Последний тракторист / Хрипков Николай Иванович
 

Последний тракторист

0.00
 
Хрипков Николай Иванович
Последний тракторист
Обложка произведения 'Последний тракторист'
Быль
Из воспоминаний

 

Иван Васильевич уже запирал контору на замок, когда пришел Дементьев. Было понятно, что предстоял тяжелый разговор.

— Я к тебе, председатель, — вяло проговорил он.

На Дементьева было страшно смотреть. Что стало с мужиком! Настоящий скелет: кости, обтянутые кожей. А ведь ему не больше тридцати пяти, а выглядит, как старик. За каких-то полтора года сдал. Был же мужик кровь с молоком, веселый, шутливый, вечно с подковырками. Его Нинке завидовали, что такого отхватила.

Иван Васильевич снял замок и распахнул дверь.

— Пошли поговорим, Александр Фролович.

Он уселся на свое обычное председательское место. Зачем-то отодвинул бумаги. Дементьев уселся напротив него. Положил руки на стол. Иван Васильевич посмотрел на руки и тут же отвел взгляд. Вот такие же точно руки были у его матери в последний год его жизни. Сухие и морщинистые.

— Прошу тебя, Иван Васильевич, отпусти меня!

— Куда, Алексей Фролович, если не секрет?

— Куда же еще? В город.

— Одного или всей семьей?

— С семьей. Не оставлю же я их здесь подыхать. Сам-то, будь один, может никуда и не поехал.

— А что же в городе тебя пышками да караваями встретят?

Дементьев смотрел мимо него, поверх плеча, в окно. Иван Васильевич повернулся, но ничего необычного за окном не увидел. Да никуда он и не смотрел, поскольку взгляд у него был пустой, отсутствующий. Вот так глядит и ничего не видит. Слова он выговаривал вяло, так, как будто речь и не о нем совсем шла. Это больше всего и напугало Ивана Васильевича. Значит, всё им было уже решено. Вот если бы Дементьев горячился, нервничал, стучал кулаком, пытался убедить в своей правоте…Когда же вот так говорят, то уже не свернешь с принятого решения, будет стоять на нем, как гора. И никаких самых разумных слов не примет.

— Пышек, конечно, не будет. Но вот тут уж точно сдохнем. Под пулями ходил, ничего не боялся…

— Но как же ты, Саша, в город? Твоим детишкам осенью в школу. А у них ни одежке, ни обуви нет. Что же они у тебя по городу босые будут бегать? Они же эту зиму по очереди ходили в школу. Жена прихварывает. Да и тут у тебя какая-никакая изба. Подремонтировать, конечно, надо.

— Сама завалится, председатель.

— А там в городе в бараке или в подвале придется ютиться. Ты видал, как в городе переселенцы живут?

— Значит, не дашь документа? А мы всё равно уйдем.

— Так на работу же никуда не примут. Арестуют и сюда же назад вышлют. Хотя могут и подальше послать.

— Хуже уже не будет. А здесь верная смерть.

— Александр! Ты же остался один-единственный тракторист на всю деревню. Почему трактор не делаешь? Не сегодня — завтра нужно начинать сеять.

Дементьев слабо улыбнулся.

— Из чего делать? Из поленьев запчастей настрогать? Ничего же нет! Это ж тебе не телега! Пошел в лесочек, оглоблю вырубил.

— Ну, обещают дать! Обещают, Саша! Вот и сегодня звонил. Ведь ты сам посмотри! Селезнев умер этой зимой. Братья Агафоновы в леспромхоз ушли. Савченко заболел, наверно, уже не поднимется. Свириденко! Какой был специалист! Забрали! Оказывается, добровольно сдался в плен.

— Ну да, без сознания сдался в плен… Да что же у нас за государство такое? А ведь мы и за него тоже кровь проливали! За наших славных правителей! Детишки, бабы да старики всю войну впроголодь тянули. Кормили армию. Всё для фронта! Всё для победы! Победили! Теперь-то, думали, заживем. Для чего, скажи, воевали? Чтобы победителями с голоду подохнуть?

— Ну, ты это брось! Розовую жизнь тебе никто не обещал. А эти разговоры брось! И нигде чтобы! Сам знаешь, куда язык может довести.

— Прекрасно знаю. У нас правды говорить нельзя. У нас можно только хвалить политику партии и правительства. Ладно, так, председатель. Если не дашь документа, буду писать туда… Сам знаешь куда. Мне терять уже нечего. Уж если государство не может спасти меня и мою семью от голодной смерти, пусть выпустит за границу. В Америку там… хоть в Африку!

Иван Васильевич вскочил на ноги, какое-то время он не мог произнести ни слова, только хватал раскрытым ртом воздух. Дементьев усмехнулся.

— Да ты… ты… ты что сказал? Как тебе только такое могло прийти в голову? Да ты что? Ведь ты советский гражданин! Ты всю войну прошел! Кровь проливал. Ну, видишь, год какой! Природа как взбесилась! В июне выпал снег. А с августа дожди зарядили. И то, что выросло, сгнило. Кто виноват в этом? Я? Москва? Сталин?

— Я виноват. Кто же еще?

— Да ты чего, Саша? Ты-то как виноват?

— Если мои дети пухнут с голоду и не сегодня завтра умрут голодной смертью, значит, я виноват.

Дементьев, упираясь в стол, стал подниматься.

— Значит, не дашь документа, председатель? Это твое последнее слово?

— Саша! Александр Фролович! Пойми! И меня же не погладят за это по головке, что я последнего тракториста отпустил.

— Тогда прощай, председатель!

Дементьев вышел. Если были бы силы, хлопнул бы дверью. А так только толкнул с уличной стороны. Иван Васильевич уронил голову на стол. Так и просидел в оцепенении с четверть часа. Ни о чем не хотелось думать. Поднял голову, выматерился, махнул рукой и потянулся к телефону. Будь что будет!

— Здравствуйте, Пал Сергеич! Это я Сердюк. Извиняюсь, что в неурочное время. Только уж припекло. Извиняюсь, нет уж никаких сил. Сдохнем же все. Как же это можно? Доярки молозивное молоко пьют прямо на дойке. Наливают в грелки и прячут на себе, чтобы ребятишкам принести. А уж телятам почти ничего не достается. Они и дохнут поэтому. На скотомогильник поставил сторожа. Ну и что? Его соседи вмести с ним откопали павшую лошадь. По ней уже черви ползали. И сейчас у меня четыре двора лежат пластом, дрыщут кровью во все стороны. И знали же, что такое будет, потому что не первые. И знали, что сдохнуть могут. Пал Сергеич! Дорогой! Нет уже сил никаких! Ну, сделайте же хоть что-нибудь! Хоть чем-то помогите! Хоть той же мороженной картошки пришлите! Хоть чего-нибудь!

— Вот что, Иван Васильевич! Я каждый день слышу такие звонки. Нет ничего в районе. У меня что склады? И всё, что было, выгребли подчистую и давным-давно отдали. У меня вчера лектор вечером в райком вернулся. Вот с таким синяком под глазом. «Всё! Пал Сергеич! — заявляет. — Никаких лекций даже под дулом автомата проводить не буду!

Павел Сергеевич какое-то время тяжело сопел в трубку, потом продолжил:

— Спрашиваю: «Что такое?» А он приехал в колхоз, чтобы прочитать лекцию. Секретарь парткома собрал народ в избу-читальню. Хотя многие идти не хотели. Лектор стал рассказывать о планах партии и правительства, о международной ситуации, об империализме. А они ему говорят: «Что ты нам о Трумэне да о восстановлении? Вы нам этим все уши прожужжали. А скажи: почему к нам солдат не пришлют?» — «Каких солдат? Зачем солдат?» — спрашивает лектор. «Как зачем? Мы построимся и пускай нас расстреляют вместе с детишками и стариками. Вот зараз и отмучимся!» А потом побили его. И такой наказ дали, чтобы передал, что скоро соберутся несколько деревень и пойдут с топорами и вилами в Чернореченск начальство убивать. Оно, мол, от жратвы пухнет, а они от голоду.

— Так и пойдут же, Пал Сергеич!

— Не пойдут! Плохо ты наш народ знаешь. Это же Россия! Лектору синяков наставят. Может, тебе голову оторвут. Да на этом весь бунт и закончится. Сядут и будут ждать, когда их арестуют.

— Ох, Пал Сергеич! Сколько же можно терпеть? Хоть волком вой! Хоть в петлю лезь!

— Ну, хватит слюни распускать! Ты большевик или баба? Все страдают. Ты сам-то сколько раз смерти в лицо смотрел? Выжил! И сейчас выживем! Ты вот что… кровь из носу, а посевную проведи! Вот о посевной только и думай!

— Но, Пал Сергеич…

— Всё! Никаких «но»! Сам знаешь, что с тобой будет, если посевную сорвешь. О солнечной Колыме мечтаешь? Да тут не только тебя! Поэтому я тебя самого запрягу в плуг, а всё равно посеем. И никаких причин слышать не хочу!

Павел Сергеевич швырнул трубку. Он еще бы мог поругать председателя, но через двадцать минут предстоял разговор с секретарем обкома. Надо собраться с мыслями, успокоиться, взять себя в руки. Голос у него должен быть ровный и спокойный. Он позвал секретаршу. Это была далеко не первой молодости сухопарая женщина в больших роговых очках. До этого она работала в школе. Но была его дальней родственницей. А потому, когда место секретарши освободилось, он забрал ее к себе.

— Сводка, Нина Павловна, готова?

— Готова, Пал Сергеич!

— Быстро мне на стол! Сейчас буду с хозяином говорить.

 

К вечеру, как обычно, секретарша занесла пакет. Николай Степанович полюбопытствовал, заглянул. На этот раз была палка копченной колбасы, шоколадные конфеты, два яблока, баночка икры, две банки консервов и банка сгущенки. Он еще успел выпить чаю до того, как начали звонить первые секретари райкомов, передавать сводки о положении дел в своих районах. Да! Дела были из рук вон плохие! В северных районах еще и не думали начинать посевную. Да и правда, какая посевная, если неделю назад там выпал снег? В центральных только начинали раскачиваться. А вот в южных, где к этому времени обычно уже половину площадей засевали, на сегодняшний день кот наплакал. И всё причины! Техники нет или совсем изношенная, нет рабочих рук, а главное — голод. Люди дошли до крайности. А как его пытался разжалобить Павел Сергеевич! А ведь он его считал каменным большевиком! Наверно, у него и слезы стояли в глазах, когда расписывал картины голода. Как писатель, во всех подробностях. Как бы ни пришлось снимать! То, что людей жалеет, это хорошо! Иногда и нужно пожалеть. Но всё же секретарю нельзя расплываться. Размякнешь — какой же с тебя такой руководитель? Коммунист-руководитель должен быть на девяноста процентов из стали, а уж десять процентов — мясо и кровь. Ведь у нас и Сам — Сталин. Но пускай пока работает! Да и заменить некем! Что может сделать обком? Надо кормить почти миллион горожан. Фабрики и заводы должны работать на полную мощность. А попробуй-ка не отправь продукты в воинские части. Там даже ни на грамм не снизили нормы. Нет! он не может отдать ни пуда в районы. И не может покуситься на неприкосновенный запас. Да ведь сейчас уже и трава пошла: лук дикий, крапива, щавель, черемша, а там и ягода подрастет, сыроежки всякие. В войну тоже голодали, но выстояли. И все же разговор с Павлом Сергеевичем расстроил его. И он никак не мог заняться другим и забыть слова секретаря райкома.

— Да я умоляю вас, Николай Степанович! Ну, дайте же хоть что-нибудь! Хоть уж жмых какой-нибудь! — кричал секретарь. — Ведь это же не мухи! Люди! Как же мы будем сеять, если люди еле ноги передвигают. Большую часть тяглового скота потеряли за зиму.

— Вот что, Пал Сергеич! Дорогой! Ты не один! В области тридцать районов. И все просят: «Дай! Дай! Дай!» Если даже каждому району дать по тысяче пудов, сколько это всего выйдет? А ты пощелкай костяшками! Вот так-то! Нет у меня! Нет ничего! Или ты мне не веришь? Ты первому секретарю области не веришь? А может, ты и в партии разуверился? Ну, вот то-то же! Всем тяжело, Пал Сергеич! Но запомни, Пал Сергеич, не посеешь — головы тебе не сносить! Да что тебе об этом говорить! Всё! Хватит рвать рубаху на груди! Не сорок первый!

Положив трубку, он посидел какое-то время в задумчивости. Потом снова потянулся к телефону.

— Иван Сергеевич! Добрый вечер! Хотя у вас ни вечеров, ни дней добрых не бывает. Шучу, конечно. Обрисуй-ка мне ситуацию! Вот что… убили — раскрыли… это ты мне завтра подашь. А что банду взяли — хорошо! Вот что! Сейчас из деревень многие незаконно бегут в город. Всеми правдами-неправдами. Давай-ка усиль наряды на вокзалах, поездах, поставь патрули на крупных дорогах, в городе проверяй документы. Да нет! сажать не надо! В колхозах пахать некому и коров доить. Голод там страшный. Пускай выясняют личность и отправляют назад. Нет! за государственный счет… Ну, уж, дорогой! Это все жалуются. Ладно подброшу! Изыщем что-нибудь для твоих орлов!

«Мне-то бы не рассказывал басни, как твои мордовороты голодают! — усмехнулся Николай Степанович, делая пометку в перекидном календаре. То я не знаю, сколько на твоих жалоб поступает от продавцов, торговцев на рынке, других граждан. Но с другой стороны, сильно зажмешь, побегут из милиции, как тараканы. Больно кому хочется поставлять себя под пули или нож да в засадах сидеть! И при этом получать чистые гроши. Благо, что хоть форма казенная… Охо-хо! Детишки не ходят в школу. Нет одежды, обуви, хлеба. Когда ж оно всё будет! А сколько хозяйств, где вообще никакие работы не ведутся!»

Николай Степанович позвонил в гараж. Пора было домой!

Вставка изображения


Для того, чтобы узнать как сделать фотосет-галлерею изображений перейдите по этой ссылке


Только зарегистрированные и авторизованные пользователи могут оставлять комментарии.
Если вы используете ВКонтакте, Facebook, Twitter, Google или Яндекс, то регистрация займет у вас несколько секунд, а никаких дополнительных логинов и паролей запоминать не потребуется.
 

Авторизация


Регистрация
Напомнить пароль