Выбор Иисуса. Серия "ДоАпостол".

Это — чудо, я готов свидетельствовать, пусть надо мной, наивным, смеются люди, я готов положить голову за это, ибо оно — будущее! Будущее! Я не знал, что ты, Господи, вёл меня своими путями… Я устал, я даже не просил о чуде. Поначалу я думал, что меня ждут великие дела. Потом сомневался. Потом не сомневался, что ничего не ждёт. Мне надоели тёмные люди, подчиненные мстительным богам. Про крокодилов я знал уже многое, если не всё. Себеки мне надоели дома… Но я не знал, что ты явишь мне Лице Свое здесь, в этой стране с влажным и жарким климатом, с занудным характером людей — где все дружно склоняют головы и носят мрачное лицо — почему? Я хочу иногда видеть улыбки.

— Солнце сегодня было великолепным, вы заметили? — обратился я к первому же прохожему...

— Нет, у меня много забот и без Солнца, извини… — услышал в ответ.

… Что это было, когда я его коснулся? Транс я знал и раньше. Многое я знал о людях, не стараясь их касаться — зачем? Разве груз мой мал и без этого? Я видел их лица, этого достаточно, чтобы загрустить. Я хотел жить дальше, во что бы то ни стало. Я старался выполнить свою миссию… Я был невыносимо глуп, знаю. Я в Тебя не верил.

Да и Ты не сразу явил милосердие, прости меня за дерзость. До той, главной встречи я видел много ненужных лиц. Помню встречу с Иоанном. Я ведь искренне думал, что нашёл Основателя. Разговоры о праведности. По отношению к людям государственным — справедливый гнев и каждодневное осуждение. Строгость в каждом поступке. В каждом часе прожитой жизни. Аскетизм, доведённый до последней грани разумного, а дальше бездна безумия.

Я был в его пещере. Не думаю, что она хороша. Иордан, катящий воды под голубым небом — лучшее место для очищения, река под Божьим сводом. Я коснулся Иоанна намеренно, поскольку понимал — вот первый человек, который не напрасен в моём пути. Он казался мне подходящим. И даже искренним — он так верил в то, что поднялся до заоблачных высот! А прикоснувшись к нему, я заскользил. Это была глыба из серого полупрозрачного камня. Мерзкие выщербины на нём, недостаточно глубокие, чтобы удержаться. Достаточно глубокие, чтобы заныли бока при скольжении вниз, долгом… в бездну. Я уносился всё ниже, и не было конца и края падению. Проклятый монолит, я всё падал и падал, и всё вокруг было серым, щербатым и скучным. Иоанн остался в памяти этим серым падением. Я не пожелал его больше видеть. Думаю, и он был счастлив не видеть больше меня. Всё было правильно и благополучно, мы вовремя расстались.

Что касается Иисуса, то было иначе с самого начала. Я разглядел в нём Нечто с момента встречи, ещё до того, как он заговорил. Встреча случилась в том уголке пустыни, где он, по словам Иосифа, постился двадцатый день. Спал в какой-то пещере, ел что придётся. Я не возражаю против такого воспитания духа, но всё должно быть если не в меру, то на краю, за которым сломленный человеческий дух перестает сохранять человеческое в себе. Думаю, что Иоанн, да и я сам кое-что знаем об этом.

Иисус тогда сидел на камне перед пещерой. Он был необыкновенно задумчив, и даже не поднял головы, и не сразу ответил на приветствие Иосифа. "Ещё один из этих мессий, вообразивших о себе Бог знает что, заносчивых и невероятно глупых, — подумал я. Эта скучная земля богата пророками до отвращения. Постные физиономии, серость внутри, ограниченность, самовлюбленность, неприятие всего, что чужое, тем более, если оно намного чище и возвышенней собственного… Понятна мысль людей, пославших меня сюда — эти серые примут любого в качестве Основателя, если он будет из их среды, их ещё и не такие вели за собой, ищи, Ормус, думай. Но мне-то нужно другое. Мне нужен тот, кто увлек бы не только их. Но и независимого моего прокуратора, и его кроткую жену, и невозмутимого Иосифа, и молодого Анта, и даже старого брюзгу лекаря, которого я бы и к лошадям не подпустил, не то что к людям. Мой Основатель должен стать предводителем не одних лишь иудеев, но и римлян, и их учителей-греков, и даже моего Египта. Старый Херихор тоже должен склонить свою старую бритую голову, а это почти невыполнимая задача. Разве у этих людей есть общее? Они разнятся так, что иной раз подумаешь — а люди ли и те, и другие? И что такое люди, человеки, как объяснить это общим понятием, если в них ничего общего как раз и нет?"

В эту минуту, где-то на последних ступенях моего размышления, Иисус поднял голову. Наши взгляды встретились. И я внутренне вздрогнул от изумления. То был глубокий взгляд озарённого свыше человека. В нем было страдание, в нем было очищение, в нем было прощение мне и мне подобным… Что-то говорил Иосиф, что-то отвечал ему Он, а я плыл по глубокому озеру зеленых глаз, я словно грезил, как это делали тысячи наших последователей в храмах, которых мы доводили только нам известными средствами до подобного состояния транса. Обладал ли Иисус такими средствами? Если я что-либо понимаю в своем деле, — безусловно. Это было применённое ко мне знакомое оружие. Но ненавязчиво, ласково, с известной долей даже доброй насмешки, что ли. Эта насмешка слегка задела меня всё же, и я усилием воли оторвался от его взора. В последнее мгновение, когда наши глаза расставались, я словно сквозь густой туман увидел Иисуса в белом одеянии у вод священного озера, за центральным нефом[1] храма Рамзеса Второго. Он участвовал в ритуале, он был посвящённым! Видение исчезло, а я остался потрясённым до глубины существа. Ибо там, в прошлом Иисуса, я мельком увидел ещё и обращенное к нему лицо собственного своего наставника и учителя, достопочтенного Херихора. Боюсь, что старик был бы не очень-то доволен мной в эту минуту. Никакого самообладания я не проявил. Потому что Иосиф, мой добрый к этому времени знакомый Иосиф из Аримафеи, осведомился, что со мной приключилось, и почему я побледнел, и чем он мне может помочь...

— Мой добрый друг, ничего страшного, это жажда и усталость. Мы с Вами несколько дней в пути, и стольких людей узнали, что у меня темнеет в глазах от этого круга лиц и событий. Давайте уйдем от жары в пещеру, и попьем воды, всё пройдет.

Иисус улыбнулся понимающе, и жестом позвал нас за собой. Мы вошли в маленькую пещеру в скале (Что за страсть у жителей страны ютиться в этих могилах, причем добровольно? И сами они похожи на эти сумрачные пещеры, тоже скрытые от посторонних глаз и затемнённые. Римляне устроены проще, они прямолинейны и понятны). Ложем Иисусу служила какая-то сухая пустынная растительность, прикрытая подстилкой из верблюжьей шерсти. Факел возле постели закреплен в камне рядом, но затушен. В глубине у стены стоит глиняный сосуд, по-видимому, с водой. И это всё, еды или признаков былого её присутствия я не увидел. Понятно, строгий пост. И если он ещё не истощен, и не выглядит оголодавшим и изможденным, и ясный свет его глаз сохранился, то обязан этим нашей выучке, вне всякого сомнения. Однако, любитель неожиданностей Верховный Жрец храма Амона, Херихор, не переставал удивлять меня и здесь, так далеко от Черной Земли.

Свет в пещеру почти не поступал, Иосиф, идущий вслед за мной, несколько раз споткнулся на ровном месте. Мне хватило и небольшой щели над ложем, чтобы всё разглядеть. Иисус, по-видимому, за время своего отшельничества тоже успел привыкнуть к темноте, и легко передвигался в тесном пространстве пещеры.

Он протянул мне глиняный сосуд с водой. Улыбка его несла оттенок грусти, и это не было связано с каким-то нынешним моментом, просто ему вообще была присуща скорее грусть, чем радость. Ничего женского, разумеется, в улыбке. Но она очаровывала, эта грусть.

— Выпей, чужеземец, моей воды, — сказал он мне. — Я где-то слышал, что душу страны можно познать, узнав вкус её воды. Слишком связаны людские жизни и вода, так связаны, что становятся частью друг друга… Ты ведь знаешь об этом лучше меня, питомец Нила.

Что я мог сказать ему в ответ? Да, вода — источник всего живого на земле, да, философская мысль Египта включала в себя и представления о первооснове мира, и в качестве таковой выступала вода. Он, Иисус, давал мне понять, что многое знает обо мне. И о цели нашей встречи — не столько знает, сколько прозревает её...

Я взял у него из рук сосуд. Наши руки соприкоснулись, я ведь не жаждал воды, я жаждал встречи с его плотью, которая скажет мне всё о нем. Постигшее меня второе видение было чрезмерно ярким, так что в темной пещере я вынужден был прикрыть веки. Я видел чистейшей воды огромный алмаз. Он блестел и переливался всеми своими гранями, проходящие сквозь него белые лучи света распадались на красные, оранжевые, желтые, зеленые, голубые, синие… Он вращался в воздухе, посылая чистейшие цвета радуги в мир, и ни одного тёмного пятна в его прозрачной сущности не было. Я почувствовал радость, она переполняла меня до края. Я был счастлив, неведомо от чего и по какой причине невероятно счастлив...

В следующее мгновение я услышал ужасный, нечеловеческой силы крик, даже мне, ко всему привычному, вывернувший душу. Я услышал звон с крыши какого-то строения, оно напоминало Храм по своему величию и устремленности в небо, хотя не было похоже на наши храмы. Я увидел длинный, тонкий язык пламени, вырвавшегося из костра. Огненный язык лизал по прихоти ветерка ноги привязанного к столбу человека, поджигал волосы на голове, проникал в дымящуюся бороду… Невдалеке от костра стоял толстый лысый человек в странном чёрном одеянии, в одной руке его была книга, и я точно знал, что книга эта несёт некую благую весть, я просто понимал это шестым чувством. Человек этот бормотал по-латыни, я услышал лишь часть фразы, она звучала так: "InnominePatris, etFilii, etSpiritusSancti"[2]. В другой руке человек держал нечто вроде cruxcapitata римлян, или нашего анха[3], но без завитка вверху, маленького, вполне удерживаемого в руке, и чертил им ту же фигуру в воздухе… Эта же фигура венчала крышу странного храма. А осуждённый на смерть человек всё корчился в огне, и кричал, и слезы лились из его глаз, заливая грудь

Первым разнял прикосновение наших рук Иисус. Я разглядел ужас в глазах его, и знал, что мы с ним увидели одно. Больше того, через несколько мгновений он с удивлением поднёс руку, которой я касался, к глазам. И я, которого так трудно удивить, тоже увидел вздувающийся на тыльной стороне ладони волдырь от ожога...

Так было, Господи. Так ты свёл меня и выбранного Тобой человека в пустыне. Так Ты сделал меня Его наставником, Его Учителем. Так я содеялся кошмаром Его ночей, Его тенью. Не я, а Ты это решил. Я лишь выполняю волю Твою. И кто бы не понял посетившее меня видение? Разве только малое дитя. Да, Он станет Основателем. Не сразу, правда, он станет сверкающим и многогранным камнем, каким я его увидел, в этом и состоит моя цель — в огранке. Во имя Его будут приноситься жертвы, во имя Его будут развязаны войны. Жаль, что в мгновение нашего общего откровения он отнял руку. И исцеление страждущих, и другие добрые дела иногда тоже будут во имя Его. У Богов много дел, кому, как не жрецу, это знать. Он не дал мне это увидеть, что же — об этом расскажу Ему я. Он не любит меня, но это ничего не значит. Он меня выслушает. Я изложу Ему свои мысли. И не только свои.

Всё есть мысль, вся вселенная есть мысль. Мысль — это Дух, что пронизывает всё вокруг, она творит, она созидает. Она — начало всему. Я, Ормус, расскажу Ему об этом.

[1] Неф (лат. navis — корабль) — вытянутая в длину, обычно прямоугольная в плане часть помещения. Ограничивается с двух сторон отдельно стоящими опорами (колоннадами, аркадами), служащими промежуточной опорой для перекрытия — средняя часть, или стеной и опорой — крайние части. Наиболее распространено разделение внутреннего пространства на три или пять нефов. Часто средний неф шире и выше боковых и имеет самостоятельное перекрытие.

[2] Во имя отца, сына и Святого духа (лат.).

[3] Анх (лат. сruxansata) — наиболее значимый символ в Древнем Египте. Обычно трактуется как символ бессмертия. Также символизирует объединение женского и мужского божеств — Осириса и Исиды или союз земного и небесного. В иероглифическом письме этот знак ставили со значением «жизнь», он является частью слов «благосостояние» и «счастье».