Интернационал

Обоз, из двадцати одной груженной санной подводы, с собранным продовольственным налогом, выехал из села Парная. Обозу предстоял путь, в сто двадцать вёрст до Ачинска, пункта сдачи продналога. В головной подводе, укутавшись в тулуп, с прижатой к груди берданкой, полусидя-полулежа, ехал Григорий Бунак, старший сопровождения обоза, состоящий из трёх Парнайских мужиков-сельчан. В окрестностях орудовали несколько банд, а крупная из них, братьев Родионовых, отличалась особой жестокостью, и в случае встречи с одним из банд, обоз вместе с берданкой, стали бы трофеем, это в лучшем случае.

Летом двадцать первого года, в озере рядом с селом Парная, всплывали трупы сельчан, исчезнувших еще зимой. Братья люто ненавидели пришедшую власть, и мужики решили, что это братья расправляются с теми, кто сочувствует и помогает новым властям. Этим же летом, красноармейцы в присутствии новых властей, расстреляли трех сельчан, обвинив их, в связях с бандитами, и судя по этому событию, лучшего случая у мужиков, сопровождающих обоз не было, отпустят эти, расстреляют те! Григорию было одиннадцать лет, когда семью его, из села Бунаковка Черниговской губернии, выслали в Сибирь, Красноярский уезд Енисейской губернии. Причиной высылки, было избиение старшим братом отца Григория, Илларионом предпринимателя Незнаймана, который купил у Иллариона льняную мочильную, а с оплатой затягивал, а потом вовсе отказался. Главной уликой избиения, была трость, которой Илларион совершил экзекуцию, и в темноте, случайно оставил на месте избиения.

С апреля тысяча девятьсот шестнадцатого года, Григорий воевал на германском фронте, а в апреле семнадцатого года, после февральского переворота, артиллерийский полк, где служил Григорий, оставил позиции и расформировался. Обратный путь был долгий, домой он вернулся, уже после октябрьской революции. В восемнадцатом году, село Парная заняли черносотенцы, мобилизовавшие всех фронтовиков в армию Колчака.

На фронте Григорий был фейерверкером, это унтер офицерский чин в царской армии, поэтому его направили в Иркутскую школу артиллерии, для обучения новобранцев артиллерийскому делу. В конце девятнадцатого года, школу артиллерии в полном составе, бросили на Урал, навстречу наступающим частям Красной Армии. Остановить наступление не удалось, и под натиском красных, армия Колчака стала отступать. В первые дни отступления, батарея Григория Бунака, через каждые пятнадцать-двадцать верст, останавливалась, отцепляла пушки от подвод, разворачивала и стреляла в сторону стремительно наступающих. Расстояние между красными и отступающими уменьшалось, и чтобы коням легче было тащить подводы с зацепленными пушками, стали освобождать подводы от груза. Сначала выбросили все снаряды, через десять верст выкинули лафеты, потом сняли прицелы с пушек, зарыли в землю, в надежде на изменение ситуации, и возвращение. Вскоре пришлось и подводы с пушками оставить, сесть на коней и ускакать. У города Ачинск, отступившие стали расходиться по домам, Григорий направил коня, в сторону села Парная.

По дороге домой, дорогу ему преградил конный разъезд метавшийся, как понял Григорий, от одной власти к другой, от красных к белым, и обратно, исходя из изменений обстоятельств. Они отобрали коня и палаш, винчестер он успел спрятать, схоронил на дереве, расседлали коня, отдали седло и отпустили. Дальше он пошел пешком, но видимо передумав, разъезд догнал его, и отобрал седло. До дома было ещё далеко, и Григорий попросился к сельчанину на ночлег в избу, переполненную бежавшими с войны солдатами. Ночью в избу зашли четверо офицеров: Что, дезертиры отдыхаете, ну спите, утром мы придём за вами, пойдём воевать, война ещё не закончилась! Утром никто не пришёл, и Григорий продолжил свой путь, возвращения к мирной жизни. Винчестер, Григорий с другом односельчанином сняли с дерева, и ходили на охоту, пока не пришли представители власти села Парная, и предложили добровольно сдать ружьё. Расстаться с ружьем, ему «помог» друг, с которым он ходил на охоту.

Обоз без задержки, благополучно доехал до Ачинска. Два работника продналога, и комиссар в кожанке с кобурой на боку, встретили обоз, и проводили до складов. Разгрузив подводы, парнайцы в сопровождении работников продналога направились в местный клуб. В переполненном, собравшимся народом клубе, на сцене за столом сидел, уже знакомый им комиссар. Он, встал с места, пригласил мужиков на сцену, поблагодарил за революционную сознательность, за помощь, оказанную государству, пожал каждому руку, и объявил с пафосом: Теперь товарищи споём Интернационал! А что это такое, спросили мужики у Григория. Он пожал плечами, и тихо сказал, я петь не умею товарищ комиссар. Ничего, со мной запоёте, он отстегнул кобуру, вынул маузер и запел: Вставай, проклятьем заклеймённый… Мужики дружно подхватили песню, народ собравшийся в клубе встал, и присоединился к поющим. Закончилась песня бурными аплодисментами, спевших песню. А говорили не умеем, буркнул себе под нос комиссар, и сунул маузер в кобуру. Много лет спустя, Григорий Архипыч рассказывал взрослым сыновьям, о том, как он в Ачинске сдал продналог, и вместе с комиссаром в клубе спел «Интернационал». Отец я видел, как ты пляшешь, но не слышал, как ты поёшь, как же ты запел, спросил Николай, один из четверых сыновей. Под дулом маузера сынок, не только «Интернационал», но и «Марсельезу» на французском запоёшь, ответил Григорий Архипыч!