворение мерзости, похоти, грязи и бесстыдства. Человек, который сделал больно ей. Который засунул свой чешущийся хер в семь разных дырок. Сволочь, вызвавшая у неё нервный срыв.

Вскоре он уехал в свою родную Беларусь и мы забыли о нём.

***

Непонятно почему она защищает его, говорит что он всё наврал, что была только одна, а всё остальное бахвальство и фантазии. Как непутёвого ребёнка оберегает от наших колких фраз, иногда топает ножкой и уходит остывать в ванную. Редко, запершись на замок, включает воду и плачет.

Интернет-письма. В них он сообщал что это было всего один раз по пьяне и то он заснул, находясь прямо в какой-то девке. Она, наивная, верит, но не прощает. Гордая. Потому, может, её ночи заполнены другими мужчинами, в объятиях которых девушка находит спасение и обретает, хоть и кратковременный, но необходимый душе покой.

Когда приходит в гости, целуется с ним на кухне. Всегда знал что просто дружбой их отношения назвать сложно. Их разговоры всё время заканчиваются страстными объятиями и ласками. Я стучу, прежде чем зайти, чтобы только не видеть, как он прижимает её к кафельной плитке и она, запрокинув голову и закрыв глаза, подставляет шею под поцелуи.

Говорят, люди закрывают глаза, когда им хорошо или когда ложатся спать. Сон — он обычно несёт успокоение. Кошмары не в счёт. Наутро все мысли по полочкам.

Смотрю аниме. Способ забраться в раковину ещё глубже. Я закрываю глаза вовсе не от счастья или желания, а просто чтобы не делать себе больно. Избежать того, что я мог бы видеть: её запрокинутую шею и ярко накрашенные ногти, вцепившиеся в его футболку.

Мои образы становятся только чётче. Стена разделяет меня и их, но мне кажется, что ясно наблюдаю за его яростными движениями. Руки скользят вдоль спины и пальцы впиваются в упругие ягодицы, глаза той, которая причиняет боль, закрываются и тело становится податливым.

На этот раз она выбежала из кухни, прокричав громкое «нет», а он немного подавленный, но всё же довольный собой, улыбается во весь рот улыбкой от уха до уха.

Друзья — улитки. Высовываются из своих панцирей, чтобы понять в чём дело, узнать что изменилось пока они находились в себе. Мир тот же, просто я ещё несчастнее. Но им, кажется, нет до этого дела. Каждый сам в себе, каждый за себя. Только когда приходит она, мы ставим девушку в центр внимания и кидаем один за другим вопросы, от которых она умело уходит. Рыбка. Не так просто поймать такую в сети и заставить выполнить сокровенное желание.

Вечером, всё устаканивается. Они сидят вместе и смотрят фильм. Безмятежная гармоничная целостная картина, изображающая влюблённую пару. Противоположный пол непонятен. Погода капризна. Стихия беспощадна. Женщина свята в своей грешности. Мужчина порицается за пороки, но чаще всё же прощается. Как всего за пять месяцев человек может собрать своё сердце и, склеив, заставить биться с той же частотой? Возможно ли однажды проиграв судьбе, потребовать выигрыш назад? Правда ли они счастливы сейчас в эту минуту, когда её голова спокойно лежит на его плече, или же эта игра по договорённости, в которой оба фальшивят и притворяются?

Я ненавижу её. Она должна быть не с ним. Мой нож наточен и чувства обострены.

Ближе к ночи все садимся в машину и едем на озёра.

Шашлыки — наилучший вариант. Если тебе 20 и жизнь потеряла смысл или краски поблекли, беги с друзьями. Возьми пива и мяса, положи у костра, разденься и прыгай в воду. Не засматривайся на полёт той, которой страстно хочешь обладать. Иначе весь вечер будет безнадёжно испорчен и очернён новым образом, как свежая жвачка приставшая к подошве ботинка: чтобы соскрести необходимо терпение и время.

Я стоял, замерев на одном месте, когда она птицей пролетела мимо. Воплощение сексуальности. Полёт фантазии. Её точёные ноги балерины касаются почвы быстро-быстро: так, будто она и впрямь отрывается от земли. Прыжок, полёт, свободное падение и темнота.

Мой мир рухнул в тот день, когда её поглотила темнота, когда они вдвоём пьяные разбегались и летели с высоты.

Я не помню ничего, кроме ярости, охватившей меня и заставившей сделать это.

***

Сознание предельно ясное. Если можно считать за ясность одну мысль: чёткую и отточенную, продуманную до мелочей и сто раз прокрученную в моём мозгу.

Пока все высовывались из своих раковин и общались, я наблюдал одним глазом. Предельная концентрация. Тёмная лошадка, обскакавшая их всех. Злой отверженный гений. Тихий беспомощный мальчик.

— У меня к тебе есть два вопроса, — робость.

— Какие? — безразличие.

— Боюсь, если я их тебе задам, то велика вероятность того что мы больше не увидимся, — отчаяние.

— Задавай и не бойся. Я добрая, — вежливость.

— Я знаю, что ты добрая, но их нужно задавать лично и без свидетелей, — сомнения.

— Тут нет свидетелей. Перебори свою робость и задай. Теперь я хочу узнать этот вопрос. Вперёд. Задай и перестань терзаться, — интерес.

— Я подумаю как лучше сформулировать, — нерешительность.

— Как есть так и говори, — раздражительность.

— Из-за каких моих недостатков я не могу быть твоим молодым человеком? — честность.

— У тебя нет больших недостатков, — враньё.

— Дело во мне, — обман.

— Тебе, вроде, и без девушки хорошо, — не наблюдательность.

Мне плохо. Я один. И это вряд ли изменится. Если выход есть, то я не вижу его. Запутанность и неопределённость. Существует только один способ устранения этой проблемы. Чёткая цель возникает внутри, разрастается и заполняет всё моё существо. Я — раздавленная автомобилем улитка. Одна из тех, что она кидает под колёса автомобилей.

Однажды, когда мы сидели на кухне одни, она, отвернувшись к окну, рассказала историю из детства.

— В детстве, как и многие я была жестока. Но жестокость эта не прорастала из сердца, скорее причиной являлось присущее всем детям любопытство. Дом моей семьи располагался около дороги. Помню, набирала в ладонь улиток, и пока нет машин, причудливыми знаками раскладывала их по асфальту. Тогда мне казалось интересным рисовать эскизы, с той целью, чтобы заранее знать, как именно в этот раз я выложу улиток. Перед очередным жертвоприношением садилась около горки песка и выдумывала, рассчитывала, палочкой выводила знаки на земле. Мне казалось, что я играю роль помощницы Бога, ради благой цели собирающей жертвы с листиков около дома. Мне и в голову не приходило, что это может быть плохо, казалось, это моя миссия, возложенная свыше. По крайней мере, так я воображала.

Когда раздавленные, полуживые улитки, остатки панцирей которых острыми осколками впивались им в плоть, пытались шевелиться, я просто наблюдала за их мучениями, получая от этого садистское наслаждение. Причём, даже не пытаясь прекратить их мучения простым нажатием детской босоножки.

Удивительно, что за всё повествование, она не посмотрела на меня ни разу, как будто не желая заметить осуждения. Я не осуждал, просто наблюдал и не мог пошевелиться от охватившего меня оцепенения. Если дети так просто, интереса ради, убивают других существ, то, вырастая что им мешает продолжить издевательства: не физические, конечно, а моральные?

Я — раздавленная автомобилем улитка. Одна из тех, что она кидает под колёса автомобилей. С годами в её жизни мало что изменилось. Разве что ответственность она возлагает не на всевышнего и даже не на водителей, не подозревающих о присутствии живых существ на дороге, а на саму себя. Издеваясь морально, даже того не желая специально, она, как и все получает садистское наслаждение, однако примешенное чувство вины всё же давит. Потому прилагается определённая сила, чтобы ситуация не повторилась в том виде, в рамки которого который она заключена сейчас.

Обиженные дети естественны. Их ничто не терзает. Потому несмотря ни на возраст, ни на пол, ни на статус, они бьют лопаточкой или кулаком того, кто доставляет им неудобство. Человеческий детёныш сам по себе глуп и наивен до тех пор, пока в его маленькую голову потоком не вольётся река мудрости и жизненного опыта предыдущих поколений, с целью уберечь от опасностей и спасти от гнева других людей. Пока мы не загнаны в определённые, чётко продуманные рамки, нами правит вседозволенность. Первоначальное «Я» чаще всего сильно подавляется. Родителей и их друзей можно понять и даже оправдать. Тысячелетний опыт информации в наш девственно-чистый мозг по каплям чтобы ничто не нарушилось.

Сейчас я вижу девушку именно как проблему, мешающую мне спокойно существовать. Время отомстить за себя. Моё желание из недр подсознания, потому вполне естественно и даже осуществимо. Спасибо человечеству за идеи.

***

Я презираю её. Ненавижу так сильно, как только может презирать человек другого человека. Тёплой июльской ночью хочется придушить её собственными руками, чтобы только больше никогда не видеть этих искр в глазах, этого адского пламени, пожирающего мою душу.

Сейчас, когда вижу как блики костра отражаются в её зелёных глазах, в эту минуту, когда она похожа на ожившую картину, наклоняюсь к пню и вытягиваю из чьей-то пачки две сигареты.

Огнём на сердце выжжен образ.

Последний раз я видел её такой искренне-радостной несколько месяцев назад. А сейчас она танцует, и я не могу заставить себя запретить свершить задуманное.

Тёмная лошадка, обскакавшая их всех. Злой отверженный гений. Тихий беспомощный мальчик. Одноглазая улитка.

Живая статуя сходит с постамента и начинает танцевать. Страстно, с жаром, вполне естественно летит одежда. Она рывками раздирает на себе блузку и кидает в огонь. Случайность?

Купальник и браслеты. Движение рукой и пластик плавится в огне. Одурманенная, она движется в такт музыке, разрывая границы между собой и миром. Это её право чувствовать себя счастливой.

Я обожаю её пьяную. Она может многое рассказать о себе и других людях, быть естественной и танцевать так, будто в последний раз.

Не могу отвести глаз от её лица. Оно сверкает счастьем. Посреди природы, под этим небом, которое темнотой отражается в озёрах, она кружится около пламени не боясь ступить ногой в огонь.

Воплощение сексуальности. Полёт фантазии. Точёные икры балерины касаются почвы быстро-быстро: так, будто она и впрямь отрывается от земли. Прыжок, полёт, свободное падение и темнота.

Они плещутся под луной так естественно, что я завидую. Если тебе 20 и жизнь потеряла смысл или краски поблекли, беги с друзьями и сделай то, что задумал. Осуществи мечту, сплети паутину и приближайся к пойманной жертве. Проткни чужую плоть. Возможно, станет легче.

Последний прыжок и она уже плывёт к берегу. Медленно выходит из воды. Наваждение, цыганка с тонкими кистями и мокрыми дикими чёрными розами, стеблями достающими до ягодиц.

Мой мир рухнул в тот день, когда её поглотила темнота, когда они с ним пьяные разбегались и летели в воду. Я знал, что нужно сделать, когда она выйдет из воды: набросить на хрупкие плечи полотенце и, протянув сигарету, сказать «нужно поговорить».

Она не пойдёт, сославшись на ерундовую причину, и тогда губы прошепчут «я знаю новые подробности. Тебе ведь интересно, почему он так поступил с тобой?».

Глаза загорятся, и я увижу страх, смешанный с болью на ненадолго окаменевшем лице.

Мы направимся к деревьям и там я дам ей шанс.

Едкий сладковатый запах в мои ноздри. Слова желанным ядом в её уши.

— Давно сочинил, решил прочесть, — нетерпение, однако мне всё равно, что ей не до стихов. Плевать на то, что она пришла не ради меня, а за подробностями о человеке сделавшим ей как-то раз больно. Сейчас важно одно — дать ей шанс выпутаться. Воспользуется она им или нет — уже её решение и от меня оно не зависит в принципе, — Помню, как его рука обнимала тебя за плечи, ты то стыдливо,

то без опаски принимала холодные ласки.

Смотрела на собравшихся удивлённо. Как в первый раз

дрожала, пыталась сохранить самообладание,

быть собой, подавив желание.

Наблюдал как не получалось и ты начинала сначала,

а потом, как ни в чём ни бывало, вставала и шла курить с ним на пару.

Хоть уже не курила. Он тебя не любил, ему всегда будет мало, — откровение. Она не издала ни звука, лишь внимательно слушала. В ночи я не видел её лица, однако слышал дыхание. Ничего не изменилось, её грудь вздымалась так же ровно и спокойно, в своём собственном, давно установленном ритме, будто и не изливал душу. Перевожу дыхание и с чуть заметной дрожью в голосе произношу: Будешь со мной?

Недоумение. Что она скажет, какой выбор сделает? Судьба решается здесь и сейчас. Об этом знает только один человек на земле, и говорить что будет в случае отрицательного ответа он не в праве.

Когда она любопытной девчонкой раскладывала улиток на дороге, ей казалось, что она исполняла волю Бога, решая каким улиткам возможно предстоит отправиться на небеса. Однако, в действиях этого ребёнка всегда оставалось место фортуне: тех, чьи жизни не оборвались на дороге, она сажала на ладонь и аккуратно рассаживала по листьям крапивы. Частенько обжигая пальцы, девочка радовалась, что некоторые остались живы, и им не пришлось корчиться на асфальте без надежды на маленькую детскую ножку в босоножке. Грешникам, как она их нарекала, предстояло ещё не раз столкнуться с резиновыми колёсами, способными принести быструю смерть. Ещё одна попытка быть убитым.

— Извини. Я не хочу, — наконец слышу голос.

Любая другая форма подошла бы, возможно я сжалился бы. Всё что угодно кроме этого «не хочу», любой обман, любой сладкий яд я принял бы и ушёл так далеко, как позволило бы моё сознание. Приговор. Она сама сделала свой выбор, пробудив во мне зверя. Никакая фортуна не поможет. Тут всё решаю я, потому что друзья мертвецки пьяны и вряд ли кто-то пойдёт именно в эти кусты, чтобы справить нужду. Однако, вероятность всегда существует.

Лезвием по сердцу… Нож в неё, много раз. Пока моя рука держала сопротивляющийся рот, вторая яростно и без разбору била ножом мягкую плоть.

Если бы не ночь, были бы видны её округлившиеся от ужаса глаза, закрывшиеся уже через несколько секунд. Молодое тело, прекратившееся в кровавую тряпку, кожа местами свисающая с оголённых мышц. Моя грудь не прикрыта тканью, её тоже. Купальник валяется около ног балерины с жалко обрезанными брительками.

Говорят, люди закрывают глаза, когда им особенно приятно. Во время секса или сна. Теперь я знаю что это не так. Веки опускаются, когда человеку больно, когда он не хочет слышать поцелуи в соседней комнате и лежит недвижно моля Бога о сне. Или когда ему суждено заснуть и не проснуться, когда тот, кто любит, режет его кожу ножом. Шок, боль, потеря сознания.

Когда люди занимаются любовью, их глаза обычно закрыты, теперь я это знаю. Наш с ней танец, где я веду, а она безвольно расставив окровавленные ноги вся моя — недвижная, ещё тёплая, пока живая.

***

Сердце человека слабо. Оно правит эмоциями, направляющими поступки.

Очнувшись на ней, я испытал то, чего никогда не испытывал. Мне бы хотелось назвать это освобождением, но я знаю, это имеет другое название. То, что я сделал безбожно и мерзко, но я видел в этом спасение. И ошибся.

Стало пусто. Пытаясь отыскать успокоение и гармонию в хаосе, осознал, что теперь уж точно не зацепиться за нить здравого смысла. Своим появлением она пожирала моё сердце, откусывая по кусочку как от маленького райского яблочка. Я мечтал быть только с ней, жить только ей и любить её одну. Неосуществимая идиллия.

Где тот смысл, который должен был появиться с её уходом? Почему тот огонь, что сжирал меня, не угас? Отчего никто не затушил это пламя, которое охватило меня всего? Мне стало так жарко, что я не мог поступить иначе.

Ад существует. Он здесь и сейчас. Огненная гиена, угли насыпанные в моё тело, быстро разъедающие ткани. Суд, уже ничто не важно. Погасить эту боль, избавиться от страдания.

Как она жила с этим жаром, что лился из её тела, как подавляла внутренний огонь, пронизывающий каждую клетку? Она выжила, когда получила тот же ответ. Узнав об измене, она наверняка чувствовала то же самое, если не хуже. Каково это жить, зная, что тот, который клялся в вечной любви, засовывал свой член в семь разных отверстий? Подобрав отмычку к сердцу, ступил в самый центр храма, самодовольно улыбнулся и, спустив штаны, нагадил в самом центре. Бесцеремонно и бестактно, не использовав бумагу, застегнул ширинку и ушёл, закрыв двери, за которыми осталось его дерьмо. Как она жила с этим осознанием, как не свихнулась от всепоглощающей боли? Просто жила, потому что научилась совладать со стихией. Я не смог.

Мой мир рухнул в ту ночь, когда с камнем на шее, я бросился в то озеро, в котором ещё несколько минут назад плескалась пьяная она — такая нежная, такая далёкая девушка с изящными кистями, обычно унизанными браслетами, а ныне плавящимися в огне.