Крещение. Серия ДоАпостол.

         «Никто не благ, как только один Бог», – сказано было Иисусом Назареянином[1]. И, как был Иисус сыном человеческим, то приходилось ему совершать проступки и прегрешения. Быть может, кому-то они были бы смешны. В сравнении с собственными прегрешениями и проступками, разумеется. Но этот человек, Иисус из Назарета, судил о себе сам. И был тот суд, суд благородного человека, неумолим, и многого требовал от Иисуса. Однажды привел его на берег Иордана, к суровому праведнику, Иоанну. Очиститься, омыться в водах реки. Послушать речи, о которых мог Иисус сказать: это и мои мысли, и моя боль, и моя жизнь…

         Толпы из колена Иудина шли к Иоанну в Энон, вблизи Салима, «где было много воды»[2]. Он подвергал их омовению, тем самым приготовляя к приходу Мессии. «Покайтесь, – говорил он им, – ибо приблизилось Царство Небесное». Приход Мессии, говорил Иоанн, уничтожит всё зло на земле. «Уже и секира при корне дерев лежит: всякое дерево, не приносящее доброго плода, срубают и бросают в огонь»[3]. Иоанн призывал народ к покаянию, что очистит изнутри, и к омовению – рахаи, что освятит тело. Учение Иоанна возвышало души. Не потому ли шёл к нему Тот, кому предназначением было – возвысить человечество? Устами Иоанна говорили вечное ясное небо, высоты Моава, поток Иордана, звёзды на небе пустыни…

         Иисус шёл с упованием, с надеждой, что получит ответ на главный вопрос: «Что мне сделать, чтобы спастись?». Он искал ответа давно, и прозревал многое. Но столько же, если не большее, было сокрыто.

         Иисус шёл не один. Братья, Иуда и Иаков, сыновья двоюродной сестры его матери, были с ним. И Филипп, уроженец Вифсаиды языческой, шёл с ними. Эти трое были  первыми учениками Иисуса, не зная того сами. Ещё не приближался он к тому, Кем предстояло стать, а они уже не могли существовать без Его света. Ещё не звали они его «равви», но уже прислушивались к мнению Его во всём, что касалось веры. Да и жизни повседневной – тоже, поскольку никогда не страдал Иисус лицемерием, и жил так, как верил.

         Путь их лежал к югу от Галилеи, через Самарию, Гелвуйские горы. Держались путники как можно дальше от населенных мест. Это было вполне объяснимо. Непримиримая вражда была уделом Самарии и других областей Израиля. Когда-то ассирийский царь Саргон увёл в плен десять колен израилевых, сделав их «потерянными» для страны. Они положили начало иудейству рассеяния. Что же касается Самарии, то на место проживания прежних колен израилевых царь переселил множество пленных из других стран. Пришельцы смешались с оставшимися коренными жителями, язык страны стал им родным. Приняли даже часть воззрений иудеев – Пятикнижие Моисеево, но не оставили и служения своим богам. Они отвергли писания пророков и все предания. Их религия была смесью истины с заблуждениями.

         Когда иудеи возвратились из вавилонского пленения, стали вновь строить храм. Но самаритяне не были допущены к этому святому делу. Поэтому они построили себе отдельный храм на горе Гаризим. И вот, больше столетия назад, Иоанн Гиркан, царь иудеев и первосвященник к тому же, разрушил их Храм. Пропасть легла между народами. И сегодня земля Самарии была небезопасна для Иисуса и его спутников. Филипп, житель Вифсаиды языческой, где смешались народы и религии, по торговым делам не раз пересекавший Самарию и хорошо знакомый с местностью, вёл их тропами через горы. При необходимости брал общение с местными жителями на себя, поскольку и облик Филиппа, и его речь, отличная от быстрого, певучего говора галилеян, располагали к нему самаритян.

         Вот уже три дня были они в пути. Места суровые, в основном известковые возвышенности повсюду. Только и запомнилась горная речка, что несла свои быстрые воды к равнине, к Иордану. Не широкая, но с буйным характером. С опасными порогами, там, где огромные камни препятствовали её течению.

         Здесь, на порогах, было знамение Иисусу. К стремнине между камнями бежала вода, страшная своей мощью. Особенно в одном месте, близко к берегу. Мириадами брызг отмечено было столкновение этой стихии с твердью. И в тумане, образуемом частицами воды, встала перед пораженным Иисусом радуга. Дважды, трижды отражалась радуга в несущемся потоке. Отдельные краски вспыхивали, погасали в воздухе. Красный, оранжевый, желтый, зеленый огни радовали, насыщали зрение. Голубой, синий, фиолетовый тревожили, пугали. Спутники, ушедшие вперед, окликали Иисуса, а он всё стоял перед этим чудом Господним, восхищенный и очарованный. Зная теперь уже точно – не зря затеяно это путешествие, и встреча с Иоанном будет не пустой, не напрасной…

         Когда пришли они в Энон, переночевав в Салиме Иудейском, было раннее утро. На берегу, где Иордан образовал, разлившись, подобие озера, народ собрался с самого утра. Кое-кто даже ночевал на берегу, не найдя прибежища в окрестных деревнях. Слишком много было желающих увидеть праведника. В нескольких местах всё ещё горели костры, что разожгли странники для приготовления пищи и обогрева, ведь ночи уже были прохладными[4]. К одному из этих костров и пристроились путники из Галилеи, в ожидании Иоанна.

         – Рыба, свежая рыба из самого Ярдена[5], из святой реки пророка Йоханана[6]! Очищает, насыщает не только животы, но и души! Придает сил, согревает, освящает! Необыкновенная рыба, даю слово, – раздался голос невдалеке от костра.

         Плутоватые глазки продавца рассматривали галилеян.

         – А сколько же стоит твоя рыба? – спросил Филипп, не удостоив болтуна встречной улыбки. – Да покажи нам, какая она на вид. Если она вчерашняя да мелкая, как галька на этом берегу, заставлю глотать тебя самого. И сырой, чтоб не было охоты богохульствовать!..

         – Упаси меня Господь от богохульства, и от всякого греха! – Лицо продавца сморщилось, он надулся, всем своим видом показывая, как глубоко оскорблён в лучших чувствах. – Только рыбка действительно хорошая, убедитесь сами! А вода в реке – тоже непростая, коль пророк в неё людей окунает. Ему виднее, праведнику святому, а я что, я человек простой…

         Продавец рыбы бормотал что-то своё. Филипп отбирал у него рыбу из корзины, выражая неудовольствие её качеством. Спорили долго, горячились оба. Продавец, упирая на святость здешних мест и особую пользу, приносимую рыбой, не снижал её цены.

        – Костер бы надо раздуть, – задумчиво проговорил Иисус. – Приготовим рыбу на углях, да побольше. Может, придётся остаться здесь, на день-другой. Нет нужды в посте, когда странствуешь и устаёшь.

         Иуда и Иаков приняли это утверждение молча, Иуда лишь кивнул головой. И братья встали – искать поблизости обломанные ветки деревьев, всякий древесный мусор, приносимый рекой издалека. Солнце просвечивало сквозь крону раскидистого дерева, под которым устроились галилеяне. Блаженно смыкались веки. Иисус плыл по небу вместе с перистыми облаками, вместе с легким ветерком, шевелившим ветки. Костер разгорался, подпитываемый братьями. Иисус уснул, прислонившись к стволу дерева.

         Пробуждение было не слишком приятным. Он слышал голос, что-то непрерывно бубнящий невдалеке. Что-то назидательное, произносимое скрипучим голосом. Словно Иисус снова ученик при синагогальной школе, давно выучивший свой урок, но вынужденный терпеливо слушать изложение пройденного. Скучным, уставшим учителем, которому всё произносимое надоело лет за десять до того.

         – Явится слава Господня, и узрит всякая плоть спасение Божие. Через обещанное Им семя, что поразит змея в голову, через Примирителя, что должен придти, прежде чем царь перестанет царствовать на престоле Давидовом. Ныне, говорю я вам, пришло время, согласно верному Слову Господню, Он уже родился, и живет среди нас! Покайтесь! У кого две одежды, тот дай неимущему; и у кого есть пища, делай то же. Познайте справедливость, милосердие, любовь Господа! Иначе станете соломой, брошенной им в огонь!

         Человек, произносящий эти слова, был неизмеримо более интересен, нежели его речь. Невдалеке от проснувшегося окончательно Иисуса, окруженный толпой молчаливых слушателей, стоял истинный пророк Божий. У него, как у древнего пророка, была одежда из верблюжьего волоса с кожаным поясом. По худобе его не приходилось сомневаться, что питается он скудно, как и говорили – саранчой, мёдом. Но не в этом было его отличие от всех остальных, вернее, не только в этом. Чистота духа, способность к самоотречению в этом лице прочитывались мгновенно.

         Он был ещё молод, но суровая жизнь вдали от всего мирского, с подавлением всех человеческих страстей и желаний не могла не сказаться. И в чертах Иоанна внимательный наблюдатель, каким и был Иисус, определил бы все признаки грядущей старости. Тот, кто в юности был учеником египетских жрецов и индийских наставников, сразу разглядел в Иоанне человека, призванного Господом познавать тайны мироздания, постигать откровение и тайны Божьего промысла. И, вместе с тем, было в нём то, что наполняло душу особой радостью. Он был своим. Плотью от плоти этой земли. Он был здесь к месту, был частью этого мира. Он был естественен. Казалось, что и река, и небо, и облака на этом небе существовали всегда, и всегда здесь, на этом самом берегу, жил праведник, Учитель, посланник Господа. Среди своего родного народа, ради своего народа.

         К толпе почтительных слушателей Иоанна тем временем прибавилось ещё шесть человек. Слишком мудрые, чтобы испытывать потребность в наставлении, безукоризненно праведные, чтобы искать себе спасения у проповедника. Так зачем пришли они сюда? Кожаные коробочки подвязаны у каждого на лбу, на запястье. У двоих из них – огромные, нависающие над глазами и мешающие видеть, а те, что на запястьях – похожи на мешки большого размера. Кисти на краях одежд – чудовищной длины. Плечи сведены, опущены, словно вся тяжесть мира легла на них. У одного из них – лицо всё в царапинах, на лбу – свежая рана, из которой сочится кровь.

         То были, конечно, фарисеи. Фарисеи спотыкающиеся, фарисеи оцарапанные или кровоточащие. Фарисеи плеча[7]. Это их одеяния, их постные  лица. Иисус вздохнул, предчувствуя длинный ученый спор, благочестивый и скучный. Но к тому, что последовало за появлением фарисеев, он никак не был готов.

         Живое и благородное лицо Иоанна, глубоко интересовавшее Иисуса, вдруг резко изменилось. Гнев, возмущение отобразились на этом лице совершенно явственно. Видимо, то, о чем заговорил праведник, волновало его немало. Поскольку исчез утомленный оттенок в его речи, назидательность. Исчезло противоречие, удивившее Иисуса поначалу. Между той благородной красотой, что видел он в чертах Иоанна, и его доселе бесцветной, монотонной речью.

         – Порождения ехиднины! Кто внушил вам бежать от будущего гнева? Сотворите же достойный плод покаяния, и не думайте говорить о себе: «отец у нас Авраам», ибо говорю вам, что Бог может из камней сих воздвигнуть детей Аврааму!

         Голос праведника возвышался, крепчал. Он упрекал фарисеев не без основания. Они забыли скалу, из которой были высечены, и ров, из которого были извлечены. Он говорил им о том, что Господь ни от кого не зависит при осуществлении своих намерений. И, подобно тому, как он призвал из языческой среды Авраама, так же мог избрать для служения и других. Сердца фарисеев, говорил Иоанн, безжизненны, как камни в пустыне. Ценность дерева определяется не породой, а плодами, которые оно приносит. И если плоды худые, то благородное имя не спасёт дерево от топора.

         Зачарованно слушал праведника Иисус. Эта речь стала откровением для него. Образная, вдохновенная, она текла свободно и величаво, как воды реки в долине. Тучам гнева в его речи противостояла радуга завета. Перечеркивая грозовые тучи, сияла радуга – символ Божьего обетования. Слушая Иоанна, Иисус впервые понял, как будет говорить сам. А то, что будет говорить, уже не вызывало почему-то сомнений. Ему было что сказать, и от полноты чувств говорили бы его уста. Он шёл так далеко и долго не зря. И радужное знамение было знамением от Бога. Иисус уже не сомневался ни в чём.

         Но ещё не закончен был день. И чудо, главное в этот день чудо, было ещё впереди.

         Иаков и Иуда были людьми решительными. Препятствий они не признавали. Раз поверив в Иисуса, признав его превосходство над собой, они готовы были горы свернуть ради него. Любое высказанное им пожелание обретало силу приказа. Вот и сейчас, поскольку было сказано, что нужны угли для жарки рыбы, да побольше, они постарались не на шутку. Костёр разгорелся до самых небес. И Иисус невольно морщился, треск веток стал мешать ему слушать речь Иоанна-проповедника.

         К несчастью своему, на ветке дерева над самым костром свила себе гнездо голубка. Невдомек ей было, что в один из дней люди разожгут огонь под милым ей домом. И вот теперь пламя и дым, поднимающиеся к прибежищу на ветке, грозили смертью ей и её птенцам. Вылетев из гнезда, она облетала дерево раз за разом. Выбросить птенцов из гнезда она не могла, пламя костра, лизавшее нижние ветки дерева, мешало ей подлететь поближе. Люди, слушая Иоанна, когда праведник говорил о наболевшем, забывали об истечении времени и о своих обязанностях, и братья Иисуса не стали исключением. Должно было свершиться неизбежное.

         Хлопанье крыльев голубки привлекло внимание Иисуса. Он разглядел гнездо. Оценил размеры бедствия, постигшего голубиное семейство. Мгновение – и, забыв об Иоанне, он уже топтал ногами, разбрасывал и разбирал руками костер. Добро всегда было в нём деятельным. Ничего не значили речи без действия. Важны были поступки, и поступки должны были соответствовать речам.

         Поняла ли голубка, что в человеке этом – её спасение? Ощутила ли она благодарность, как ощутил бы её человек, на глазах которого погибали родные дети? Что вообще знаем мы о том, как чувствуют, что понимают те, которых зовём братьями меньшими?

         Слетев вниз, она села на плечо Иисуса, ещё топтавшего ногами остатки разорённого им костра. Он не удивился. Ибос детских лет был связан с окружающим его миром непостижимыми связями. К нему льнули дети и животные, и это было частью его дара. Нежно провел он рукой по голубиному оперению, пригладил взъерошенные перья.

         – Ты ли Тот, Который должен придти, или ожидать нам другого? – услышал он странный вопрос, произнесенный тихим, отрешённым голосом. Обернулся и встретился глазами с Окунателем. То был строгий взгляд, испытующий. Может, несколько недоумевающий. А ещё в нём было определенное уважение. Много чего разглядел Иисус в этом взоре. Он понимал – даже витание голубицы над головой было бы расценено как чудо, как знак. То, что она безбоязненно села на плечо человека, было знамением Божьим для Иоанна. Но Иоанн видит сердцем, и не ошибётся в истинных достоинствах Иисуса, даже если бы не голубка… Он знал людей с преступным прошлым, и отягченных многочисленными грехами. Видел чистых душой, избранных Богом, да и сам был именно таким. Что увидит он в Иисусе? «Господи, ответь мне теперь, сейчас, устами Иоанна, которого Ты избрал, я должен знать!» – взывал Иисус в душе к тому, кого называл Отцом.

         – Если ты Тот, – едва слышно продолжил Окунатель, – Кого я жду и Кто обещан мне откровением… Лев из колена Йехуды… Избавитель!

         – Не знаю, – ответил Иисус на все эти высказанные и невысказанные вопросы. В эти мгновения он и вправду ощущал нечто сверхъестественное в себе. Тот, кто был чист и благословен Господом, кажется, признал в нём, Иисусе, Спасителя, Мессию… Мог ли Он сам воспротивиться этому, когда всё убеждало – это правда, правда! И чудесный дар Божий, и судьба, подарившая сыну плотника Египет, Индию, лучших наставников… Странности происхождения – так много слухов о сыне бедного плотника! Так много удивительного!

         – Но если это так… Мне надобно очиститься от Тебя, и Ты ли приходишь ко мне?

         Иисус ответил кротко и твердо.

         – Оставь теперь; ибо так надлежит нам исполнить всякую правду.

         Он хотел получить благословение от Иоанна, за которым пришел. Теперь Он жаждал лишь этого. Пусть Он не ведал за собой греха. Пусть подтверждение Его необычной судьбы уже свершилось. Он хотел очиститься даже от греха по неведению[8]. Впереди была дорога, Путь. Следовало быть готовым к нему.

         Иоанн протянул Ему руку. Иисус её принял, благоговейно и даже торжественно. И они вместе пошли к воде омыться, два чистых человека, отмеченных Богом. Отныне– с единой на двоих судьбой, что никто на земле не захотел бы примерить к себе. Ни тогда, ни теперь.

[1] Евангелие от Марка.10:18.

[2] Евангелие от Иоанна. 3:23.

[3] Евангелие от Матфея. 3:10.

[4] Вероятно, что омовение произошло в 26 году — осенью или в самом начале зимы, ибо котловина Иордана близ Мертвого моря – одно из самых знойных мест земного шара, и это место в летние месяцы почти необитаемо.

[5] Иордан ( на ивр. Ярден) — главная река Израиля., отделяющая ее западные области от Заиорданья. Общая длина реки 250 км. Берет начало в 14 км к северу от озера Хула при слиянии речек Снир (исток в Ливане) и Хермон, текущих с предгорий Хермона, и Дан. Впадает в Мертвое море. В дальнейшем будут применяться оба названия.

[6] Йоханан — Иоанн. В дальнейшем будут применяться оба варианта.

[7] Сгибать плечи под несуществующей тяжестью собственной чистоты и добродетели, получать раны и царапины  во время ходьбы по улицам с закрытыми глазами, ибо открытыми глазами можно разглядеть женщину, и носить эти раны как признак величайшей набожности, — всё это выдумки фарисеев. Их так и классифицировал Талмуд: фарисеи плеча, оцарапанные или кровоточащие фарисеи, спотыкающиеся фарисеи,  ибо последние из скромности и покорности расхаживали, не поднимая ног от земли, и т.д. Коробочки на лбу и запястьях — тефиллин или филактерии, то есть хранилища. В них носили свитки пергамента с отрывками из Писания. Кисти, или, по словам Иисуса, воскрилия одежд, цицит, — Бог заповедовал народу своему носить кисти на краях одежд своих, чтобы взглянув на них, они вспоминали все заповеди Господни. Излишняя длина их скорее привлекала  всеобщее внимание, нежели служила знаком набожности. О фарисеях см. также главу «Грешница».

[8] Тора утверждает (Лев.5:1-4), что если человек совершил грех по незнанию, но потом узнал об этом, он виновен и должен очиститься. В обряде Иоанна важная составляющая — исповедание своих грехов. Иисус прошёл обряд, соответственно, считал себя грешным и очистился.